Драконовы кончары (Smocze koncerze)

- Вам, что, не известно, что люди могут умереть от боли или посттравматического шока, что они могут умереть даже от испуга? Вы их разделываете живьем, копаетесь в наиболее чувствительных частях их тел, а потом удивляетесь тому, что столь многие из них умирают? – процедил я с яростью, прекрасно зная, что этим скотам глубоко наплевать на страдания иных существ.

Очень быстро мы подошли к биопроцессору. Мне приходилось дышать через рот, чтобы не потерять сознание от вони. Тем не менее, на глаза выступили слезы, а человеческая часть моей личности подняла бунт от ужаса и отвращения. А творение и действительно было пугающим. В данный момент оно состояло из почти что двух тысяч людских тел, соединенных и поддерживаемых в живом состоянии, благодаря искусству хирургов. Торсы, по большей части лишенные конечностей, были сплетены и сшиты; все это хозяйство было уложено на железном стеллаже в форме сферы, доходящей по высоте до уровня трехэтажного дома. Тела истекали кровью, они дрожали, плакали и заходились от боли и безумия. Я догадывался, что большая часть из них давным-давно уже сошла с ума, так что их личности рассыпались.

- Тут дело даже не в чувстве боли и связанной с ним слабости. Просто, большая часть из этих тел находилась в плохом состоянии, - оправдывался евнух. – Нам надо тщательно подбирать тех, что будут совместимы со всем раскладом, а это нас сильно тормозит. Тут еще оказалось, что кровь туземцев обладает различными наборами антигенов. Когда мы соединяем конфликтные кровеносные системы, происходит имунная реакция, заканчивающаяся отторжением модуля…

- Меня не интересуют технические подробности, - рявкнул я в ответ. – Биопроцессор должен был быть активизирован еще вчера. Вы получили четыре тысячи пленников, которых, по большей части, порезали живьем. Когда же будет результат?

- Как только замкнем систему. Нам не хватает буквально нескольких десятков тел, возможно – несколько больше, потому что подсоединенные все время умирают. Их нужно заменять и…

Я должен был вести себя более решительно, в противном случае, здесь ничего не будет делаться. Я ведь был не только стратегом, но и оперативным офицером. А это накладывало обязательства. В руку сам запрыгнул плоский стилет, который Талаз постоянно носил в ножнах, закрепленных на предплечье и спрятанных под рукавом рубашки. Плавным движением я вонзил его в глаз евнуху, провернул клинок, молниеносно вытащил его и завершил экзекуцию, горизонтально разрезав горло толстяку. После того танцевальным движением отступил в бок, так что кровавая струя упала на землю, не замарав меня. Паучник захрипел, хватаясь за горло сразу несколькими руками, и упал на колени. Прежде, чем он издох, я вытер оружие о его рубаху и спрятал его на место.

- Ты! – указал я на девочку с лишними ладонями. – Берешь руководство проектом на себя. И не желаю слышать какие-либо увертки. Пленных получишь, но процессор должен быть готов не позднее, чем завтра в полдень.

Та присела в поклоне, лопоча при этом ладошками. Я повернулся и, не оглядываясь, ушел. Прежде чем углубиться в улочки, я заметил приглядывающегося к инциденту Хассана. Хладнокровный и бесчувственный прислужник Мультиличности наверняка все регистрировал, так что в любой момент он был готов переправить рапорт с записью всего произошедшего своему хозяину. Вскоре после этого, все это осмотрит и проанализирует объединенное сознание миллиардов существ, владеющих туманностями. Так что нужно будет следить за каждым своим словом и в следующий раз эмоций не проявлять. Гнев считался слабостью, в цене всегда была хладнокровная жестокость. То, что я проявил в этот раз, можно было интерпретировать по-всякому. Тем не менее, я был настроен бодро. Составные элементы Мультиличности – это, в большинстве своем, сволочи, подвергнутые оцифровке тысячи циклов тому назад, так что они наверняка уже не помнят о существовании эмоций. И мое поведение припишут тактической расчетливости.

Было бы лучше, если бы никто не догадался, что Талаз сделал меня более восприимчивым к воздействию эмоций.

  

Двуколка добралась до улицы, по которой перемещалась толпа добровольцев из ополчения; они тащили с помощью веревок и подталкивали сзади пятидесятифунтовую картауну, громадную пушку с береговой батареи. Двигались они под удары барабана, в который колотил идущий впереди евнух. Дорота остановила пони, выискивая взглядом боковую улочку, по которой ей можно было бы обойти армию жителей. Йитка указала ей на ответвление, похожее, скорее, на тропку, не утоптанную и узкую, петляющую вдоль портовых складов. До побережья было и вправду недалеко, над крышами домов были видны корабельные мачты; выходит, не все суда уплыли с беженцами.

- Они отступили, - сообщила погруженная в призрачный контакт с одержимыми Папатия. – Они уже захватили достаточное число пленников. Порт атаковать не станут. Сейчас они отступают. У них имеется приказ образовать кольцо вокруг чего-то, что сами они называют творением.

- Выходит, можно и не спешить, - облегченно вздохнула Йитка.

– Совсем даже наоборот, - покачала головой Папатия. – Кольцо включает в себя несколько махалля. Они должны быть очищены от всего, что представляет потенциальную угрозу. Чего-то я не понимаю. Голова начинает трещать от неустанного шума и толкучки образов. Среди них много ужасного, каких-то странных, нечеловеческих восприятий и мыслей. Если ночью это не пройдет, я наверняка сойду с ума.

- Не бойся, дам тебе чего-нибудь снотворного, - успокоила ее Дорота, поворачивая повозку.

Тащащие пушку приближались на удивление быстро, аль-хакима заметила среди них нескольких дервишей и янычар в высоких белых шапках с "рукавом". Громко плакался какой-то муэдзин, другой священник поднимал покрытое надписями из Корана знамя. Похоже было на то, что после волны паники и хаоса народ начал организовываться, и он намеревался уже не только сдержать, но и напасть на врагов.

- Одержимые займут всю восточную часть города, в том числе и те махалли, в которых находится мой приют и дом Дороты, - продолжала Папатия. – Все, кто там сейчас, окажутся в смертельной опасности.

- А что с поляками? Их кто-нибудь предупредил? – поинтересовалась Йитка, думая о красивом гусаре Якубе. Он хотел выкупить ее из неволи, и у него были синие глаза, о которых просто невозможно было забыть. – Они проживают в визирском хане, это в нескольких улицах от кабинета аль-хакимы. Они же совершенно не знают, что им грозит.

- Как-нибудь справятся, среди них много военных, - пожала плечами Дорота. – А может одержимые их всех уже выбили. Разве это важно? Теперь нужно заняться тем, чтобы пробраться по этой тропке. Нам нужно успеть, пока какой-нибудь умник, командующий всем этим сбродом, не подумает, что наша повозка пригодится им для перевозки боеприпасов или раненых, и не реквизирует ее у нас.

- А может, мы еще успеем предупредить поляков? – не уступала Йитка.

- А я должна проверить, что с детьми, забрали ли их мои братья. Если они до сих пор в приюте, им грозит ужасная опасность, - присоединилась к чешке Папатия. – Заворачивай, мы успеем. Судно без тебя и так не уплывет.

- Вот в этом я так уверена не была бы. Капитан, командующий Булькающим Котелком, это хитрый армянин, который поднимет якорь сразу, как только вынюхает для себя выгоду. Кто-нибудь другой может заплатить, и он заберет этого другого за наш счет.

Дорота подогнала лошадку, и повозка покатилась по неровной дорожке. Колесом чиркнула о стенку дома, подскочила на какой-то выбоине, так что пассажирки чуть не свалились, но все же перебралась на соседнюю улицу. Тоже забитую, но здесь было много уже не солдат, а сидевших где попало женщин с детьми и стариков. У большинства беженцев были какие-то мешки с имуществом, тележки перекрывали проезд. Дорота поднялась на козлах грозно подняв бич.

- С дороги! Прочь с дороги! – орала она, щелкая бичом над крупом лошадки, пробиравшейся сквозь неохотно расступающуюся толпу.

Беженцы клубились на улице и в каждом закоулке вплоть до самого берега. Возможно, они рассчитывали на то, что удастся подняться на борт какого-нибудь отходящего судна. Глядя на них, Дорота почувствовала жгучее беспокойство, идущее от нижней части живота. Еще сильнее она испугалась, когда над морем голов увидела порт. Ну да, в нем было полно судов, но не таких, какие она сама ожидала увидеть. Не было ни единой торговой барки с одним парусом, исчезли все стройные кайки, узкие лодки, предназначенные для плавания в Босфоре, которые – обычно – здесь так и роились. Не было видно и рыбацких лодок, а заметные над крышами мачты принадлежали двум корсарским караккам и одной черной галере из Северной Африки. Кроме того, здесь находились четыре судна имперского флота со снежно-белыми парусами и светлыми бортами, с львиными мордами на носах. Словом, не было ни малейшего следа от гражданских судов, в порту стояли только лишь вооруженные корабли, вдобавок их пушки были нацелены на город.

Дорота тяжело опустилась на козлы. Булькающий Котелок вышел в море без нее. Не нужно было даже расспрашивать моряков, что же случилось. Похоже, командующий военным флотом Капудан Паша приказал всем гражданским убираться, а в порт ввел исключительно военные единицы, которые должны будут поддержать пехоту пушками. Капитан-армянин наверняка тут же воспользовался ситуацией, взял на борт имеющих чем заплатить за проезд беженцев и смылся с имуществом аль-хакимы. При этом он захватил не только ее личные вещи, а вместе с ними и ценные бумаги, но еще и сундук с тысячью дукатов, еду для невольниц. Вот так вот, в течение часа она стала банкротом.

- Но ведь осталось еще золото в этом сундуке, - утешила ее Йитка.

- Десять талеров и триста акче. Так, резервы на мелкие расходы, - буркнула под нос прибитая Дорота.

После стольких лет тяжкого труда, отречений и борьбы за выживание ей почти что удалось выйти на прямую и сделаться независимой, богатой женщиной. И вдруг какая-то непонятная катастрофа, вызванная падающей звездой, все у нее отобрала. У нее не было ничего, не было даже куда пойти. Дорота лишь могла заламывать руки, сесть где-нибудь и рыдать. Да, это было самым простым, вот только было не в ее характере. Она передала поводья Йитке и стала горячечно рассуждать, у кого из многочисленных должников и пациентов просить поддержки и опеки. Титул аль-хакимы ей обеспечил ее старый приятель Шейтан Ибрагим Паша, но пожилой военоначальник находился где-то в Европе, готовя очередную войну или же подавляя еще один бунт покоренных империей народов. Тем не менее, хотя ее покровителя в столице не было, наиболее выгодным в данной ситуации было бы укрыться под крыльями армии. Нужно использовать контакты с военными и просить опеки у них.

- Надо обратиться к Абдул Аге, - приняла решение Дорота. – Он и твой начальник, Папатия, и мой заказчик. Это по его приказу я должна была шпионить за поляками, так что, сейчас я нахожусь как бы на службе разведки. Раз так, пускай наш командир о нас и позаботится.

Она сразу же почувствовала себя лучше. Дорота всегда предпочитала владеть инициативой и иметь какую-то цель, к которой можно стремиться. Пускай суповар назначит ее в корпус, лучше всего, связанный с обозом и вспомогательными службами. Ни для чего другого они ему и не пригодятся, а служба на тылах обеспечит ей безопасность.

- Вот только где он сейчас может быть? Ты не догадываешься? – спросила полька у постоянно прислушивающейся ко внутренним голосам приятельницы.

Дервишка дрогнула, после чего глянула на аль-хакиму более осмысленно.

- Его лавным заданием был шпионаж за поляками. Он их хорошо знает, когда-то был в польском плену, где изучил язык, - ответила турчанка. – Если ничего не поменялось, он все так же рядом с посольством или же сопровождает Гнинского.

- Слыхала, Йитка? Все-таки отправляемся спасать твоего гусара, - толкнула Дорота невольницу в бок. – Заворачивай.

- Я не умею управлять лошадью. – Йитка отдала поводья аль-хакиме. – Слава Богу, что судно ушло, - шепнула она Папатии, устраиваясь рядом.

Как только повозка тронулась, дервишка схватила девушку за плечо и крепко сжала. Глаза у нее были выпучены и уставлены куда-то в пространство. Йитка поняла, что у женщины снова приступ, или же она видит что-то по-настоящему пугающее. Она освободила руку, после чего обеими руками схватила монашку за плечи и сильно тряхнула ею.

- Не давай себя одурманить! – закричала она.

- Тихо, а не то нас тут разорвут, - бросила через плечо Дорота.

Повозка едва-едва ползла в людской толпе вдоль берега. Аль-хакима решила повернуть в другую улицу, не в ту, по которой ополченцы тащили пушку. Так что она не сворачивала, направляя лошадку по прямой. Вскоре, правда, их попытался остановить какой-то богатый тип в украшенном пером тюрбане. Оказалось, что это офицер отрядов, спешно созданных из простонародья.

- Я везу тяжелобольную дервишку, помощницу аги янычар! – крикнула Дорота, даже не задерживаясь. – Мне следует доставить ее к командиру орты. У нее важные сведения о передвижениях неприятеля! Дайте проехать, я ужасно спешу!

При этом она поднялась на козлах, а ее впечатляющая фигура в соединении с громким, не терпящим противоречия голосом, сделала свое. Офицер повернулся и рявкнул на своих подчиненных. Пехотинцы, без мундиров и вооруженные чем попало, с воплями прогнали народ, перекрывающий проезд. Дорота хлопнула поводьями пони по крупу, и повозка тронулась по опустевшей дороге.

- Ха! – вырвалось у довольной собой аль-хакимы. – Что там с Папатией?

- Я снова с вами, - ответила дервишка слабым голосом. – В снах наяву я видела нечто ужасное. Они строят машину из объединенных тел пленников. Твари кромсают пойманных, живьем сдирают с них кожу, а потом сшивают их друг с другом на громадных лесах в форме шара. Можете представить подобное? Ох, это следует увидеть, чтобы понять, насколько это чудовищно. Сотни, а может и тысячи искалеченных людей, извивающихся от боли на странной конструкции.

- Когда-то я видела, как польская армия посадила на колы несколько казаков-конокрадов, - сказала Дорота. Трясущиеся, обезумевшие от боли тела. Все это сопровождалось воплями и ужасным смрадом вываливающихся, пробитых кишок. Видела я и то, как выглядят живые несчастные, которым перед Семибашенной Крепостью выдали по тысяче палок. Набрякшие, бесформенные мешки из опухшей кожи, никак не похожие на людей, за то трясущиеся и стонущие. Один, которого потом на две недели закопали в навоз, даже выжил и пришел в себя, но потом он уже всегда ходил согнутым, и весь был какой-то почерневший…

- Но ведь одержимые не наказывают схваченных, они строят их них устройство, которое должно будет ускорить нечто, что сами они называют вторжением. Из того, что я поняла, если машина начнет действовать, наш мир навсегда переменится. Это нужно остановить, причем – любой ценой!

Дорота кивнула, но без особой уверенности. Ладно, они передадут сообщения янычарам, а вот как те ими воспользуются, это уже не ее дело. Сама она рассчитывала на то, что их перебросят в какое-нибудь безопасное место, лучше всего – на другой берег залива. После последних событий ее жажда познания и исследований над чудом-юдом и аномалиями значительно уменьшилась. Лучше всего их исследовать, находясь как можно подальше от территории боев. В тиши собственного кабинета, располагая пленниками для экспериментов. Дорота пообещала себе, что оговорит это с Абдул Агой. Суповар всегда вызывал впечатление человека разумного.

  

Пан Михал выглянул через открытые ворота хане, в которых панцирные выстроили баррикаду из скованных цепями польских дорожных возов и карет. Устье обезлюдевшей улицы тоже замыкала баррикада, но уже возведенная янычарами и ощетинившаяся стволами мушкетов. А с другой стороны турки подвезли две полевые пушки, на глаз – шестифунтовые, заряженные, скорее всего, картечью. Если бы поляки решились провести атаку в узенькой улочке, один залп превратил бы целую хоругвь в кучу мясных ошметков. Словом, за несколько часов ничего не поменялось, посольство было пленено на отсеченной военными улице, и не похоже было, чтобы хозяева желали идти на переговоры. На половине пути к баррикаде лежал застреленный гонец, который должен был спросить у янычар, а в чем, собственно, дело, и что должна означать эта манифестация силы.

Ситуации осажденных нельзя было позавидовать, честно говоря, она была безнадежной. Поляки занимали весь хане, а так же соседствующие конюшни и склады. У них было около тысячи человек и шесть сотен лошадей, но вот провианта – всего лишь на пару дней. Еще скорее закончится корм для лошадей, и что тогда? Турки собирались держать здесь без слова объяснений да еще и голодом заморить?

К ответственному за баррикаду панцирному подошел сам коронный канцлер Гнинский. Пару мгновений он глядел на лежащего посланника, молодого слугу, неплохо владеющего турецким языком, а теперь продырявленного пулями. Какой-то исхудавший пес приблизился к покойнику и стал его обнюхивать. Еще немного, и собаки на глазах земляков растащат тело, или ж до него доберутся крысы. Это было унизительным и совершенно непонятным. Посол от бессильной злости даже зубами заскрежетал.

- И как мил'с'дарь на все это смотрит? – неожиданно спросил он у военного.

- Я? Ну я простой рубака, а не стратег. Ваша милость должна спрашивать мнения у сановников и духовных лиц, что вас сопровождают, людей просвещенных и опыт имеющих… Где мне до них, - робко мямлил пан Михал.

- Вот только не надо, мил'с'дарь смущаться словно невинная дева, - раздраженно заметил посол. – По свету ведь походил, не раз с турками воевал, даже в плену у них сидел. Что думаешь про эту блокаду? Смело.

Пиотровский глянул на стоявших в паре шагов за послом двух его советников и ксендза Лисецкого. Вся троица приглядывалась к панцирному, по их лицам нечего угадать было нельзя.

- Поганые подозревают, будто бы можем иметь что-то общее с хаосом, охватившим Стамбул, и на всякий случай держат нас как бы под ключом. Так что ситуация должна быть и вправду гадкой, раз не хотят говорить, и даже стреляют в нас, - сказал пан Михал. – Нужно ожидать, пока они не справятся с заразой и не перебьют одержимых.

- А что если зараза доберется до нашего лагеря? А что если теперь уже мои люди начнут превращаться в монстров? – спрашивал, но уже спокойнее, Гнинский. – У турок нет оснований считать, будто бы это мы вызвали эту беду и ее направляем. Они обязаны выпустить нас из города, а не целиться в нас из пушек. Мы обязаны напомнить им что являемся посольством, гостями, и что отношение к нам обязано быть соответствующее. Вот уже три дня слышно, что ведутся упорные бои, за это время нас можно было давно уже вывести.

- Вы правы, пан канцлер, - согласился Михал. – Мне кажется, они нас просто опасаются. И все это токо поэтому.

- Вот только по причине этих их опасений нам грозит голодная смерть или же зараза одержимых. Нам необходимо прорвать эту осаду. Нужно заставить их командира пойти на переговоры. Ты его видишь? Того высокого янычара в дублете с золотыми обшивками?

- Да. Это Абдул Ага, командир эскорта, что сопровождал нас до Стамбула, и опекун, приставленный великим визирем. – Ротмистр кивнул, уже догадываясь, к чему ведет Гнинский.

- Говорят, что ты, мил'с'дарь с ним близко сошелся, чуть ли не побратался, - продолжил коронный канцлер. – Нам кажется, что имеются большие шансы, что тебя он пощадит и не прикажет в тебя стрелять. Возможно, даже выслушает…

В путешествии мы провели много времени в беседах, вот только братством я этого бы не назвал. Но раз обстоятельства того требуют, я готов рискнуть и отправиться с посольством.

Михал тяжело вздохнул, так как не мог оторвать взгляда от застреленного парнишки, лежащего с раскинутыми руками в луже крови.

Гнинский с усмешкой похлопал панцирного по плечу. Он быстро отбарабанил то, что ротмистр должен передать янычарам, а потом перед уходом ему еще разрешили напиться воды и попрощаться с товарищами. Ротмистр передал командование панцирной хоругвью своему старшему солдату, уже седому, но все такому же крепкому пану Мерославскому. Когда он уже отошел от панцирных, к нему подбежал юный каштелянич Тадеуш.

- Возьмите меня с собой, мил'с'дарь, - попросил он. – Не верю я, чтобы Абдул приказал в меня стрелять.

- Совершенно ненужное безрассудство, парень. Мы не знаем, какие приказы получил Абдул, но нюхом чувствую, что он выполнит их до последнего крючочка, даже если бы ему приказали стрелять в собственную мать. Янычары чертовски дисциплинированы и верны, дружеские отношения с гяурами для них ничего не значат, - сказал ротмистр. Но, видя мину парня, он вытащил из-за пояса пистолет и вручил его Тадеушу. – Сохрани его для меня. Будет лучше, если я пойду на переговоры, не имея при себе слишком много оружия. Ну а если меня застрелят, поблагодари их из этого пистолета.

- Мы поблагодарим их копьями и кончарами, так что не опасайся, пан Михал, - вмешался Семен Блонский.

Приземистый гусар стоял в группе рыцарей, приглядываясь к приготовлениям посла. Он кивнул ротмистру, как бы отдавая ему последний салют, и притянул Тадеуша к себе, чтобы дать проход Пиотровскому. Тот через мгновение проехал верхом через проход в баррикаде и очутился на улице.

Он чувствовал палящее через мисюрку солнце. Ноздри раздражал запах гари, потому что дымы пожаров все так же распространялись по городу, но это было ничем по сравнению с неприятным впечатлением, вызванным нацеленными в него мушкетами. На янычарской баррикаде раздались отдаваемые криками приказы, и в одного-единственного всадника направились с пять десятков стволов.

Пан Михал отпустил поводья и поднял руки, показывая, что ладони у него пустые. Поляк чувствовал как пот, капля за каплей, стекает по спине. Конь медленно подвигался в направлении баррикады. Панцирный остановился у лежащего посреди улицы трупа, конь склонил голову к убитому.

- Приветствуем! Я посол, хочу говорить с Абдул Агой! – крикнул Михал, сначала по-польски, а потом, приблизительно то же самое, по-турецки.

Коня к дальнейшему движению он не побуждал, стоял неподвижно, ожидая реакции янычар. Он видел их застывшие лица и прекрасно понимал, что они с радостью пристрелят гяура, хотя бы для того, чтобы порадовать Аллаха.

- Сойдите с коня, пан Михал, и, пожалуйста, подойдите сюда! – прозвучал приказ, отданный на польском языке со знакомым турецким акцентом, по которому он без труда распознал Абдула.

Панцирный облегченно вздохнул и соскочил с седла, после чего двинулся пешком, ведя коня за собой. Стволы опустились, янычары отставили оружие и позволили поляку пройти через проход в паррикаде. Теперь он очутился среди солдат, которых здесь должно было толочься как бы не несколько сотен. Это явно не могла быть только лишь стража, которой следовало следить за посольством – здесь собрали целую орту.

У Пиотровского отобрали коня, и Абдул, не оглядываясь, провел ротмистра на маленький дворик возле ближайшего дома. Посреди дворика стояла двуколка, на козлах сидела Йитка, которую развлекали беседой янычары. Увидав панцирного, девушка помахала ему. Через миг он очутился в открытом, дарящем спасительную тень сарае, где рядом с другими пехотинцами стояли Папатия и Дорота. Дервишка подскочила к изумленному поляку, чтобы поблагодарить его за спасение и проявленную храбрость, аль-хакима кивнула.

- Мил'с'даря наверняка прислали с требованием объяснений, - сухо заявил Абдул Ага. – Потому что, вы твердо стоите на том, что посольство не имеет ничего общего с упавшей звездой и чумой сумасшествий.

- Ты же прекрасно знаешь, что мы не имели…

- Не знаю, - нервно перебил его ага. – Я уже ничего не знаю. Папатия утверждает, что может подслушивать одержимых, и что те строят чудовищную машину, которую нам следует немедленно уничтожить, в противном случае, все сделается совершенно неинтересным. Она требует, чтобы я пошел с вами на сотрудничество и уговорил вас провести совместное нападение на врата-портал, через которые прибывают одержимые. Как ты считаешь, пан Михал, захочет ли посол Гнинский отдать под мое командование две хоругви вашей тяжелой кавалерии?

- Если это вопрос жизни и смерти, то он, конечно же, согласится. Поддержку предоставит хотя бы как жест доброй воли в отношении Порты, - сказал ротмистр.

- Все так, только отданные мне приказы говорят совершенно иное. Я должен проследить за вами до момента разрешения конфликта, а если бы появились малейшие подозрения, что все это ваших рук делишки, уничтожить вас всех до одного.

Папатия положила ладонь на плече янычара.

- Могу поклясться всем святым, что поляки не имеют ни малейшей связи с чужими, - мягко, словно бы обращаясь к ребенку, произнесла она. – Забудь обо всех этих дурацких подозрениях, сейчас важно нечто иное. Наша страна очутилась в смертельной опасности. Нам необходимо немедленно ударить на врага и уничтожить его, в противном случае он обретет такую мощь, что мы не сможем сдержать его даже силами целой армии. От твоей решительности и смелости зависит судьба целой империи. Понимаешь? Это твой громадный шанс! Колебаться нельзя. Прими помощь польских рыцарей, их тяжелая кавалерия вскроет дорогу, проламывая силы врага, и позволит приблизиться к машине, чтобы взорвать ее. Благодаря этому ты спасешь весь мир, станешь самым знаменитым героем в истории государства Османов. Тебя ожидают почет и награды.

Абдул Ага покачал головой, опуская глаза. Дорота слегка усмехнулась. Она понимала, что замысел Папатии был основан на пробуждении амбиций янычара, отсылкам к мечтаниям о богатстве и славе. Только это могло заставить его нарушить приказ. Какой воин не мечтал о добытой в бою славе, о связанных с нею наградах? Если девушка была права, Абдула ожидало не только возвышение в иерархии янычар. Кто знает, а вдруг султан выдаст за него одну из своих дочерей и сделает пашой?

Янычар поглядел на ротмистра Пиотровского и какое-то время оценивал его. Неожиданно он извлек из ножен ятаган и его кончиком коснулся горла своего польского приятеля. Два янычара тут же схватили панцирного за руки и выкрутили ему их за спину.

- За нарушение приказа мне бы просто отрубили голову, а не наградили, глупая ты монашка, - произнес Ага. – А поляков я знаю настолько хорошо, чтобы им не верить. Падающую звезду они могли и вправду навести на нас, бунт и хаос могут быть очередным коварством Льва Лехистана. Этот повелитель знаменит своей хитростью и любовью к засадам. Я позволю полякам выехать в строю из хане, а они, вместо того, чтобы атаковать одержимых, затопчут моих пехотинцев копытами своих коней или насадят нас на копья.

- Да что ты творишь, безумец?! – взорвалась Папатия и повисла на руке, в которой янычар держал ятаган.

Дорота дернулась, но заметила взгляды двух стоявших напротив янычар. Она знала, что как только двинется, то получит, вполне возможно, сразу же чеканом в лоб. Так что она застыла, сдерживая дыхание.

- Клянусь бородой пророка, не делай этого! – крикнула дервишка. – Это наши единственный союзники. В городе нет спаги, нет кавалерии, кроме этих нескольких сотен поляков. Ты не можешь безосновательно обвинять их в сотрудничестве с чужими и отбрасывать единственный шанс на то, чтобы сдержать уничтожение! Слышишь?! Всем нам грозит уничтожение! Мы все погибнем!

Левой рукой Абдул Ага охватил лицо дервишки и отпихнул Папатию изо всех сил. Девушка полетела назад и попала в руки гогочущих янычар. Кто-то из них охватил ее, схватив за груди и не позволяя двинуться.

- В любой момент сюда прибудут осадные пушки, которые я приказал притащить из порта, - сообщил Абдул Ага. – Хватит нескольких выстрелов, чтобы похоронить поляков в занимаемых ними зданиях. Не стану я рисковать тем, чтобы у меня за спиной оставалась около тысячи неприятелей Я уничтожу их до того, как расправиться с одержимыми.

- Ополченцы не успеют доставить пушек сюда. Банды одержимых уже близко, Папатия говорит, что они близятся, а я своими глазами видела, как быстро могут они передвигаться, - отозвалась Дорота. – Лично я бы советовала отвести войска и перегруппироваться, чтобы действовать совместно с городским ополчением и другими отрядами, которые выслал визирь. Забудь о поляках, нечего тратить на них время и силы.

- Тебе, аль-хакима, я тоже не верю, - заявил янычар. – Слишком часто ты сотрудничала с врагом, он мог тебя перекупить…

- Сотрудничала, потому что это ты принудил меня к этому. Или уже не помнишь?! – рявкнула Дорота. – Плевать мне на то, веришь ты мне, суповар или не веришь. Я хочу всего лишь удрать отсюда как можно дальше, до того как нас окружит свора безумцев. Ты сидишь здесь уже два или три дня и даже не видел, с чем дерутся твои братья. Это тебе не фунт изюму, можешь мне поверить.

Где-то в городе раздалась пальба, через минуту грохнула пушка. Издали донесся отзвук боевого клича, извлекаемого из сотен глоток. Абдул беспокойно вздрогнул. Вот уже несколько дней он сидел здесь как на иголках. У него создавалось впечатление, что повсюду идут бои, а он напрасно тратит время, охраняя каких-то чертовых поляков, про которых не известно даже, а виноваты ли они в чем-либо. Ему нужно было покончить с ними и отправляться на битву с более страшным врагом.

- Подождем пушек, - принял он решение, сжимая кулаки. – Как только они прибудут, мы уничтожим поляков.

- Глупец! – в бешенстве дернулась Папатия.