Mysterium Coniunctionis

227 Если наша формула лунной природы женского сознания верна—а принимая во внимание consensus omnium по этому вопросу, трудно представить, чтобы это было не так — мы должны сделать вывод, что это сознание — более темного, более ночного качества, и в силу своей слабой освещенности оно может с легкостью не обращать внимания на различия, которые сознанию мужчины представляются труднопреодолимыми камнями преткновения. Поистине требуется очень "лунное" сознание, чтобы сохранить единство в большой семье, невзирая на все различия, и говорить и действовать таким образом, чтобы гармоничные отношения отдельных частей с целым не только на подрывались, но и упрочались. И там где пропасть слишком глубока, луч лунного света перебросит через нее мост. Классическим примером этого является примирительное предложение святой Екатерины Александрийской из романа Анатоля Франса "Остров Пингвинов". Небесный совет зашел в тупик в вопросе обращения в христианскую веру, поскольку, несмотря на то, что пингвины были животными, святой Маэль обратил их в христианство. Итак, святая Екатерина говорит: "Вот почему, Господи, я умоляю тебя дать пингвинам старины Маэля человеческие голову и грудь, чтобы они могли достойно возносить тебе хвалу. И еще даруй им и бессмертную душу — но только маленькую"[922].

228 Эта логика "лунатика"[923] может довести рациональный разум до белого каления. К счастью, она действует, в основном, во тьме или облачает себя„в мерцание невинности. Лунная природа является самой лучшей маскировкой для самой себя, что сразу становится видно, когда мужской аспект женского бессознательного прорывается в сознание женщины и отталкивает в сторону ее Эрос. Затем он полностью посвящает себя борьбе с ее очарованием и успокаивающей полутьмой; женщина занимает ту или иную позицию и упрямо защищает ее, хотя каждое ее колючее замечание разувает ее собственную плоть, и с примитивной близорукостью она подвергает риску все, что является самой желанной целью женщины. А затем, по совершенно непонятным причинам — возможно, просто потому, что пришло время — картина совершенно меняется: молодая луна в очередной раз потерпела поражение.

229 Солнце, которое персонифицирует женское бессознательное — это не дневное солнце, оно соответствует скорее Sol niger. Это не настоящее Sol niger мужской психологии, второе самость, брат Ме-дард из романа Гофмана "Эликсир сатаны", или полное тождество противоположностей, которое мы находим у доктора Джекила и мистера Хайда. Бессознательное Солнце женщины может быть темным, но оно, в отличие от луны, не "черно, как уголь" (άνθρακωδης); оно больше напоминает хроническое затмение солнца, которое, в любом случае, редко бывает полным. Как правило, женское сознание излучает столько же тьмы, сколько и света, так что, если сознание женщины не может , быть полностью светлым, ее бессознательное не может быть полностью темным. В любом случае, когда лунные фазы подавляются за счет слишком сильного солнечного влияния, сознание женщины приобретает слишком яркий солнечный характер, в то время, как с другой стороны, ее бессознательное становится все темнее и темнее — nigrum nigrius nigro[924] — и, в конце концов, оба становятся невыносимыми друг для друга.

230 Sol niger женщины так же лишено света и обаяния, как нежный лунный свет весь является небесно спокойным и магическим. Он отчаянно возражает против того, что он вообще является светом, потому что никакого света в нем и нет, и великой истиной, потому что он неизменно не попадает в цель, и высшим авторитетом, поскольку он все-таки всегда не прав, или прав настолько, насколько прав слепой кот, который пытался среди бела дня ловить воображаемых летучих мышей, но однажды случайно поймал настоящую, после чего решил, что ему уже нечему учиться. Я не хочу показаться необъективным, но именно так выглядит женское Солнце, когда оно слишком выставляет себя напоказ. (Но оно должно немножко выставлять себя напоказ, чтобы мужчина мог понять его!).

231 Если мужчина, как правило, познает свою аниму только в спроецированной форме, то то же самое происходит и с женщиной в случае с ее темным солнцем. Если ее Эрос функционирует нормально, то ее солнце не будет слишком темным, и носитель проекции может даже породить определенную полезную компенсацию. Но если с ее Эросом не все в порядке (в этом случае она изменяет самой Любви), тьма ее солнца перенесет себя на мужчину, который находится во власти анимы, и который излучает низменный дух, обладающий, как мы знаем, таким же пьянящим действием, как и самый крепкий спиртной напиток.

232 Темное солнце женской психологии связано с образом отца, поскольку отец является первым носителем образа анимуса. Он наделяет этот реальный образ субстанцией и формой, ибо в силу своего Логоса он является для дочери источником "духа". К сожалению, этот источник зачастую оказывается загрязненным как раз в том месте, где мы ожидаем найти чистую воду. Ибо дух, который помогает женщине, это не просто разум, это гораздо большее: это установка, дух, в соответствии с которым человек живет[925]. Даже так называемый "идеальный" дух не всегда является наилучшим, если он не понимает, как соответствующим образом вести себя с природой, то есть с животным человеком. Это действительно было бы идеально. Поэтому каждому отцу дана возможность развращать, тем или иным способом, природу своей дочери, а учитель, муж или психиатр должны все это расхлебывать. Ибо то, "что было испорчено отцом"[926], может быть исправлено только отцом, а то, "что было испорчено матерью", может быть исправлено только матерью. Это катастрофическое повторение семейной схемы может быть определено, как психологический первородный грех, или, как переходящее из поколения в поколение проклятие атридов. Но оценивая эти вещи, не нужно быть слишком уверенным в добре и зле. Они находятся в почти полном равновесии. Однако нашим верящим в цивилизацию оптимистам пора начать понимать, что сил добра недостаточно для того, чтобы создать, как рациональный мировой порядок, так и безупречное нравственное поведение индивида, в то время, как силы зла настолько сильны, что они угрожают любому порядку и могут загнать личность в настолько дьявольскую систему, совершающую самые ужасные преступления, что он, даже являясь нравственным человеком, должен, в конце концов, забыть о своей нравственной ответственности, чтобы выжить. "Злобность" коллективного человека в наше время приняла самую ужасную форму за всю историю человечества, и только этот стандарт является объективной мерой значительности и незначительности грехов. Нам нужна более казуистическая тонкость, поскольку сейчас речь уже идет не об искоренении зла, а о сложном искусстве замены большого зла меньшим. Время "огульных заявлений", столь милых сердцу проповедника-моралиста, ибо они представляют его задачу в наиболее выгодном свете, давно прошло. Конфликта также нельзя избежать и с помощью отрицания нравственных ценностей. Сама мысль об этом чужда нашим инстинктам и противоречит природе. Какие бы ни давались нравственные оценки добру и злу, конфликт между ними никогда не будет погашен и никто никогда не сможет забыть о нем. Даже христианин, ощутивший себя свободным от злой воли, когда у него проходит первый восторг, вспоминает о тернии в теле, который не смог вынуть сам святой Павел.

233 Этого может быть достаточно, чтобы дать понять, какой тип духа нужен дочери. Есть говорящие с душой истины, которые говорят не слишком громко и не слишком настойчиво, но доходят до человека в минуты покоя, — человека, представляющего собой смысл мира. Знание именно этих истин и нужно дочери, чтобы она передала их своему сыну.

5.COЛЬ

а. Соль, как Таинственная Субстанция

234 В этой главе я буду говорить не только о самой соли, но и о множестве тесно связанных с нею символов, таких, например, как "горечь" моря, морская вода и ее крестильное качество, которое, в свою очередь, связывает ее с "Красным Морем". Я включил последнее в число объектов моих наблюдений, но не стал заниматься символом моря как таковым. Поскольку Луна символизирует бессознательное, то Соль как один из ее атрибутов представляет собой особый пример лунного символизма. Этим и объясняется объем данной главы: пространные отступления от темы просто необходимы, чтобы воздать должное различным аспектам бессознательного, которые выражаются солью, и чтобы, в то же самое время, объяснить их психологическое значение.

235 По теории "correspondentia"[927], которая в Средние Века считалась аксиомой, принципы каждого из четырех миров — интеллигибельного или божественного, небесного, земного и адского[928] — соответствуют друг другу. Впрочем, как правило, речь шла о трех мирах, что соответствовало Троице: небо, земля, ад[929]. Триады были известны также и в алхимии. Со времен Парацельса самой важной триадой были Сера, Ртуть и Соль, и считалось, что эта триада соответствует Троице. Георг фон Веллинг, плагиатор Иоганна Рудольфа Глаубера, в 1735 г. все еще думал, что его триада огонь-солнце-соль[930] являлась "в основе своей абсолютно единой вещью"[931]. Использование формулы Троицы в алхимии было настолько распространено, что нет нужды приводить еще какие-либо доказательства. Изящность формулы Сера-Ртуть-Соль заключается в том, что ее центральная фигура, Ртуть, по природе своей андрогенна и потому является частью, как мужской красной серы, так и лунной соли[932]. Ее эквивалентом в небесном царстве является планетарная пара Солнце и Луна, а в "интеллигибельном" царстве — Христос в его таинственной ан-дрогенности, "мужчина, заключенный в женщине"[933], то есть жених и невеста (Ecclesia). Как и Троица, алхимическое "триединство" — это замаскированная четверка (по причине двойственности центральной фигуры: Ртуть не только разделена на мужскую и женскую половины, но и является ядовитым драконом и, вместе с тем, небесным lapis. Из этого ясно следует, что дракон аналогичен дьяволу, a lapis — Христу, что соответствует церковному взгляду на дьявола, как на автономного визави Христа. Более того, дьяволу идентичен не только дракон, но и отрицательный аспект серы, а именно sulphur comburens, как о том говорит Глаубер: "Воистину, сера — это настоящий черный дьявол ада, которого не может победить ни один элемент, за исключением соли"[934]. Соль, по контрасту, — это "светлая" субстанция, подобная lapis, что мы увидим ниже.

