ИЗБРАННЫЕ ПРОИЗВЕДЕНИЯ В ОДНОМ ТОМЕ

— Росс, — вставил я, — миссис Леинг и Дороти Перкинс — это розы, да?

— Конечно, — ответил Росс. — А вы что думали?

Я кивнул в ответ на вопросительный взгляд бармена, и «Тио Пепе» и розовый джин появились очень быстро. Экс-боксер задержался ровно настолько, чтобы заменить нам пепельницу. Росс сделал паузу в повествовании о своем доме, но вскоре продолжил:

— В тридцать девятом я находился в Скрабсе[17], получил шанс заняться садом. Тогда я и посадил акации. Теперь там картинка. Дом с тремя спальнями всего через семь домов от нас, нашему и в подметки не годится, ушел за шесть с половиной тысяч. Я тогда сказал жене: «Значит, наш может стоить восемь». И мы бы их тоже получили. Фантастика, насколько изменились цены. — Росс глотнул розового джина и сказал: — Но правда в том…

Мне было интересно, в чем же заключается правда и сколько времени потребуется, чтобы до нее добраться.

— Правда в том, что сейчас мальчик ходит в школу и предельно скоро… невозможно сейчас урезать расходы на этого мальчика… через полтора года он поступит в университет; так вот, правда в том, что это жуткие расходы. Вы всегда были немного… ну, могу сказать, почти моим протеже. В прошлом году, когда вы впервые начали намекать на перевод, что ж, не могу передать, какой переполох поднялся в подкомитете Си-5. Вы помните О’Брайана, он даже сказал вам об этом. Но я просто подумал, что вы человек, которого стоит держаться. И что ж, я был прав, вы оказались козырной картой.

Такое лицемерие со стороны Росса было уже слишком для меня — это «держаться за вас». Чего он хотел — денег, перевода, места Долби? Это было совершенно не в его духе, если не считать плохого исполнения. Все, чем занимался Росс, отличалось этим. Ему нужна пятерка? Пять сотен? Хватило бы у него воображения попросить намного больше? Я не радовался, видя унижающегося Росса, но он столько раз устраивал мне высокомерную головомойку, что я не испытывал желания облегчить ему задачу. Но теперь он переменил линию.

— Пока Долби нет и всем тут распоряжаетесь вы, что ж, это отметили, личный секретарь министра был весьма доволен материалами по «Суисс бэнк». У вас кто-то туда внедрен? — Он помолчал. На этот вопрос мне не хотелось отвечать. — Он продолжит сообщать нам имена и шифры? — Росс снова сделал паузу, и я вспомнил обо всех трудностях, какие он создал мне, когда я заключал сделку с этим банком. — О, вижу, мне не стоит спрашивать. Но важно, что вы становитесь известны. Откровенно говоря, это означает, что вы не зайдете в тупик, как случилось со мной после «Джо-1» [18].

Я что-то пробормотал о важности этого тупика.

— Да, так считаете вы, но не все, знаете ли. Признаться, я ограничен в материальном смысле. А теперь возьмем историю с досье «Аль-Джумхурия».

Я знал работу с «Аль-Джумхурией». Росс очень любил поговорить на эту тему. «Аль-Джумхурия» была карманной газетой Насера, официальной новостной отдушиной. Росс вышел на кого-то в ней работавшего. Позднее, когда «Аль-Ахбар» («Новости»), самая известная каирская газета, и «Аль-Ахрам» («Пирамиды») были национализированы, его агент стал еще влиятельнее.

С помощью своего тамошнего агента Росс составил полное представление о русской военной помощи на Ближнем Востоке.

