Помоги проекту - поделись книгой:
Оба успели. Тесные врата, ведущие в Царство, захлопнулись не перед носом, а за спиною. Эти врата ожидают и нас, и наших близких. О свободном прохождении сквозь них стоит думать заранее. Одни ворота открываются после заветного словечка – вроде «Сим-Сим, откройся». Другие – например, ворота осаждённых городов, – открываются благодаря ослу, навьюченному золотом. Те Врата откроются только покаянием и нелицемерной верой. Христос тогда будет искать Себя в нас. Не наших добрых дел и не чудес, нами сотворённых, а Себя Самого. «Тело Твоё и Кровь сокрыты во мне. Ради этого помилуй меня», – молился святой Ефрем. Если даже всю жизнь кто-то крещёный странно прожил без этого Живого Хлеба, то перед смертью у него есть возможность исправить упущенное.
Всем надо думать об этом заранее.
II. Старый да малый вместе
Новая история Давида и Ионафана
Взаимоотношения настоящего и прошлого редко похожи на классические отношения родителей и детей, при которых соблюдается пятая заповедь. «Вперед, в прошлое!» – удел немногих чудаков. Как было бы хорошо, если бы предыдущая эпоха говорила следующей: «Я выпестовала тебя. Я вскормила и обучила тебя. Иди теперь, милое дитя, и делай всё доброе, что по силам тебе. Бог с тобою». А та, окрылившись для вылета из гнезда, говорила бы эпохе-родительнице, оборачиваясь на прощание: «Спасибо, милая мать. Всё, что есть у меня – твоё. Детям своим я передам ту же нежность, какую знала от тебя». Тогда бы история мира и представляла собой нечто линейное и возвышающееся. Только бы в таком случае и была оправдана мифология восхождения, якобы присущая историческому процессу.
«Мы движемся всегда вперёд и вверх, от худшего к лучшему», – могли бы утверждать люди, если бы отношения эпох состояли из преемственности и нежности. А они не таковы. «Отцы и дети» – это образ либо открытой вражды, либо бескровного, но глубочайшего антагонизма. Взгляды «отцов» и «детей» встречаются так же, как встречаются взгляды аквариумной рыбы и человека, то есть без диалога. И одни думают, что с них-то жизнь и начинается, а другие думают, что на них-то жизнь и заканчивается. Неправы оба.
Они чаще похожи на Давида и Голиафа. Но кто из них Давид, а кто – Голиаф? В контексте библейских смысловых нагрузок Давид мал, но хорош, а Голиаф плох, но огромен. Это правильные оценки. Тогда получается, кто огромен, тот и плох. А кто огромен?
Современность огромна по сравнению с прошлым. В прошлом нет ни космических полётов, ни мобильной связи, ни электрического освещения. Прошлое, как нам кажется, живёт под соломенной крышей. Перечень того, чего в прошлом нет, включает почти все, чем живет современный человек. Значит, думает современник, прошлое – «отстой», и там жить нельзя. Нельзя жить без скайпа, без электронной музыки и телевидения. Если эту точку зрения некритично впитать, впустить в кровь, как наркотическую инъекцию, то прошлое – это малорослый Давид с пастушьей сумкой, а настоящее – гигант в латах.
«Отцы и дети» – это образ либо открытой вражды, либо бескровного, но глубочайшего антагонизма. Одни думают, что с них-то жизнь и начинается, а другие думают, что на них-то жизнь и заканчивается. Неправы оба.
Что ж, если эта мысль правильная, то пусть современность приготовится пасть наземь от удара камнем, потому что Давид победит. Удар будет именно камнем. Например, соборами древности. «По-прежнему будут стоять европейские кремли и акрополи, готические города, соборы, похожие на леса, и куполообразные сферические храмы, но люди будут смотреть на них, не понимая их, с бессмысленным испугом недоумённо спрашивая, какая сила их возвела и какая кровь течет в жилах окружающей их мощной архитектуры» (О. Мандельштам).
Вот именно так, как рыба на человека, смотрит современность на каменные леса христианской архитектуры. «Построить-то мы тоже такое можем, но зачем?» – спрашивает современность, обличая этими словами свою технологическую вооружённость и идейную пустоту. Технологические усилия, считает современность, нужно вкладывать в получение прибыли, в изобретение новых видов вооружений и в бытовые удобства. И ей кажется, что все должны думать так же. А древность мыслила иначе. Словно Голиаф – камнем Давида, современность поражается камнем любого древнего храма.