236 Из всего этого мы получаем следующую схему:

237 Здесь мы имеем еще одну из тех хорошо известных четверок, которые, как правило, замаскированы под триаду, точно так же, как и христианская Троица, которая может сохраняться как таковая только посредством исключения четвертого действующего лица божественной пьесы. Если бы это действующее лицо было введено в состав ее участников, то это была бы уже не Троица, а христианская четверка. В течение долгого времени в этом существовала психологическая потребность, что явно видно из средневековых картин, изображающих Успение и Увенчание Девы; она была также ответственна за ее возведение в ранг примирительницы, соответствующий рангу Христа, как примирителя, с той лишь разницей, что Мария только передает благодать, а не создает ее. В появившемся в последнее время толковании догмы Успения подчеркивается включение в Троицу не только души, но и тела Марии, то есть создается догматическая реальность из тех средневековых изображений четверки, которые были сконструированы по следующей схеме:

Только в 1950 г., после долгих проволочек со стороны церковных властей и почти век спустя провозглашения догмы Непорочного Зачатия, Папа Римский, уступив растущему давлению со стороны общественности[935], посчитал необходимым объявить Успение богооткровенной истиной. Все указывает на то, что главной причиной этой догматизации была религиозная потребность католических масс. За этой потребностью стоит архетипическое женское божество[936], которое на Эфесском Совете в 431 г., властно заявило о своих претензиях на титул "Теотокоса" (Богоносца), отличающегося от простого титула "Антропотокоса" (человеконосца), дарованного ему несторианскими рационалистами.

238 О вознесении тела в течение долгого времени говорилось, как об историческом и материальном факте, и поэтому алхимики могли использовать образ Успения в описании возвеличивания материи в ходе алхимического процесса. На изображении этого процесса, имеющегося в "Pandora" Reusner[937], под сценой Увенчания, между эмблемами Матфея и Луки, видно некое подобие щита, на котором нарисовано извлечение Mercurius из prima ma-teria. Извлеченный дух имеет форму монстра: голова его окружена ореолом и напоминает нам традиционное изображение головы Христа, но вместо рук у него змеи, а нижняя часть тела напоминает стилизованный рыбий хвост[938]. Вне всякого сомнения, это и есть anima mundi, освобожденная из оков материи, filius macrocosmi или Меркурий-Антропос, который, в силу своей двойственной природы, не только духовен и физичен, но и объединяет в себе самые высокие и самые низкие нравственные принципы[939]. Иллюстрация в "Pandora" указывает на скрытую в Успении великую тайну, присутствие которой смутно ощущали алхимики. Вошедшая в поговорку тьма подлунной материи всегда ассоциировалась с "князем этого мира", дьяволом. Он — это та самая исключенная из Троицы метафизическая фигура, которая, однако, будучи антиподом Христа, является sine qua поп драмы искупления[940]. В алхимии его эквивалентом является темная сторона Mercurius duplex и, как мы уже знаем, активная сера. Он также скрывается в ядовитом драконе, предварительной, хтонической форме lapis aethereus. Философам-естественникам Средневековья, особенно Дорну, было совершенно ясно, что в триаде должен присутствовать дополнительный четвертый элемент, поскольку lapis всегда рассматривался как четверка элементов. То, что этим четвертым элементом обязательно должен быть злой дух, их не беспокоило. Напротив, расчленение и самопожирание дракона, скорее всего, представлялось им положительным явлением. Дорн, впрочем, видел в четверке абсолютную противоположность Троице, а именно, женский принцип, который ему представлялся "дьявольским", по причине чего он называл дьявола "четырехрогим змеем". Это озарение должно было позволить ему заглянуть в самую суть проблемы[941]. В своем опровержении он отождествил женщину с дьяволом на том основании, что для них обоих характерно число два. Дьявол, по его мнению, по самой своей сути был двочиным, поскольку был создан на второй день Творения, в понедельник, день луны, в который Богу не удалось выразить свое удовольствие и который, в силу этого, является днем "сомнений" и разобщенности[942]. Дорн выразил словами то, на что смутно намекала иллюстрация в "Pandora".

239 Если мы сравним этот ход мыслей с христианской четверкой, которая была создана (но не определена, как таковая) новой догмой, нам сразу же станет ясно, что здесь мы имеем "верхнее" quaternio, которое стоит над целостностью человека и в психологическом смысле сравнимо с моисеевым quaternio гностиков[943]. Человек и темная бездна мира, deus absconditus, еще не включены в него. Но алхимия является предвестником этого все еще бессознательного стремления к максимальной интеграции, которая, похоже, является делом отдаленного будущего, хотя сама мысль з ней родилась из оригенова сомнения насчет окончательной судьбы дьявола[944].

240 В философской алхимии соль является космическим принципом. В силу своего положения в четверке, она связана с женской, лунной стороной и с верхней, светлой половиной. Поэтому нет ничего удивительного в том, что Соль является одним из многих обозначений таинственной субстанции. Похоже, что это свое значение она приобрела в раннем Средневековье в результате арабского влияния. Самые первые его следы можно обнаружить в Turba, где соленая вода и морская вода являются синонимами aqua permanens[945], и у Сениора, который говорит, что Меркурий создан из соли[946]. Его трактат является одной из самых первых авторитетных книг в латинской алхимии. В нем, "Sal Alkali" также играет роль таинственной субстанции, и Сениор упоминает, что dealbatio называли "salsatura" (маринование)[947]. В почти таком же древнем трактате "Allegoriae sapientum" lapis описывается, как "salsus" (соленый)[948]. Арнольд из Виллановы (1235?-1313) говорит: "Любой, у кого есть соль, которую можно растворить, и масло, которое нельзя сжечь, может вознести хвалу Богу"[949]. Из этого ясно следует, что соль является таинственной субстанцией. В Rosarium, который очень многим обязан древним латинским источникам, указывается, что "весь секрет заключается в приготовленной обычной соли"[950], и, что "корень искусства — это мыло мудрецов" (sapo sapientum), которое есть "минерал" всех солей и называется "горькой солью" (sal amarum)[951]. Любой, кто знает соль, знает тайну мудрецов древности[952]. "Соли и квасцы — это помощники камня"[953]. Исаак Холланд называет соль посредником между terra sulphurea и водой. "Бог насыпал в них определенную соль, чтобы объединить их, и мудрецы назвали эту соль солью мудрых"[954].

241 Авторы более позднего периода еще более прямо называли соль таинственной субстанцией. Для Милиуса она является синонимом раствора[955]; она — это земной дракон, поедающий свой собственный хвост, и "пепел", "диадема твоего сердца"[956]. "Солью металлов" является lapis[957]. Василий Валентин говорит о "sal spirituale"[958]. Она — это трон добродетели, которая делает "искусство" возможным[959], "самым благородным сокровищем"[960], "доброй и благородной солью", которая "хотя и поначалу не имеет формы соли, тем не менее, является солью"; "она загрязняет себя собой и очищает себя от себя, она растворяет себя и сгущает себя, или, как говорят мудрецы, запирает и отпирает себя"[961]; она — это "квинтэссенция, находящаяся над всеми вещами и во всех созданиях"[962]. "Все мастерство находится в соли и ее растворе"[963]. "Вечная первоначальная влага" состоит из соли[964]. Она является синонимом "несгорающего масла"[965] и, вместе с тем тайной, которую надо беречь[966].

242 Будучи таинственной субстанцией, она отождествляется с последней с помощью различных синонимов. Прежде всего, она — это "ens centrale". Для Кунрата соль — это "физический центр земли"[967]. Для Вигенера соль является компонентом "той действенной и чистой земли, которая находится в центре всех сложных элементов или в их глубине"[968]. Глаубер называет соль "концентрированным центром элементов"[969].

243 Несмотря на то, что таинственная субстанция, как правило, отождествляется с Ртутью (Меркурием), связь соли с Ртутью упоминается очень редко. У Сениора мы читаем о том, что Ртуть изготовляется из соли путем "различных операций"[970], а Кунрат отождествляет Ртуть с обычной солью[971]. Немногочисленность примеров такого отождествления поражает, потому, что само словосочетание "соль мудрецов" предполагает связь соли с Ртутью. Я могу объяснить это только предположением, что соль приобрела свое значение только в относительно недавние времена и сразу же проявилась как независимая фигура в триаде Сера-Ртуть-Соль.

244 Соль также явно связана с землей, но не землей, как таковой, а с "нашей землей", под которой, естественно, понимается таинственная субстанция[972]. Это явно следует из вышеупомянутого отождествления соли с землей-драконом. Ниже полностью приводится соответствующий отрывок из Милиуса:

То, что остается на дне реторты, является нашей солью, то есть нашей черного цвета землей, драконом, поедающим свой собственный хвост. Ибо дракон — это материя, которая остается после дистилляции из нее воды, а вода эта называется драконовым хвостом, и дракон есть ее чернота, дракон насыщается своей водой и свертывается, и потому он поедает свой хвост[973]. Здесь стоит указать и на редко упоминаемую связь соли с nigredo[974] поскольку в силу своей вошедшей в поговорку белизны, соль постоянно ассоциируется с albedo. С другой стороны, мы вправе рассчитывать на тесную связь между солью и водой, которая, в сущности, уже существует в морской воде. Aqua pontica играет важную роль, как синоним aqua permanens, и то же самое можно сказать и о "mare" (море). То, что эта соль, как и Луна, является неотъемлемым ее компонентом, ясно следует из слов Вигенера: "Ничего во влаге не живет дольше или не является более влажным, чем соль, из которой по большей части состоит море. Что касается луны, то ничто не показывает ее движения более ясно, чем море, свидетельством чему являются приливы и отливы". Соль, говорит он, обладает "неистребимой влажностью" и "по этой причине море невозможно осушить".[975]. Кунрат отождествляет femina alba или Candida с "кристаллической солью" и, тем самым, с белой водой[976]. "Наша вода" не может быть приготовлена без соли[977], и без соли opus не увенчается успехом[978]. В Rupescissa (ca. 1350) сказано, что соль есть "вода, которая свернулась под воздействием сухости огня".[979]

б. Горечь

245 От соли и моря неотделимо качество amantudo, "горечи". На протяжении всего Средневековья господствовала этимология Исидоры Севильской: "Mare ab amaro"[980]. В среде алхимиков горечь стала своего рода техническим термином. Так, в трактате "Rosinus ad Euthician"[981], содержится следующий диалог между Зосимом и Феосебеей: "Вот камень, который содержит в себе величие и цвет. А она: Откуда берется этот цвет? Он ответил: Из его чрезвычайно сильной горечи. А она: Откуда берется эта сильная горечь? Он ответил: Из примеси в его металле". В трактате "Rosinua ad Sarantam epicopum"[982]. говорится: "Возьми камень черного, белого, красного и желтого цветов, и чудесную птицу, которая летает без крыльев во тьме ночи и при свете дня; в горечи, что находится в ее горле, найдешь цвет". "Любая вещь прежде всего греховна и горька", говорит Рипли. "Горечь есть растворяющий яд"[983]. И Милиус: "Наш камень наделен самым сильным духом, горьким и несокрушимым (aeneus)"[984]; и в Ro sarium упоминается, что соль горька, потому что она происходит от "морского минерала"[985]. В "Liber Alze"[986] сказано: "О, природа этой чудесной вещи, преобразующей тело в дух!... Когда ее обнаруживают, то она одна сама может преодолеть все вещи, она является великолепной, ядовитой и горькой кислотой, которая превращает золото в чистый дух"[987].

246 Эти цитаты явно указывают на резкий вкус соли и морской воды. Причина, по которой вкус определяется, как горький, а не просто как соленый может заключаться в неточности языка, поскольку слово amarns означает также "острый", "едкий", "резкий", и используется в качестве метафоры в язвительной речи или колкой шутке. Кроме того, на язык большое влияние оказала Вульгата, которая была одним из основных источников средневековой латыни. Нравственное значение, которым в Вульгате постоянно наделяются слова amarus и amaritudo, и в алхимии придает ним определенный нюанс, который нельзя оставить без внимания. Из замечания Рипли ясно следует, что "любая вещь прежде всего греховна и горька". Непосредственное соседство этих двух качеств указывает на внутреннюю связь между ними: греховность и горечь поставлены на одну доску, они обозначают состояние несовершенных тел, первоначальное состояние prima materia. К числу наиболее известных синонимов последней относятся "хаос" и "море", обозначающие в классическом, мифологическом смысле начало мира, причем море, в его определенном состоянии, понимается, как παμμητηρ, "матрица всех созданий"[988] Prima materia зачастую называют aqua pontica. Соль, которая "возникает из морского минерала", по самой своей природе является горькой, но горечь эта объясняется также и нечистостью несовершенного тела. Это явное противоречие объясняется сообщением Плутарха о том, что египтяне рассматривали море как нечто нечистое и не заслуживающее доверия (μηδε συμφυλον αυτης), как царство Тифона (Сета); соль они называли "пеной Тифона"[989]. В своей Philosophia reformata Милиус, наряду с "вычищенным или очищенным" морем, каменной солью, птицей и Луной, приводит "морскую пену" в качестве синонима lapis occultus[990]. В данном случае на нечистость моря косвенно указывают эпитеты "вычищенное и очищенное". Морская пена уравнивается с солью и (что особенно интересно) с птицей, естественно, птицей Гермеса, а это бросает неожиданный свет на вышеприведенный отрывок из Rosinus, в котором идет речь о птице с горечью в горле. Птица — это аналог соли, поскольку соль есть дух[991], летучая субстанция, которую алхимики имели обыкновение воспринимать, как птицу.

247 Поскольку изгнание духа осуществлялось посредством различных видов горения (combustio, adustio, calcinatio, assatio, sublimatio, incineratio[992], и т. д.), то конечный продукт процесса, естественно, назывался "пеплом", и снова в двойном смысле: как scoria, faex[993] и т. д., и как дух или птица Гермеса. Так в Rosarium говорится: "Очищай с помощью огня до тех пор, пока дух, который ты найдешь в ней (субстанции), не вырвется наружу, и дух этот называется птицей или пеплом Гермеса. Поэтому Мориен говорит: Не презирай пепел, ибо он есть диадема твоего сердца и пепел вещей, который существует всегда"[994]. Иными словами, пепел есть дух, который обитает в возвеличенном теле.

248 Эта птица или дух связан с различными цветами. Поначалу птица имеет черный цвет, затем у нее вырастают белые перья, которые, в конце концов, становятся цветными[995]. Китайский собрат avia Hermetis, "алая птица", имеет примерно тот же вид[996]. В трактате Вей-По-яна мы читаем: "Шелестящий крыльями Чу-няо окрашен в пять цветов"[997]. Цвета эти расположены следующим образом:

249 Земля расположена в центре, будучи пятым элементом, хотя она является не квинтэссенцией и целью работы, а, скорее, ее основой, соответствуя в западной алхимии terra, как таинственной субстанции[998]

250 Касательно происхождения и значения avis Hermetis, я хотел бы привести сообщение Элиана о том, что ибис "дорог Гермесу, отцу слов, поскольку его форма напоминает природу Логоса; ибо его черноту и быстрый полет можно сравнить с молчаливым и погруженным в себя [ενδον επιστρεφομενω] Логосом, а его белизну—с Логосом промолвившим и услышанным, который является слугой и посланником внутреннего мира"[999].

251 Разуму современного человека нелегко воспринять соль, холодно-влажную, лунно-земную субстанцию как птицу и дух. Дух, как его понимают китайцы, это — ян, огненный и сухой элемент, что совпадает со взглядами Гераклита, а также с христианской концепцией Святого Духа, имеющего форму языков пламени. Как мы уже убедились, связь Луны с mens, manas, разумом и т. д., не подвергается сомнению. Но эта связь имеет несколько двусмысленную природу. Хотя земля может похвастаться наличием у нее земного духа и прочих демонов, все они являются все-таки "духами", а не "духом". У "холодной" стороны природы достаточно духа, но это дух особого рода, который христианство считает демоническим, а потому он имеет ценность только в области магических искусств и наук. Этот Дух — это змеиноподобный Нус или Агатодемон, который в синкретизме эллинов сливается с Гермесом. Христианские аллегории и иконография также присвоили его, основываясь на Евангелии от Иоанна 3:14: "И как Моисей вознес змию в пустыне, так должно вознесену быть Сыну Человеческому". Подвижная, как ртуть, змея или "дух Меркурия (Ртути)" является персонификацией и живым продолжением духа, который, в молитве, озаглавленной "Тайная Надпись" (из хранящегося в Париже Великого Магического Папируса), произносит следующие слова:

Привет тебе, величественное здание Духа воздуха, привет тебе, Дух, который проникает из воздуха в землю, а из земли, которая расположена посередине вселенной, в самую бездну, привет тебе, Дух, который проникает в меня и потрясает меня... Привет вам, начало и конец неустранимой Природы, привет тебе, кто движет трудящиеся без устали элементы, привет тебе, ярко сияющее солнце, чей свет заботится о мире, привет тебе луна, озаряющая ночь своим сверкающим серпом, привет вам, все духи демонов воздуха... О, великая, величайшая, непостижимая ткань мира, принявшая форму круга!... живущий в эфире, имеющийформу воды, земли, огня, ветра, света, тьмы, мерцания звезд, влажно-огненно-холодный Дух! [υγροπυρινοψυχρον πνεΰμα][1000].

252 В данном случае мы имеем дело с великолепным описанием духа, который явно является полной противоположностью христианской рпеита. Этот древний дух является также и духом алхимии, который сегодня мы может толковать как бессознательное, спроецированное в небесное пространство и внешние объекты. Хотя первые христиане назвали этот дух дьяволом, его нельзя прямолинейно отождествлять со злом; он просто обладает "неудобным" качеством пребывания за пределами добра и зла и наделяет этим опасным качеством любого, кто отождествляет себя с ним, о чем красноречиво свидетельствует пример Ницше и последовавшей за ним психической эпидемии. Быть духом, который находится "за пределами добра и зла" — это не то же самое, что быть "на шести тысячах футов над добром и злом", скорее, это то же самое, что быть на таком же расстоянии под ними или, если точнее, впереди них. Это дух хаотических вод начала мира, появившийся до второго дня Творения, до разделения противоположностей и, стало быть, до пришествия сознания. Вот почему тех, кого этот дух подчиняет себе, он не поднимает над хаосом и не выводит за пределы хаоса, а возвращает в него. Этот дух соответствует той части психе, которая не ассимилирована в сознании, и трансформация, и интеграция которой являются результатом длительного и утомительного opus. Мастер по-своему достаточно ясно осознавал опасность своей работы, и поэтому его действия состояли в основном из мер предосторожности, эквивалентом которых являются церковные ритуалы.

253 Алхимики считали возвращение в хаос неотъемлемой частью opus. To была стадия nigredo и mortificatio, за которой следовали "очищающий огонь" и albedo. Дух хаоса в алхимической работе незаменим, и отличить его от "дара Святого Духа" можно не в большей степени, чем Сатану из Ветхого Завета можно отличить от Яхве. Бессознательное — это и добро, и зло, и, вместе с тем, ни то, и не другое, оно — это матрица всех потенциальных возможностей.

254 После всех этих замечаний (которые мне представляются необходимыми) на тему "соли-духа", как ее называет Кунрат, давайте вернемся к amaritudo. Поскольку горькая соль возникает в нечистом море, то нет ничего удивительного в том, что "Gloria Mundi" говорит о ней, как о "поначалу по большей части черной и дурно пахнущей"[1001]. Чернота и плохой запах, названный алхи- миками "вонью могил", относятся к преисподней и к сфере нравственной тьмы. Это нечистое качество свойственно также и соггирtio, которое, как мы видели, Рипли уравнивает с горечью. Вигенер описывает соль, как "подверженную разложению", в том смысле, что тело является объектом разложения и распада и не обладает - огненной и не подверженной разложению природой духа[1002].

255 Использование в нравственном смысле качеств, которые изначально были физическими, явно опирается, в особенности в случае с таким представителем клира, как Рипли, на церковный язык. Здесь я буду краток, поскольку могу полагаться на ценный трактат Рахнера "Antenna Crucis II: Das Meer der Welt". В нем Рахнер сводит вместе все аллегории отцов церкви, которые необходимы для понимания алхимического символизма. Значение, в котором отцы церкви использовали слово "mare", названо святым Августином: "Mare saeculum est" (море — это мир)[1003]. Оно — это "суть мира, и как элемент... подчинено дьяволу". Святой Иларий говорит: "Под морскими глубинами подразумевается адский трон"[1004]. Море — это "мрачная бездна", остаток изначальной ямы[1005], а, стало быть, и хаоса, который покрывал всю землю. Святому Августину эта бездна представлялась царством, власть над которым была передана дьяволу и демонам после их падения[1006]. С одной стороны, это "бездна, дна которой нельзя достичь и нельзя постичь"[1007], а с другой стороны, она — это "глубины греха"[1008]. Для Григория Великого, море — это "глубины вечной смерти"[1009]. С древнейших времен море считалось "жилищем водяных демонов"[1010]. В нем живет Левиафан (Книга Иова 3:8)[1011], который на языке Отцов Церкви означает дьявола Рахнер приводит уравнения отцов церкви: diabolus — draco = Левиафан = cetus magnus[1012] = aspis (гадюка) = draco[1013]. Святой Жером говорит: "Дьявол окружает моря и океан со всех сторон"[1014]. В этой связи горечь морской воды вполне на месте, поскольку она является одной из отличительных черт ада и проклятия и ее должен в полной мере вкусить медитирующий из "Упражнений" Лойолы. Параграф 4 Упражнения 5 гласит, что он должен, в своем воображении, "почувствовать вкус горьких вещей, таких, как слезы, печаль и червь совести"[1015]. Еще более образно это выражено в "Духовных упражнениях", составленных иезуитом Себастианом Искуиердо (1686): "В-четвертых, вкусовые органы должно мучить отчаянными голодом и жаждой, без всякой надежды на облегчение; и пищей должна быть горькая полынь, а питьем — желчь"[1016].