У людей Росса по-прежнему оставалось несколько ниточек, за которые можно было дергать даже правительство Насера, а его мальчик там быстро пошел в гору. Но вместе с ростом его жизненного уровня, считал он, должна была расти и оплата его дополнительного обучения. Я понимал: Росс переживает потерю одного из лучших своих агентов всего из-за нескольких тысяч фунтов, а от сторонних источников я слышал, что его агент начинает истощаться. Вероятно, переходит к американцам, готовым платить в десять раз больше, чем Росс. Если его агент перейдет к другому, могу поставить яхту Онассиса против теплого снежка, что в итоге Росс потеряет всю сеть.

— Там можно делать грандиозные дела, грандиозные, но для этого у меня нет ни денег, ни отдела. Представляю себе отчет, который вы составите. Он пойдет на министерский уровень, без сомнения. На министерский уровень.

Росс сидел и размышлял о министерском уровне с таким видом, будто его попросили написать одиннадцатую заповедь.

Я вывел его из задумчивости:

— Но у меня нет даже номера этого досье. Оно у вас.

— Совершенно верно, старина. Вот мы и подходим к сути дела. Если бы я был посторонним, у вас нашлись бы средства купить это досье, не так ли? — Он поспешно продолжил: — У вас больше свободы в этих делах, чем у меня или у нас, полагаю. Что ж, за достойную сумму оно ваше. — Росс откинулся на стуле, но не расслабился.

Сначала я подумал, что ослышался, поэтому проиграл этот отрывок снова, помедленнее.

— Вы хотите сказать, — проговорил я, — что мой отдел должен выкупить это досье у вашего отдела?

Он выбил трубку о ножку стола.

— Звучит странно, понимаю, но у нас крайне непредсказуемое ремесло, старина. Ничего общего с работой с девяти до пяти. Не то чтобы я предложил его кому-нибудь другому, например…

— Русским? — предположил я.

В течение последних нескольких минут его лицо становилось все более неподвижным, но теперь оно застыло, как у горгульи на соборе Нотр-Дам, у той, что с разинутым для стока воды ртом.

— Я собирался сказать «военным морякам», но раз уж вы предпочли вести себя столь чертовски нахально… Ваш друг Долби не повел бы себя так по-бойскаутски в отношении подобного предложения, возможно, я потолкую с ним.

Слова Росс подобрал умело; он заставил меня почувствовать себя хамом из-за упоминания о русских, ввел в разговор Долби, мягко напомнив мне, что я все равно лишь замещаю его, и наконец, назвал меня «бойскаутом», а это, как он знал, ударит меня по больному месту. Меня, ловкого современного агента разведки. Полгода в ЦРУ и две сорочки с воротничками, концы которых застегиваются на пуговицы.

— Послушайте, Росс, — сказал я, — давайте проясним этот вопрос. По какой-то причине, о которой я могу только догадываться, вам срочно нужны деньги. Вы готовы продать информацию. Но вы же не станете продавать ее тем, кто действительно в ней нуждается, например русским или китайцам, потому что это будет так же непорядочно, как утащить ножи и вилки из столовой. Поэтому вы оглядываетесь вокруг в поисках кого-то из своих, но без вашего аристократического образования, не чувствуя необходимости в светской щепетильности по отношению к тому, кому приятно продать информацию. Вы ищете человека вроде меня, чужака, который и так вам никогда не нравился, и дергаете струны моей души, а затем завязки на моем кошельке. Вам наплевать, что я сделаю с досье. Вам безразлично, получу ли я благодаря ему рыцарское звание или переброшу через заднюю стену русского посольства. Вы имеете наглость продавать нечто, вам не принадлежащее, человеку, которого не любите. Что ж, вы правы. Наше ремесло действительно таково, и это такое ремесло, что множество людей, добывших для вас эти сведения, хотели бы по-прежнему оставаться в деле. Но их там нет, они убиты где-то в каком-то грязном переулке, и их не будет рядом, чтобы получить свою долю. У меня в кабинете лежит шестьсот открытых дел, это не тайна, и в настоящий момент я заинтересован только в том, чтобы свести их количество до пятисот девяносто девяти, даже если за это я не получу министерской подписки на «Домашний очаг».

