Помоги проекту - поделись книгой:
4. Находятся сторонники жалобы. Эта сторона процесса так вообще одна из самых важных. Если не найти сторонников борьбы за права животных, женщин, толстых, высоких, волосатых и пр., организация ворчунов просто будет недееспособна. Поставьте подпись под петицией – поддержите их.
Чего таить, некоторые общественные организации только на этом и делают деньги, собирая вокруг себя негодующие слои населения. Это ж как удобно: собрать в одном месте всех ворчунов и объединить их под общим лозунгом: «Долой!»
Отбросим наивность в сторону: это не романтические «Долой», которые, скажем, были представлены у Маяковского в поэме «Облако в штанах»: «долой вашу любовь», «долой ваше искусство», «долой ваш строй», «долой вашу религию». Едва ли можно было поэта-футуриста назвать ворчуном – во всяком случае, ворчуны не кончают жизнь самоубийством, поскольку себя любят значительно больше, чем остальных. Его «долой» – это вызов обществу, его мещанским ценностям.
Ворчунское же «долой» – это прямое продолжение этого мещанства: побеситься на месте, выпустить пар, проклинать всех и вся, а потом прийти в себя и продолжить жить как ни в чем не бывало. Его «долой» – плевок в лицо врагу, но не его уничтожение. Без врага исчезнет потребность в ворчании (в конце концов, не с собой же собачиться?). Враг обязан быть – а на кого еще можно будет перенести свое плохое настроение, а главное, причины своих неудач? Только на стороннего человека. Для этого и нужен враг. Он нужен многим. И даже приличным людям в костюмах, называющих себя политиками.
5
Но повествование было бы предательски неполным без упоминания о старческой ворчливости. Элементарные правила приличия, впрочем, не позволяют раскрыть тему масштабно, с живописными подробностями из жизни и наглядными примерами вопиющей ворчливости. Это во времена Средневековья можно было собрать вокруг себя зевак и с площадной откровенностью бичевать пороки. Время нынче другое, вежливое.
Однако пройти стороной многовековой опыт высмеивания старческой ворчливости просто невозможно – хотя бы во имя высоких научных целей.
Брюзжание стариков – вещь совершенно не новая. Еще, говорят, в египетских папирусах находили письмена о том, как старшее поколение было недовольно младшим. Еще бы, какой вздор – переделывать то, что уже и так священно и установлено предками. Молодежь уже виновата в том, что родилась в другое время, а значит, и представление о добре и зле у нее совсем другое. Не то чтобы эти представления менялись каждые сорок лет, пересматривались серьезными мыслителями на академических прениях, однако природа вещей такова: если бы мы до сих пор жили по представлениям древних, то так бы и верили, что мир стоит на трех китах и черепахе. Так и жгли бы несогласных на кострах невежества в приступах злобы и, разумеется, подспудной ворчливости.
Верно изрек Оскар Уайльд: «Людям пожилым я всегда противоречу. Я это делаю из принципа. Спросите их мнения о чем-нибудь, что произошло только вчера, и они с важностью преподнесут вам суждения, господствовавшие в тысяча восемьсот двадцатом году, когда мужчины носили длинные чулки, когда люди верили решительно во все, но решительно ничего не знали…»
Но старикам претят эти высоколобые аргументы. «Не умничай», – ворчат они. От многого ума много и страданий.
Почтенные старушки сторонятся идеологических споров, зато мнят себя за больших экспертов в области нравов. «Вот эта одежда смотрится слишком вызывающе», – задрав нос говорят они. Рваные джинсы они тотчас же намереваются зашить, а рубашку навыпуск неотлагательно заправить! (Хотя, быть может, встречаются и прогрессивные старушки, но они-то и лишены болтливого порока ворчливости.)
Словом, целью ворчания для них становится неостановимое время, безоглядно бегущее в непредсказуемое будущее. И пусть они срываются на молодежи – простим им этот порок (на кого же еще срываться, как на неопытных сорванцов?), – главной виновницей их роптания все же является именно оно, время, которое не вернуть. Даже читая Пруста «В поисках утраченного времени», ты пребываешь затем в поисках потраченного времени. Ведь пока ты читал – время необратимо уходило. Впору было бы и поворчать, но читающий книги человек, пусть и обладающий дюжиной пороков, от ворчания застрахован. Так кажется.