в. Красное Море

256 К числу алхимических парадоксов можно отнести и то, что Красное Море, в противоположность обычно приписываемому слову "mare" значению, является термином, обозначающим исцеляющую и трансформирующую крещеную воду[1017], и таким образом является эквивалентом алхимической aqua pontica. Святой Августин говорит: "Красное Море означает крещение"[1018]; а по :ловам Гонория Отунского, "Красное Море — это крещение, покрасневшее от крови Христа, в которой утонули наши враги, то есть наши грехи"[1019].

257 Мы должны также упомянуть о том, как понимали Красное Море ператики. Красное Море поглотило египтян, но египтяне все были "непосвященными" (οί άγνοοΰντες). Исход из Египта означает исход из тела, которое является Египтом в миниатюре, будучи воплощением греха, а пересечение (περάσαι)[1020] Красного Моря — это пересечение воды разложения, которая есть Кронос. Другой берег Красного Моря — это другой берег Творения. Прибытие в пустыню — это "происхождение вне размножения" (εξω γενεσεως γενεσθαι). Там собираются вместе "боги разрушения" и "боги спасения"[1021]. Красное Море — это воды смерти для "неосознавших", но для тех, кто "осознал" — это крестильная вода нового рождения и возвышения[1022]. Под "неосознавшими" понимаются те, кто не обладает гностицизмом, то есть не просвещены насчет природы и судьбы человека в космосе. Говоря современным языком, это те, кто не знает содержимого личного и коллективного бессознательного. Личное бессознательное есть тень и низшая функция[1023], в категориях гностиков — греховность и нечистость, которые должны быть смыты крещением. Коллективное бессознательное выражает себя в мифологических учениях, характерной черте многих религий "тайны", которые сообщают тайное знание касательно происхождения всех вещей и пути к спасению. "Неосознавшие", которые пытаются пересечь море не очистившись и не испытав указующего просветления, тонут в нем; они застряли в бессознательном и духовно мертвы, поскольку не могут преодолеть своей однобокости. Чтобы справиться с этим, они должны больше осознавать то, чем является бессознательное для них и их века, и, прежде всего, они должны больше осознавать внутреннюю противоположность, а именно, то содержимое, которому в любом смысле противостоят превалирующие в их время взгляды. Этот постоянный процесс познания скрытого в бессознательном "противника" я назвал "трансцендентальной функцией"[1024], поскольку конфронтация осознанных (рациональных) данных с бессознательными (иррациональными) обязательно приводит к изменениям точки зрения. Но изменение возможно только в случае признания существования "чужака", выражающегося, по крайней мере, в форме его осознанного познания. Например, современный христианин больше не должен упрямо цепляться за однобокое "Кредо", а должен взглянуть в лицо тому факту, что христианство вот уже четыреста лет находится в состоянии раскола, в результате чего в психе каждого отдельно взятого христианина имеется трещина. Разумеется, эту болячку нельзя устранить или вылечить, если каждый настаивает только на своей точке зрения. Находясь внутри этой своей крепости, человек может наслаждаться своими абсолютными и непоколебимыми убеждениями, и может считать себя стоящим над схваткой, но за стенами крепости он своей непримиримостью продолжает способствовать дальнейшему существованию этого конфликта, и сокрушается ослиному упрямству других людей. Похоже на то, что христианство с самого начала было религией хронических склочников, и даже в наше время оно делает все, что в его силах, для того, чтобы склочники не расслаблялись. Примечательно, что при этом оно ни на мгновение не перестает проповедовать любовь к ближнему.

258 Мы жили бы в большем ладу с "другими", если бы поняли, что их точки зрения составляют большинство потому, что наши точки зрения составляют меньшинство. Вооруженные этой психологической истиной, которая в наше время уже не является откровением, поскольку вполне доступна здравому смыслу, мы могли бы стать на путь единения противоположностей и, как предусматривает доктрина ператиков, прийти в место, в котором "собираются вместе боги разрушения и боги спасения". Нет никакого сомнения в том, что под этими богами понимаются разрушительные и созидательные силы бессознательного. Это coincidentia oppositorum является аналогом мессианского состояния реализации своих возможностей, описанного в Книге Исайи (11:6 и 35:5), хотя и с одним отличием: место, где происходит "происхождение вне размножения " — предположительно, opus contra naturam — это явно не рай, а ή έρημος, пустыня и дикое место. Любой, кто осознает хотя бы малую часть своего бессознательного, опережает свое время и выходит за пределы своего социального слоя, оказываясь в определенном одиночестве, о чем и говорится в нашем тексте. Но только там он может встретить "бога спасения". Свет проявляется во тьме, а опасность порождает спасение. В своей проповеди, посвященной Евангелию от Луки (19:12), Майстер Экхарт говорит: "И кто может быть благороднее человека, который родился состоящим наполовину из всего высшего и лучшего, что может предложить мир, и наполовину — из самой основы божественной природы и божественного одиночества? Поэтому Господь говорит устами пророка Осии: Я поведу благородные души в пустыню и буду говорить с их сердцами. Один с Одним, Один из Одного, и Один в Одном, вовеки веков!"[1025].

259 Я углубился в этот текст Ипполита потому, что Красное Море имело для алхимиков особое значение. В Turba, в Sermo LXII, говорится о "пурпурной краске, которая извлечена из нашего самого чистого Красного Моря". Она является аналогом tinctura philosophorum, который описывается, как имеющий.черный цвет и извлеченный "из моря"[1026]. В старом трактате "Rosinus ad Euthiciam" говорится: "И знай, что наше Красное Море обладает большей растворяющей силой, чем все моря, и что яд[1027], когда он приготовлен, когда он становится грязно-бесцветным, проникает во все тела"[1028]. Раствор — это "купель" и крестильная вода алхимиков, о которой в данном случае говорится, что она взята из Красного Моря. Эта идея доступна пониманию, принимая во внимание толкование отцами церкви и гностиками Красного Моря как крови Христа, в которой мы крещены; отсюда проведение параллели между кровью, раствором, солью и aqua pontica[1029].

260 Весьма неожиданно Красное Море появляется в "Tractatus Aristotelis ad Alexandrum Magnum", в котором содержится следующий рецепт:

Возьми змею и помести ее в колесницу с четырьмя колесами, и пусть она крутится вокруг земли до тех пор, пока не растворится в морских глубинах и не будет видно ничего, кроме чернейшего мертвого моря. И пусть останется колесница с колесами до тех пор, пока из змеи не поднимутся такие густые испарения, что вся поверхность [planities] высохнет и от этой сухости станет черной и песчанообразной. Все это — земля, которая и не земля, а камень, который ничего не весит... [И когда испарения выпадут в форме дождя, ] ты должен вывести колесницу из воды на сухое место, и положить четыре колеса на колесницу, и получить результат, если ты будешь продвигаться к Красному Морю, поспешая неспеша, двигаясь неподвижно" [currens sine cursu, novens sine motu][1030]

261 Этот любопытный текст требует небольшого пояснения. Змея — это prima materia, Serpent Hermetis, "которую он [Гермес] послал царю Антиоху, чтобы он мог сражаться с тобой (Александром) и твоей армией"[1031]. Змея помещается "в колесницу своего сосуда и гоняется вперед-назад в результате четырехфазного естественного кругооборота, но сосуд должен быть надежно закрыт". Колеса — это "колеса элементов". Сосуд или колесница — это "сферическая гробница" змеи[1032]. Четырехфазный кругооборот в природе соответствует древней тетраметрии opus (делению его на четыре части), то есть трансформации посредством четырех элементов, от земли до огня. В этом символизме в сокращенном виде представлена суть opus: змея Гермеса или Агатодемон, Нус, который оживляет холодную часть природы, то есть бессознательное, заключен в сферический сосуд из прозрачного стекла, который, с точки зрения алхимиков, представляет мир и душу[1033]. Психолог увидел бы в нем, скорее, психическое отражение мира, а именно, осознание мира к психе[1034]. Трансформация соответствует психическому процессу ассимиляции и интеграции посредством трансцендентальной функции[1035]. Эта функция объединяет пары противоположностей, которые, как показывает алхимия, образуют quaternio, когда они представляют совокупность. Совокупность принимает форму quaternio только тогда, когда она является не только неосознанным фактом, но и осознанной и дифференцированной совокупностью; например, когда о горизонте думают не просто, как о круге, который можно разделить на любое количество частей, но, как о чем-то, что состоит из четырех четко обозначенных точек. Соответственно, данная конкретная личность может быть представлена непрерывным кругом, в то время, как осознанная личность будет кругом, поделенным на определенное количество частей, и, как правило, это будут четыре равные части. Четверка базовых функций сознания отвечает этому требованию. Стало быть, нет ничего неожиданного в том, что у колесницы должно быть четыре колеса[1036], соответствующие четырем элементам или "природам". Колесница, как сферический сосуд или как сознание, покоится на четырех элементах или базовых функциях[1037], точно так же, как плавучий остров, Делос, на котором родился Апполон, покоился на четырех столпах, сооруженных Посейдоном. Колеса, естественно, расположены вне колесницы и являются ее моторными органами, точно так же, как функции сознания обеспечивают связь психе с окружающей средой. Однако, следует подчеркнуть, что архетипическим прототипом того, что мы сегодня называем схемой функций, является одна из самых древних из известных человеку схем, а именно, четверка, которая всегда представляет осознанно отраженную и дифференцированную совокупность. Без особой связи со своим практически вселенским значением, она также спонтанно появляется в сновидениях, как выражение полной личности. В этом смысле, "колесница Аристотеля" может пониматься, как символ самости.

262 Далее в рецепте говорится, что этот символический сосуд должен быть погружен в море бессознательного, для подогрева и инкубации[1038], соответствующие состоянию "tapas"[1039], инкубации посредством "самоподогрева". Под этим явно понимается состояние интроверсии, в котором осмысляется и переваривается содержимое бессознательного. Во время этой операции прерываются все связи с внешним миром; щупальцы восприятия и интуиции, опознания и определения убираются вовнутрь. Четыре колеса "помещаются на колесницу": внешне все тихо и спокойно, но глубоко внутри психе колеса продолжают вращаться, совершая то циклическое развитие, которое пододвинет мандалу полной личности[1040], основной план самости, ближе к сознанию. Но до тех пор, пока сознание не завершит процесс интеграции, оно покрыто "чернейшим мертвым морем", погружено во тьму бессознательного и изнемогает от жары, подобно герою, сидевшему в животе у кита во время ночного плавания[1041]. Посредством инкубации змеиноподобное содержимое испаряется, в буквальном смысле этого слова, "поднимается вверх", что равносильно утверждению, что его существование признается и оно становится объектом осознанного опознания.

263 За "evaporatio" следует "высушивание поверхности", в результате чего та выглядит "песчанообразной и черной". Здесь образный ряд меняется: упоминание об отступающих водах, с психологической точки зрения, означает то, что срывается черный покров бессознательного, под которым скрыт нарождающийся символ. "Arena" (песок) описывается, как "чистая субстанция камня"[1042], и текст, соответственно, говорит о регенерированной земле, как о "камне, не имеющем веса". В тексте не объясняется, почему именно он не имеет веса, но не составляет труда понять, что в нем не осталось ничего материального, которое одно обладает весом, а все, что в нем сохранилось — это психическое содержимое проекции.

264 В этот момент opus далек от окончания, поскольку nigredo (terra nigra) по-прежнему превалирует и субстанция камня по-прежнему имеет черный цвет. Стало быть, "испарения" (evaporationes) должны пролиться дождем и смыть черноту, "в результате чего вся земля становится белой". Идет такой сильный дождь, что земля почти что превращается в море. Отсюда и указание, что колесница должна быть выведена на сушу. Нет сомнения в том, что это еще одна аллюзия на Ноев Ковчег и потоп[1043]. С пришествием потопа восстанавливается предыдущее состояние хаоса и результат opus вновь тонет в бессознательном. Этот мотив вновь возникает в образе дракона преследующего Лето и женщину в венце из звезд (Откр; 12: If.).

265 Если колесница достигает суши, то это явно означает, что содержимое стало видимым и остается осознанным, "и тогда" — говорится в тексте — "ты кладешь колеса на колесницу"[1044]. Четыре "природы" или элемента собираются вместе и помещаются в сферический сосуд, то есть четыре аспекта или функции интегрируются с сознанием, так что почти достигается состояние целостности. Если бы оно действительно было достигнуто, то opus в этот момент пришел бы к своему завершению, но "результат" (effectus) достигается только благодаря движению вперед. Стало быть, "результат" означает нечто большее, чем интеграция четырех элементов. Мы можем понимать загрузку колесницы, как осознанное понимание четырех функций, но, на самом деле, она означает только возможность сохранения осознания всего предыдущего материала, то есть принципиальных аспектов психе. Тогда возникает вопрос о том, как поведут себя все эти различные факторы, до того удерживаемые в разобщенном состоянии явно непреодолимыми противоречиями, и что с этим собирается делать эго.

266 Необычный образ посаженного в колесницу Нуса-змея напоминает нам об управляющих колесницами, змееподобных богах южной Индии, например, о богах огромного черного храма в Пури, который сам представляет из себя каменную колесницу. Я никоим образом не хочу предположить, что наш текст создавался под непосредственным воздействием индуизма, поскольку гораздо ближе к нему стоит другой образ, а именно видение Иезеки-иля: четыре создания, у одного из которых была голова человека, у другого — льва, у третьего — быка, у четвертого — орла. Эти четыре фигуры ассоциируются с четырьмя колесами, "по виду и устроению которых казалось, будто колесо находится в колесе. Когда они шли, шли на четыре свои стороны; во время шествия не оборачивались"[1045]. Вместе они образуют движущийся трон фигуры, имеющей "облик человека". В Каббале эта колесница (Меркаба) имеет большое значение, будучи средством передвижения, в котором верующие поднимаются к Богу, а человеческая душа достигает единения с душой мировой.

267 Толкование четырех колес, как квадриги и колесницы божества, можно обнаружить в окне — "медальоне", созданном Сугерием, жившем в двенадцатом веке мастером, автором витражей в аббатстве Сен-Дени [1046]. Изображенная на витраже колесница снабжена надписью: "QUADRIGE AMINADAB". Эти слова взяты из Песни Песней 6:12: "Душа моя влекла меня к колесницам знатных народа моего"[1047] Бог-Отец стоит на четырехколесной колеснице, сжимая в протянутой руке распятие. По углам "медальона" расположены эмблемы евангелистов, христианского развития крылатых созданий Иезекииля. Четыре евангелия образуют четыре столба помоста, на котором стоит Спаситель.

268 Еще одним источником могут быть и работы Гонория Отунского. В своем комментарии к Песне Песней (6:12) он говорит, что его "animalis vita" была обеспокоена, поскольку колесница обозначала четырех евангелистов. Именно в этой колеснице апостолы и их последователи объехали весь мир. Ибо в евангелиях приведены слова Христа: "Если не покаетесь, все так же погибнете" (Евангелие от Луки 13:3). И это к нему, Гонорию, были обращены следующие слова: "Оглянись, оглянись, Суламита" -(Песнь Песней 7:1)[1048].

269 С психологической точки зрения, видение Иезекииля представляет собой символ самости, состоящий из четырех индивидуальных созданий и колес, то есть из различных функций. Три создания имеют головы животных, и только одно — человека, что, скорее всего, означает, что только одна функция достигла человеческого уровня, в то время как остальные по-прежнему пребывают в бессознательном или животном состоянии. Проблема трех и четырех (троицы и четверицы) играет большую роль в алхимии, как "аксиома Марии"[1049], и, подобно видению Иезекииля, связана с образом Бога. Символы самости, как правило, являются символами целостности, но она только отчасти является истинным образом Бога. В целостности доминируют круг и четверка, в образе Бога — круг и троица — причем только в абстрактных его представлениях, которые не являются единственными.

270 Эти косвенные сведения могут отчасти пролить свет на странную идею змеи-колесницы. Это символ таинственной субстанции и квинтэссенции, символ эфира, который содержит в себе все четыре элемента, и, в то же самое время, это символ образа Бога или, если быть более точным, образа anima mundi. На это указывает змея Меркурия, которая, в свою очередь, толковалась алхимиками, как "дух жизни, который был в колесах"[1050]. Мы также должны упомянуть и о том, что в Книге пророка Иезекииля говорится, что ободья "колес в колесах" "вокруг полны были глаз" (1:18). Жившие в те далекие времена иллюстраторы, в своих попытках изобразить это видение, породили что-то вроде астролябии. Идея колеса естественным образом связана с движением во всех направлениях, поскольку "очи Господа, ... объемлют взором всю землю" (Книга пророка Захарии 4:10). О лошадях тоже говорится, что они "прошли землю" (Книга пророка Захарии 6:7). Глаза имеют круглую форму и в народе обычно сравниваются с "колесами телеги"[1051]. Они также являются типичным символом того, что я называю "многочисленными источниками света в бессознательном". Под этим я понимаю значительную вероятность того, что комплексы обладают своего рода сознанием, своим собственным "сиянием", которое, как мне кажется, выражает себя такими символами, как душа-искра, многочисленные глаза (polyophthalmia) и звездное небо[1052].

271 В силу своей "солнечной" природы глаз является символом сознания, а многочисленные глаза, соответственно, символизируют многочисленные центры сознания, которые координируют свои действия, представляя собой единство, подобное сложному глазу насекомого. Если с психологической точки зрения видение Иезекииля может быть истолковано, как символ самости, то в этой связи мы можем также привести индуистское определение самости — "хираньягарбха"[1053] - "собрание коллектива всех индивидуальных душ "[1054]

272 Видение Иезекииля имеет большое психологическое значение, поскольку воплощенная в нем четверка является колесницей или троном того, кто имеет "облик человека". Вместе с "духом жизни" в колесах он представляет эмпирическую самость, совокупность четырех функций. Эти четыре функции только отчасти являются осознанными. Вспомогательные функции являются отчасти, а "низшие" или подсознательные — полностью автономными; их нельзя использовать осознанно и они попадают в сознание только кружным путем, как fait accompli[1055], посредством того, иногда весьма неприятного, эффекта, который они имеют. Их специфическая энергия добавляется к нормальной энергии бессознательного, в результате чего сообщает ему импульс, который дает бессознательному возможность спонтанно извергнуться в сознание. Как нам известно, эти вторжения бессознательного можно систематически наблюдать во время эксперимента с ассоциациями[1056].

273 Кватерность самости возникает в видении Иезекииля как истинная психологическая основа концепции Бога. Бог использует его как свою колесницу. Психолог может установить подлинность этой основы, но последнее слово всегда будет оставаться за теологом. Для того, чтобы избежать каких-бы то ни было недоразумений, особенно в плане теологии, я бы хотел еще раз подчеркнуть, что ученые не должны делать выводы, которые выходят за пределы эмпирического знания. Я не ощущаю ни малейшей потребности поставить самость на место Бога, в чем меня часто обвиняли близорукие критики. Если индийские философы уравнивают атман с концепцией Бога, а многие западные философы им подражают, то это просто их субъективное мнение, а не наука. Consensus generalis по этому вопросу сам по себе являлся бы еще одним фактом, который, с точки зрения эмпирического психолога так же заслуживает рассмотрения, как и примечательное мнение многих теологов о том, что религиозные заявления не имеют никакого отношения к психе. И для мистической философии алхимиков вполне характерно то, что змея Меркурия возведена на колесницу как на трон. Она — это живой дух, который использует в качестве своей колесницы тело, состоящее из четырех элементов. В этом смысле колесница является символом земной жизни. Одна грузинская сказка завершается следующими строчками:

Я затащил тележку на гору И она стала подобна горе. Подними меня из этой жизни В вечность[1057].

274 Как я уже сказал выше, процесс трансформации не заканчивается с созданием символа кватерности. Продолжение opus приводит к опасному переходу через Красное Море, означающему смерть и новое рождение. Очень примечательно то, что наш автор своим парадоксом "неспешного поспешания, неподвижного движения" как раз в этот момент вводит совпадение противоположностей, и что в тексте Ипполита говорится (не менее парадоксально) о встрече "богов разрушения с богами спасения". Как мы уже знаем, кватерность представляет собой quaternio противоположностей, синтез четырех поначалу различных функций. В данном случае их синтез достигается в образе, но в психической реальности осознание всей психе[1058] ставит нас в чрезвычайно проблематичное положение. Всю его сложность мы можем выразить одним-единственным вопросом: Кто я такой, чтобы иметь дело с бессознательным?

275 К сожалению здесь не существует никаких рецептов или общих правил. Я попытался обрисовать общие очертания того, что психотерапевт может увидеть в этом утомительном и слишком хорошо нам знакомом процессе, в своей книге "Отношения между Я и бессознательным". Для непрофессионала эти ощущения представляют собой terra incognita, путь в которую не проложишь пространными общими рассуждениями. Даже воображение алхимиков, как правило, такое плодовитое, в данном случае оказывается совершенно беспомощным. Только тщательное изучение этих текстов может пролить немного света на вопрос. Та же самая трудная задача встает на нашем пути и в области психотерапии. И здесь имеются тысячи образов, символов, сновидений, фантазий и видений, которые все еще ожидают сравнительного исследования. В настоящее время с определенной уверенностью можно говорить только о том, что идет процесс постепенного сближения, в результате которого меняются позиции как сознания, так и бессознательного. Однако в индивидуальных случаях различия так же велики, как они были велики в среде алхимиков.

276 В ходе своего мистического странствования[1059] Майер достиг Красного ("Эритрейского") Моря следующим образом: он путешествовал в четырех направлениях — на север (в Европу), на запад (в Америку), на восток (в Азию)[1060]. Покинув Азию и повернув на юг, в Африку, он обнаружил статую Меркурия, сделанную из серебра и с золотой головой. Статуя указывала путь в Рай, который он и увидел вдалеке. Сад Эдем, поскольку там были четыре реки и поскольку там обитал изначально андрогинный Первичный Человек (Адам), стал любимой мандалой христианской иконографии, а потому и символом целостности и — с психологической точки зрения — самости. Если мы примем четыре направления или четыре элемента за символический эквивалент четырех основных функций сознания, то мы можем сказать, что Майер осознал три из них ко времени своего прибытия в Азию. Этот путь привел его к четвертой и последней, "низшей" функции, самой темной и самой бессознательной из всех. "Африка" — это неплохой образ для нее. Но, как только Майер собрался направить свои стопы дальше, перед ним возникло видение рая, как первичного образа целостности, которое указало ему, что цель его путешествия заключается в достижении этой целостности. Он говорит, что ко времени его прибытия в Африку, солнце находилось в своем доме, Льве, а луна была в Раке, "Рак служил крышей в доме луны". Близость двух домов указывает на "coniunctio Solis et Lunae", единение диаметральных противоположностей, что является завершением opus и достижением цели путешествия. Он добавляет: "И это дало мне великую надежду на наилучшие предзнаменования".

277 Четвертая функция обитает в бессознательном. В мифологии бессознательное изображается в виде большого животного, например, Левиафана, кита, волка или дракона. Из мифа о солнечном герое мы знаем, что в животе у кита было настолько жарко, что у него выпали все волосы[1061]. Ариелей и его спутники также страдали от страшной жары, когда томились в темнице, скрытой на дне моря[1062]. Алхимики любили сравнивать их огонь с "кострами ада" или пламенем чистилища. Майер дает описание Африки, которое очень похоже на описание ада: "невозделанная, выжженная, знойная[1063], бесплодная и пустая"[1064]. Он говорит, что там так мало водоемов, что животные самых разных видов собираются у водопоев и спариваются друг с другом, "в результате чего появляются птицы и животные нового облика", что объясняет пословицу: "В Африке всегда есть что-то новенькое". Там живут паны, сатиры, песьеголовые бабуины, полулюди, "а кроме того, бесчисленные виды диких животных". В настоящее время существует точка зрения, что это есть ничто иное, как описание бессознательного. Майер далее сообщает, что в районе Красного Моря найдено животное, которое называется "Ortus" (возникновение, происхождение). У него красная голова с золотыми полосками, достигающими шеи, черные глаза, белая морда, белые передние лапы и черные задние лапы. Описание этого животного является развитием описания, данного Авиценной: "Это существо, у которого красная голова, черные глаза и белые лапы, суть ученость"[1065]. Он был убежден, что в этой легенде говорится о фениксе, которого также обнаружили в этом районе. Когда он наводил справки о фениксе, до него "дошел слух", что неподалеку от этих мест, в пещере, живет прорицательница, известная, как Эритрейская Сивилла. Якобы, это была та самая Сивилла, которая предсказала пришествие Христа. В данном случае, Майер, скорее всего, ссылается не на восьмую книгу Пророчеств Сивиллы, строфа 217, после которой тридцать четыре строфы начинаются следующими словами: IHΣOYΣ XPEIΣTOΣ ΘEOY YIOΣ ΣΏТΙР ΣTAYPOΣ[1066], а на сообщение святого Августина в De сгvitate dei[1067], которое было хорошо известно в средние века. Он также цитирует слова о сивилле из Constantini Oratio Евсебия и подчеркивает, что в пророчестве сивиллы говорилось о "пришествии Христа во плоти"[1068].

г. Четвертое из третьего

278 Из сказанного выше мы уже поняли, что "Эритрейское Море" является загадочным местом, но здесь мы видим несколько заслуживающих внимания подробностей. Прежде всего, наш автор добирается до этого моря только тогда, когда он завершил путешествие по трем континентам и готовится проникнуть в четвертую критическую область. Из "Аксиомы Марии" и из "Фауста" мы знаем о решающей важности этого на первый взгляд невинного вопроса, с которого начинается трактат Тимей:

СОКРАТ: ОДИН, два, три — а где же, четвертый из тех, что вчера были нашими гостями, любезный Тимей, а сегодня взялись нам устраивать трапезу?

ТИМЕЙ: С ним приключилась, Сократ, какая-то хворь, уж по доброй воле он ни за что не отказался от нашей беседы[1069].

279 Переход от тройки к четверке — это проблема[1070], на которую двусмысленная формулировка Марии проливает не так уж много света.[1071]. Мы сталкиваемся с дилеммой тройки и четверки в самых разных ее формах; вот и в трактате Майера Symbola aureae mensae шаг от тройки к четверке представлен, как важное развитие, предзнаменованное видением рая. Район Красного Моря известен своим жарким климатом, а Майер добрался туда в конце июля, "в самую жаркую пору лета". Ему на самом деле "становилось жарко", необычно жарко, жарко, как в аду, потому что он приближался к той области психе, о которой справедливо говорят, что она населена "панами, сатирами, песьеголовыми бабуинами и полулюдьми". Не составляет труда понять, что эта область является животной душой человека. Ибо если тело человека в принципе не отличается от тела животного, то и его психика имеет целый ряд нижних этажей, на которых до сих пор проживают призраки прошлых эпох человечества, животные души времен питекантропов и гоминидов, "психе" холоднокровных ископаемых ящеров и, на самом нижнем этаже, симпатические и парасимпатические психоидные процессы.

280 Поэтому нет ничего удивительного в том, что наш обошедший весь мир путник почувствовал, что оказался в самом жарком месте — ведь он находился в Arabia Felix[1072], под палящим летним солнцем! Он с грустью понял, что рискует своей головой: "Твой в опасности дом, стена коль горит у соседа"[1073]. Он был и организатором банкета, и приглашенным на банкет, едоком и пищей в одном лице.

281 "Бесчисленные виды животных" начинают появляться уже возле Красного Моря, возглавляемые четвероногим "Ortus", который объединяет в себе четыре алхимических цвета: черный, белый, красный и желтый[1074] (золотые полосы на голове и шее). Майер не колеблясь отождествляет Ortus с фениксом, еще одним легендарным обитателем Arabia Felix[1075], основываясь скорее не на его внешнем виде, а на его названии; ибо феникс, тоже, пожрав сам себя в земле египетской, каждый раз вновь появлялся на свет, подобно возрождающемуся солнцу Гелиополиса.

282 Ortus — это алхимическое "животное", которое представляет живую четверку в ее первом синтезе. Для того, чтобы стать вечно живой птицей духа, ему нужен трансформирующий огонь, который можно отыскать в "Африке", то есть при знакомстве с четвертой функцией и животной душой, представляемой Ortus. Отождествляя Ortus с фениксом, Майер в значительной степени меняет его значение, что мы увидим ниже. Ибо помимо своей животной души, он рядом с ней обнаружил что-то вроде женской души, девы, которой он поначалу показался незваным гостем[1076]. То была сивилла, предсказавшая пришествие Христа. Таким образом, у Красного Моря он встретил животную душу в форме четверки-монстра, символизирующей, так сказать, prima materia самости и, как и феникс, новое рождение. В данном случае загадка заключается не только во встрече с животной душой, но и в произошедшей в то же самое время и в том же самом месте встрече с анимой, женским психопомпом, указавшим ему путь к Меркурию, а также то, как отыскать феникса[1077].

283 Стоит заметить, что животное является символическим носителем самости. Это предположение Майера подтверждается современными индивидами, которые и понятия не имеют об алхимии[1078], в результате становится очевидным тот факт, что структура целостности существовала всегда, но была погребена в глубинах бессознательного, где ее всегда может снова найти тот, кто готов рискнуть своей головой ради обретения максимально высокого уровня сознания посредством максимально глубокого самопознания — "крепкого и горького напитка", как правило подаваемого в аду. Трон Господа представляется достойной наградой за подобные испытания. Ибо самопознание — в полном смысле этого слова — это не однобокое интеллектуальное времяпрепровождение, а путешествие по четырем континентам, в ходе которого путник подвергается всем опасностям, которые только существуют на земле, в воде, в воздухе и в огне. Любой по-настоящему полный акт познания включает в себя четыре (или 360!) аспекта бытия. Ничто не может быть "оставлено без внимания". Когда Игнатий Лойола рекомендовал медитирующему "воображение посредством пяти чувств"[1079] и советовал ему подражать Христу "используя свои чувства"[1080], он имел в виду наиболее полное "осознание" объекта созерцания. Помимо нравственных и прочих результатов медитации такого рода, главным ее результатом является тренировка сознания, способности к сосредоточению, внимания и ясности мышления. Соответствующие формы йоги дают такой же эффект. Но в противоположность этим традиционным формам осознания, когда медитирующий проецирует себя в какую-то заранее предписанную форму, самопознание по Майеру представляет собой проекцию в эмпирическую самость, как таковую. Это не то "я", каким нам нравится воображать самих себя после того, как мы тщательно убрали с него все темные пятна, а реальное эмпирическое эго, со всем, что оно делает, и со всем, что с ним происходит. Любому человеку хочется избавиться от этого неприятного спутника и именно поэтому на Востоке эго объясняется, как иллюзия, а на Западе оно предлагается в качестве жертвы фигуре Христа.

284 Целью же мистического путешествия, напротив, является стремление понять все части света, достигнуть максимально возможного расширения сознания, словно главным принципом этого путешествия является идея Карпократа[1081], заключающаяся в том, что ни одному человеку не может быть отпущен грех, которого этот человек не совершал. Не отворачиваться от своего эмпирического "истинного лица, а максимально глубоко познать эго, как нечто, отраженное в "десяти тысячах вещей" — вот цель этого путешествия[1082]. Это логически следует из психологического признания того факта, что Бога можно ощутить лишь тогда, когда суетное и смешное эго представит собой скромный сосуд, в который можно уловить эманацию Высочайшего и назвать оную его именем. Значение, которое алхимики придавали символу "сосуд", показывает, насколько тщательно мастер стремился подобрать для определенного содержимого определенный сосуд: "Lapis — это одно, лекарство — это другое, сосуд — это третье, процедура — это четвертое, состояние — это пятое". Aqua nostra, трансформирующая субстанция, даже сама является своим собственным сосудом[1083]. От этого остается только один шаг до парадоксального заявления Ангелуса Силезиуса:

Бог есть мой центр, когда я заключаю Его в себе, И Он есть моя оболочка, когда я растворяюсь в нем [1084].

285 Эритрейское четвероногое Майера, Ortus, соответствует четырехколесной колеснице Псевдо-Аристотеля. Тетраморф также является порождением иконографии раннего средневековья[1085], соединявшей четыре крылатых создания из видения Иезекииля в четвероногого монстра. Толкование Ortus как феникса, связывает его с Христом, пришествие которого было предсказано сивиллой; феникс — это хорошо известная аллегория воскресения Христа, да и вообще воскресения из мертвых[1086]. Это есть символ трансформации par excellence. Принимая во внимание это хорошо известное толкование феникса и Эритрейской пророчицы, просто удивительно, что все авторы начала семнадцатого века требовали у сивиллы не показать дорогу к Христу, а рассказать, где бы они могли найти Меркурия! В приведенном отрывке содержится еще одно удивительное доказательство существования аналогии между Христом и Меркурием. В данном случае феникс предстает не как аллегория Христа, но как носитель и место рождения универсального лекарства, "средства от гнева и боли". Если когда-то сивилла предсказала пришествие Христа, то теперь она должна указать дорогу к Меркурию. Христос — это Антропос, Первичный Человек; Меркурий имеет то же самое значение, а под Первичным Человеком понимается изначальная, абсолютная целостность, давным давно ставшая пленницей сил этого мира. В случае с Христом победа и освобождение Первичного Человека считались полными, стало быть усилия алхимиков представляются излишними. Мы можем только предположить, что сами алхимики придерживались другого мнения, и что они искали свое лекарство от гнева и боли для того, чтобы завершить трудом искупления незавершенное, по их мнению, Христом.

286 Для взглядов Майера характерно то, что самое большое значение он придает не Меркурию, которого другие авторы в значительной степени персонифицируют, а субстанции, порожденной фениксом, птицей духа. Это — неорганическая субстанция, неживое существо, используемое, как символ целостности, или, как средство достижения целостности, — задачи, для решения которой явно не годится символ Христа[1087]. Невольно задаешься вопросом, не компенсируется ли (и до определенной степени, не нивелируется ли), в конце концов, эта интенсивная персонификация божественных фигур, столь обычная для христианства (особенно, у протестантов)[1088], более объективной точкой зрения, исходящей от бессознательного.

д. Восхождение и Нисхождение

287 Итак, в своих поисках целостности, Михаэль Майер прошел три континента, пропутешествовал в трех направлениях и обнаружил статую Меркурия, указывающую дорогу в рай; вдалеке он увидел очертания рая, он отыскал животную душу и сивиллу-"аниму", которая теперь дает ему совет отправиться к семи устьям Нила (Ostia Nilt), чтобы там поискать Меркурия. Продолжение его паломничества напоминает полет феникса из Аравии, где он живет, в Египет, где он умирает и вновь рождается. Стало быть, мы можем ожидать, что нечто подобное произойдет и с автором. Нам ничего не говорят о пересечении им Красного Моря и о повторении им, в обратном направлении, волшебных странствований детей Израиля. Однако, мы скоро узнаем, что нечто, напоминающее загадку нового рождения, все же присутствует, поскольку Майер сравнивает семь устьев Нила с семью планетами. Сначала он достигает Канопских Ворот, западного устья дельты, где обнаруживает постоянное жилище Сатурна. Из остальных планет мы с уверенностью можем назвать только Марс, поскольку описания городов, в которых живут остальные, не отличаются большой ясностью. Подвергаясь бесчисленным опасностям, он пересекает семь областей, так и не повстречав Меркурия. Он не находит его даже в его собственном городе. В конце концов, он должен повернуть назад и в точности повторить свой путь в обратном направлении, дойдя до Канопских Ворот, где он на этот раз обнаруживает Меркурия. Но хотя он и узнает от него всевозможные секреты, феникса ему найти не удается. Потом он снова возвращается, чтобы найти панацею. В своей "Epigramma ad Phoenicem" он умоляет чудесную птицу отдать мудрецу свои перья[1089], а в своем введении в "Medicina Phoenicae" он говорит, что ценит их выше "богатств и золота, а тот, кто думает иначе — не человек, а животное"[1090].

288 Посещение четвертой части света, области огня (то есть низшей функции), описывается Майером, как восхождение и нисхождение сквозь семь планетных сфер. Даже если до этого момента его странствования и не являлись аллегорией opus alchymicum, то с этого места они определенно являются таковой. Opus — это "transitus", (πέρασις) в гностическом смысле, "выход за пределы" и трансформация, объектом и субъектом которой является неуловимый Меркурий. Здесь я не буду подробно описывать природу transitus, поскольку это было бы описанием природы самого opus. Однако, одним из аспектов transitus являются восхождение и нисхождение сквозь планетарные сферы, и этому аспекту мы должны посвятить несколько слов. Как показано в "Tabula Smaragdina", целью восхождения и нисхождения является объединение сил Верха и Низа. Стоит особо выделить тот факт, что если в opus нисхождение следует за восхождением, то в вероятном гностическо-христианском прототипе изображено сначала нисхождение, а уже потом — восхождение. В литературе есть множество доказательств тому и мне нет нужды приводить их здесь.

Я процитирую только слова одного из великих Греческих Отцов, святого Василия, который говорит в своем объяснении Псалма 17:10 [1091] ("Наклонил Он небеса и сошел — и мрак под ногами Его"): "Давид здесь говорит: Бог сошел с небес для того, чтобы помочь мне и наказать своих врагов. Но он явно предсказывает инкарнацию [ένανθρωπησις] Христа, когда он говорит: Наклонил Он небеса и сошел. Ибо он не пробил небеса и не раскрыл тайну, а сошел на землю незаметно, подобно дождю, пролившемуся на руно[1092], поскольку инкарнация была тайной и неведомой, а его пришествие в мировой порядок [έν τη όικονομία] — незаметным"[1093]. Комментируя следующую строку (И воссел на Херувимов и полетел, и понесся на крыльях ветра"), Василий говорит: "Ибо при восхождении он поднялся над Херувимами, которых Давид назвал также крыльями ветра, по причине их крылатой и буйной природы. Под крыльями ветра понимается также и облако, на котором он поднялся"[1094]. Иреней в сжатой форме подытоживает эту загадку, говоря: "Ибо это Он, кто снизошел и вознесся во имя спасения людей"[1095].

289 В противоположность этому, в алхимии сначала имеет место восхождение, а уже потом — нисхождение. Я уже говорил о восхождении и нисхождении души на иллюстрациях к Rosarium[1096] и, прежде всего, во введении к "Tabula Smaragdina", авторитет которой оставался непоколебимым на протяжении всего Средневековья:

IV. Его отец — солнце, его мать — луна; ветер выносил его в своей утробе; его взлелеяла земля.

VI. Его сила становится полной, когда он обращается к земле.

VIII. Он восходит с земли на небо и снова нисходит на землю, и обретает силу высших и низших вещей. Так да пребудет с тобой слава всего мира[1097].

290 Эти фразы (в которых идет речь иногда о лице мужского, а иногда — среднего рода) описывают "дитя солнца и луны", положенное в колыбель четырех элементов, обретающее благодаря им и земле полную силу, поднимающееся к небу и получающее силу верхнего мира, а затем возвращающееся на землю и приводящее к триумфу целостности ("gloria totus mundi"). Слова "Да пребудет с тобой" явно адресованы Философу, поскольку он является создателем filius philosophorum. Если он преуспеет в трансформации таинственной субстанции, то, одновременно с этим, он сам обретет целостность, которая проявится как слава всего мира.

291 Не может быть никакого сомнения в том, что таинственная субстанция, как в нейтральной, так и в персонифицированной форме, поднимается с земли, соединяет противоположности, а затем возвращается на землю, тем самым достигая трансформации самой себя в эликсир. "Она поднимается и опускается по солнечному дереву", до тех пор, пока она не становится эликсиром, сказано в "Consilium coniugii"[1098]. Далее в тексте говорится:

Кто-то сказал[1099], И когда я поднимусь, обнаженная, в небеса, то потом одетой я спущусь на землю, и доведу до совершенства все минералы[1100]. И если мы крещены в серебряном и золотом источнике, и дух нашего тела (то есть таинственная субстанция) восходит в небеса с отцом и сыном, и затем нисходит вновь, тогда наши души оживут, и мое животное тело останется белым, то есть телом луны[1101].

292 В данном случае единение противоположностей заключается в восхождении на небеса и в нисхождении на землю в купели раствора. "Земными" результатами этого является, сначала доведение до совершенства минералов, затем оживление душ, а потом и преобразование животного тела, которое до того было черным. В соседнем абзаце в "Consilium" говорится:

Его душа поднимается из этого[1102] и восходит к небесам, то есть к духу, и становится восходящим солнцем (то есть красной), при прибывающей луне, солнечной природы"[1103]. А затем фонарь с двумя огнями[1104], который есть вода жизни, возвращается к своему источнику, то есть к земле. И он становится слабым, он смиряется и разлагается, и соединяется со своей любимой[1105], земной серой[1106].

293 В этом тексте описывается восхождение души таинственной субстанции, несгораемой серы. Душа как Луна достигает своего полнолуния, когда она светит так же ярко, как и солнце, затем убывает в новолуние и погружается в объятия земной серы, которая в данном случае означает смерть и разложение. Об этом мрачном соединении новой луны нам напоминает "Scrutinium chymicum" Майера, где женщина и дракон в могиле заключают друг друга в объятия[1107]. Описание, данное Дорном в его "Physica Trismegisti", также соответствует этой идее: "В конце концов, получится так, что это земное, алхимическое вещество, в результате восхождения, обретет небесную природу, а потом, в результате нисхождения, вроде бы вернется к природе центра земли, но, тем не менее, природа небесного центра, приобретенная в результате восхождения, тайно сохраняется"[1108]. Это "вещество" (foetura) преодолевает "слабость и духовную болезнь в человеческом разуме, а также телесные дефекты, как внешние, так и внутренние". Лекарство создается "таким же точно образом, каким был создан мир". В другом месте Дорн замечает, что foetus spagyricus под воздействием огня вынуждено подняться к небесам (caelum) (он имеет в виду подъем со дна сосуда к его горлышку), а потом, после достижения определенного уровня зрелости, оно вновь опускается на землю: "Этот дух вновь становится материальным, став духом из тела"[1109].