Я залпом допил свой «Тио Пепе» и едва не поперхнулся — это испортило бы весь эффект. Кинул фунтовую бумажку в пролитую выпивку и ушел не оглядываясь. Ли Кониц перешел к «Осени в Нью-Йорке», и, спускаясь по лестнице, я слышал, как Росс продувает свою трубку из бриара.

Глава 15

Водолей (20 января — 19 февраля). Разнообразные развлечения смягчат рутину в семье и на работе.

На улице, на Бери-стрит, грязный старый лондонский воздух дохнул чистотой. Люди, подобные Россу, всегда ставили меня в трудное положение. Держась с ними приятельски, я ненавидел себя; ссорясь с ними, чувствовал себя виноватым за то, что получал от этого удовольствие.

На Трафальгарской площади солнце согревало пеструю туристическую толпу с пакетиками корма для голубей и фотокамерами. Увернувшись от пары неряшливо одетых уличных фотографов, я сел в автобус у Национальной галереи в сторону Гудж-стрит.

Когда я добрался до конторы, Элис держала оборону.

— Звонил Найтли, — сообщила она. Если бы Элис сделала что-нибудь со своими волосами и немного подкрасилась, то выглядела бы вполне привлекательной. Она прошла за мной в кабинет Долби. — И я сказала, что вы будете в кинотеатре Военного министерства в пять. Там какой-то специальный показ.

Я ответил «ладно» и что данные от Росса для докладной записки будут позднее и не займется ли она ею. Элис возразила, что ее допуск недостаточно высок, но, поскольку я промолчал, обещала просмотреть их и внести наши данные. Говорить со мной, не перекладывая постоянно ручки, карандаши, лотки и блокноты на моем столе, Элис не умела. Она ровненько все разложила, расставила по местам и унесла все карандаши и заточила их.

— Как-нибудь я приду и обнаружу, что мои письменные принадлежности побелены.

Элис взглянула на меня с тем страдальческим выражением лица, каким всегда встречала сарказм. Не постигаю, почему она даже не попыталась сказать мне, что это низшая форма остроумия. Я же видел пару раз, как эти слова едва не слетели у нее с языка.

— Послушайте, Элис, уверен, с вашими обширными познаниями по части доступного нам проверенного персонала вы можете подобрать сексуальную маленькую штучку с темными волосами, которая и будет ежедневно этим для меня заниматься. Если только вы не начали в меня влюбляться. Дело в этом, Элис?

«Типун тебе на язык», — сказал ее взгляд.

— Без шуток, Элис, высокое положение имеет свои преимущества. Я не прошу многого в этой жизни, но мне нужен кто-то, кто станет уточнять разведданные, следить за подсчетом моих калорий и зашивать прорехи на моих брюках.

Желая показать, что не шучу, я напечатал что-то вроде требования на «Товары на сумму 700 фунтов стерлингов или выше» и написал: «Дополнительный персонал. Одна женщина-помощница на временную работу. Зарплата по результатам собеседования. Срочно». Я отдал его Элис, и она прочла объявление, не изменив выражения лица, взяла несколько досье из моего исходящего лотка и промаршировала к двери. Обернулась ко мне и сказала:

— Не пользуйтесь военной терминологией в гражданской документации и не оставляйте свои лотки незапертыми.

— У вас швы съехали вбок, Элис, — отозвался я.

Она вышла.

