Самая высокая лестница

Юрий Яковлев

Самая высокая лестница

От автора

Ненастной ночью, когда воет ветер и круговерть метели бушует за окном, я думаю о часовых.

Мне кажется, что я сам только что вернулся оттуда — замёрзший, усталый, с обожжённым от ветра подбородком, с негнущимися руками. Я снял в прихожей заснеженный караульный тулуп и едва добрался до постели. Думал, как лягу — сразу усну. Но не сплю, а думаю о тех, кто сменил меня и сейчас стоит на морозе, на ветру один среди вьюжной ночи.

На самом деле я сменился с поста давно. Пришёл разводящий со сменой. «Пост сдал!» — «Пост принял!» — и всё. Кончилась война.

Кончилась война, но часовые остались. Они и сейчас стоят на своих постах. Днём и ночью. Тихие, незаметные, готовые к бою. Их трудная служба понятна только тем, кто сам когда-то был часовым.

Я не сплю. Прислушиваюсь к ветру, и мне кажется, что слышу далёкий охрипший шершавый голос:

— Стой! Кто идёт?

Разные на свете есть посты. Разные часовые. Я оглядываюсь назад и вижу у моста фигурку мальчика. Он не может покинуть свой пост. Он должен сообщить нашим воинам о том, что, отступая, фашисты заминировали мост. И вот показались танки, машины с воинами. Мальчик кричит, машет руками, хочет остановить их. Но его голос теряется в рокоте моторов. Тогда он вбегает на заминированный мост. И мост взлетает на воздух, но ни один советский воин не погиб. Только маленький часовой…

Гудит ветер. Быстрее вертится снежная карусель. И я вижу белорусскую девочку Лиду. Её пост — пост юной разведчицы партизан — среди врагов, в логове фашистов. Лида жила как на вулкане. А под кроватью у неё хранились партизанские мины. Лида мужественно выполняла свой долг, пока фашисты не схватили её. Смерть сняла с поста юного часового.

Пост. Часовой. Многие думают, что это чисто военные слова. Но они вечные, и звучат они не только в расположении воинской части и не только на войне. Пост появляется там, где надо проявить мужество и благородство. На улице, в школе, в пионерском лагере.

Наступает момент, когда человек должен решить: выстоять или отступить, прийти на помощь другу или трусливо уйти в кусты. И в этот решительный момент перед ним как бы возникает взметнувшаяся ввысь самая высокая лестница. И надо взбираться, крепко держась за перекладины, и не оглядываться, чтобы не смалодушничать. Только ввысь, только вперёд.

…И надо стрелять с открытыми глазами, потому что, когда зажмуришься, можешь попасть в друга…

В Ленинграде в доме № 12 по Таллинской улице в музее дворового клуба «Буревестник» вместе с другими реликвиями хранится обыкновенный школьный табель. Он принадлежал ученице седьмого класса Нине Стотик. В этом табеле одни пятёрки, и за весь год девочка пропустила всего четыре дня.

Подумаешь, табель отличницы! Разве это такая уж доблесть, чтобы выставлять его в музее? У нас сотни ребят учатся на круглые пятёрки. Но если вы внимательно присмотритесь к пожелтевшему листку, то прочтёте на нём дату — «1942 год», и слово — «Ленинград».

Нина Стотик была отличницей в окружённом врагами городе, где ежедневно от голода и бомб умирали тысячи людей. Не было ни света, ни огня, и на человека полагался кусочек хлеба — один ломтик на целый день. Самодельная коптилка давала слабый свет, чернила застывали, пальцы не слушались, глаза слипались. Но девочка занималась. Она занималась на пятёрки — и это был подвиг. Она шла в школу, как идут на передний край. Не боясь осколков снарядов. Едва передвигала ноги от голода. Но она не сдавалась, и её пятёрки были подтверждением того, что она не сдаётся. И простой школьный табель превратился в свидетельство о подвиге и хранится в музее.

