Арнольд–китолов

«Арнольд, ты был театральным критиком?»

«Да, и для меня существовал лишь один критерий. Я обращал внимание лишь на одно: талант! Меня можно было подкупить только волшебством таланта. И поэтому мое слово имело большой вес. Рецензии о спектаклях я подписывал своим именем: Арнольд. Под мелкими заметками ставил букву «А».

К сожалению, моя критическая деятельность вскоре оборвалась. Я уже говорил, что был неподкупен. Меня нельзя было растрогать хорошеньким личиком. Ха–ха, вот уж нет! И если кто–либо пытался сунуть мне деньги… пытался купить мое перо, я клеймил его на страницах моей газеты. Именно тогда кто–то сказал мне: «Арнольд, ты, видно, коллекционируешь врагов!» Он был прав. Лагерь моих врагов объединился против меня».

— Лагерь ваших врагов! — вздохнула Росита Омлетас.

— Малютка Аги тоже вздыхала, как вы. А потом сказала:

«Арнольд, я разделаюсь с твоими врагами!»

Я не мог не рассмеяться.

«Каким образом, Агика? Ведь они невидимы, к ним просто нельзя подступиться. Они действуют с помощью агентов. У них повсюду свои люди».

Да что вы хотите! Ведь одним из этих людей был заместитель редактора газеты. Да, да, той самой газеты, где появлялись мои рецензии. Но однажды заместитель шепнул несколько словечек главному редактору, и главный редактор выставил меня за дверь, а моих рецензий больше не печатали.

«Арнольд, — сказал главный, — вы не критикуете, а оскорбляете. Это единственное, что вы умеете. Таким статьям, как ваши, нет места в моей газете!»

И меня вышвырнули из редакции.

Когда Аги услыхала об этом, у нее дыхание замерло. Она помчалась со мной к отцу.

«Папа, ты знаешь, что случилось с Арнольдом?»

Отец девочки, доктор киноведения, между прочим, мой близкий друг, читал в этот момент какую–то лекцию матери Аги. Они стояли у дерева.

«Нет, доченька, я понятия не имею о том, что случилось с Арнольдом».

«Главный редактор выгнал его!»

«Что ж, это и с другими случалось».

«Главный редактор так поддал ему коленкой, что Арнольд трижды перекувырнулся в воздухе».

«И я припоминаю подобные случаи».

«Папа! Как ты не понимаешь! Ты должен помочь Арнольду!»

Доктор киноведения удивился. Повернулся к большой Аги, то есть к матери малютки Аги:

«Ты думаешь, я действительно должен помочь Арнольду?»

Большая Аги взглянула на небо:

«Сейчас пойдет дождь».

Унылый, обвиняющий взгляд. («Будет гроза. Заманили меня в лес, зная, что будет гроза. Ловко придумано!»)

«Аги, дорогая!»

Но дождь уже шел. Злые, колючие, пронизывающие капли. С хвойных деревьев сыпались иголки…

Росита Омлетас задумчиво повторила:

— Иголки.

— Иголки с хвойных деревьев. И с неба падали иголки. Мелкие, злые, колючие иглы. Они сыпались на лицо большой Аги, а у нее зубы стучали от страха. Сейчас она сама казалась сырым деревом, мокнущим в лесу. Вдруг она встряхнулась и, спотыкаясь, ничего не видя, бросилась бежать.

«Аги, дорогая!»

Доктор киноведения помчался за ней. На бегу кричал о каком–то методе. Нужно сначала разработать метод, нельзя бежать по лесу просто так.

У большой Аги не было никакого желания разрабатывать метод. Она быстро скрылась из виду. И мы тоже побежали. Малютка Аги поскользнулась на мокрых корнях. Отец схватил ее за руку.

«Лучше смотри себе под ноги!»

«А ты лучше не читал бы лекций!»

«Я и сам чуть носом не шлепнулся».

(«О господи! — подумала Росита Омлетас. — Ведь у него и носа–то нет. А может, тогда еще был?»)

— Как мы бежали! Мчались от одного дерева к другому. Словно играли в какие–то жуткие салки. А этот дождь в лесу! Не захвати он нас, все сложилось бы иначе. Но дождь нас захватил. Ужасно!..

Проникающий из сада солнечный свет прорезал комнату. Стол с остатками завтрака осиротел. Пузатая сахарница из белого прозрачного фарфора. Соковыжималка с выжатым лимоном. Мед в пластмассовой бутылке в форме медведя. Голова у Мишки вдавлена, и он едва держится на ногах, да и меда в нем осталось совсем на донышке. В отчаянии Мишка прислонился к хлебной корзинке. Знает, что, если шлепнется носом, никто его не подымет.

Чиму зябко поежилась:

— Дождик.

— Что ты выдумываешь?

— Я принесу зонтик.

— Ну уж нет, довольно твоих штучек! Ты куда?

Чиму выскочила в переднюю. И влетела обратно с раскрытым голубым зонтом. Подняла его над матерью:

— Ты насморк схватишь!

— Сейчас же сложи зонтик!

— Если ты промокнешь, то сразу получишь насморк. Стоит на тебя капле упасть, и ты уже чихаешь.