Высокомерие
«Если кому-либо не хватает даров природы, он возмещает этот изъян усиленной дозой самодовольства».
1
Если бы эта глава писалась человеком высокомерным, то она бы не была написана. Причина проста: читатели все равно не поймут. Если бы высокомерного писателя учтиво попросили пояснить, то он бы отказался, сославшись на неуместность вопроса и, вообще говоря, глупость вопрошающего. Такой он, высокомерный индивид.
Высокомерному человеку живется очень хорошо на этом свете. Во-первых, наличие дураков вокруг позволяет демонстративно возвышаться надо всеми; во-вторых, рассыпанная в пространстве глупость дает право не напрягать свои извилины, поскольку и без этого ясно, кто тут самый умный; а в-третьих, если не замечать жалких и посредственных людей, то мир заметно пустеет – разве это не заветная мечта одинокого мыслителя?
Словом, куда ни взгляни, везде найдется рай для знающего себе цену человека. Ведь не будет же он утруждать себя поисками идеала на Земле, сам идеал должен его найти. В такой надменности, что и говорить, есть своя доля обаяния. Обаяния зла.
Кажется, едва ли не самым первым литературным героем – достаточно высокомерным, чтобы его образ отталкивал от себя, – был дьявол. К Библии не во все времена относились с должным религиозным трепетом, встречались и такие художники, которые толковали тот или иной сюжет весьма своенравно. Так, прославленный английский поэт Джон Мильтон в своем «Потерянном рае» изображает дьявола как первого революционера в истории, бунтаря. Дескать, был он жаден до знаний, но, по всей видимости, не сыскал в своем окружении одобрения и был низринут. Но он, этакий гордец, вознамерился отомстить и, главным образом, поменять порядок вещей. Разумеется, у него ничего не получается (все-таки везде должно побеждать добро), однако зло выиграло в одном – в читательских симпатиях. Ах, как дерзок этот герой, как он смел!
Зло вообще имеет свойство быть вполне себе привлекательным. Тут к Бодлеру за советом не ходи, и так все очевидно. И злодеи – будь то литературное произведение или кинематографическое (где это показано еще нагляднее) – вызывают симпатию как раз за свою природную надменность. На кого ни взглянешь, так он желает одурачить весь мир или, чего хуже, его поработить. Планы колоссальные, для этого одной удачи мало, без хитрости не обойтись.
Это обыватели живут слепыми мечтами: надеются на счастливое будущее, стоически принимают настоящее, не задаются вопросами о целях в жизни и отправляют свой мозг в долгосрочный отпуск. Но есть и другой слой людей, которым претит слово «средний», для которых неприхотливый выбор сводится исключительно ко всему лучшему, которые познание ставят на первое место. Для них история народов ассоциируется с историей порабощения человеческой мысли. Во все времена традиция и религия учили тому, что опыт предков важнее научного познания и делали человека невежественным. Пресловутый дьявол в облике змея, предлагавший вкусить плода с древа познания добра и зла, быть может, выполнял и благостную функцию – дать человеку возможность узнать правду, но эту правду в результате дозволено было знать лишь только Богу. Не ставь себя на его место, не возгордись!
Еще говорят: «Не выпендривайся», «Не отличайся от остальных». Какие затертые, заезженные слова – аргумент для темной массы. Высокомерный человек даже не замечает столь жалких требований, он живет той жизнью, которую выстраивает сам.
2
Наука, к слову, по определению несет в себе вызов обществу. Наука старается изменить уклад вещей. Вдумывается в основы мира. Критически анализирует. В общем, занимается делом достаточно порочным, если не сказать греховным.