При входе в цокольный этаж Военного министерства скучную светло-зеленую с кремовым отделку оживлял большой агрегат — кондиционер, состоящий из квадратных секций и выкрашенный в дикий большевистский красный цвет. Спустившись по лестнице, я свернул за угол и столкнулся с суровым шотландцем — сержантом военной полиции, стоявшим у входа в кинозал. В углу беседовали Карсуэлл, Мюррей и Росс. С ними был гражданский — крепкого сложения, с длинными черными волосами, с галстуком Гвардейской бронетанковой дивизии. Из верхнего кармашка его пиджака торчал сложенный треугольником носовой платок. Этот на редкость веснушчатый мужчина то и дело откидывал назад голову, демонстрируя очень ровные, идеально белые зубы. Ближе к экрану, размером не превышавшим носовой платок, сидел Чико, тревожно стреляя по сторонам блестящими глазами, чтобы не пропустить шутку и вовремя посмеяться. Беседовал он с худым майором, который художественно распределил на голове полдюжины прядей — все, что осталось от его волос. Если для показа фильма пришлось пригласить майора, может, его и стоит посмотреть.

Распоряжался всем, похоже, Росс, и когда я прибыл, кивнул, словно мы не виделись с ним несколько недель. Он обратился к девяти зрителям (два человека Росса только что подошли):

— Никакой новой информации по этому делу нет, друзья, но мы будем очень признательны, если вы кого-нибудь или что-нибудь узнаете, хотя бы место. — Он выглянул за дверь. — Все в сборе, сержант. Больше никого не впускайте.

— Сэр! — услышал я рык сержанта.

— О, — снова повернулся к своей аудитории Росс, — и прошу прощения, друзья, но не курите, как на прошлой неделе.

Свет погас, и мы просмотрели несколько сотен футов неотредактированного немого кинофильма на 16-миллиметровой пленке.

Одни кадры были не в фокусе, другие — передержаны. В основном они запечатлели мужчин в каком-то помещении и в возрасте от тридцати до пятидесяти. Трудно было с уверенностью сказать, знали эти хорошо одетые и чисто выбритые мужчины, что их снимают, или нет. Свет включился. Мы тупо переглянулись. Я громко обратился к Россу:

— Откуда это? В смысле, о чем это?

— Честно говоря, — ответил Росс, и я приготовился ко лжи, — мы пока и сами точно не знаем. Возможно, будет продолжение.

Крепкий персонаж удовлетворенно кивнул. У того, кто находил подобное объяснение удовлетворительным, легкий характер. Не сомневаясь, что это человек Росса, я надеялся, что Карсуэлл и Мюррей проявили осмотрительность. Мне не хотелось присоединяться к идиотской игре плаща и кинжала, в которую играл Росс, между отделениями, но учитывая недавний шаг Росса, чем меньше ему говорить, тем лучше.

— Еще вопросы? — осведомился Росс, как будто ответил на первый. Снова молчание, и я подавил в себе импульс зааплодировать.

Веселый толстый швейцар пожелал мне хорошего дня, когда я вышел через подъезд на Хорсгардс-авеню и зашагал по Уайтхоллу к Найтли в Скотленд-Ярд.

В проходной пожилой полицейский разговаривал по телефону.

— Кабинет двести восемьдесят четыре? — спрашивал он. — Алло, кабинет двести восемьдесят четыре? Я ищу чайную тележку.

Найтли я увидел в коридоре. Он всегда выглядел неуместно на фоне всех тех полицейских. Прилизанные волосы, изборожденное глубокими морщинами бледное лицо и седые усы делали его старше, чем на самом деле. Найтли носил очки в толстой черной оправе с прямыми дужками, которые облегчали ему снятие очков до половины перед тем, как он собирался что-нибудь сказать вам или показать, а затем, чтобы подчеркнуть свои слова, он резким движением возвращал их на нос. Расчет времени и исполнение были отработаны до совершенства. Я еще ни разу не видел, чтобы он промазал мимо носа. Спустился Найтли, чтобы забрать меня. В руке он держал металлическую коробку с пленкой диаметром около восьми дюймов.

— Думаю, вы согласитесь, — очки уже почти покинули его лицо, и он смотрел поверх них, — что ваше путешествие сполна оправдало себя.

