По дуге большого круга

Как писал впоследствии Потопяк в своей автобиографии:

«…я с другими товарищами сбежал через Сербию в Румынию и под видом военнопленных мы пробрались в Украину, Москву и на ДВК (Дальневосточный край)».

Одиссея Потопяка длилась ни мало ни много, а еще почти полгода. Вспоминая это время, Иван удивлялся, как он и его товарищи пережили этот переход через несколько государств. Хотя по дорогам стран – участниц войны бродили тысячи неприкаянных, как и они, бывших солдат разных армий и народов.

Иван побывал и в тифозных бараках, сгорая от сыпного тифа, и в чистом поле, скрученный малярией. Выздоравливающие по тифозному бараку соседи спрашивали его:

– Что это за «дуга большого круга», про которую ты в бреду вспоминал?

Иван отшучивался:

– Если болячка скрутит в дугу, еще и не об этом заговоришь…

И вот он идет по центральной улице Антоновки, направляясь к дому Зозули, впитывая всем своим существом весенний таежный воздух. На реке вот-вот должен начаться ледоход, снег почти сошел, полыхали багрянцем заросли багульника, в проталинах желтели подснежники.

Иван поднял глаза и увидел в воротах Ксению, а рядом с ней уцепившись двумя руками за юбку, стояла девочка лет пяти.

– Где же ты был, Ваня? – выдохнула Ксения извечный вопрос, который женщины всего мира испокон века задают своим непутевым мужьям.

– Потом, потом, Ксеня, – шептал, припав к ней Иван, вдыхая полузабытый запах ее волос.

Из забытья их вывел тоненький детский голосок:

– Мама, а это кто?

– Да батька твой, будь он не ладен, – проговорила Ксения, вытирая слезы, непрошено выкатившиеся из глаз.

Иван подхватил на руки дочурку:

– Какая же ты большая стала!

Тут во дворе появились домочадцы, поднялся шум и гвалт, на улицу вывалилась семья Потопяков: отец, брат, сестры, заохали соседи. Ксения увела Ивана в дом…

Ночь они провели почти без сна: рассказывал в основном Иван…

Потопяк писал в своей автобиографии:

«В апреле 1919 года я добрался в свое село Антоновку. Наше село, как и другие таежные села, являлись базой партизанских отрядов, и через несколько дней я уже имел связь с партизанами (отряд Старика) через моих деревенских товарищей, участвовавших в отрядах. В виду того, что по дороге я болел сыпным тифом и малярией (имеется в виду возвращение из Франции. – Примеч. авт.)…я по болезни не мог пойти в отряд и мне предложили принять сельский кооператив, посредством которого обеспечивать партизан продуктами и инструментом (пилы, топоры и т. п.), а главное, держать связь…»

Ксения, как могла, удерживала Ивана:

– Да охолонь ты, Ваня. В чем душа держится, а туда же, аника-воин…

Иван не внимал ее доводам, шутил:

– Дома и стены помогают, – стараясь обнять увертывающуюся от его рук жену, говорил он:

– Подожди, вот отъемся на твоих харчах, отлежусь как следует, вот тогда держись!

А что тогда будет, он и сам не предполагал.

В один из дней декабря 1919 года Иван вместе со сватом Зозулей повезли на партизанскую базу очередную партию продуктов и инструментов. Выехали рано утром на двух санях. Морозец стоял не особенно крепкий, солнце еще только всходило, лучи его едва пробивались сквозь верхушки деревьев. Сдав продукты и инвентарь, два Ивана засобирались в обратную дорогу, намереваясь к вечеру добраться до села.

– Вы там поосторожнее, – напутствовал их Старик. – По сведениям разведки, в наших местах появился карательный отряд из японцев и белогвардейцев.

– Да ничего, может, пронесет, – ответил за двоих Зозуля.

По дороге к ним присоединились несколько саней односельчан, ездивших в тайгу за хворостом. Обоз приближался к Антоновке. Возглавлял его Зозуля, замыкал Потопяк. Вечерело. Мороз крепчал.

Внезапно лошадь Ивана остановилась. Иван соскочил с саней, подошел к ней и увидел, что упряжь полностью рассупонилась. Махнув рукой вознице саней, замыкающей обоз: езжайте, мол, без меня, не останавливайтесь, потом догоню, Иван принялся перезапрягать лошадь. Обоз скрылся за поворотом. «Надо было самому запрягать», – запоздало подумал Иван. «А то доверился какому-то неумехе».

