Пернский Цикл. Том 5. Мастер-Арфист

И не его одного. Бетрис и Джиния тоже забеспокоились: после родов Мерелан успела немного набрать вес, а теперь она начала быстро худеть.

— У тебя действительно нет в работе каких-нибудь крупных произведений — на той стадии, когда пора приступать к репетициям? — спросила Джиния у Петирона, вручив ему очередную бутылочку с лекарством для Мерелан.

Петирон неохотно покачал головой. Если бы не болезнь, он бы наверняка писал сейчас что-нибудь грандиозное для весенней Встречи.

— Ну, тогда вот что, — заявила Джиния. — Я случайно узнала, что мастер-арфист ищет наставника для одного холда в Южном Болле. Это как раз неподалеку от тех мест, где родилась Мерелан. Почему бы тебе не попроситься на эту должность? Думаю, там вполне смогут подыскать подходящее пристанище для небольшого семейства. К нам как раз прибыли торговцы Риткампа, они смогут довезти вас почти до самого холда Пири.

И прежде чем Петирон успел придумать достаточно убедительную причину, препятствующую немедленному отъезду из цеха, оказалось, что их пожитки уже погружены на вьючных животных, — так распорядился мастер Дженелл. Кроме того, он выделил Петирону и Мерелан двух хороших руатанских скакунов. Мастер Сев, глава торгового клана Риткампов, рад был оказать услугу цеху арфистов и охотно согласился доставить путников прямо в холд Пири.

— Если, конечно, мастер Петирон не против по вечерам разучивать с нашей детворой обучающие Баллады. Им позарез необходима учеба, — вежливо добавил Сев. — И, может быть, не откажется спеть песню-другую у вечернего костра?

— Вполне справедливое пожелание, — сказала Мерелан, заметив, что Петирон не спешит выразить согласие.

Она подмигнула супругу; Мерелан знала, что муж терпеть не может обучать начинающих, но сама она любила возиться с малышами. А поскольку она тоже была мастером цеха, то знала все обучающие Баллады не хуже Петирона.

У дочери предводителя торговцев был ребенок того же возраста, что и Роби, — хотя и не такой крепенький, как ее мальчик, подумала про себя Мерелан. Далма наверняка согласится приглядывать за обоими, пока Мерелан будет заниматься с детворой, — тем более что малыши могут играть друг с дружкой.

Мастер-арфист Дженелл очень обрадовался, обнаружив, что у него в распоряжении имеется цеховой мастер, которого можно направить куда-то на недолгий срок. Бетрис переговорила с целителем торговцев об уходе за Мерелан. Провожать отъезжающих вышли все обитатели Дома арфистов.

* * *

Хотя руатанские скакуны были прекрасно обучены и послушны, первую часть пути Мерелан проделала в фургоне Далмы — благо, это был настоящий дом на колесах. Она знала, что не сможет в нынешнем состоянии совладать с верховым животным. А Петирон, которому вообще редко приходилось иметь дело со скакунами, чаще всего ехал на козлах и беседовал с Севом Риткампом, или с его отцом, или с дядей — в общем, с тем, кто на данный момент вел караван. Сперва его терзали смятение и дурные предчувствия, но потом Петирон успокоился, и путешествие даже начало ему нравиться. Однажды он ненароком услышал, как торговцы хвалят руатанскую породу, и предложил старшему сыну Сева ехать на его скакуне. В результате Петирон обнаружил, что торговцы стали относиться к нему еще радушнее. Он даже стал снисходительнее к ночным посиделкам у костра: выяснилось, что в караване почти все умеют играть на том или ином музыкальном инструменте и исполняют достаточно сложные партии. У многих были хорошие голоса, и Петирон не раз дирижировал четырех-пятиголосным хором, исполняющим любимые Баллады торговцев, и обучал своих спутников новым песням.

— Они почти не уступают ученикам четвертого года обучения, — с некоторым изумлением сообщил он Мерелан после третьего такого вечера.