Дети всегда мечтают стать героями, совершить что-то значительное и яркое, нужное людям. Эта мечта неотступно следует за ребятами, завладевает их жизнью, проникает в их сны. Что это? Игра воображения или детская болезнь, которой человек должен переболеть в детстве, как корью или свинкой?

Но взрослые герои тоже когда-то были мальчишками и тоже мечтали о подвигах. И может быть, они отличаются от остальных людей тем, что до конца остались верными своей детской мечте.

А Витя Золотухин мечтал стать учёным. Он любил природу, любил зверей. Но больше всего его интересовали… змеи. Витя знал, что змеи приносят огромную пользу человеку, они необходимы в природе. Почему же человек, встречая змею, хватается за палку? Мальчика возмутила эта несправедливость, и он решил посвятить свою жизнь науке, чтобы доказать людям пользу змей, чтобы остановить бессмысленное и жестокое истребление. Виктор стал наблюдать за змеями, изучать их повадки. Ему впервые удалось сделать полное систематизированное описание змей рудного Урала.

Окончив школу, Виктор отправился в Ташкент — в Институт зоологии и паразитологии Академии наук Узбекской ССР. Теперь его работа становится более сложной и опасной. Он участвует в трудных и опасных экспедициях. Он отлавливает ядовитых змей. Каждый его день становится опасным, рискованным. Ради чего Виктор идёт на это? Ради мечты! Несколько раз змеи кусали его. Может быть, пора бросить это опасное занятие? Но в письме к матери Виктор пишет: «После укуса змеи все думали, что я перестану заниматься этой охотой, но я ещё только сильнее убедился в том, что стану ловцом ядовитых змей».

Он погиб на посту. От смертельного укуса кобры. В лаборатории, во время опыта. Специальным самолётом доставили из Индии сыворотку. Но было поздно…

Гибель юноши Виктора Золотухина стоит в одном ряду с гибелью учёных, которые ради науки, а вернее, ради людей прививали себе смертельные болезни и до последнего дыхания вели записи…

Я рассказываю об этих ребятах, непридуманных ребятах, для того, чтобы вы, дорогие читатели, знали, куда уходят корни этой книги. Обо всех героях я ещё не написал. Перед многими ещё в долгу. Но они живут в моём сердце. Они ждут своего часа. Ради них я живу и работаю. Ради них и ради вас, потому что героем может стать каждый человек, который по-настоящему любит свою Родину.

Я не видел его когтей, потому что он никогда не выпускал их. Но рассказывали, что каждый коготь у него, как кривой нож. А клыки я видел, когда он зевал. Не так уж они велики. Зато на лбу у него, на высоком светлом лбу, тёмные конопушки. Такие домашние, располагающие. Как у рыжего мальчишки по весне. Главное же у моего друга — глаза. Большие, умные, проницательные. Когда я видел их, то сразу забывал о клыках и когтях. Глаза смотрели на меня то вопросительно, то строго. Они радовались и печалились, удерживали, не отпускали… Из-за этих глаз я теперь не могу представить себе Кинга зверем.

Он был берберийским львом — самым редким, самым крупным, самым красивым. Слово «зверь» не подходило к нему. Казалось, его род берёт начало от сказочных грифонов. Кинг не был ни укрощённым, ни дрессированным, ни ручным. Он был домашним, очеловеченным, а в семье Берберовых — младшим по возрасту. Младше маленького Ромки. И вместе с тем привязанность к людям не лишала его чувства собственного достоинства. Его нельзя было позвать, как собаку, и запросто погладить, как кошку. Лев оставался львом. Он не терпел панибратства. Но никогда не огрызался, просто поворачивался и уходил, если ему что-то не нравилось. Весь его величественный облик устанавливал определённую дистанцию между ним и гостем. Только по мере зарождения дружбы эта дистанция уменьшалась. И наконец пропадала. В последний раз я уже кормил льва с руки. Это были счастливые минуты. Я ждал их несколько лет.

Обыватели усмехались: «Лев? В квартире? Зачем? А если все заведут львов, что тогда будет?» Напрасно волновались. Никто больше не завёл. Нет в мире ни одного льва, который живёт в городе под одной крышей с человеком. И которому человек доверил бы самое дорогое — своих детей.