Был один ученый по фамилии Франкенштейн, который возжелал создать человека из кусков мертвых тел и воскресить его. Возложил на себя функции Бога, возомнил себя новым создателем. И пусть это был выдуманный персонаж из романа Мэри Шелли, но факт налицо: у него ничего из этого не получилось, а то, что получилось, еще и восстало против него. Как говорил Ницше, чем больше заглядываешься в бездну, тем сильнее она начинает заглядываться в тебя. Знания о мире – бездна, из которой нет пути назад. Сколько бы мы не познавали нашу планету, не изучали наше мироздание, а природа сильнее наших гипотез. Хитрее, изобретательнее, находчивее. Приводит ли желание – без лишней скромности назовем его горделивым – познать и переделать мир к положительным результатам? Лишь смех мироздания вырывается в качестве ответа. И разумеется, проклятие фараона для тех, кто имел отвагу открыть его гробницу. Тайна должна оставаться тайной. Сколько ни расколдовывай мир, а он к тебе лицом отнюдь не повернется.
Кстати, Фаусту за излишнюю любознательность еще как досталось. Наивный, он думал, что с помощью дьявола (или мелкого беса, демона, просто господина Мефистофеля) сможет обмануть порядок вещей – как же он заблуждался! Во-первых, не стоило вообще заключать сделку с дьяволом: это опасно и опрометчиво. Во-вторых, гордыня не заменяет совесть. В-третьих, само желание своим разумом охватить безграничные пределы мироздания мыслится несколько заносчивым и дерзким. Первый космонавт Юрий Гагарин тоже в космос летал, но Бога не видел. Зато, как говорят бывалые священники, Бог его видел и благословил.
Всему виной, конечно, философия с ее напыщенным желанием ответить на вопросы, не нуждающиеся в ответах. Живи спокойно и никому не мешай! Но нет, философу так и хочется встрять и острым словом поддеть беззаботных людей.
Был такой философ Каллисфен при дворе Александра Македонского. Судя по всему, сам Аристотель послал этого задумчивого мудреца, дабы тот записывал о военных победах великого царя. Тот, казалось бы, и взялся за это дело, но этим ограничиваться был не рад. Философу едва ли спокойно сидится на стуле, если этот стул не получил строгое гносеологическое объяснение. Так и Каллисфен – все-то ему хотелось дать совет Александру, сухим логическим словом остановить импульсивное действие своего правителя. И что в результате? Поплатился. Как не любил его Александр Македонский, но некоторые вещи он любил сильнее – например, единомыслие. Пришлось от Каллисфена избавиться. Высоко задрал нос, мол!
Другой философ по имени Платон был тоже весьма заносчив. Жил он в пору, когда еще не было единой империи Александра, зато было много разрозненных государств, и в некоторых из них даже правили тираны. Напомним учтивому читателю, что у Платона была своя модель идеального государства (раз уж взялся рассуждать обо всем идеальном, то почему бы и до политики не добраться?), выглядела она утопически, имела массу перегибов и, вполне возможно, что повлияла на становление тоталитарных государств в XX веке. Впрочем, Платон едва ли мог помыслить, как воспользуются его теорией, – как не мог, например, Вагнер представить, что его музыка будет ассоциироваться с нацистским режимом, – и простодушно полагал, что делить общество на строгие сословия – это мудро. И тем более было бы мудро сделать философов правителями. Действительно, как порой не хватает мозгов власть имущим? Предложение рационально по двум причинам: оно призывает править осмысленно, чего, увы, нигде не встретишь, а также оно выдает в Платоне расчетливого человека, ведь явно же под словом «философ» скрывается он сам любимый.
Но высокомерие и здесь сыграло злую шутку. Когда тиран Сиракуз Дионисий пригласил Платона к себе, тот захотел тотчас же реализовать свой план, пусть и с оговоркой: мол, философ будет не правителем, а советником правителя, но и это уже сделает власть гораздо разум нее. Итог оказался плачевным. Тиранам советчики, да еще и выдающие себя за умников, отнюдь не нужны. С Платоном расстались, и философ еще должен благодарить судьбу, что его вышвырнули, продав в рабство, – могло сложиться все много хуже.
3
Ни одного высокомерного человека не переубедишь. В этом будет сказываться его высокомерие. Хотя одному человеку все-таки удалось. Во всяком случае, он попытался изменить заносчивого человека – и в своем литературном произведении, кажется, это даже получилось. Речь идет о Достоевском.