Очки вернулись на место, маленькие изображения дверного проема отразились в линзах. Он тяжело погремел жестянкой и повел меня в свой кабинет. Места здесь было в обрез, как в очень многих кабинетах Скотленд-Ярда. Я закрыл за собой дверь. Найтли принялся убирать кипы бумаг, папок и карт с письменного стола размером с колено, который занимал большую часть помещения.

Неизвестно откуда появилась старая карга с чашкой мутного кофе на влажном металлическом подносе. Мне хотелось сказать ей, что ее разыскивали, но я обуздал свой порыв. Найтли раскурил старую черную, покрытую нагаром трубку и наконец, после того как мы обменялись любезностями насчет британских совещаний, откинулся назад и приступил к делу.

— Дом с привидениями. — Он улыбнулся, потирая мундштуком трубки усы. — Эти люди, — Найтли всегда называл городскую полицию «эти люди», — проделали для вас очень большую работу. «Отпечатки пальцев». Обычно мы проверяем только за пять лет, кроме случаев убийства и измены, для них и для вас мы проверили всю коллекцию за восемнадцать лет. — Он помолчал. — Затем они проверили специальные подборки, подборки «с места преступления», картотеку индийских моряков… — Найтли ткнул спичкой в чашечку своей трубки и втянул щеки. — Дезертиров с судов и святотатцев. — Он снова помолчал. — Ничего нигде. Научная экспертиза, — он постучал указательным пальцем, — мы сделали обычные анализы. Старые пятна крови были группы «0», но с другой стороны, у сорока двух процентов населения в стране группа «0»…

— Найтли, — перебил я, — ваше время ценно, мое тоже, я все это знаю. Просто скажите мне то, ради чего вы прислали сообщение.

— Процедура: внешний вид дома. — Он побарабанил следующим пальцем. Я понял, что это бесполезно. Мне придется услышать все. Заставить Найтли немедленно перейти к кульминации было все равно что пытаться достать из бутылочки аспирин, не вынув прежде вату. Он поведал мне обо всем: перекопанный на восемнадцать дюймов в глубину огород, обследование миноискателем полов, обшивки и штукатурки и сада. Он перечислил обнаруженные ими книги и баллоны с кислородом, консервированные продукты и сложные привязные ремни безопасности, привинченные к резервуару. — И только тогда, сэр, мы нашли эту коробку с кинопленкой. Не думаю, чтобы ее вообще прятали. На самом деле сначала мы подумали, что, должно быть, ее принесли с собой ребята из судебно-научного отдела.

К этому моменту я догадался, что Найтли говорит о жестяной коробке. Я протянул руку в надежде, что он передаст ее мне. К сожалению, нет. Найтли пленил слушателя и отпускать его не собирался.

— Мы проверили все оборудование, затем я решил, что если они носили вещи в машины, стоявшие на подъездной дорожке, и очень спешили… а они, без сомнения, очень спешили. — Я кивнул. Найтли встал, изображая для меня, как это было. — Выходя с полными руками вещей…

— Каких вещей? — спросил я. Мне было интересно познакомиться с миром фантазий Найтли; в такой день, каким складывался этот, меня радовала любая возможность отвлечься.

— Ах… — Найтли наклонил голову набок и посмотрел на меня. Повторил: — Ах… — Он был похож на сомелье в «Тур д’Аржан», которого просят принести бутылку дешевого, непритязательного алкоголя. — Это вам придется сказать мне, сэр, каких вещей.

— Тогда давайте скажем «кораблей в бутылках», — ответил я.

— Военных кораблей, сэр?

— Да, ядерных подводных лодок, ракетных комплексов морского базирования, плавучих учебных лодок «Кока-Колы», адмиральских катеров из цветной секции журнала «Лайф», транспортных судов со сменными фильтрами для думающих людей, психологически устаревших танкеров и кораблей для поставки пончиков глубокой заморозки.