В негнущихся рукавицах перезапрягать было трудновато, а голые руки тут же схватывал мороз. Промучавшись с полчаса Иван, наконец, закончил с упряжью, облегченно вздохнул и прыгнул в сани, хлопнул Савраску вожжами по крупу. Однако застоявшаяся лошадка явно не спешила догнать обоз, тревожно прядая ушами. Ее тревога передалась Ивану, поэтому перед въездом в деревню он остановил лошадь и осторожно выглянул из-за деревьев. Он увидел, как группа японских солдат окружила обоз. Из саней, скрутив им руки, выволокли сельчан, в том числе и Зозулю, подтащили их к стогу сена, выстроили в ряд, отошли метров на десять и по команде японского офицера дали залп из винтовок. Затем японские солдаты подбежали к убитым, деловито подхватили за руки и ноги убитых и забросили на начатый стог сена. Стог облили бензином и подожгли. Сено сразу же занялось ярким пламенем.

Иван, окаменев, смотрел на эту дикую расправу, а очнувшись, бросился к саням и погнал лошадь по дороге на партизанскую базу.

Он разглядел в деревне до полусотни казаков и определил, что японцев было где-то около роты. В его ушах долго звучал женский крик и плач детей, когда казаки и японцы врывались в тот или иной дом.

Нахлестывая лошадь, Иван глотал и никак не мог проглотить подкативший к горлу комок.

Остановив лошадь у дозора, он сумел выдавить только одно слово:

– К командиру!

Но Старик уже сам спешил к нему.

Иван рассказал о случившемся и добавил, что каратели как будто собирались выступать, отбирая у сельчан лошадей и сани.

– Ну что же, встретим, – коротко промолвил командир отряда и отдал необходимые распоряжения.

Определив место засады, отряд выступил к месту встречи с карателями.

Партизаны залегли с обеих сторон просеки, перегородив ее срубленными тут же деревьями. Иван примостился рядом с молодым корейцем Кимом. Оружие Ивану не выдали, в отряде с этим была напряженка.

Каратели вывалились из-за поворота и остановились, завидев засеку. В это время в конце колонны послышался треск, и дорогу к отступлению перегородили поваленные вековые кедры-великаны. Японцы и казаки заметались в ловушке, не видя противника и не зная, куда стрелять. Лежащий рядом с Потопяком Ким палил в белый свет как в копеечку.

– Ну-ка, дай, – отобрал у него берданку Иван, прицелился и выстрелил в японского офицера, которого сразу как будто смахнула с седла неведомая сила. Иван выстрелил еще и еще, каждый раз поражая выбранную цель. Ким восхищенно смотрел на него и протянул руку к винтовке:

– Отдавай, однако, я тоже хочу япошек стрелять!

Из карателей удалось уйти немногим, да и тех выловили партизаны из других отрядов. Больше Антоновку до самого окончания Гражданской войны не беспокоили ни белые, ни интервенты.

Дома Ивана встретила заплаканная Ксения, и торжествующая дочка с порога заявившая:

– А мы в погребе попрятались!

– Молодцы вы мои, – прошептал Иван и обратился к Ксении:

– Прости, что отца твоего не сберег, да и сам мог бы с ним… – не договорил он.

На месте того сожженного стога стоит на окраине Антоновки скромный обелиск с красной звездой и полустертой надписью: «Красным партизанам. 1919 г.».

После освобождения Дальнего Востока от интервентов и окончания Гражданской войны Потопяк был назначен председателем и секретарем сельревкома, а затем был избран в первый сельсовет Антоновки. В 1924 году он вступает в партию, и с этой поры начинаются скитания его с семьей по селам и районам Амурской области, где он занимал на год-два различные должности. Дважды он учился в совпартшколах в Благовещенске и Хабаровске, пока в 1934 году не осел на несколько лет в Черниговке Уссурийской области председателем райисполкома.

С некоторого времени Иван Федорович начал одеваться в неутвержденную униформу ответственного совпартработника. Однотонный, как правило, серого цвета френч с отложным воротником и накладными карманами, такого же цвета полугалифе, заправленные в хромовые сапоги, картуз с широким козырьком. Добавляют этот портрет усы по-ворошиловски.

Ксения щедро одаривала Ивана детьми и в одной из довоенных автобиографий Иван писал:

«Семья моя состоит из шести душ детей. Все, за исключением одного малыша, комсомольцы и пионеры».