Но бывает наоборот. Революционеры, развалившие Дом Романовых, говорили: «У вас (государства) – пушки, законы, полиция. На вашей стороне привычки масс, традиции, освящённые древностью, кадильный дым и золотые эполеты. А у нас – только идея и злость. Но мы победим». И они победили. А победив, стали энергично и неутомимо разрушать то, что возводилось столетиями. Клубы строительной пыли в воздухе стояли долго – клубы разрушаемого старого и возводимого нового. Под гром строительства неутомимо работал «товарищ Маузер». И теперь мы живём на этой абортированной, выскобленной территории, где злая идея, укутанная в добрые слова, разрушила огромное прошлое и успела построить не менее огромное настоящее. До сих пор все наши усилия сводились к тому, чтобы отстроить разрушенное. А этого мало. Нужно ещё понять историю и связать разорванные её концы.
Недавно удалось посмотреть постановку «Борис Годунов» Мусоргского. Там Пимен поёт о «ещё одном последнем сказанье», сидя за ноутбуком. В рясе, с бородой, при сохранении текста и музыки, но с ноутбуком. Это вначале удивляет, кого-то, может, и шокирует, но это правильно. Летописец сегодня именно так и трудится – за ноутбуком. А кабак на Литовской границе – и в нём Гришка, беглец и самозванец, – дан в виде бара с неоновой вывеской, шестом и прочими атрибутами злачного места. И это тоже правильно. Таковы кабаки теперь «на Литовской границе», и именно в них обдумывают планы самозванцы. Народ же при избрании Бориса на царство одет в канареечные жилеты дорожных рабочих, в форму демобилизованного солдата, в тряпье торговца с толкучки, и прочее. Правильно и это. История одетав современность, что означает: механизмы исторические действуют на пространствах изменившихся декораций. Механизмы те же, а декорации изменены. Это, повторяю, правильно. Это не авангардизм, но классика, вышедшая из музея и вошедшая в современность. Так и надо.
Прошлое и настоящее нужно бережно сшить. Тем бережнее и тем настоятельнее, чем более заметно, что «распалась связь времен».
То был пример осмысления нынешнего через прошлое. Можно идти и в обратном направлении – осмысливать прошлое через нынешнее. Привожу пример. Существуют многочисленные исторические клубы, которые занимаются реставрацией событий. Маклеры и брокеры, офисные работники и менеджеры собираются вместе, чтобы реконструировать построение судна викингов, римского лагеря, средневекового рыцарского турнира. Они работают лопатами и секирами, варят пищу в котлах и спят на земле, завернувшись в плащ. Реконструируются битвы под Полтавой, при Бородино, на Сапун-горе. При этом одежда, пища, ночевки, вооружение максимально аутентичны. «Кто кивер чистит, весь избитый; кто точит штык, ворча сердито, кусая длинный ус». Люди XXІ века во многих странах сознательно совершают подобный исход из атмосферы евроремонта и погружаются в иные эпохи, потому что если жить только в своей эпохе, то это будет аналог исторической тюрьмы. Так прошлое стремится быть осознанным через настоящее, а настоящее узнаёт черты единокровного братства в, казалось бы, далеких эпохах. «Казалось бы» – потому, что все эпохи на самом деле очень близки, а деятель в них один и тот же – мало изменившийся человек.
Прошлое и настоящее нужно бережно сшить. Тем бережнее и тем настоятельнее, чем более заметно, что «распалась связь времен». И тогда будет осмыслен электрический свет и мобильная связь. Они будут осмыслены без идолопоклонства и без осуждения прежних смиренных эпох, у которых своё величие и своя неповторимость.
Наше время оправдывается, если становится временем осмысления, поиска и узнавания. Прошлое и будущее нужно сжимать, как аккордеонные мехи, к середине, к настоящему. В настоящем «отцы и дети» должны встретиться и узнать друг в друге родственников. «Мы с тобой одной крови, ты и я», – должны сказать друг другу прошлое и настоящее. Век за веком дети стыдятся родителей и родители не понимают детей. И век за веком живёт задача превратить отношения прошлого и будущего из отношений Давида и Голиафа – в отношения Давида и Ионафана.
Хранители веры
Кого ты привел к вере? Нельзя принадлежать Православной Церкви и за всю жизнь ни разу не прикоснуться к апостольскому труду, свидетельствуя горячо о Христе Воскресшем!
Вера без веры – пустоцвет.
Есть цивилизация – и рождающая цивилизацию вера. К примеру, рядом с иудаизмом, и благодаря ему, существуют, вовсе до конца с иудаизмом не сливаясь, еврейское государство и еврейская культура.
Соответственно, есть евреи, все еврейство которых ограничивается специфическими фамилиями, гастрономическими пристрастиями и особенностями мышления. Да, еще обрезанием, совершенным (если подобный факт имел место) в нежном возрасте без личного согласия. Все остальное, самое важное, как то: изучение Торы, Шаббат, кашрут и тотальная связь быта с заповедями – отсутствует. Верят они или нет, зачастую большой секрет даже для них самих.