— Они занимаются этим просто ради удовольствия, — мягко заметила она.

— Если они станут петь лучше, это никак не испортит им удовольствия, — ответил Петирон. Ему показалось, что жена не одобряет его попыток научить торговцев петь более стройно и согласованно, и он немного обиделся.

— А ну-ка, стой смирно. Дай я тебя намажу, — твердо сказала Мерелан и, крепко ухватив Петирона за подбородок, принялась смазывать бальзамом его нос и щеки — за то недолгое время, что они провели в пути, лицо Петирона уже успело обветриться.

Теперь, когда Мерелан была рядом, Петирон заметил, что сквозь ее бледность начинает мало-помалу пробиваться румянец; но она по-прежнему кашляла, и так сильно, что Петирону становилось страшно: а вдруг ее голосовые связки пострадают? Правда, теперь она уже не казалась такой изможденной, как прежде.

— Мер, как ты себя чувствуешь? — спросил он, удержав руку жены.

— Просто замечательно. Можно сказать, сбылась моя детская мечта: мне всегда хотелось отправиться в караване торговцев на поиски приключений.

Мерелан улыбнулась мужу — так широко, что на щеках у нее появились ямочки; она вновь сделалась прежней Мерелан — какой она была до беременности, той Мерелан, которая всецело принадлежала ему. Петирон обнял жену и привлек к себе: он старался быть осторожным — ведь она такая тоненькая и хрупкая… Петирон снова вспомнил, что едва не потерял ее, и уже готов был отстраниться, но Мерелан сама крепко прижалась к нему.

— Это уже не опасно, — пробормотала Мерелан, и Петирон пылко сжал ее в объятиях.

Ему так долго приходилось сдерживать свою страсть! А сейчас они даже могли не бояться, что малыш проснется не вовремя и помешает им: маленький Роби спал в фургоне Далмы, в запасной колыбельке. Наконец-то он, Петирон, мог любить Мерелан, ни на что не оглядываясь и ничего не опасаясь! И она отвечала ему с не меньшим пылом.

Пожалуй, в этом путешествии на юг и вправду что-то есть.

Три недели они неспешно ехали к южной оконечности Южного Болла, и в какой-то момент Петирон осознал, что был измотан не меньше Мерелан — и эмоционально, и физически. В Доме арфистов его со всех сторон окружали музыка и музыканты, и это заставляло думать лишь о музыке и том, что необходимо для ее исполнения, — инструментах и голосах. Здесь, в дороге над ним не имело власти то подспудное состязание, в которое вольно или невольно втягивались обитатели Дома арфистов, то стремление, которое подталкивало их сочинять все более сложные и величественные произведения. И впервые с того дня, как он сделался учеником арфиста, Петирон осознал все богатство — и безыскусную простоту — простой повседневной жизни.

Петирон вырос в Телгар-холде — одном из Великих холдов Перна, — и ему, по большому счету, не приходилось сталкиваться с бытовыми проблемами. То же самое можно было сказать и о его жизни в Доме арфистов. Он привык относиться ко многим вещам как к чему-то само собой разумеющемуся — например, к пергаменту хорошей выделки, который он обычно исписывал лист за листом, без счета, стоило лишь возникнуть какой-то идее. Теперь Петирон научился писать экономно, мелким почерком, так, чтобы на листе умещалось по нескольку мелодий.

Еще одной вещью, о которой Петирон обычно не задумывался, была еда. В цехе, садясь за обеденный стол, он не задавался вопросом, как добывались эти продукты и кто их готовил. Теперь же он учился у торговцев охоте и рыбной ловле, а вместе с женщинами собирал хворост для костра, орехи, а потом, когда караван добрался до более теплых краев, еще и всяческую зелень, фрукты и ягоды.