В «Преступлении и наказании» каких смыслов только не находили: от самых интимных до глобально метафизических. Вы думаете, там рассказывается история одного убийства? Нет, там рассказывается история убийства целого мира, цивилизации XIX века, поработившей человека.
Однако если отрешиться от широких толкований и сосредоточиться на главном – на характере Раскольникова, – то невооруженным взглядом можно обнаружить причину его преступления. Его теория. Да-да, она всему виной, а не «среда заела». Она каждый день заедает миллионы людей, но не все они восстают против несправедливости, не поднимают топор на старушек и не пишут статьи о разделении мира на две половины. Тут-то и собака зарыта! Раскольников – не они, не все остальные: «твари дрожащие», как любят повторять все, кому не лень. Во всяком случае, он не желает к ним относиться. А хочет он, согласно своей написанной статье, казаться Наполеоном, то есть человеком, двигающим исторический процесс.
И если раньше вы могли обвинять соседа по лестничной площадке в том, что он высокомерен, раз не здоровается с вами, не делится сигаретами и не поздравляет с днем рождения, то на фоне Раскольникова его лихие причуды покажутся детским лепетом. Вот что такое высокомерие – причислять себя к людям, творящим историю. Но теория, впрочем, дала сбой при первом же преступлении. Раскольникову привыкнуть к мысли о том, что он убил человека, так и не удалось. Правда, еще не ясно – это от того, что его теория не стройна, или от того, что он сам в нее не вписался. Но Раскольников изменился, это правда. Надменные мысли моментально ушли в сторону.
Вообще уроками не всегда богата жизнь. Иногда она словно специально не разбрасывается ими, дабы человек мог делать выводы без подкрепленных очевидных причин. Это как с верой – всем хочется чуда, а ты поди поверь во что-нибудь сверхъестественное без совершенного на глазах чуда!
От высокомерия не отказываются, его даже не выбивают, как пыль из ковра. Сама история расставляет необходимые акценты. Но поскольку, как говорил Гегель, история нас учит тому, что история нас ничему не учит, на нее тоже полагаться бессмысленно.
Говорили Наполеону: не иди на Москву. А он пошел. Строил великие планы. Гордец! А что сказал по этому поводу Толстой? Исторический процесс так устроен, что время от времени западные народы идут на Восток, а восточные – на Запад. Логика, так сказать. И хочешь ты этого или не хочешь, но изменить ничего не можешь. «Война и мир» для этого и написана, хотя и она никого ничему не научила.
Наполеон потому и проиграл, что не доверял интуиции, а опирался лишь на разум. Ох уж этот обманщик разум! Он уверяет нас в том, что в этом кону нужно ставить на вороную лошадку, но его совет вновь не срабатывает, ибо на скачках играет роль прихотливая удача. И никакого разума.
4
А с чем остается высокомерный человек? Ни семьи (она бы его вечно раздражала), ни привязанностей (они усложняют жизнь интеллектуала), ни друзей. Ну, какие друзья могут быть у человека, окруженного болванами? Нет, можно было бы поискать другого сноба – их во все времена было немало, – однако в том-то и их сущность, что друг с другом они не общаются. Надменность априори одинока и не терпит вокруг себя другой надменности – в ней же, проще говоря, не может быть степеней и иерархий, а при сравнении они невольно появляются. «Я надменнее тебя», – сказал бы один другому. «Да дурак ты, вот ты кто», – ответил бы второй и оставил бы собеседника наедине с собой.
В результате, если с чем-то и остается высокомерный человек, то разве что со своими мыслями. Они его никогда не покидают. Возможно, именно они и придают ему сил. Совсем пустой человек не мог бы быть высокомерным, хотя…
Так или иначе, счастья это, разумеется, нисколько не прибавляет. В рассказе Толстого «Три смерти» описаны смерть дерева, простого мужика и «госпожи, худой и бледной». Последняя была явно из того класса, который много думает и ничего не делает. То есть господствующего класса, эксплуатирующего. Это по-марксистки выражаясь. И когда просто мужик гнул спину в полях, эти господа собирались в салонах и жеманно красовались друг перед другом, ведя пустопорожние светские беседы. И вот что-то этой госпоже стало дурно, не по себе. Тотчас же ее мысли вскипели, зазмеились, заплелись в узел. «А как же так?» «Почему?» «За что?»