Однажды Иван возвратился с какого-то собрания довольно поздно и за ужином заявил Ксении:

– Знаешь, мать, пора тебе перестать быть неграмотной. Давай-ка собирайся на курсы ликбеза (ликвидация безграмотности).

– Ты что, отец, сдурел, – замахала руками Ксения. – А куда же я детей дену?

– Куда, куда? – не принял возражений Иван. – Завтра же пойдешь в избу-читальню к Ивану Вутенко. И хватит разговоров. Что непонятно будет, я тебе помогу.

Ксения походила на занятия, была «подвергнута испытанию» и, наконец, получила свидетельство. На толстом листе бумаги в «верхней части между надписями «Помни завет Ильича» и «Пролетарии всех стран соединяйтесь!» были напечатаны слова Ленина: «Нам надо во что бы то ни стало, поставить себе три задачи: во-первых, учиться, во-вторых – учиться, в третьих – учиться». Свидетельство было заключено в рамку с незатейливым узором и гласило:

Свидетельство

Выдано настоящее гражданке с. Михайловки того же района Амурского округа Потопяк в том, что Испытательной комиссией в составе: Зав. избой-читальней Вутенко Ивана Михайловича, члена сельсовета Ничик Якова Алексеевича, завлитпунктом Малининой Феодосии Константиновны, подписавших настоящее свидетельство, Потопяк Ксения Ивановна была подвергнута испытанию и оказала удовлетворительные успехи в знании курса русского языка и математики, разбирается в некоторых политических вопросах.

На основании изложенного гр. Потопяк подлежит из исключения списка неграмотных с. Михайловка.

20 июня 1927 г.»

Под датой стояли неразборчивые подписи председателя и членов испытательной комиссии, скрепленные печатью по окружности, на которой читалось: «Михайловский сельский клуб Михайловского района Амурского округа».

На обороте свидетельства был напечатан «Наказ»:

«Дорогой товарищ!

Ты научился грамоте, ты победил на фронте просвещения. Помни, что теперь ты должен читать газеты, книги, чтобы понимать, что делается вокруг тебя. Иначе ты разучишься читать, иначе Советская Республика напрасно потратила деньги и силы на твое обучение.

Если раньше учили богачей, чтобы своими знаниями они укрепляли капиталистический строй, то теперь можешь учиться ты, чтобы, овладев знаниями, помогать укреплению нового строя.

Ты научился грамоте, но вокруг тебя – много неграмотных, которые не понимают, как важно научиться грамоте. Пойди же к ним, убеди их и приведи в школу.

Помни же это, товарищ!

…Знание в руках рабочих и крестьян – вернейший залог полной победы над капиталом во всем мире!»

Читать книги Ксении так и не приходилось. Шесть «душ» детей надо было накормить, одеть, проводить, встретить. Вот и вертелась она от стола – к печке, от печки – к столу и обратно.

Ксения всегда держалась в тени Ивана, которого было так много, что ей оставались только «задворки».

Однако она ловко управляла Иваном в незначительных ситуациях и хранила молчание в жизненно важных.

Многое из того, что рассказывал ей муж, Ксения не понимала. В мировой революции, пролетарии-гегемоне и коммунизме она не разбиралась. Зато всегда была готова радоваться и горевать вместе с ним, не вникая в недоступные дебри политики.

Ксения не была приучена к раздумьям, да и не хватало времени в переполненной трудом жизни.

В отличие от нее Иван пытался в первоисточниках читать сочинения основоположников коммунизма К. Маркса и Ф. Энгельса, вождей пролетариата В. И. Ленина и И. В. Сталина. К сороковым годам на изящной бамбуковой этажерке теснились полные собрания сочинений этих мыслителей. И этажерка, и книги путешествовали с семьей от одного места к другому и сразу же занимали лучшее место в горнице. Конечно, штудировал Иван и газеты, обязательную «Правду» и местные многотиражки.

Иван сам себе не признавался, что так и не смог одолеть «ленинских заумностей» вроде «гносеологических корней истории» или «материализма и эмпириокритицизма», заочного спора Ленина с «ренегатом» Каутским…

Легче ему давались работы И. Сталина, особенно по «текущим моментам».

Иван Федорович искренне восхищался партийцами, которые могли вставлять в свои выступления на собраниях дословные цитаты из высказываний вождей, иногда даже не к месту.