Теперь Петирон мог целый день напролет идти пешком вместе с торговцами, и Мерелан, поправившаяся и загоревшая, не отставала от него. Часть пути она проделывала в обществе Далмы и других молодых матерей; они шли медленно, приноравливаясь к детям. Кашель, терзавший Мерелан, исчез, и к ней вернулась та поразительная живость и красота, что пленили сердце Петирона пять Оборотов назад. И Петирон начал понимать, насколько же ограниченным сделался он за годы жизни в Доме арфистов; он так глубоко погрузился в тонкости музыкального творчества, что позабыл обо всем прочем. Позабыл про обыкновенную жизнь.

Караван остановился на три дня на станции скороходов, и станционный смотритель, в соответствии с обычаем, разослал скороходов, чтобы сообщить окрестным жителям о прибытии торговцев.

— Некоторые люди очень робкие, — сообщил хозяин каравана своим гостям. — Они даже могут показаться вам… ну… немного странными.

— Вы имеете в виду — из-за жизни в глуши? — уточнила Мерелан.

Сев почесал в затылке.

— Ну, можно сказать так: у них взгляды на жизнь малость странноватые.

Мерелан поняла, что глава каравана чего-то не договаривает, и удивилась: с чего бы вдруг такая скрытность?

— Да, кстати, — выпалил вдруг Сев, — а у вас есть какая-нибудь не синяя одежка?

— Не цехового цвета? У меня есть, — отозвалась Мерелан, — а у Петирона, боюсь, нету. Вы хотите намекнуть, что она может кого-то раздражать?

И улыбнулась, давая понять, что все прекрасно понимает.

— Ну да, что-то в этом роде.

— Я постараюсь придумать, чем занять мужа, — сказала певица и сочувственно улыбнулась.

Первые два дня все шло прекрасно. А на третье утро, когда Мерелан развлекала детвору песнями-играми и учила их танцам, к ним подошла девочка, одетая в какие-то жуткие лохмотья. Она осторожно подбиралась все ближе, глядя на певицу круглыми от восхищения глазами. Когда девочка оказалась совсем рядом, Мерелан улыбнулась ей.

— Хочешь поиграть с нами? — ласково спросила она. Девочка покачала головой. В ее взгляде мешались страх и страстное стремление присоединиться к незнакомцам.

— Но это нетрудно, так всякий может, — сказала Мерелан, стараясь успокоить пугливую гостью. — Роб, подвинься, пусть девочка сядет.

Девочка сделала еще шаг вперед — и внезапно взвизгнула; Мерелан увидела, что от фургона торговцев к ним сломя голову бежит какой-то мужчина.

— Ах ты шлюха! Прекрати немедленно! Дрянь такая! Будут тут всякие сманивать детей от родителей!..

Мерелан сперва даже не поняла, что эта гневная речь адресована ей. Девочка опрометью кинулась в густые кусты, окружавшие расчищенную поляну, но это не успокоило мужчину. Он мчался прямиком к Мерелан и даже занес руку для удара.

Робинтон вцепился в материнский подол; яростные вопли и странное поведение чужака напугали малыша. Риткамп, станционный смотритель, пара скороходов и трое торговцев кинулись Мерелан на выручку. Сев подоспел как раз вовремя, чтобы оттолкнуть нападающего в сторону. Дети с ревом разбежались.

— Рочер, уймись! Она просто мать и поет детские песенки!

— Поет, да? Так всегда — сперва песенки! Сперва песенки, а потом сманивают детей и уводят от родителей! Она — такая же дрянь, как и все арфисты. Только и делают, что учат всякой чепухе, без которой прекрасно можно прожить.

— Прекрати, Рочер! — вмешался станционный смотритель.

Ему никак не удавалось оттащить разбушевавшегося местного жителя прочь. Он бросил на Мерелан извиняющийся взгляд.

— Рочер, мы же не закончили сделку! — окликнул буяна один из торговцев. — Мы же уже почти ударили по рукам! Пойдем обратно!

— Арфистка! Шлюха! — выкрикивал Рочер, пытаясь высвободить руку и ударить Мерелан. А та, оцепенев, вцепилась в Робинтона так же крепко, как он цеплялся за нее.