Мысли о смерти не дают ей успокоиться. А просто мужичок лежит безмолвно на печи и так же безмолвно с этой жизнью расстается. По простодушию своему.
Вот и высокомерный человек никогда не успокоится из-за своих мыслей. Он не чувствует момента, когда нужно всего-навсего расслабиться, отдаться природе. Жан-Жак Руссо верно же призывал людей к тому, чтобы найти гармонию с природой. Ведь что, как не цивилизация, испортила человеческие нравы? Но разве сноб когда-нибудь одобрит эту идею? Разве позволит себя поставить в один ряд с, как бы он выразился, деревенщиной?
Однажды Жан-Жак Руссо поделился своими воззрениями с гениальным Вольтером, тем еще снобом: дескать, цивилизация и человеческий прогресс, а также науки и искусства не способствуют улучшению нравов. На что Вольтер ответил: «Ваши твердые аргументы убеждают меня в желании встать на четвереньки. Кстати, не хотите ли испить чистого молока из сосцов моей коровы?»
Издевательство, и только!
Жан де Лабрюйер в своем произведении «О творениях человеческого разума» писал о снобах: «Он так занят собственными блистательными замыслами, и только ими, что весьма неохотно соглашается время от времени обнародовать какую-нибудь премудрую истину, так неспособен снизойти до обыкновенных человеческих суждений, что предоставляет заурядным душам вести размерное и разумное существование».
В самом деле, высокомерные люди живут в своем государстве, где играют в бисер. Не то что суждения, образ жизни заурядного человека чудовищно их отпугивает. Наверное, – полагают они, – это заразительно. И в какой-то мере они правы: в каком кругу ты вращаешься, таких слов и понаберешься. Исследователи давным-давно выяснили, что тесное общение двух человек делает их похожими друг для друга. Так стоит ли снисходить и из жалости дружить с глупцом, если это все-таки заразно? Нет, высокомерный человек предпочтет умереть в неизвестности, чем приобретать известность в посредственных кругах.
5
Если быть уж совсем объективным – без той надменной категоричности, свойственной подлинным снобам, – то не на едином образовании возвышается высокомерие. Образование – это, конечно, весомый аргумент в пользу ненависти всех тех, кто глупее тебя, но все-таки не все прибегают к этому аргументу. А что еще остается? Разумеется, опыт. Жизненный опыт, прожитые года, накопленная мудрость, возраст и многое другое, что составляет джентльменский набор сноба, если он обделен образованием.
Нет-нет, если человек обладает двумя вышеназванными качествами, то к нему вообще лучше не подходить. Во всяком случае, не будешь себя ощущать идиотом. И пусть говорят, что по-настоящему умные люди не кичатся своим опытом и образованием – это, знаете ли, не комильфо в приличном обществе, – все равно надменные люди продолжают это делать. А что им остается, когда нет других карт? Ум, в конце концов, понятие относительное и проблемное, и если есть иные достоинства, которые однозначно заметны для других, значит, ими пренебрегать ни в коем случае нельзя.
Что такое, в сущности, опыт? Наиболее длительное пребывание на этой грешной земле. Это не спортивное или интеллектуальное достижение, его не нужно было завоевывать в кропотливом труде и бессонных ночах, он не является тем, что вырывается с кровью. Да и призы за его приобретение если и дают, то, видимо, в форме старческого маразма.
Нельзя не почитать старость. Нельзя ее не уважать. Но вместе с тем старость имеет врожденные пороки, среди которых особняком стоит высокомерие. То самое старческое высокомерие, которое зиждется на пресловутом опыте.
«Ты просто еще очень молод, чтобы это понимать» – мы это слышим на каждом шагу. И у молодости, по сути, нечем крыть этот аргумент, потому что по логике своей он сводится к не менее парадоксальной фразе: «Ты еще очень молод, чтобы быть старым». Иными словами, подрасти немного. Глядишь, и поймешь.