Есть люди, которые участвуют в таинствах, читают Писание, силятся жить по заповедям и ожидают Судного дня. Эти люди – ядро христианского мира.
Таких людей очень много. Они весьма заметны в литературе, бизнесе, науке, кинематографе и т. д. Но, конечно, евреи как народ и само еврейство существуют лишь благодаря сердцевине, то есть тем, кто молится на языке отцов и ведет жизнь, мало кому понятную. В основном это, конечно, пожилые люди. Как бы мало их ни было, все остальное – от еврейских анекдотов до лобби в американском истеблишменте – существует только благодаря им.
Таким же образом есть сущностное христианство, с одной стороны, и христианская цивилизация – с другой. Есть люди, которые участвуют в таинствах, читают Писание, силятся жить по заповедям и ожидают Судного дня. Эти люди – ядро христианского мира. Их достаточно, но не очень много. И среди них большую часть тоже занимают пожилые люди: бабушки, дедушки. Однако гораздо больше тех, кто предпочитает вершки, а не корешки. Таковые с удовольствием живут внутри христианской цивилизации, ценят ее достижения и наслаждаются ее плодами. Это в основном люди молодые, успешные. Внутри иной цивилизации они жить не хотят ни за какие коврижки! Исламский мир им чужд и страшен, еврейский непонятен, китайский или японский – и подавно. Но личной веры в них то ли нет, то ли она так мала и размыта, что и говорить не о чем. Именно преобладание в нашей жизни таких людей, которые принадлежат к миру Рождества и Пасхи цивилизационно, а не по причине личной веры, я считаю главным вызовом современности. Старость хранит, молодость теряет.
Это не новый вопрос, не новая историческая развилка. В 17-м году прошлого века было именно так. Формальных христиан множество, подлинных – в несколько раз меньше. Общественное мировоззрение формировалось и воспитывалось не Писанием и не литургией, а учениями светскими, разлагающими, по Иоанну Богослову – сладкими в устах и горькими во чреве (см. Откр. 10:9). И монарх был, но очень мало верных подданных. Оттого тогда все и рухнуло, а в пыли обрушенной конструкции был наскоро на старом фундаменте построен новый дом. Но чудо произошло – Россия сохранилась, притом даже и в таком уникальном качестве, как стержневое государство восточнохристианской (читай – православной) цивилизации. Это наша историческая роль на мировой карте самого подробного масштаба.
XXI век есть по преимуществу век идей. Технологии и военное железо ничего не решат, если не будет живой и Богом благословенной идеи. У нас она есть от дней Крещения Руси, но мы по временам проявляем по отношению к ней преступное равнодушие.
Россия сохранилась, притом даже и в таком уникальном качестве, как стержневое государство восточнохристианской (читай – православной) цивилизации. Это наша историческая роль на мировой карте самого подробного масштаба.
Есть два сценария приведения народа к вере: постепенный, растянутый на века, и одноактный, быстрый. В первом случае вера проникает в отдельные души, поначалу немногочисленные, тайком от официальной идеологии. А затем количество уверовавших достигает такого предела, что жизнь всего общества меняется и христиане становятся в этом обществе скелетом, костным каркасом. Так было в греко-римской цивилизации от времен апостолов до царя Константина. Во втором случае решение принимает глава государства, народный вождь, и перемена исторической судьбы, долго зревшая втайне, становится фактом в самое краткое время. Владимир крестил Русь, Хлодвиг – франков, Олаф – норвежских викингов, Борис – болгарское племя, и так далее.
Первый путь хорош именно долгой историей тайного распространения веры, платой за которую были свобода и жизнь адептов. Нельзя в эпоху гонений быть христианином как все, «за компанию». И верить во что-то, не умея объяснить основ своего упования, в таких условиях тоже невозможно. И это именно то, что нам сегодня нужно – опыт веры, пропущенный через ум и сердце. Кафолическая вера, принятая лично и осознанная. Это есть у тех немногих людей, кто сохранил веру в государстве, где церковь была отделена.
Второй путь характерен опасной массовостью, за которой так легко укрыться и маловерию, и корысти, и предрассудкам. Характерен он и обобщениями. Сами по себе они хороши и уместны, но далеко не всегда. «Христианский народ», «все мы веруем», «мы все православные люди» – это можно слышать и от совсем молодых людей.