— Да, сэр. — Найтли сделал вид, что его трубка потухла, и забренчал спичечным коробком над чашечкой трубки, устраивая целое представление из раздувания в ней красной искры жизни. Его щеки втягивались и надувались. Он посмотрел на меня, слабо улыбнулся и сказал: — Вероятно, вам будет приятно это услышать, сэр. — Он открыл коробку и извлек бобину с четвертьдюймовой пленкой. — Однако помните, сэр, я не говорю, что они принадлежат жильцам.

— Они? — Я надменно уставился на него. — Вы хотите сказать, что эта запись и фильм, который вы послали Россу в Военное министерство?

Это сразило Найтли. Поймите, я не виню его. Он просто пытался всем угодить, но не винить его и не пытаться предотвратить дальнейшие инциденты подобного рода — опять же разные вещи. Найтли повращал воспаленными глазами. Мы посидели в молчании секунд тридцать, потом я сказал:

— Послушайте, Найтли, отдел Росса полностью военный. Все, что проходит перед вашими глазами или касается вашего слуха и имеет хоть малейшее отношение к гражданским делам, направляется Долби или, как в настоящем случае, ко мне, а если нет — то к Элис. Если когда-нибудь у меня появится причина думать, что вы направляете любую информацию, Найтли, любую, не по тем каналам, вы станете младшим капралом, отвечающим за конфиденциальные документы в офицерской столовой в Адене. Если я не придумаю ничего хуже. Я больше не повторю эту угрозу, Найтли, но не воображайте, что она не будет вечно висеть над вами как дамоклов меч. А теперь давайте посмотрим, что вы нашли в глубине сада. И только попробуйте снова забарабанить, черт бы вас побрал, пальцами.

Он показал мне запись на большом сером феррографе. Качество звука было абстрактным. Походило на постановку «Мессии», прослушиваемую через стену и проигрываемую на половинной скорости.

— Животные, овощи или минералы? — спросил я.

— Эти люди говорят, что голоса человеческие.

Я прослушал волнообразное и монотонное мяуканье, блеяние, ослиные крики, лай с завыванием и обнаружил, что эти «голоса» столь же трудно слушать, сколь и определить их принадлежность. Я кивнул.

— Мне это ничем не помогло, но я заберу пленку с собой и подумаю над ней. Может, и разберусь.

Отдав мне пленку и коробку, Найтли тихо попрощался.

Глава 16

На следующий день я не отправился в контору с утра. Я проследовал вверх по Чаринг-Кросс-роуд в автобусе 1-го маршрута, затем пошел напрямик через Сохо. Мне хотелось купить кое-что из продуктов — кофе, баклажанов, острых копченых свиных сосисок, черного хлеба, в таком духе. Девушка в магазине деликатесов выщипала брови — так они мне понравились меньше. Выглядела девица постоянно удивленной. С покупателями этого магазина, возможно, другой и не будешь. Я решил выпить кофе в «Ледсе». Кофе там, может, и неважный, но чизкейк приготовили отличный, и посетители мне нравятся.

Внутри после жаркого солнца казалось мрачно. Я пнул протертую до дыр часть коврового покрытия и опустился на шаткий деревянный стул. Шумно булькали два кофейника «Кона».

Принесли мой кофе. Я расслабился с «Дейли экспресс». Основанное на слухах сообщение из надежного источника извещало, что девушка, еженедельно снимающаяся в плохом телесериале, вполне вероятно, родит ребенка.

На полицейского, получающего 570 фунтов в год, напали подростки с ножами у кинотеатра, где девятнадцатилетняя звезда рок-н-ролла давала сольное выступление, за которое получала 600 фунтов.

«Будет ли Джим Уокер играть за Суррей?» Помещена фотография Джима Уокера и 600 слов. Будет или нет — не говорилось.

«Ожидается, что теплая солнечная погода сохранится. В Кельне и Афинах зарегистрирована рекордная для этого времени года температура».