Неизвестно, как сложилась бы судьба львёнка, если бы у Берберовых неожиданно не появилось множество единомышленников, добровольных помощников, друзей. Люди разных возрастов, разных профессий потянулись к Кингу, загорелись идеей спасти его, сделать другом.

Некоторые люди связывают любовь к животным с сентиментальностью, с ущербностью, с чудачеством. Я же связываю любовь к нашим меньшим братьям с мужеством. У мужества есть две стороны — либо жестокость, либо гуманизм. Я слышал, как наши солдаты под Кенигсбергом нашли раненого, умирающего бегемота. Покидая город, фашисты расстреливали питомцев зоологического парка. Раненый бегемот сумел уйти из города. Советские воины залечили ему раны, выходили. Определили в зоологический сад. Они не были ни чудаками, ни сентиментальными. Просто в сердце советского солдата мужество и гуманизм неразрывны.

Кинг спал в одной комнате с детьми Берберовых. Комната маленькая, но высокая. Льву устроили антресоли. Он поднимался туда по лестнице. Там было его логово, похожее на гнездо.

Кинг понимал много человеческих слов, по крайней мере не меньше любого домашнего животного. Но были в семье Берберовых и особые слова, понятные только Кингу. Вот несколько слов из русско-львиного словаря: «ат» — «нельзя», «ассарафа» — «категорически нельзя», «тис-тис» — «осторожно», «фыс-фыс» — «не играй с чужим дядей, он боится». Было у него много ласкательных имён: Кингуля, Тосик, Симба, Мальчик… Он тёрся о колени близких, лизал руку большим шершавым языком. Был на редкость ласковым и внимательным. В семье Берберовых, где так трогательно любят детей, хватило любви и на льва.

А перед этим Кинг побывал у меня в гостях, на Красной Пахре. Мы ходили с ним в гости к пионерам, и он, вызывая восторг ребят, расхаживал перед ними. Потом Кинг сам принимал гостей, лёжа под дубом возле дома. Ко льву приходили дети, приходили учёные, врачи, государственные деятели, писатели. Именно ко льву!

Кинг расхаживал под ветвями берёз и клёнов не как экзотический зверь, а как земляк. Он сидел на крыльце, как добрый сосед, заглянувший на огонёк. Потом, утомившись, улёгся в траву под молодым дубом. Дул ветерок. С включённым моторчиком кружила пчела. Собаки не лаяли. Люди ходили на цыпочках. И оттого, что лев был рядом, был так доверчив и доступен, на душе у людей возникал праздник. Люди испытывали то удивительное гордое обновление, которое наступало, когда в полёт отправлялся новый космический корабль, а над волнами океана появлялся парус бесстрашного «Кон-Тики».

И ни у кого не возникал вопрос, зачем нужен лев, почему он живёт в городе в одной комнате с двумя ребятишками.

Повесть «Сердце льва», которая помещена в этой книге, как бы писалась с натуры — с Кинга. И когда была закончена первая часть, я решил почитать её самому герою — льву Кингу. Он лежал на диване, положив тяжёлую голову на лапу, и слушал. Иногда он вздыхал. Может быть, ему было скучно слушать меня, а может быть, мне удалось растрогать моего друга. Никогда в жизни у меня не было такого прекрасного слушателя.

И живёт у меня в сердце лев, с которым мне довелось подружиться. Умные проницательные глаза, конопушки, как у рыжего мальчишки. И потому, что у меня был такой друг, я чувствую себя сильнее и жизнь мне кажется интересней.

Подвиг велосипедиста

В детстве я мучительно мечтал о настоящем двухколёсном велосипеде. Я закрывал глаза, и передо мной возникал руль, изогнутый, как рога барана, ослепительная чашечка звонка, звук которого был для меня самой прекрасной музыкой, резиновые шины, которые так приятно подкачивать цокающим насосом. Я чувствовал запах шин, не имеющий ничего общего с запахом резиновых галош, и запах кожаного седла, которое упруго поскрипывало на двух сильных конусообразных пружинах. Мысленно ставил ногу на педаль, разбегался… и вот уже сухо потрескивает стальная змейка передачи, а спицы от движения сливаются в два серебристых диска, как пропеллеры летящего самолёта.