Сколько странного, порой и дикого, может скрываться за этими хорошими по сути словами – «мы веруем», – ни для кого не секрет. Нужно беречь свою православную идентичность, но не уставать при этом наполнять ее подлинным смыслом, чтобы каждый отдельный носитель имени христианина нес личную ответственность за соответствие ему своей жизни. Второй путь – это Богом выдаваемый кредит. Вы, мол, входите сейчас в веру без личного труда, но потом, после крещения, потрудиться все-таки придется.
Поэтическая басня очень точно обрисовала три основных силы, впряженные в воз народного сознания: лебедь, рак и щука.
Сущностное христианство рождается от влияния одной души на другую. От влияния епископа на паству, учителя на ученика, писателя на читателя, родителей на детей, стариков на внуков, живущих на небе святых на пока находящихся в этом мире христиан. Быть христианином только потому, что ты родился в христианском народе, означает примерно то же самое, что быть бубликом по причине рождения на хлебозаводе. Это не то чтобы мало, это вообще не о том!
Нужно уметь рассказать, кто тебя к вере привел. «Исповедь» блаженного Августина или неожиданная поездка в Дивеево; праздничная проповедь в местном храме или беседа за полночь с одноклассником, пришедшим к вере раньше тебя. Список вариантов длинный, но вопрос один: кто? У этого вопроса есть продолжение: кого ты сам привел к вере? Нельзя же принадлежать к Апостольской Церкви и за всю жизнь ни разу не прикоснуться к апостольскому труду, свидетельствуя горячо о Христе Воскресшем!
Нельзя в эпоху гонений быть христианином как все, «за компанию». И верить во что-то, не умея объяснить основ своего упования, в таких условиях тоже невозможно.
Христианское просвещение не требует огромных инвестиций. Это не космическая отрасль (хотя именно вера Христова в подлинные Небеса и приводит). Христианское просвещение требует только знаний, духовного опыта и апостольского огня. Всё, больше ничего! Это те самые лебедь, рак и щука, впряженные в неподвижный воз народной жизни.
Нам нужен христианский ренессанс. Очень! Он был нужен и сто лет назад, и двести, но тогда не сложилось. Поэтому пора отрабатывать кредит, полученный во время всенародного крещения при святом равноапостольном князе Владимире. Ожидаемый плод – созидание внутреннего, обновленного человека в крещеных душах. Постепенное сведение к минимуму таких явлений, как формальное христианство и духовное невежество. Это благотворно отразится и на здоровье народа, и на свободе от импортных религий новой волны, и на демографии…
Но это мы уже по-маниловски прогуливаемся по воображаемому хрустальному мосту. Пока стоит вспомнить иное: жатвы много, а делателей мало (Лк. 10:2). Стариков, имеющих испытанную веру, осталось совсем мало. О тех, кто принял крещение недавно, речь впереди. Итак, молитесь Господину жатвы…
Нерожденные внуки, исчезающие старики
Супруга покойного президента России Бориса Ельцина Наина Иосифовна как-то публично обмолвилась, что хотела бы назвать 1990-е годы, время правления Ельцина, «святыми» временами.
Времена эти настолько «священные», что рождаемость упала катастрофически. Люди были в ужасе от происходящего и перестали создавать семьи. Образовалась демографическая дыра, а многих молодых женщин, которые тогда могли бы родить детей, сейчас просто нет на свете.
Вот множество младенцев, мальчиков и девочек. Их никто не родил. Им никто косички не заплетал, никто их в садик не водил, никто с ними не ходил в зоопарк. Либо абортировали, значит, либо избежали зачатия.
Но есть инициативы правительства – затыкать демографические дыры, стимулировать рождаемость, защищать детей, матерей, семью. Например, с 2018 по 2027 год в России объявили Десятилетие детства.
Настоящая семья – это еще и дедушки и бабушки, родители папы и мамы. Вот это уже семья. И этой картинки у нас нет совсем.
Однако даже если государство будет этим заниматься, никогда не справится до конца. Потому что государство – машина. А машина теплую душу не согреет. Она может просто защитить ее и помочь разобраться в чем-то.
Современному человеку, живущему в России, на самом деле не очень-то ясно, что надо стимулировать рождаемость, семью защищать. Нужно, чтобы понимали, как важна семья, чтобы возникли прочные семьи. Про то, что семья должна быть, человеку понятнее, чем про стимуляцию. Если в мозгах будет каша, никакие деньги не помогут.
Что мы представляем, когда говорим слово «семья»? В лучшем случае папу, маму и ребенка. Это ложная картинка. Потому что семья – это не папа, мама и ребенок. Это папа, мама и много детей.
Но даже эта картинка ложная. Потому что настоящая семья – это еще и дедушки и бабушки, родители папы и мамы. Вот это уже семья. И этой картинки у нас нет совсем.