Мать смотрела на нее ничего не выражающим взором. Вполне вероятно, что она вместе с зонтом хотела бы сложить и Чиму. Однако она даже не пошевелилась. Игла для сшивания мешков сама засновала в ее руке, продолжая колдовать над Арнольдом.

Чиму застыла возле матери, держа над ней зонт. Мило улыбаясь, шепнула:

— Обо мне не беспокойся, мама! Меня дождь не пугает! Мать что–то пробормотала в ответ. Еще раз взглянула на Чиму. Потом снова склонилась над шитьем, смирившись с раскрытым над ней зонтиком.

А Арнольд все бубнил свое:

— Не знаю, право, как мы добрались до кафе. Если, конечно, этот хлев можно так назвать. Во всяком случае, раньше там определенно был хлев. Насквозь промокшие, мы прислонились к стене, потому что сесть… Насквозь промокшие, мы стояли в промокшей насквозь толпе. Столиков мы даже не увидели. Может, их там и не было. Кто–то из толпы отважился было пройти в середину зала. Но, сделав несколько шагов, поспешил обратно. Я не смел поднять глаза на большую Аги. И доктор киноведения не осмеливался на нее взглянуть.

Да, кафе было не люкс, но ведь и мы не были шикарными посетителями. Иногда откуда–то возникал официант с подносом, облаченный в грязную куртку. Человек пять бросались к нему:

«Вы обещали мне столик!»

«Знаете, с каких пор я жду?!»

«Вон те пришли позже, а уже десерт заканчивают!»

«Когда я получу стол?!»

Маленькая Аги коснулась руки отца:

«Кажется, мне нужно выйти».

«Только этого не хватало!»

«Тебе не нужно идти со мной, папа. Я сама найду. И вообще я не одна, а с Арнольдом».

Чиму сложила зонт.

— Кажется, мне нужно выйти.

— Почему ты объявляешь об этом? Да еще так торжественно?

Чиму покачала зонтом. Она не двигалась с места. Следила, как прилежно, то взлетая, то опускаясь, сновала игла.

— Две обшарпанные желтые двери в конце коридора. На одной — кудрявая голова мальчика, на другой — девочки. Их можно спутать. Но Аги не перепутала и открыла дверь в…

— Арнольд, прошу вас, избавьте меня от этих подробностей!

(«Нет, — подумала Росита Омлетас, — я вовсе не обязана все выслушивать».)

— Опустим детали.

— Я так и собирался сделать. — Голос Арнольда звучал обиженно. — Я только хотел сказать, что ждал ее в умывальнике, склонившись над краном. Раковина была грязная, потрескавшаяся. Один кран вообще не работал, а другой нельзя было закрыть. Из него уныло сочилась вода. Я даже подумать не мог о том, чтобы вымыть руки.

(«Мне кажется, мытье рук не его хобби! — размышляла Росита Омлетас. — Как взглянешь на эти руки… И пальца вроде одного не хватает».)

— Мылом там даже и не пахло. Полотенце… К нему притронуться было нельзя. А зеркало такое мутное, что и лица не различишь.

(«Господи, какого лица?! Или тогда у него еще было лицо?»)

— Оконное стекло было таким же мутным, как зеркало. Да у меня и не было особого желания выглядывать из окна. Дождь все лил. Капли стекали по оконному стеклу. Во дворе смутно виднелись перевернутые садовые стулья.

Мрачное место. Скорее бы вышла Аги! Но вот она и рядом. Крутит краны.

«Безнадежно!»

Аги подержала пальцы под унылой тонкой струйкой воды. Обрызгала меня.

«Получай и ты! А теперь пойдем. Наверное, папа уже нашел столик».

Только мы собрались выйти из туалета, как вдруг послышались звоночки. Трамвайные звонки.

Росита Омлетас изумилась:

— Трамвай? В саду летнего кафе?

Чиму наклонилась к Арнольду.

— Странно, это все же странно.

— Ты что бормочешь? — спросила мама.

Чиму не ответила. Ожидая продолжения, она склонилась над Арнольдом.

Арнольд с кроткой, снисходительной улыбкой:

— Да, действительно немного странно. Как я уже сказал, мы услышали звон трамвая. Но это звонил не кто иной, как Дюри Бенда. Этот толстый мальчишка вбил себе в голову, что он сорок четвертый трамвай. Когда он приходил к нам в гости, то садился на стул и звенел. Звенел и дзинькал. Вообще–то он был тихий мальчик. Любил сандвичи с печеночным паштетом.

«Надо заправиться, — говорил он при виде еды. — Набрать горючего».

Когда у него бывало хорошее настроение, он спрашивал:

«Не поедешь со мной, Арнольд? Я отвезу тебя на конечную остановку. У меня теперь есть новая конечная остановка. Там так хорошо!»

Рассказывали, что у него был специальный маршрут из школы домой. Иногда он менял его, если вдруг движение на улицах ограничивали или вводили объезд. А раньше он был автобусом.

— Автобусом? — прошептала Росита Омлетас.

— Папа был когда–нибудь автобусом? — спросила Чиму у матери.

— Папа — автобусом?!

— Этот Дюри Бенда был уверен, что когда–нибудь снова станет автобусом, синим автобусом с белым верхом, и его долго, очень долго будут ждать на остановках. Но ждать его будут не напрасно. Каждый сможет спокойно сесть в него. И никто его не отправит раньше времени.