294 Словно споря с "Tabula Smaragdina", которая является для него авторитетным источником, Дорн пишет в своей "Philosophia speculativa": "Ты не взойдешь на небеса, на которые ты жаждешь взойти, если тот, кто нисходит с небес, на которые ты войти не жаждешь, не просветит тебя"[1110]. Дорн, вероятно, был первым алхимиком, обнаружившим проблематичность некоторых положений этого "искусства"[1111], и именно по этой причине он обеспечил своему foetus spagyricus, ведущему себя слишком уж по-базилиански, христианское алиби. В то же самое время он осознавал, что мастер и opus — это единое целое[1112]. К рассуждениям Дорна не следует относиться пренебрежительно, поскольку иногда они представляют огромный психологический интерес, например: "Нисхождение с четверки и восхождение к монаде происходят одновременно"[1113]. "Четверка" — это четыре элемента, а монада — это первоначальное единство, которое вновь возникает в "denarius" (числе 10), цели opus; это единство личности, спроецированное в единство камня. Нисхождение — это аналитический процесс, разделение на четыре элемента целостности; восхождение — это синтетический процесс, построение denarius. Это рассуждение соответствует тому психологическому факту, что конфронтация между сознанием и бессознательным приводит к распаду личности и, в то же самое время, преобразует личность в единое целое. Это особенно заметно в моменты психического кризиса, ибо как раз в эти моменты в сновидении возникает символ единства, например, мандала. "Где есть опасность/Там есть и путь к спасению", — говорит Гельдерлин.

295 Если ранние авторы строго следуют тому, что написано в "Tabula Smaragdina"[1114], то авторы более позднего периода, предводительствуемые Дорном, стремятся представить этот процесс с другого конца. Например, Милиус пишет, что земля сможет подняться только после того, как опустятся небеса. И даже после этого, земля может быть поднята к небесам только в том случае, если она "растворится в своем собственном духе[1115], то есть станет единой субстанцией"[1116] Последователь Парацельса Пенот высказывается еще более категорично. Вот что он говорит о Меркурии:

Что касается того, каким образом сын человеческий (filius hominis) порождается философом и создается плод девы, то тут необходимо, чтобы он был поднят над землей и очищен от всего земного; тогда он целиком поднимается в воздух и превращается в дух. Таким образом, слово философа становится делом: Он восходит с земли на небеса и обретает силу Верха и Низа, и отбрасывает свою земную и нечистую природу"[1117].

Это полное отождествление lapis с "сыном человеческим", конечно, должно закончиться его восхождением. Но это противоречит первоначальной и широко распространенной концепции lapis, как раствора или лекарства, которое имеет смысл и ценность только в том случае, если применяется к примитивным субстанциям дольнего мира. Горнему миру никакое лекарство не нужно, поскольку он и так не подвержен разложению. Искупитель, который возникает из материи и возвращается в материю, постепенно становится непредставимым. Те, кто полностью отождествили lapis с Христом, прекратили работать в лаборатории, а те, кто предпочли лабораторную работу, постепенно отказались от загадочного языка.

296 Восхождение и нисхождение, возвышенное и низменное, верх и низ представляют эмоциональное осознание противоположностей, и это осознание постепенно ведет, или должно привести, к их равновесию. Этот мотив часто встречается в сновидениях в форме подъема или спуска с горы, с лестницы, в лифте, воздушном шаре, самолете и т. д. [1118]. Это соответствует борьбе между крылатым и бескрылым драконом, то есть уроборосом. Дорн описывает этот мотив и как "циркулярную дистилляцию"[1119] и как "алхимический сосуд", который должен быть сконструирован по образу и подобию естественного сосуда, то есть иметь форму сферы. По версии Дорна, это раскачивание между противоположностями, это перескакивание от одной крайности к другой означает пребывание внутри противоположностей. Противоположности становятся сосудом, в котором то, что когда-то было одной вещью, а теперь является другой, плавает и вибрирует, так что это болезненное состояние подвешенности между противоположностями постепенно превращается в двухстороннюю деятельность точки в центре[1120]. Это и есть "освобождение от противоположностей", "нирвана" индуистской философии, хотя это не философское, а, скорее, психологическое развитие. В "Aurelia occulta" эта мысль выражена словами дракона: "Многие из одного и один из многих образуют славную линию, я поднимаюсь от низшего к высшему. Самая низкая сила всей земли соединена с самой высшей. Стало быть, я — Един и Многие находятся внутри меня"[1121]. Этими словами дракон ясно дает понять, что он является хтоническим предтечей самости.

ж. Путешествие по Планетным Домам

297 Теперь, вернувшись к путешествию Михаэля Майера к семи устьям Нила, которые обозначают семь планет, мы привнесем в эту тему более глубокое понимание того, что алхимики понимали под восхождением и нисхождением. То было освобождение души от оков тьмы или бессознательного; восхождение к небесам, то есть расширение сознания; и, наконец, возвращение на землю, то есть в суровую реальность, в форме раствора или целебного напитка, наделенного высшими силами. Что это значит с психологической точки зрения, можно было бы ясно увидеть в Нурпеrotomachia[1122], если бы это значение не было погребено под массой вычурных подробностей. Поэтому следует предупредить читателя, что вся первая часть книги представляет собой описание восхождения сновидящего в мир богов и героев, его посвящения в тайну Венеры, за которым следует просветление и полуапофеоз Полифила и его Полии. Во второй, меньшей по объему, части это событие приводит к разочарованию и охлаждению между любовниками, кульминацией которого является осознание того, что всего это был лишь только сон. Это нисхождение в смерть, в реальность повседневной жизни, и так и неясно, сумел ли герой "сохранить в тайне природу небесного центра, которую он обрел в ходе своего восхождения"[1123], что весьма сомнительно. Тем не менее, его восхитительное путешествие оставило нам психологический документ, который является идеальным примером хода и символизма процесса индивидуации. В нем дышит если не язык, то дух алхимии, который проливает свет даже на самые сложные загадки и самые страшные тайны Мастеров[1124].

298 Путешествие Майера по планетным домам начинается с Сатурна, который является самой холодной, самой тяжелой и самой далекой планетой, средоточием зла, таинственным и зловещим Сенексом (Стариком). Оттуда Майер восходит в область солнца, чтобы поискать Мальчика Меркурия, желанную и долгожданную цель адепта. Он даже поднимается еще поближе к солнцу, из тьмы и холода к свету и теплу, из старости в юность, из смерти в новое рождение. Но он вынужден повторить свой путь в обратном направлении, потому что Меркурия надо искать не в области солнца, а в исходной точке его путешествия. Это звучит очень психологично, и жизнь действительно движется вперед только с того места, где она сделала остановку[1125]. Искомый Меркурий — это spiritus vegetativus, живой дух, природа которого — это бег через все дома планет, то есть через весь Зодиак. Мы могли бы с полным основанием сказать "через весь гороскоп", или, поскольку гороскоп является хронометрическим эквивалентом индивидуального характера, "через все характерологические компоненты личности". По мнению древних, индивидуальный характер — это проклятие или благословение, ниспосланное богами ребенку в момент его рождения в форме благоприятных или неблагоприятных астрологических аспектов. Гороскоп — это своеобразное "chirographum", "рукописание, которое было против нас, и Он взял его от среды и пригвоздил ко кресту; отняв силы у начальств и властей, властно подверг их позору, восторжествовав над ними Собою"[1126].

299 Эта очень древняя идея о том, что человек рождается "должником" судьбы, является западной версией кармы. Душа получает свою судьбу не от кого-нибудь, а от архонтов, семи повелителей планет. Так Присциллиан (ум. 385) говорит, что душа при своем нисхождении в рождение, проходит через "определенные круги", где она становится пленницей сил зла, "ив соответствии с волей победоносного принца загоняется в различные тела и рукописание его наносится на нее"[1127]. Скорее всего, это означает, что в душе остаются следы воздействия на нее различных планетных сфер. Нисхождение души через планетные дома соответствует ее проходу через ворота планет, описанному Оригеном: первые ворота сделаны из свинца и соответствуют Сатурну[1128], из чего становится ясно, что Майер следует старой традиции[1129]. Его peregrinatio chymica повторяет древнее "небесное путешествие души", идею, которая, похоже, была наиболее подробно разработана в Персии.

300 Здесь я не буду углубляться в прохождение через планетные дома[1130]; нам достаточно знать, что Михаель Майер, подобно Меркурию, проходит через них во время своего волшебного путешествия[1131]. Это путешествие напоминает путешествие героя, один из мотивов которого проявляется в архетипической встрече в критическом месте ("у брода") с Ortus, голова которого переливается четырьмя красками. Здесь также имеются и другие мотивы. Там, где есть чудовище, неподалеку должна быть и красавица, ибо, как нам известно, алхимики втайне знали, что найдя одно из этих существ, как правило, найдешь и другое. Сивилла, проводник душ, покажет герою путь к Меркурию, который в данном случае является Гермесом Трисмегистом, верховным мистагогом.

301 В "Пастырь Гермы" говорится о том, что герой, путешествуя по Виа Кампанья, встречает чудовище, напоминающее морского дракона (κήτοω):

Голова чудища была четырех цветов: черного, цвета пламени и крови, золотого и белого. После того, как я прошел мимо чудовища и сделал еще тридцать шагов, к моему удивлению меня встретила девушка, "одетая, как на свадьбу", — в белое, белые сандалии, с вуалью на лице и тюрбаном на голове, но волосы ее были седыми[1132].

302 Эти две истории настолько похожи одна на другую, что возникает искушение предположить, что Майер читал "Пастырь Гермы". Это маловероятно. Хотя и у него и было хорошее гуманитарное образование, в его трудах я не заметил доказательств того, что он был знаком с писаниями отцов церкви, а ведь в своих ссылках на произведения Альберта и Фомы Аквинского[1133] ему ничего не стоило обмолвиться на эту тему. Но ничего такого в его ссылках нет, как маловероятным представляется и то, что Майер был непосредственно знаком с Неканоническим Новым Заветом.