Мы лишили детей бабушек и дедушек. Бабушки ходят в тренажерные залы, дедушки квасят или рыбу ловят, на льду или подо льдом, кто как умеет. А дети брошены в интернет или к сумасшедшим психологам и преподавателям.
В общем, одна мама с ребенком – это никак не семья.
Для защиты детей нам нужно просто-напросто вернуть детям папу и маму, братьев и сестер, племянников и племянниц, кузенов и кузин, которыми наполнена вся мировая литература. И бабу, и деду с обеих сторон.
Вот тогда будет нормальная семья, и некого будет защищать. Всё будет в порядке.
Будьте счастливы. Берегите своих.
Эвтаназия
Поговорим о еще одной больной теме – об эвтаназии. «Эв» – это благо, «танатос» – это смерть. Есть еще термин «эвтелия» – «благой конец». Мало того что человеку не дают зачаться, ему еще умереть нормально не дают: его пытаются устранить из мира. То есть, говоря без прикрас: «Сдохни, ты мешаешь, лежишь тут, понимаешь, оттягиваешь на себя средства, деньги, внимание, время, энергию. А давай мы тебе инъекцию сделаем и сплавим тебя в крематорий. И мы будем жить, а ты будешь гнить или покоиться с миром в виде праха, и всё будет нормально». Вот такая вот собачья идеология, фашистская, абсолютно фашистская идеология находится в корнях современного европейского сознания.
Мы должны понимать, что идет война против человечества. Такая хитрая, тихая война. Вопрос об эвтаназии – вопрос войны за человека и выживания человечества.
В 1865 году в Англии возникла такая организация – Армия Спасения. Это люди, которые решили: давайте преодолеем конфессиональные разногласия. Во что ты там веришь, в Троицу или не в Троицу? Крещение младенцев или взрослых – давайте это всё потом. Давайте подбирать бездомных на улице, давайте будем кормить голодных, давайте будем одевать замерзающих на тех же улицах зимними вечерами. В общем, давайте поможем жить людям, которым плохо.
Хорошая организация – Армия Спасения. У них большая сеть по всей Европе. Однажды в Швейцарии руководство одного из домов престарелых, в которых Армия Спасения имеет главенствующую роль, является их попечителем, получило вердикт, что старикам, согласным с эвтаназией, нужно оказывать услуги по добровольному уходу из жизни. То есть, по сути, быть пособниками при самоубийстве. Люди из Армии Спасения сказали: «Нет, мы не можем, у нас в уставе прописано, что мы христиане, что мы не против зачатия, не против рождения, не против искупительных страданий перед смертью. Нужно дотерпеть свое, нужно чашу свою допить, а то что же мы – сладкое пьем от руки Божией, а горькое пить не будем? Это несправедливо. Уж мы и по лугу бегали, по росе босы ноги мочили, клубнику ели летом, и в речке купались, и влюблялись, и целовались, и на звезды смотрели, и образование получали, а теперь мы стали старые, дряхлые, немощные – и теперь что, сразу инъекцию – и уехали? А потерпеть свою старость? А помолиться за молодых? А поговорить с ними? А передать свой опыт? Это что же такое? Чуть сразу – инъекцию и уехали? Это какое-то свинство, это дезертирство». Говорят из Армии Спасения: «Мы не можем убивать стариков!» А им говорят – вы обязаны. Обязаны! Швейцария требует! Все кантоны, федеральное правительство требует, будь вы хоть трижды Армия Спасения! Нужно, чтобы вы подчинялись нашим законам. А старикам, если они захотят уехать раньше времени в крематорий, давали укольчик и помогали им уйти из жизни.
Так живет современная Европа. В Бельгии – закон об эвтаназии касается всех стариков, в Швейцарии – стариков измученных, старых, немощных, дряблых, трясущихся, уставших, не понимающих ничего… Это отдельная тема. Это беда. Старость, конечно, не радость. Но есть в Бельгии прецедент, когда сняли ограничение на эвтаназию молодым. Допустим, болеет ребенок, ну так усыпите его, что вы мучаетесь? Допустим, профессора говорят: «Ооо, его так долго лечить, и непонятно чем. Вылечишь, не вылечишь». Родители беспокоятся: «Так что же делать? Да? А можно?» «Можно, закон разрешает! Ну всё, поехали…»
Не сам родился – не сам умирай. Это очевидный закон. Заберет Господь – потом ему ответишь за прожитую жизнь. А старость нужна как время покаяния, слез, молитвы и передачи опыта.
То есть было снято ограничение по времени, по сроку жизни на эвтаназию. И не только в Бельгии, но и в некоторых других странах Евросоюза действует такой же закон. Это раньше только стариков касалось. А потом эвтаназия стала применяться и к детям.