И все-таки прав был Оскар Уайльд, когда утверждал: «Молодость! Что может с ней сравниться? Как это глупо говорить о „неопытной и невежественной юности“. Я с уважением слушаю суждения только тех, кто много меня моложе. Молодежь нас опередила, ей жизнь открывает свои самые новые чудеса».
За опыт могут принимать совершенно устаревшие суждения. Казалось бы, мир меняется: человек полетел в космос, изобрел компьютерный вирус, научился фотографировать на телефон. Но даже при этих достижениях цивилизации, существенно обновивших нравы общества, главенствует мораль из дописьменных времен. «Представление о добре и зле, – с высокодуховным выражением лица скажет надменный старик, – не могут меняться в силу объективных причин. Мораль одна, как истина, и не подлежит исправлению».
Не будем, впрочем, вдаваться в идеологические споры, дабы не прослыть нигилистами. О морали много в свое время сказал Ницше, за что тоже высокомерными современниками был причислен к наивным простакам.
Но то, что старики живут заветами прошлого, в то время как на дворе совершенно другое время, вызывает диссонанс. Хотя, быть может, мы просто ничего не понимаем в силу молодости и юношеского максимализма. Старческая надменность – не порок. Склонность к анализу и рефлексии – вот главный порок! К чему лишние мысли, если за тебя человечество уже все помыслило? Вот одно остается не ясно: почему мы до сих пор живем не в безупречном обществе и грех по-прежнему живет среди нас, если предыдущие поколения были безгрешны? Или у людей прошлого тоже можно было обнаружить бревно в глазу?
Гнев
«Гнев, богиня, воспой Ахиллеса, Пелеева сына, Грозный, который ахеянам тысячи бедствий соделал».
1
Взвешенное и обдуманное решение вызывает уважение. Когда встречаешь человека, умеющего совладать со своими эмоциями, проникаешься к нему симпатией. Только врагу пожелаешь разгоряченного собеседника. С таким ни за стол переговоров не сядешь, уж тем более не станешь вынашивать общих планов. Поэтому в цивилизованном обществе принято гнев расценивать как слабость.
Тысячи лет прошло со времен Троянской войны, в которой, кажется, гнев стоял на первом месте. Сначала Менелай разгорячился по факту того, что у него увели красавицу жену. Затем греки в неистовстве осаждали троянцев. И в конце концов самый доблестный из героев, Ахиллес, вышел из себя, когда ему не позволили присвоить военную добычу, а именно взять себе пленную наложницу. Из-за гнева события той войны поворачивались радикально, отчего победы пришлось ждать аж десять лет. Сейчас, с высоты христианской морали, можно только лишь осудить древних за их неуемное желание мстить, горячиться и не иметь никаких представлений о сдержанности.
Некоторые ученые даже пришли к философскому выводу: мол, эволюция человечества напоминает эволюцию отдельно взятого человека. Древность – это юношество. Когда в школе вас обидно обзывают, едва ли вы вспоминаете о всепрощении – напротив, в гневе вы стараетесь наказать своего врага. Для Античности это было нормой поведения: ежели оскорбили твою честь и достоинство, ты обязан наказать обидчика. Иначе и быть не может.
«Умерь свой пыл» – эту фразу можно встретить уже в христианские времена смирения. Для греков же, например, гнев представлялся неконтролируемым. Когда Гера наслала безумие на Геракла, тот в гневе умертвил своих детей. Конечно, ему стало стыдно за содеянное, но лишь перед окружавшими его людьми. А как они после этого на него посмотрят? Будут ли вообще разговаривать? О внутреннем мире говорить еще рано – он вместе с совестью появятся гораздо позже. Но гнев, спровоцированный безумием, вполне себе можно было оправдать карой богов.
Это действительно наваждение. Трудно вообще себе представить, отчего появляется гнев и каковы его причины. Встал не с той ноги? Плохо спал? А вот то, что боги просто-напросто решили наказать тебя (причем это не обязательно вызвано рациональными причинами, это может быть всего лишь прихоть одного из богов), выглядит вполне убедительной причиной.