В моём представлении велосипед никогда не был связан с обычным катанием по двору, с поездками в булочную за хлебом. Мчаться за соперником по хрустящей дорожке трека, преследовать, спешить на помощь — вот назначение велосипедиста! Для меня велосипед был существом одушевлённым, вроде коня или верной собаки. Как бы я ухаживал за ним, смазывал, подтягивал, чистил, если бы у меня был велосипед. Но велосипеда у меня не было. В дни моего детства в стране больше заботились о тракторах и танках. Велосипедов выпускали мало, и стоили они дорого. Правда, велосипед можно было выиграть по лотерейному билету.

Я регулярно покупал лотерейные билеты Осоавиахима и с тайной надеждой ждал выигрышей. И вот появилась таблица, и я водил пальцем по колонке цифр, затаив дыхание искал свой номер. Палец приближался к моему номеру — к велосипеду. Сердце стучало. Глаза сужались, словно прицеливались. Но в самое последнее мгновение оказывалось, что не хватает единички. Одной единички не хватало до велосипеда… Однажды в газете поместили фотографию мальчика, который выиграл велосипед. До сих пор помню этого счастливца. Несмотря на маленький рост, он был похож на настоящего гонщика: полосатая футболка, кепка с большим козырьком, чёлка, широкие скулы, подбородок гордо поднят: ещё бы — выиграл велосипед! Правая рука царственно лежала на седле, левая — сжимала руль. Как я завидовал ему! Как сердился на лотерею Осоавиахнма. Сердился — и шёл покупать новый билет…

Помню, как в нашем классе появился счастливый обладатель велосипеда. Он был добрым малым и согласился научить меня кататься. Он оказался терпеливым учителем, а я — малоспособным учеником: подчинять машину своей воле так и не научился. Велосипед не слушался меня, ехал куда ему вздумается. А однажды понёс меня прямо на стену дома. Ребята тревожно закричали:

— Сворачивай влево! Сворачивай вправо!

Я впился руками в руль, но не смог сдвинуть его с места. Стена приближалась. Мой добровольный тренер закричал:

— Тормози!

Я знал, что для торможения надо нажать на педаль в обратную сторону, но от волнения нажал не назад, а вперёд. Велосипед покатил ещё быстрее… к стене дома. Единственно, что я успел сделать — поймал пальцем рычажок звонка. Раздался тревожный звонок. Дом не пожелал посторониться. Удар! Мы оба очутились на земле: я разбил локоть, велосипед искривил переднее колесо.

Теперь, вспоминая детские годы, я испытываю чувство неловкости за своё позорное крушение. Передо мной возникает полутёмная, пахнущая керосином мастерская, куда я на своих плечах, прихрамывая, принёс пострадавший велосипед, хмурый мастер, который пробурчал слово «восьмёрка!» и взял сверкающую трепетную машину в чёрные от копоти руки… И всё же восторженное, таинственное чувство к велосипеду не покидает меня и теперь. И когда среди уличного шума вдруг весело задребезжит знакомый серебряный сигнал и на солнце сверкнут два трепещущих диска, я испытываю радостный толчок и сразу переношусь в далёкое время, когда велосипед занимал в моих мечтах место рядом с рыцарскими турнирами, гонками ковбоев и атаками красной конницы.

Неудивительно, что теперь, встретив в школьном музее велосипедный руль, я потянулся к нему, как к старому знакомому. Меня поразило, что руль лежал среди старых штыков, солдатских котелков, «рубашек» от гранат, противогазных коробок, автоматных дисков и прочих реликвий войны, собранных пионерами. Кроме того, руль не сверкал весёлым никелем, а был тёмным, шершавым и только уцелевшие искорки никеля поблёскивали на нём. У звонка была потеряна верхняя чашечка, и весь нехитрый механизм — пружина и молоточек — был ничем не защищён.