«Британское тяжелое электрооборудование по-прежнему лучшее в мире», — заявил какой-то англичанин, торгующий электрооборудованием. Я мысленно сыграл тихий реквием по стольким напрасно загубленным деревьям.

Просидел я там с полчаса или около того. Курил «Галуаз» и размышлял о Найтли и Россе и о том, как кто-нибудь поумнее меня разобрался бы с Чико. Мюррей был единственным во всей этой бригаде, с кем мне хотелось бы дружить лично, и единственный в этом деле случайный человек. Он не прошел ни тщательной проверки, ни подготовки в качестве оперативного сотрудника. Я подумал о своем письменном столе, где меня ждал обычный поток макулатуры, которую надо прочитать и разметить, прежде чем приступить к чему-то важному. Образ этого стола мучил меня.

Утром мне, как правило, доставляли небрежно собранную папку с материалами из Вашингтона — Министерство обороны США, Директор по особым операциям, Государственный департамент, Военная контрразведка США. Раз в неделю я получал так называемый дайджест «Оценки национальной разведки», это они представляли и президенту. Дайджест означал, что я получал копии тех ее частей, которые они решали мне показать.

Затем присылали от шести до восьми страниц с переводами из иностранных газет — «Правды», «Народной ежедневной газеты», главной газеты китайского коммунистического режима, и «Красного флага», теоретического органа китайского Центрального комитета, и возможно, несколько обзоров югославской, латвийской или венгерской печати.

Все эти бумаги копились у меня последние несколько дней. Я решил пособирать их еще денек. Стоял теплый лондонский летний день, покрытые сажей деревья шелестели покрытыми сажей листьями, а девушки нарядились в легкие хлопчатобумажные платья. Я расслабился, все казалось просто. Попросил еще чашку жидкого кофе и задумчиво откинулся на стуле.

Она ворвалась в старую разбитую дверь «Ледса» и в мою жизнь, как железнодорожный экспресс Лондон — Глазго «Королевский шотландец», но без всего этого пара и шума. Темноволосая, спокойная и опасная с виду. Заколотые назад волосы, по-детски широко раскрытые глаза — она стояла, на мгновение ослепленная сменой освещения.

Медленно, не мигая, она огляделась вокруг, встречая дерзкий напор губошлепов-ловеласов из «Ледса», затем прошла и села за мой маленький круглый стол с пластиковой столешницей. Заказала черный кофе и круассан. Лицо у нее было гладкое, как на слепке со статуи ацтекской богини; всему статичному в ее чертах противоречил мягкий, обволакивающий, быстрый взгляд глаз, в которых зритель тонул, не сопротивляясь. Волосы ее, грубые и восточные по фактуре, были собраны в пучок на макушке. Она медленно пила черный кофе.

На ней было то «маленькое черное платье без рукавов», которое каждая женщина держит в резерве для вечеринок с коктейлями, похорон и премьер. Ее стройные белые руки сияли на фоне тусклой ткани, а ладони были длинными и изящными, ногти подстрижены коротко и покрыты лаком нейтрального цвета. Я наблюдал, как ее ровные, очень белые зубы впиваются в круассан. Она могла бы быть прима-балериной Большого театра, первой женщиной капитаном корабля в Швеции или пресс-агентом актера Сэмми Дэвиса. Она не приглаживала волосы, не доставала зеркальце, не подкрашивала губы и не хлопала ресницами. Беседу начала в застенчивой английской манере. Звали ее Джин Тоннесен. Она была моей новой помощницей.

Элис, хитрая старая кукла, которая никогда своего не упустит, дала мисс Тоннесен досье срочного характера, включая записку от Чико, где говорилось, что он «уехал на день, позвонит во время вечернего чая». Это бесило, но мне не хотелось начинать деловой день, выйдя из себя.

— Выпейте еще кофе.

— Черный, пожалуйста.