Сам он тоже иногда прибегал к таким приемам, когда нужно было сказать:

– Как нам завещал великий Ленин, «Нужно верить в свои собственные силы», – или:

– Как говорит товарищ Сталин, «Нет в мире таких крепостей, которых не могли бы взять трудящиеся, большевики».

Художественную литературу, даже пролетарских классиков, он не читал, считая это занятие пустой тратой времени.

Привычка приходить на работу на час-полтора раньше начала рабочего дня у Ивана Федоровича выработалась давно. В это время никто не мешает и можно сосредоточиться на просмотре деловых бумаг. Через несколько минут начнется шум, появятся сотрудники, посетители, жалобщики, в помещении райисполкома повиснет атмосфера легкого сумасшествия, которая так отличает подобные организации.

В этот день, придя на работу, Иван увидел на столе развернутую газету-многотиражку «Черниговский колхозник». Газета, как всегда, начиналась с перепечатанной из газеты Центрального комитета ВКП(б) «Правды» передовицы «Счастливая жизнь колхозной деревни». Затем шли заметки за подписями «Учитель», «Пионер», «Рабочий» и др. о повседневной жизни района.

И вдруг Иван Федорович наткнулся на статью, заголовок которой был подчеркнут толстым красным карандашом: «Что мешало Потопяку выполнить наказ избирателей (с совещания советского актива)».

Иван Федорович перевел дух и углубился в чтение: «Делать глубокий анализ работы райисполкома я не собираюсь, хочу лишь доложить акт передачи дел райисполкома тов. Прядко, который остается на работе вместо меня, – заявил бывший председатель РИКа Потопяк совещанию советского актива, проходившему 30 сентября 1937 года.

Подобной отчетности актив не ожидал. Председатели Сельских советов, члены райисполкома – абсолютное большинство присутствующих на этом совещании высказали вполне справедливое возмущение, что им докладывают только “акт передачи дел”. Потопяк, правда, попробовал оправдаться, что он-де переходит на областную работу и по сему случаю должен был поставить на активе вопрос об утверждении акта передачи дел. Но это ему не помогло.

В районе орудовали и продолжают орудовать классовые враги. Их гнусная деятельность привела к полному развалу колхоза “1-е Мая” (Реттиховка), на протяжении целого ряда лет эти фашистские наймиты творили свои грязные дела в области животноводства, механизации сельского хозяйства, делали все для того, чтобы подорвать хозяйственную мощь района. А Потопяк, видите ли, докладывает “акт передачи дел”.

Актив потребовал от Потопяка рассказать о его связях с врагами народа Овчинниковым, Гриневичем и др.

Тов. Сумарев в своем выступлении заявил:

– Потопяк был близкий друг Овчинникова и Гриневича. С ними вместе он развратничал на шмаковском курорте. Пусть он расскажет, как они разворовывали государственные средства на свои пошлые прихоти. Пусть расскажет, за что он получал от этих врагов различного рода помощь и путевки на курорты. Следует заслушать Потопяка и о том, как они с Хазбиевичем “руководили” районом.

Выступление на этом совещании Алейникова было явно не большевистским. Он занял позицию постороннего наблюдателя, который способен только фиксировать факты. А ведь он в бюрократическом руководстве президиума РИКа Сельскими советами был не последним участником.

– Я, – говорил тов. Копачевский, – посылаю людей на выполнение плана сенозаготовок, а Алейников, следом за мной, шепчет этим людям на ухо, чтобы сена не возили – как это называется, пусть скажет сам Алейников.

Участники совещания высказали свое мнение и том, что вражеская рука была приложена в районе и к обязательным поставкам государству сельскохозяйственных продуктов и овощей. Что в деле заготовок была вражеская очередность, которая привела к срыву выполнения плана заготовок. По овощам план выполнен только на 16 процентов – неслучайно.

На совещании выяснилось, что в 1935–1936 гг. механически были зачислены в группу рабочих единоличники, которых полностью освободили от государственных обязательств. И это не могло не отразиться на организационном укреплении колхозов.

Руководство колхозами президиум райисполкома и райзо осуществляли через голову сельских Советов. А это привело к тому, что многие сельсоветы самоустранились от руководства колхозами, сняли с себя всякую ответственность за состояние колхозов.

В колхозах орудовали враги народа, сельские Советы оставались пассивными наблюдателями. Вражеских действий не распознавали, с врагами не боролись.