Я спросил ребят:

— Откуда взялся этот руль?

— Нашли на дне реки, — ответили они.

— Зачем же вы принесли его в военный музей?

— Он и есть военный… Наверное, на дне лежат рама, колёса, седло… Вы слышали о велосипедисте?

О велосипедисте?! Я слышал о многих велосипедистах. О шоссейных и о трековых гонщиках. Кем из них был тот, чей руль, поржавевший и безжизненный, лежит в школьном музее?

— На какой дистанции он прославился?

Ребята непонимающе переглянулись.

— Мы не знаем, какая у него была… дистанция.

— Чем же он знаменит, ваш велосипедист?

— До войны его в нашем городе знали все. Он был единственным мальчиком, у которого был свой двухколёсный велосипед. Выиграл его по лотерейному билету Осоавиахима.

— По лотерейному билету?.. Везучий!

Это восклицание как бы донеслось из моего детства. Перед моими глазами сразу возникла фотография, на которой был изображён мальчишка в полосатой футболке и в кепке с большим козырьком. Одна рука сжимала руль, другая царственно лежала на седле. Везучий!

— Нет, — возразили мне, — он не был везучим. В день, когда наш город освободили от фашистов, он подорвался на мине вместе со своим велосипедом.

Странная связь возникла между мной и «везучим» велосипедистом. Словно мы с ним были когда-то знакомы, ещё до войны, в детстве, когда он на самом деле был везучим, а я так и не стал обладателем велосипеда. Даже не научился сидеть в седле. Я почему-то вспомнил полутёмную, пахнущую керосином мастерскую и закоптелые руки, словно вынутые из огня руки мастера… «А потом он подорвался вместе со своим велосипедом».

Я узнал, что велосипедист действительно мечтал стать гонщиком, и его каждый день видели на дорогах, он даже ездил по первому снегу. Но когда началась война и город заняли фашисты, он завернул свою машину в промасленную тряпку и зарыл её в землю. Но жители города всё равно продолжали его звать Велосипедистом.

Он появился на своём велосипеде в день, когда фашисты, боясь окружения, сами оставили город. Он мчался по пустым улицам города, как вестник освобождения, и был так счастлив, словно только что выиграл велосипед по лотерейному билету. За годы оккупации он вытянулся, и, чтобы коленки не упирались в руль, ему приходилось отставлять их в сторону. А это очень смешно, когда рослый едет на маленьком велосипеде. Есть даже такой номер в цирке. Он не разучился кататься и не расстался с мечтой стать гонщиком. Может быть, в этот первый день свободы он выехал на свою первую тренировку. И его появление на улицах жители города восприняли как возвращение доброго времени.

Люди выглядывали из окон и кричали ему:

— Эй, Велосипедист, давай жми на всю железку!

И он жал, словно хотел накататься разом за все долгие дни, когда велосипед лежал в земле. Он ловко объезжал воронки от снарядов, горящие дома дышали ему в лицо упругим жаром. Женщины, глядя ему вслед, плакали. Нет, они не знали, что он подорвётся на мине, — они плакали от радости, что вернулась свобода.

К вечеру в городе появились наши танки. Они шли плотной колонной, окутанные тяжёлым облаком пыли, и от их поступи дома вздрагивали, как от подземных толчков. Танки спешили за отступающим врагом, им некогда было делать остановку в освобождённом городе.

И вот тогда за танками увязался Велосипедист. Рядом с тяжёлыми боевыми машинами велосипед казался забавным насекомым, вроде долгоногого водяного комара. Он не катился, а прыгал по разбитой дороге, скрывался в клубах пыли и появлялся снова. Танки прижимали его к обочине и каждую минуту могли случайно зацепить гусеницей и раздавить. Но Велосипедист недаром собирался стать гонщиком, машина слушалась его, уносила от опасности. И он снова мчался вдоль колонны, словно участвовал в необычных гонках велосипедистов и танкового полка…

Я смотрел на почерневший руль, и мне казалось, что это не ржавчина, а окалина от огня. Велосипед стал таким не на дне реки, а в трудном бою, где он сражался наравне с настоящими, боевыми машинами. Моё детское мечтательное представление о велосипеде неожиданно вернулось ко мне. Приблизило меня к маленькому Велосипедисту, и я вдруг понял: нет, не мог он погибнуть случайно!

Мне удалось найти его довоенную ученическую тетрадь: толстую, клеёнчатую, в клеточку. Она была исписана задачами. Две трубы наполняют один бассейн. Из города А в город Б одновременно вышли два поезда… О чём может рассказать тетрадь по математике? Но это была тетрадь Велосипедиста. Я терпеливо листал её, словно в обычных школьных задачках искал разгадку тайны. И вдруг в середине задачки о трёх пешеходах

я прочёл совсем не к месту написанное слово «банк». Через две страницы обнаружил ещё одно чужеродное слово «училище». Третье слово — оно было написано торопливо, крупнее остальных — «мост». Мост?! Так ведь всё произошло па мосту! Мост был минирован. Значит, Велосипедист знал об этом и внёс в число объектов, которые фашисты, отступая, заминировали, мост. Он не сидел без дела, этот счастливец, выигравший по лотерейному билету велосипед, он боролся с врагом как мог! Стал добровольцем-разведчиком.

Потом я бродил по городу, всё пытался найти улицу, по которой шёл танковый полк и наперегонки с ним мчался Велосипедист. Мне вдруг показалось, что я слышу, как где-то близко сухо потрескивает стальная змейка передачи и мелькают спицы, как пропеллеры летящего самолёта, превращаясь в серебристые диски. Я увидел Велосипедиста в полосатой футболке, выросшего из своего велосипеда и спешно отводящего коленки, чтобы они не упирались в руль. Вот он мчится вдоль стальной колонны танкового полка, увёртываясь от сверкающих траков. Он обгоняет танк за танком, чтобы первым домчаться до моста. Он стал боевым охранением танкового полка и должен спасти танкистов от тайного удара удравших фашистов. Он мчится в бой, а танкисты думают, что мальчишка обалдел от радости, они смеются, машут ему рукой. Не слышат его крика: «Мост заминирован!»

Ему удаётся обогнать все танки. И он, наглотавшись пыли, первым вырывается к реке и снова кричит и машет рукой… Танки не останавливаются, не понимают его сигнала, не слышат.

— Мост заминирован!

Головной танк приближается. Командир высунулся из люка, стреляет в воздух:

— С дороги!

И Велосипедист понимает, что ему не остановить танк. Он в последний раз оглядывается. Велосипед от малого хода уже теряет равновесие. Тогда Велосипедист прижимается грудью к рулю, изо всех сил нажимает ногой на педаль и раньше танка въезжает на заминированный мост…

На деревьях вырастают листья

Эта маленькая девочка прибилась ко мне в пути. Я шёл по берегу, и она шла по берегу. Потом она поравнялась со мной и густым голосом сказала:

— У меня есть гребёнка. Хочешь причесаться?

— Спасибо, — отозвался я, — только мне нечего причёсывать.

— Волосы, — сказала девочка.

— Волос-то у меня почти нет.

Девочка недоверчиво покосилась на меня и на мою шляпу.

— Куда же они девались?

— Они опали, — сказал я. — Знаешь, как осенью опадают листья?

— Не знаю.

Она, видимо, пережила так немного осеней, что не запомнила, как опадают листья, и мне пришлось объяснять ей:

— Осенью листья желтеют и падают на землю. А весной вырастают новые, зелёные.

— Что же у тебя не вырастут новые, ведь уже весна?

На меня выжидательно смотрели два больших серых глаза, смотрели и требовали ответа на вопрос. Они, эти глаза, были уверены, что взрослый человек может ответить на любой вопрос, на то он и взрослый. А пока я молчал, обдумывал ответ, девочка спросила:

— У меня тоже опадут волосы… и не вырастут?

— Нет, нет! Ни один волосок не упадёт с твоей головы. А когда ты станешь старенькой, волосы побелеют.

— Как сырокваша?

— Сырокваша?!