— Рочер, она не арфистка. Она просто мать, она играла с малышами, — громко одернул его станционный смотритель.

— Она учила их танцевать!

На губах у Рочера выступила пена. Его поспешили оттащить.

— Мерелан, спрячься в фургоне Далмы, — быстро произнес Сев. — Мы его утихомирим…

Мерелан повиновалась. Она подхватила ревущего от страха Роби на руки. Стараясь держаться края поляны и прячась за кустами и деревьями, Мерелан добралась до фургона Далмы — он стоял одним из последних. К тому моменту, когда певица нырнула в фургон, ее уже начало трясти от страха. Кто-то распахнул дверцу — и Мерелан едва не завизжала. Но это была Далма, бледная и встревоженная. Она обняла Мерелан и принялась успокаивать Робинтона.

— Дикарь лесной, чокнутый какой-то, — пробормотала она. — Ну, кто бы мог подумать, что он заметит, как хорошо ты поешь?

— Но что он имел в виду? — спросила Мерелан, сдерживая всхлипы. Ей никогда в жизни не доводилось переживать подобного испуга. А после того, как она вступила в цех арфистов, и подавно. К мастеру голоса повсюду относились с глубочайшим почтением. — Что он имел в виду? Он обозвал меня шлюхой-арфисткой… Что плохого в песнях? Что он нашел в этом дурного?

— Ну, успокойся, успокойся, — Далма крепко прижала Мерелан к груди и принялась попеременно гладить по голове то ее, то Роби. Впрочем, малыш, оказавшись в привычном уютном фургоне, быстро притих. — Мы время от времени встречаемся с довольно странными людьми. Некоторые из них никогда в жизни не встречали ни единого арфиста, а другие не поют, не танцуют и не устраивают пирушек. Сев говорит, что они просто не умеют делать ни вина, ни пива, потому и твердят, что это дурно. Они не желают, чтобы их дети знали больше их самих, — Далма невесело рассмеялась. — Ведь тогда детям захочется выбраться из этих жутких джунглей, и их трудно будет удержать.

— Но он говорил об арфистах с такой злобой… — вспомнив об этом, Мерелан судорожно сглотнула.

— Ну, будет, будет. Успокойся, все уже позади. Сев и остальные мужчины выпроводят этих дикарей.

— И эта девочка — она была такая милая…

— Мерелан, выброси ее из головы. Пожалуйста.

Но, хотя Мерелан послушно кивнула, она знала, что вряд ли когда-нибудь сможет забыть лицо той девочки. Ей ведь отчаянно хотелось послушать музыку — а может, поиграть с другими детьми… Но Мерелан оставалась в фургоне, пока к ней не заглянул Сев — сообщить, что лесные жители ушли, и извиниться за досадный инцидент.

Больше такого не случалось, но Мерелан вскоре выяснила, что далеко не каждый холд из тех, где останавливался караван, имеет возможность должным образом обучать детей. Конечно, арфистов и вправду не хватало, и в маленьких холдах они появлялись один-два раза в год; но все же Мерелан была потрясена, осознав, что во многих поселках и холдах не найдется ни единого человека, умеющего читать или считать больше чем до двадцати.

Мерелан не посмела рассказать о своем открытии Петирону, но решила, что по возвращении непременно обсудит все с Дженеллом. Впрочем, скорее всего, мастер-арфист и сам прекрасно осознает масштабы этой проблемы.

Обычно приход каравана превращался для местных жителей в настоящий праздник, и вскоре Петирон перестал воспринимать вечерние посиделки как повинность — теперь они доставляли ему истинное удовольствие. Хороших певцов и музыкантов встречалось довольно много — они, конечно, были не столь опытны, как исполнители, к которым привык сам Петирон, но достаточно хороши. А главное — они охотно присоединялись к общему веселью. А еще Петирон обнаружил в маленьких холдах мелодии и баллады, которых ему никогда слышать не доводилось. Петирон записал их. Некоторые из этих вещей были весьма сложными, и Петирона разобрало любопытство: эти песни вышли некогда из цеха арфистов и изменились до неузнаваемости — или все-таки возникли здесь, в этих холдах?

Одну из самых старых песен — о Прохождении — можно было бы переработать в достаточно оригинальную вещь; она могла бы начаться с основной мелодии, несложной, но запоминающейся, а потом постепенно усложняться. Заодно решилась и проблема записей: Петирон разжился большим количеством «бумаги» для письма — местные жители делали ее из тростника. Этот материал слишком сильно впитывал чернила, и записи пестрели кляксами, но Петирон решил, что сумеет привести их в порядок, когда вернется в Дом арфистов. Петирон всегда гордился своей музыкальной памятью.

* * *

Они прибыли в холд Пири на двадцать первый день с начала путешествия, утром. Перед этим они на два дня остановились в родном холде Мерелан. Певице представился случай повидаться с родными, обменяться новостями, познакомиться с подросшим поколением издавна проживавших тут семейств, поздравить счастливых родителей — и, конечно же, показать всем маленького Робинтона.

Тетя и дядя Мерелан тепло приняли Петирона. Они заменили девоч ке родителей после того, как ее отец и мать погибли во время неистовой осенней бури, одной из тех, что часто налетали на западное побережье. А Петирон был изумлен, обнаружив, сколько в этом холде хороших голосов — действительно хороших, хотя и не поставленных.

— Ни один не поставлен — а мелодию ведут отлично, — сказал Петирон жене после первого вечера в холде. — Которая, ты говоришь, из твоих тетушек преподала тебе основы музыки?

— Сегойна, — с улыбкой ответила Мерелан. Изумление Петирона позабавило ее.

— То контральто?

Мерелан кивнула.

Петирон с уважением присвистнул.

— Это она настояла, чтобы меня отправили в цех арфистов, — застенчиво сказала Мерелан. — Она и сама должна была поехать туда, но к тому времени полюбила Дугалла и не захотела расставаться с ним.

— И такой великолепный голос попусту пропал в холде… — Петирон презрительно повел рукой, указывая на раскинувшиеся вокруг дома из красного камня.

— Талант Сегойны вовсе не пропал! — холодно возразила Мерелан.

— Я не имел в виду ничего подобного, Мер, и ты сама это знаешь, — поспешно исправился Петирон. Он успел заметить, что Мерелан и ее родственников связывают искренняя любовь и уважение. — Но она могла бы стать мастером голоса…

— Не все считают это таким важным, как мы, Петирон, — отозвалась Мерелан мягко, но решительно, и Петирон понял: всякие попытки объясниться лишь обидят ее.

«На самом деле, — невесело подумала Мерелан, вспомнив лесных жителей, — далеко не все жители Перна хорошего мнения об арфистах».

Когда они обосновались в холде Пири, в душе у Петирона вновь проснулось былое предубеждение против нового назначения. Их жилище состояло всего из трех комнат. Ребенка пришлось укладывать спать вместе с родителями — причем их единственная кровать занимала почти всю комнату; еще, правда, имелись шкафчики, вырубленные прямо в скале. Вторая комната, где располагался очаг, была побольше и предназначалась для всяческих хозяйственных хлопот, включая приготовление пищи. Третья — по чести, просто чуланчик — служила туалетом и умывальней. Правда, Мерелан весело сообщила, что здесь все предпочитают купаться в море. Петирон подозрительно посмотрел на длинную лестницу, ведущую к песчаной дуге пляжа, где были пришвартованы несколько рыбацких шлюпов…

Вскоре Петирон обнаружил, что местные жители привыкли заниматься делами не в помещении, а под открытым небом — либо в просторном внутреннем дворике, где были оборудованы разнообразные мастерские, либо в тени навеса, увитого виноградными лозами, столь огромного, что под ним могли бы поместиться все обитатели холда, и еще осталось бы место. Там было даже два отгороженных загончика: один для ребятишек, только начавших ходить, и второй для детей постарше. В этих загончиках имелся небольшой бассейн, чтобы малыши могли плескаться, песок, в котором они возились, и изрядное количество игрушек. Вот и сейчас Робинтон, еще не очень уверенно ковыляя, тащил куда-то мягкую игрушку.