Плутарх писал в сочинении «О подавлении гнева»: «Гиппократ говорит, что самая тяжелая болезнь – та, при которой человек более всего изменяется в лице. Вот и я прежде всего, заметив, что гнев особенно изменяет и искажает черты и цвет лица, походку, голос, приобрел отчетливый образ этой страсти, и мне внушала отвращение мысль, что я могу показаться друзьям, жене и дочерям таким страшным и обезображенным – не только диким на вид, утратившим свой обычный облик, но и приобретшим грубый, отталкивающий голос; именно такими я видел своих знакомых, охваченных гневом; они не могли в этом состоянии сохранить ни свой обычный нрав, ни благопристойную внешность, ни изящество и убедительность речи, ни подобающую манеру общения».
В самом деле, гнев воспламеняется, подобно факелу, мгновенно. Будто болезнь одолела тебя, и ты уже не в состоянии отвечать за свои поступки. Впрочем, если посмотреть на это под другим углом, то, быть может, в тебя в этот момент что-то вселяется, и уже от имени этой силы ты – неизвестно, праведной ли или греховной, – поступаешь спонтанно. В известном смысле такого человека можно назвать представителем интересов его величества гнева. Ибо вряд ли сам человек ведает, что творит.
2
Аристотель в «Никомаховой этике» пишет: «Недостаток, будь то некая безгневность или что бы там ни было, осуждают, ибо те, у кого не вызывает гнева то, что следует, считаются глупцами, а также те, кого гнев охватывает не так, как следует, не тогда и не на тех, на кого следует. Кажется ведь, что такой человек не чувствует и не страдает, а недоступный гневу [он, видимо] не способен защищаться, между тем сносить унижения самому и допускать, чтобы унижали близких, низко».
Словом, гнев все-таки не всегда расценивается как недостаток. В иных ситуациях нужно ответить обидчику, ведь если тебя умышленно оскорбили, терпеть как-то предосудительно.
Да, терпение, несомненно, является благодетелью, с этим спорить никто не будет. Как и с тем, что гнев порочен по своей природе. Однако это отнюдь не означает, что в некоторых ситуациях приходится на зло отвечать злом. Иначе ты сам будешь выглядеть нелепо.
Представьте, если оскорбили ваших родных и близких, отмалчиваться тут нет никакого смысла. Вооружившись слепой яростью, ты имеешь полное право на ответный удар. Во-первых, потому что это ярость. А во-вторых, потому что слепая. Если дело дойдет до суда, то помимо мотивировки ваших действий, в качестве защитного довода всегда всплывет «состояние аффекта». Это, простите, человеческая природа.
Гневливый человек имеет массу преимуществ, кроме того что может постоять за себя. Одно из самых важных его качеств – это отходчивость. Насколько он быстро впадает во гнев, настолько и быстро исполняется спокойствием. Гневливый человек поддается настроению, зато никогда не пребывает в этом настроении долго.
Представьте отношения между мужчиной и женщиной, лишенных гнева. Несмотря на то что такие отношения на первый взгляд кажутся образцовыми, люди не склонны считать их настоящими. Если люди любят, они не могут оставаться равнодушными друг к другу. И гнев является лишь частью их неутомимой страсти. Без гнева не было бы желанного обновления отношений – условно говоря, их перезагрузки. Словом, чем быстрее он вспыхнет, тем быстрее любовь перейдет на новую стадию. И как знать, быть может, этот этап окажется более устойчивым.
А что бывает при расставании с человеком? Разве степень его гневливости не равна степени любви, которую с сожалением следует признать потерянной? Так и возникает гнев. Дипломатичность в расставании весьма лицемерна: столько хороших слов в свой адрес можно лишь узнать во время деликатного разрыва – какой ты прекрасный человек и как хорош на фоне всех остальных. Нет, бросьте, о чем вы говорите? Вот если бы ты был самым плохим, самым несносным человеком на земле, тебе было бы приятнее расставаться, ведь ты бы отчетливо понимал, как тебя по-настоящему любили. А не мнимо – за выдуманные достоинства, о которых никогда не приходилось слышать прежде. Скромность не позволяла? Едва ли.
3
Поделиться книгой: