Как боги

— Почему храм? Какой храм? К кому вы меня везете?

— Храм — это место, без которого не работает техника. Здесь хранятся знания тысячелетий.

Она хотела спросить что-то еще — но не учла, как быстро движется аппарат. Когда Агелика набрала в грудь воздуха, над ними замелькали железные мостки.

Темнолицый поднялся.

Женщина тоже хотела встать — но в глазах потемнело, а голоса превратились в далекое бормотание. Видно, на долю мгновения она лишилась чувств, а когда пришла в себя — Кмун все еще стоял над ней, без всякой жалости глядя на Агелику.

Чертова анестезия!

Она словно плыла в медленных темных водах. Между ней и пришельцем как будто повисла дымка. Из-под ворота скафандра вдруг запахло кровью. Черт… Неужели все так плохо?

Когда мгла стала совсем уж непроницаемой, Агелика почувствовала, как ее подхватывают необыкновенно сильные для человека руки.

Темная и гладкая, совсем как черный мрамор, кожа пришельца пахла пылью.

Запах сводил жреца с ума.

Чужачку положили на металлическое ложе, выстланное теплым и мягким материалом, чей секрет затерялся в веках — и девять щупалец косметической машины непрестанно колдовали над ее бледным телом.

— В Книге Цифр сказано, что их использовали до вод жизни, — тихо проговорил Лайва.

— И что?

— Да то, что пока воды не придумали, предки не только уходили, — младший жрец всплеснул руками и замялся, подыскивая слово. — Они… ломались! Это машина-лекарь, понимаешь?

Может, и так. Кмуну было сложно такое представить. Сперва трое щупалец дочиста отскребли ее тело, отслоив корку крови и грязи. Еще одно высунуло тонкую иглу и вонзило в кожу.

Пахло потом. Пахло кровью. Но через все пробивался запах, от которого жреца охватывал трепет.

Боги и предки! Какой позор…

Ты жрец, сказал себе Кмун. У тебя есть женщина, что дарит удовольствие тремя тысячами способов, описанными в завете наслаждений. У тебя есть обряды повеления, которые заставляют мир оставаться собой, и нарушать их — табу. Так должно быть, потому что так хорошо, и думать об ином нет смысла.

Но запах женщины, исходивший от чужачки, оглушал Кмуна. Ни одна подательница удовольствий не пахла так. Быть может, воды жизни не только обновляли тело и обостряли чувства, но и… что-то отнимали у них у всех?

— Как думаешь, кто она? — хрипло спросил Лайва.

Он тоже чувствует, понял жрец. И тоже не знает, что с собой делать.

— Она из предков, — хмуро произнес Кмун. — До вод жизни, еще до всего, предки послали корабли к другим мирам. Блестящие серебряные иглы, они стартовали из глубоких шахт… Я не знаю, чего они хотели, — закончил он. — Все это никому не нужно. А теперь и вовсе позабылось.

— И ты… Думаешь, она знает, как работает техника?

— Должна знать.

Кмун отвернулся. Но обнаженное тело по-прежнему стояло перед глазами. Видят боги, она была уродлива! Бледная, невысокая, с покрытым морщинками лицом и чересчур широкими бедрами. Подумать только, жрец всегда считал Лайву коротышкой, но рядом с ней тот казался полубогом.

И ее рука. Кмуна тошнило при взгляде на перелом.

— Из предков? — вдруг встрепенулся Лайва. — Нет. Из прапраправнуков. Мы еще из первых поколений… ну, после… А у них? Сколько поколений прошло у них?

Кмун не хотел знать. Да и у младшего жреца голос дрогнул.

— Нужно все рассказать старшим!

«Обряд десятилетия, — мог бы напомнить Кмун. — Половина занята в церемониях, а еще половина отсыпается». Но он понимал, что собрат ищет только повод сбежать. Пусть. Жрец и сам бы с удовольствием ретировался, да только Лайва прикатил косметическую машину прямо в его покой. Куда сбежишь из собственных комнат?

Когда Лайва ушел, жрец вышел на балкон, зависший в трех тысячах локтей над песками. В особенно ясные ночи отсюда виднелось зарево огней над Шрилагатом. Дивное зрелище, но все же хорошо, что храм стоит в стороне от города. Вдали от шума и толкотни сухой воздух пустошей пах как само время.

Жрец нахмурился. Запах чужачки преследовал его и здесь. Горячий и пряный, тот исходил даже не из комнаты, а от одежды. Словно, прикоснувшись к пришелице, Кмун ею замарался.

Жрец осторожно раздвинул медные цепочки — удостовериться, что чужачка по-прежнему без сознания. Та лежала с закрытыми глазами, энергетический колпак над ложем был совсем прозрачным — но все же иногда посверкивал холодными голубыми искрами.

Боги! Предки и боги…

И он сам же себя оборвал.

Мы привыкли боготворить предков, а они уродливы и низкорослы, так говорил себе Кмун. Не так, не так должно происходить воссоединение… И он тут же спрашивал себя: разве не для радости рожден человек, не для нового опыта?

Он подошел к ложу. Косметическая машина уже закончила с рукой, кость больше не торчала во влажном месиве. Щупальца напылили на предплечье чужачки белый и твердый браслет. Такая уязвимая, она все же казалась гордой, почти надменной — с заострившимся чертами и бледными, плотно сжатыми губами.

Медленно, с опаской, он протянул руку и, преодолев сопротивление барьера, коснулся здорового плеча. Потряс. Сперва легонько, а потом сильнее — но пришелица не шелохнулась.

Кровь стучала в ушах, а тело стало легким. Пальцы его скользнули по белой округлости груди — и сжали податливую кожу. Звезда, смерть, одуряющий аромат — все это сводило с ума.

Он плохо помнил, что происходило дальше. Урывки, клочья ощущений. Ляжки чужачки были мягкими и холодными, хотя на вкус жреца полноватыми. Поначалу он волновался — только глупец бы не волновался на его месте — но вскоре забыл обо всем, остались лишь он, его желание и осознание того, что она из них… из предков.

А потом произошло странное.

Нет, чужачка не очнулась — но ее тело сжалось в спазме, грудь ходила ходуном, выжимая из легких воздух. Кмун только и успел, что отстраниться, спешно запахнув мантию. Она еще раз пару раз вздохнула, судорожно глотая воздух и выдыхая резко, в голос…

И в этот миг, как в плохо поставленной мистерии, в дверях вновь появился Лайва.

Тело чужачки продолжало выплевывать воздух. Потом она прижала ладонь к губам, еще несколько раз в голос выдохнула и села.

— Ч-что… что с тобой? — едва прошелестел коротышка.

Как согрешивший, неспособный выбросить свой грех из головы, Кмун все не мог оторвать взгляда от ее лона. Догадался ли младший жрец? Или нет?

Но слова чужачки быстро вернули его в здесь и сейчас.

— Я закашлялась…

Странное слово. Янакка перевела, отыскав понятие в корпусе языка, но смысл ускользал от Кмуна. Что это? Еще одно из уродств предков?

— Ты… что? — переспросил Лайва.

Хорошо ему, подумал жрец. Коротышка опасался всего и всегда, да и от природы простоват. Кмун же думал, что пришелица еще ничем не помогла, но уже пробудила старинное чувство страха. Все, что она делала — и даже когда не делала ничего, само ее присутствие — заставляло душу беспокойно ерзать в теле.

— Это все бактерии, вирусы… — смущаясь наготы, женщина подтянула ноги. — Их же всегда полно, верно? Незнакомая среда. Если организм ослаблен…

Повисло молчание. Женщина, если и побаивалась, то виду не показывала. Она ощупывала белый браслет на предплечье.

— Бактерии?

Слово также было знакомым и незнакомым одновременно. Смутные ощущения. Понятие, которое знали предки, еще когда создавали янакку — но с тех пор забытое, вместе с секретом создания мобилей и знанием, как остановить пересыхание моря.

— Миллионы микроорганизмов… — говорила она, но Кмун едва улавливал, что она рассказывала, — существуют вместе с нами, ведь так? — Женщина делила тело на клетки, что умирали и обновлялись, и опасные стада кормились ее плотью, и защищали плоть, и просто плодились в складках кожи и ее чреве…

— Боги! — тонким испуганным голосом выдохнул Лайва. Лицо его посерело, как пустошь на рассвете.

— Но ведь… — Она вдруг поняла, что сболтнула лишнего. Умолкла, подтянув колени к подбородку.

В напряженной тишине Кмун первый вычленил главное.

— Разве машина отцов не должна тебя починить? — спросил он, не обращая на собрата внимание. — Почему ты еще…

Неисправна? Сломана? Проклятая янакка!

Удивительно, но губы женщины тронула улыбка.

— Это очень старый аппарат. Очень! Ты человек, чернолицый, и я тоже. Но наши миры разделились, и со дня разъединения родились сотни новых вирусов. Откуда же машине их знать?

Она что, смеется над техникой отцов? Жрец отвернулся, лихорадочно ища слова.

Стало полутемно, и в зале сам собой зажегся свет. Лайва отступил к стене. Жрец понимал собрата. Его тошнило.

Но хуже тошноты, хуже страха, что вся эта дрянь расползется, по храму, затем по городу и миру — был треск разрушенных надежд. Черные, гладкие и блестящие ленты дорог, что вновь пересекут просторы пустошей. И механические дома, что один за другим выплевывают мобили и механических слуг… все рушилось, не успев даже как следует начаться.

Выпрямившись, он коснулся рукояти очистителя.

— Нужна динамика, — говорила она, а Лайва бледнел, краснел и не знал, куда деть руки. — На уровне клеток… умираем и возрождаемся, каждую секунду… Ведь так же, да?

Только бы она не поняла! Очиститель — длинный резной жезл, весь покрытый филигранью символов. Чужачка знает, что оба они жрецы. Быть может, она примет скипетр за предмет культа?

В тот день Кмун впервые увидел смерть. А когда красный шар солнца коснулся выжженных скал — тогда он убил сам, просто направив очиститель на живое существо.

— Что?.. — только и успел спросить Лайва, когда вспышка на миг озарила каждый угол зала.

— Мы еще не закончили, — жестко оборвал его Кмун.

— Почему? — Коротышка заметно побледнел, но не спорил. Даже он понял, что это было нужно. — Чужачки больше нет, и падающей звезды тоже. Никто… ничего больше…

— А эти мелкие твари, что пожирают изнутри? Славны были предки, что истребили их… — Боги, как он устал за день. Как никогда раньше. А ведь предстоит самое сложное. Рот Кмуна, должно быть, скривился от страха, но он все же выдавил: — Мы коснулись нечистоты, Лайва. Мне кажется, я чувствую, как внутри меня копошится стадо… Остались мы. Мы угрожаем миру.

Коротышка успел прижать ко рту ладонь, прежде чем исчезнуть в еще одной вспышке.

— Остался я, — зачем-то вслух сказал Кмун.

И поднес очиститель уже к собственной груди.

Позже, когда воды жизни стекали с его воссозданного тела, жрец еще чувствовал далекий отзвук страха. Как будто он забыл нечто важное. Но воды омыли его благословенным забвением, унося из памяти равно печали и радости. Славны будут предки вовеки!

Он знал, что скоро все пройдет.

Каменные перила, что ограждали балкон, уже сотни лет как начали крошиться, а воздух пах пылью — и временем. Ша-тул наливался светом, а подательница удовольствий смиренно опустилась меж ног жреца, повинуясь жесту. Когда Кмун запрокинул голову, отдаваясь умелому язычку, на него взглянули тысячи звезд.

Все они были прочно закреплены на небесной тверди.

Ни одна из них не намеревалась упасть.