— С чем это он там играет — ведь не с драконом же, я надеюсь? — спросил Петирон у жены. На Перне никогда не делали игрушек в виде драконов; это было бы форменным святотатством.

— Нет, конечно. Глупость какая. Это всего лишь огненная ящерица, — Мерелан успокаивающе улыбнулась изумленному супругу.

— Огненные ящерицы? Но они же вымерли невесть когда!

— Не все. Мой отец как-то видел файра, и дядя Патри сказал, что встретил одного в прошлом году.

— А он точно уверен, что это была именно огненная ящерица? — переспросил Петирон. Его прагматичная натура требовала хоть каких-то доказательств.

— Точно. А мы находили обломки скорлупы. Так что огненные ящерицы и вправду существуют, хоть и нечасто попадаются людям на глаза.

— Ну, если вы находили скорлупу, то конечно… — успокоился Петирон.

Мерелан отвернулась, стараясь скрыть улыбку. Она прекрасно понимала, что Петирон думает о холде Пири, но не имела ни малейшего желания спорить с ним и развеивать его заблуждения. Петирон, в общем-то, был человеком справедливым. Он и сам разберется, что к чему. Может, ему даже понравится здесь, вдали от суматохи и постоянной атмосферы состязания, царящей в Доме арфистов. Мерелан было очень приятно слышать, как Петирон благодарил Сева Риткампа, Далму и прочих торговцев. Он сказал тогда, что многому научился за время пути и что их музыкальные вечера доставляли ему истинное наслаждение. Мерелан чувствовала, что он говорил совершенно искренне. По дороге Петирон все-таки освоил верховую езду, и Мерелан знала, что сможет уговорить его проехаться на скакуне по окрестным холдам, где жили ее братья и сестры. Особенно если удастся оставить Робинтона в холде Пири, чтобы его присутствие не раздражало Петирона. С этим, наверно, особых сложностей не возникнет — она уже отняла малыша от груди, а Сегойна с удовольствием с ним понянчится. Если бы только Петирон научился любить сына — и ради собственного блага, и ради блага Робинтона — и перестал видеть в нем соперника, похищающего ее внимание!

* * *

После первого занятия Петирон отобрал сорок два подающих надежды ученика и разделил их на пять групп. Они различались не по возрасту, а по уровню подготовки, поскольку некоторых уже успели чему-то научить родители. Последняя группа состояла из пятерых человек, чересчур взрослых для того, чтобы заниматься вместе с детьми. Они учились по вечерам, ради удовольствия, и никто из них этого не стеснялся.

— Когда живешь в горах, нечасто подворачивается случай чему-то научиться, — без малейшего смущения пояснил Ранту. Коренастый плотник оглянулся на свою юную супругу, ожидающую ребенка. — Так я и жил, пока не встретил Каррал. — Он покраснел. — Я вправду люблю музыку, хоть и мало о ней знаю. Но я научусь, чтобы малышу не пришлось стесняться неотесанного отца.

Как выяснилось, Ранту потрясающе играл на тростниковой свирели. Но когда Петирон всерьез вознамерился обучить Ранту нотной грамоте, плотник отмахнулся от этого предложения:

— Вы просто сыграйте мне разок нужную мелодию, да и хватит, я запомню.

В тот вечер Петирон долго мерил шагами свое скромное жилище. Одна лишь мысль о том, что великолепный самородок ежедневно рискует покалечить руки топором, пилой или теслом, выводила его из душевного равновесия. Мерелан попыталась успокоить мужа:

— Любовь моя, ведь далеко не для каждого свет клином сошелся на цехе арфистов.

— Но он…