Заболел малыш – или, допустим, родился больным. Ну что с ним мучиться всю жизнь? Он ведь может и вырасти, и долго еще прожить. С ним и трудности вырастут. А родители говорят: «Нет-нет, это наш малыш, это наш ребенок. Есть миллионы семей, в которых родились больные дети, пусть они поступают как хотят, а это ведь мой ребенок!» И заботятся о нем всю жизнь, и порой счастливо живут.
Я сам лично знаю такие семьи. Родители говорят о больном: ведь это солнышко наше. Этот ребенок, например, с синдромом Дауна. У кого-то четыре ребенка здоровых и пятый больной, или пять здоровых – шестой больной. В семье говорят: это наше солнышко, мы любим его все, он дает нам смысл жизни! Он, конечно, не такой, как все, но мы ухаживаем за ним, знаем, что он чувствует радость и боль, как мы, он разумный, это же… это человек!
Им говорят – слушайте, до свидания! Инъекцию, закопали, сожгли – рассеяли. И нет человека больше. Вот вам, господа-товарищи, Европа! Это она, собака, убивает неродившихся и побыстрее сплавляет в крематорий тех, кто неизлечимо болен. И Армия Спасения пусть воюет по-своему, она на то и Армия. Хотя у них ничего не получится, потому что хоть они и армия, всё равно их в бараний рог согнут, в пыль сотрут.
Мы должны понимать, что идет война против человечества – такая хитрая, тихая война. Вопрос об эвтаназии – вопрос войны за человека и выживания человечества. А мы с вами должны дожить до старости, покряхтеть, поболеть, посопливиться, поплеваться на прожитое, покаяться в грехах своих, дожить до смерти – и только тогда уйти из этого мира, когда Бог заберет нашу душу, как редиску с грядки – не раньше… Но не сам человек.
Не сам родился – не сам умирай. Это очевидный закон. Заберет Господь – потом ему ответишь за прожитую жизнь. А старость нужна как время покаяния, слез, молитвы и передачи опыта. Всё это есть в нашей цивилизации как идея – и исчезает из цивилизации западной как факт.
Старость растит новую житейскую поросль
Гляньте на любого человека. Хоть в метро, хоть в очереди к кассе коммунальных платежей. Хоть в парке на пробежке, хоть в торговом месте у прилавка. Гляньте. Перед вами – чудо. Замрите на миг. Это чудо, не осознанное нами по причине многочисленного наличия всюду таких же «чуд». Но все-таки. У этого (любого) человека неповторимый набор чего-то. Предположим, хромосом. Уникальный рисунок отпечатков пальцев, радужной оболочки глаза и прочее. Добавьте сюда хитрую смесь талантов, порочных склонностей и добродетелей, которые отчасти унаследованы, отчасти впитаны из среды или приобретены сознательно. На этого человека влияли прочитанные книги или их отсутствие, среда воспитания, религия, язык. И он, право, уникален. Чудо, как ни крути! Об этом с разных сторон, но одинаково знают криминалисты и богословы.
Но идем дальше. Это не чудо, выросшее в воздухе. У этого человека (любого то есть) есть конкретные папа и мама. Они тоже из плоти и крови, у них тоже неповторимый, отличный от их ребенка рисунок на пальцах, зрачках и так далее. У них своя неповторимая смесь грехов и добродетелей, порочных склонностей и высоких порывов. В какой-то момент они зачали этого третьего, которого мы условно видим. Зачатие было тайной. Это совсем не производственный процесс, но таинство, пусть даже и не осознанное участниками. Это священное и краткое безумие, никак не похожее на серые будни. После этой краткой мистерии на небесах тихо сказано: «Зачался человек. Была любовь или была иллюзия ее; случайно все было или долго готовилось – оставим. Не наше дело. Вот перед нами человек (в очереди, на пробежке, в метро…), и его таки зачали. Он и есть живое чудо, явившееся в результате другого чуда, ночного и никому не понятного».
Современная жизнь свистит всем в оба уха, что прошлое – ничто и цена его – никакая. Дескать, есть я, и все. Но это ложные мысли, их принимать не следует.
Идем дальше. Умерли родители или живы, они – всегда за спиной. Это читается по чертам твоего лица, по голосу, по твоим привычкам и склонностям, короче, по той тысяче мелочей, которой пахнет живой и конкретный человек. Родители живы. Даже если уже умерли. Они в интонации голоса твоего, в манере тушить или прикуривать сигарету, сморкаться, они в почерке на открытке, в произношении некоторых букв…
Современная жизнь свистит всем в оба уха, что прошлое – ничто и цена его – никакая. Дескать, есть я, и все. Даже не так. Есть Я, и пошли вы все куда подальше. Не обижайтесь. Здесь и сейчас, так и называется. Но это ложные мысли, их принимать не следует.
Нарисуйте треугольник. Равносторонний. Верхняя его точка – это, вестимо, вы. Но нижние две – папа и мама. Любишь – не любишь, живы – умерли, но они есть. Они вполне конкретны, как тот солнечный луч, что прямо сейчас вонзился в окно сквозь занавеску. Их боль – в тебе, их грех – в тебе, их мечты – в тебе… Дальше продолжать следует самому. Родители уже навсегда – остались и стоят – за спиной. Поэтому, когда видим где бы то ни было конкретного человека, можем смело представить себе его отца и мать. Прямо за спиной видимого нами человека. Они – его родители – живые и настоящие. Настолько же настоящие, как и этот, видимый нами человек. Не будь их – для нас невидимых – не было бы и этого дядьки или тетки, столь очевидно видимых нами.
Евангелие говорит: «У Бога нет мертвых». Усопшие и живые – одно человечество, одна разросшаяся непомерно семья согрешившего Адама.
Итак, треугольник нарисован. Его верхняя вершина – я. Для пошляков – Я. Две нижние – папа и мама. Грешные, глупые, святые, добрые, красивые, сильные, беспомощные… Неважно. Какие хочешь. Просто папа и мама. Но они тоже взялись не из воздуха. У каждого из них, в свою очередь, есть тоже папа и мама. И они тоже были таинственно зачаты, с болью рождены, ласково выкормлены, с подзатыльниками воспитаны. Треугольник придется дорисовывать. У каждого за спиной свой треугольник. И так, погружаясь вглубь, мы будем вынуждены подумать еще о бабушке и дедушке со стороны матери, и о бабушке и дедушке со стороны отца. Это тоже конкретные люди, прожившие свою жизнь и допившие до дна свою личную чашу. Их мечты и дерзания, падения и ошибки тоже отлились в наших отцов и матерей, а значит – и в нас самих, во второй степени удаления. Дальше древо разрастается! Дальше оно грозит именно разрастись корнями в самую что ни на есть глубину, захватывая сначала десятки, а потом сотни, а потом и тысячи человек. Все это будут конкретные люди, которых мы в глаза пока не видали (до Страшного суда), но которые реально на нас уже повлияли своей прожитой жизнью. Все это древо потом прекратит разрастаться вширь, сузится и сойдется в одной паре – в Адаме и Еве. Так-то.
Но закончим…
Итак, за каждым из нас туда, назад, в глубину и в тьму прошедших веков разрастается странное дерево, состоящее из живых людей: настоящих, обычных, типичных или из ряда вон выходящих. Мы с ними связаны, хотя в глаза их, повторюсь, не видали. Они влияют на нас. Влияют фактом пройденного жизненного пути и вкушенной смерти. А мы на них? А мы на них – тоже. Церковью не зря установлены родительские субботы и вселенские поминания усопших. Живые могут молитвой постараться исправить ошибки покойных, а значит – и их плохое влияние на нас. Святое Евангелие говорит: «У Бога нет мертвых». Усопшие и живые – одно человечество, одна разросшаяся непомерно семья согрешившего Адама. Влияние друг на друга возможно в обе стороны.
Вот такое неслучайное и чудесное явление представляет собой всякий (!) человек, видимый или только представляемый. И убивать его нельзя, и обижать его нельзя, и уважать его надо, ибо он – чудо. За усопших молиться тоже надо. Нужно связывать поколения. И много еще чего хорошего надо, исходя из того, что человек глубок и чудесен. Пусть даже в быту он примитивен и заземлен. Это ничего. Главное, что нити от него тянутся во все миры и он всегда не один. Всегда у него за спиною кто-то.
Очень много «я»: зачем нужны бабушки и дедушки
Любой пруд – живая экосистема. Там по вечерам заводят свои «концерты» лягушки, там плавают какие-никакие, а рыбки, за которыми охотятся настоящие птицы, падающие камнем на воду и уносящие в клюве очередную мелюзгу. Там жизнь кишит кишмя, и видно это не только маститому биологу, но и простому обывателю.
Обыватель неприхотлив. Обывателю мало надо. Ему лишь бы сесть у берега с удочкой или с друзьями у костра. Ему лишь бы ощутить подсознанием, что он находится в отдаленном подобии Рая. И нам от него ничего не надо. Лишь бы бутылки не разбивал о камень, унес с собой и костер потушил. Лишь бы не утонул по пьяни в экосистеме под названием «озеро».
Чем больше людей разных поколений составляют из себя семью, тем больше шансов, что психическое здоровье нового члена этой семьи будет в норме.
Биологи и экологи говорят нам о том, что экосистема живет так: чем сложнее она устроена, тем она прочнее. И наоборот: самая прочная экосистема – и есть самая сложная. То есть чем больше в ней живых участников, чем из большего количества видов она состоит, тем больше шансов у нее на выживание и тем большей степенью здоровья и устойчивости она обладает.
Сказанное с любовью и одновременной тревогой перевожу на семью.
Если применить тезис, высказанный по поводу заросшего тиной пруда, к семейным отношениям, то он прозвучит так: чем больше людей разных поколений составляют из себя семью, тем больше шансов, что психическое здоровье нового члена этой семьи будет в норме.
Теперь поясняю примером и по необходимости рисую идеальную картину. А может – картину из недалекого прошлого.
Человек пришел в мир. Мать отстрадала и в свой черед возрадовалась, как и говорит Евангелие. Человек откормился грудью, отплакался, лежа на спине, затем встал на четвереньки, пополз, затем пошел, то и дело падая и плача. Наконец он уже и ходит, и говорит, что сравнимо по масштабу с зарождением новой Вселенной. Теперь его не просто окружает мир, но он мир этот видит, воспринимает и осознает.
Очень хорошо – ни с чем не сравнимо хорошо, – если мир, видимый и воспринимаемый новым человеком, благословенно сложен.
В нем должен быть дедушка и его спутница – бабушка. Это – настоящие динозавры. Добрые и доисторические. Это люди из святого и недостижимого прошлого. Бабушка пахнет ряженкой и хлебным мякишем. Дедушка – табаком. Еще дедушка колюч от щетины. Оба они любят брать внука на руки и рассказывать о том, что видели они и что внук может увидеть только внутренним зрением. Это живые представители всей человеческой древности. Видя их, ребенок подкожно воспринимает идею того, что мир очень древен, очень сложен и что бабушка с дедушкой – крайние звенья цепи, к которой ребенку посчастливилось прикоснуться.
Далее следуют мама и папа. Не одна мама, а непременно – мама и папа. Мама – это самый красивый и добрый человек в мире. Но добрым он может быть только если где-то на фоне мелькает папа. В его отсутствие – полное, то есть, отсутствие – мама остается самым красивым человеком, но становится также и самым злым, самым раздраженным человеком в мире. Папа же является по определению самым сильным человеком в мире, которого заслуженно любит самый красивый человек.
Пока самый красивый и самый сильный человек живут вместе, а ребенок осознает себя «их ребенком», он живет в подлинном раю. Сей психологический рай характеризуется защищенностью и безответственностью. За все отвечают они – сильные и красивые. А ты живешь за их спиной как у Христа за пазухой, и смысл этого выражения станет тебе понятен много позже.
Еще должны быть братья и сестры. Ребенок может ненавидеть их по временам, может опасаться, что за старшими ему придется донашивать все, вплоть до старой жены (см. мультик про Карлсона). Но эти братья и сестры рождают в душе (прежде всякой богословской рефлексии) чувство коллективной ответственности, чувство локтя и еще Бог знает сколько всяких чувств.
А еще должны быть разные тети и дяди, двоюродные братья и сестры, которые собираются время от времени вместе на праздники или похороны, шумят, мешают жить, раздражают, но…
При этом всем они дают ощущать, что жизнь сложна, что жизнь – ковер, а ты – нитка, вшитая в ткань ковра. Нитки сверху над тобой, нитки – под тобой, они справа и слева. Распусти их, начни резать их или поджигать – стройное единство распадется, а ты останешься всего лишь ниткой, а не частью ковра. И дай Бог, чтобы некая птица унесла тебя для использования при сооружении гнезда на одном из берегов экосистемы, а не ждало тебя нечто худшее и более бесполезное.
Жизнь должна отличаться благословенной сложностью. Вместо этого она стремится к радикальному упрощению, которое на языке социологии и психологии зовется «индивидуализмом».
Всяк сам по себе. Ни дедов с бабками, ни запаха хлебного мякиша и дешевого табака. Ни кузин с кузенами, ни теток с дядьками. Подраться не с кем. Не на кого крикнуть: «Это он!», потому что и невымытая посуда, и разбросанные вещи – твоих рук дело. Больше никого, кроме тебя, нет. Ты в семье один.
Один. Для ребенка это страшное слово. Папа исчез, дед умер, тот дядя, который не папа, тоже исчез. И ты – один.
Кроме тебя только психованная мама, измученная одиночеством. А ты – ее затюканное дитя, смотрящее на мир такими глазами, словно уже слышан гул приближающегося бомбардировщика.
Поделиться книгой: