Я признаюсь

Я быстро шагала к «Шатле», потому что боялась опоздать на свой поезд, а такси я себе позволить сейчас не могла, как вдруг:

– Принцесса! Принцесса! Не бегите так быстро! Вы потеряете ваш башмачок!

О нет…

Глазам своим не верю…

Снова этот агент Малдер…

Возможно, он что-то забыл у меня доспросить? Сколько стоит канарейка или прогулочный шар для хорька?

Он согнулся пополам и пытался отдышаться:

– По… Почему вы так… так быстро ушли? Вы… уф… вы не хотите выпить еще чего-нибудь напоследок?

Я объяснила ему, что не хочу упустить своего ЗЕВСа, и он рассмеялся, а потом предложил проводить меня на Олимп, и мне стало грустно.

Он был реально крут, и я прекрасно понимала, что долго не продержусь. Что, если я хочу продолжить игру, то придется соглашаться на постель. Да, я знала, что, за исключением моего зверья, мне больше нечего ему предложить, а все остальные мои козыри куда более банальны.

Я ничего не ответила.

Мы вместе сбежали вниз по лестнице, и там, поскольку у него не было билетика, я велела ему прижаться ко мне, чтобы пройти через турникет вдвоем.

Хе-хе… Сама себе сделала подарок и заулыбалась как Гарфилд.

На станции было пустынно, атмосфера стремноватая: у входа в туннель уже начала работу драгдилерская точка, вокруг лишь несколько гуляк весьма помятого вида да мертвые от усталости уборщицы.

Мы присели на последнюю свободную скамейку в самом конце перрона и стали ждать.

Старая как мир тишина.

Он молчал, не задавал больше вопросов, а я из страха, что у меня на лице написаны и вся моя непутевая школьная жизнь, и то, что я не получила никакого диплома, вела себя как геккон: не шевелилась, слившись с привычной мне средой.

Я читала рекламные слоганы, разглядывала собственные ноги и валявшиеся на полу обрывки газет, старалась подобрать отсутствующие слова и гадала: неужели он и впрямь собрался провожать меня до самого дома? Меня это чудовищно напрягало. Я была готова ехать хоть до Диснейленда через Орли, лишь бы только он не получил ни малейшего представления ни о моей жизни, ни о том месте, где я живу.

Ну а он рассматривал людей, и чувствовалось, что ему страшно хочется порасспросить их так же подробно, как меня.

Почем грамм? Откуда товар? И сколько вы навариваете? А если облава, что делаете? Убегаете по туннелю, да? А вы? Что отмечали? День рождения? Футбольный матч? И куда вы теперь? А ваши вещи от блевотины по-прежнему очищает ваша мама? Ну а вы, мадам? Убирались в офисе или в магазине? Тяжело? По крайней мере вам дают хорошие пылесосы? Вы из какой страны? А почему вам пришлось оттуда уехать? Сколько заплатили за выезд? Вы сожалеете? Да? Нет? Немного? А дети у вас есть? И кто сидит с вашими детьми, когда вы за полночь ждете поезд так далеко от Мали?

И все же через какое-то время, чтобы типа восстановить контакт, я не выдержала:

– Такое впечатление, что вы интересуетесь всеми подряд.

– Да, – пробормотал он, – это правда. Всеми… Действительно, всеми…

– Вы работаете в полиции?

– Нет.

– А чем вы занимаетесь?

– Я поэт.

О черт, вид у меня был дурацкий. Я даже не знала, что такая профессия все еще существует.

Он, судя по всему, это понял, поскольку добавил, повернувшись ко мне:

– Не верите?

– Верю, верю, просто… уф… э-э… Но это ведь не настоящая работа, чего уж там…

– Правда?

И он разом вдруг как-то погрустнел. Серое лицо, глаза брошенного спаниеля. Нет, правда, стало неприкольно, а мне не терпелось увидеть свою волшебную тыкву снова в форме.

– Возможно, вы правы, – сказал он совсем тихо, – возможно, это не работа. Но что тогда? Обманка, милость, честь? Мошенничество? Судьба? Или же удобный прием, чтобы заболтать красивую девицу, в жутком месте поджидающую молниеносного бога?

Блин. Возвращаемся в четвертое измерение.

Вот что случается, когда метишь выше собственной задницы – теряешь равновесие при первом же дуновении ветра.

А эта жирная ленивая электричка все не приезжала…

После паузы, куда более тяжелой, чем перед этим, поскольку теперь он глядел не вовне, а внутрь себя, и то, что там находилось, было отнюдь не столь «колоритно» и увлекательно, как пара наркоманов, трое пьянчуг и видавшая виды тетка, так вот после паузы, не поднимая головы, он задумчиво добавил:

– И тем не менее. Вот вы, Людмила, например. Вы. Вы живое доказательство того, что поэты нужны. Вы…

Я не сдвинулась ни на миллиметр, потому что мне было очень любопытно узнать, кто же я такая.

– Вы настоящая блазонная мечта.

– Что, простите?

Он просиял. И наконец вернулся к нам:

– В шестнадцатом веке, – затараторил он, снова повеселевший и уверенный в себе, – все рифмачи, стихоплеты, версификаторы и прочие фантазеры прикладывали к этому руку, или, иначе говоря, припадали к тем божественным прелестям, коими порой вы милостиво нас одариваете. Сочинение блазона состояло в прославлении разных частей женского тела исключительно простым и деликатным образом, и вот вы, прекрасная Лулия, когда я увидел вас…

Он придвинулся ко мне и, коснувшись моей головы, мягко проговорил:

Кудри длинные, прекрасные и вольные,Тем сильнее мое сердце полонившие…[4]

Его рука скользнула по моим пирсингам к кольцу в ухе:

Ушко в сердце отражаетТо, что ротик выражает.Кто до щек решил дойти,С ушком должен речь вести…[5]

И я окончательно окосела:

Мглу рождает и гонит прочьБровь изогнутостью своей…[6]

Затем его палец, как в детской считалке, проследовал дальше:

Нос ни длинный, ни короткий,Гладкий, ладный и красивый…[7]

Я улыбалась. Он дотронулся до моих зубов:

Зубов прекрасных ровная гряда,Ваш строй глаза не может утомить,Но грустно, коль вас некуда вонзить[8].

И тут я рассмеялась.

Ну а рассмеявшись, поняла, что я сдаюсь. Ну то есть могу сдаться. Что как-то разом вдруг запахло жареным.

На табло замигала надпись «Поезд приближается». Я встала.

Он последовал за мной.

На горизонте никого, и мы сели друг напротив друга.

И снова воцарилась старая как мир, странная тишина, затерянная в стуке колес. Несколько минут спустя он заявил как ни в чем не бывало:

– Конечно, существуют и другие… Я имею в виду блазоны. Вы ведь догадываетесь, что между вашими волосами и кончиками пальцев находятся, вернее – могли бы найтись множество иных источников вдохновения…

– Да неужели? – стараясь не улыбаться, ответила я.

– Самый известный, например. «Блазон о прекрасном соске» великого Клемана Моро.

– Могу себе представить…

Я пересчитывала лампочки в туннеле, чтобы сохранить серьезный вид.

– Или же, к примеру, о пупке. Сей Узелок из божьих рук как завершенье совершенств последним самым вышел, – он смотрел на меня и улыбался, – сей уголок, где сладок зуд в преддверьи наслаждений…[9]

– Даже о пупке?!?! – удивилась я тоном маленькой подлизы, чрезмерно интересующейся всякой белибердой из учительских уст.

– О да… О том я и говорю… О пупке и его соседях снизу…

Ну что за вечер. Что за инопланетный план соблазнения. В самом деле черт знает что. Если бы мне кто-то сказал, что однажды я сяду в полночный поезд метро с Виктором Гюго собственной персоной и что к тому же это будет меня заводить, вот честное слово, хотела бы я увидеть этого человека.

Тогда я его спросила, такая типа святая дотрога:

– И что же? Вы их не помните, о тех соседях?

– Помню, но… Э-э-э…

– Э-э-э что?

– Ну, в общем, мне бы не хотелось никого шокировать. Мы все-таки с вами в общественном месте, – прошептал он, указывая мне глазами на абсолютно пустой вагон.

И тут, в этот самый момент моей жизни, подъезжая к Северному вокзалу, я сказала самой себе три вещи:

Во-первых: я хочу переспать с этим милашкой. Я его хочу, потому что мне с ним весело, а если хорошенько подумать, так в мире нет ничего приятнее, чем вдвоем с милым парнем веселиться в постели.

Во-вторых: я буду страдать. Я снова буду страдать. Заранее понятно, что история провальная. Из серии войны миров, столкновения культур, классовой борьбы и тому подобного. Значит – ничего не давать. Раздеваюсь, прислушиваюсь к себе голодной, наслаждаюсь и сваливаю. Никаких телефонов, никаких смсок назавтра, ни ласк, ни нежных поцелуев в шейку, ни улыбок, ничего вообще.

Никакой нежности. Ничего такого, что могло бы оставить воспоминания. Стишок во славу, пожалуйста, но лишь пресытившись безмерно, не то наутро в понедельник я снова буду скулить как дура, подолгу замирая с крольчатами в руках.

Потому что вся эта вереница тактильных стишков, конечно, очень красива, но это типичный приемчик съема, причем прекрасно отработанный. Судя по всему, он уже тысячу раз его применял, раз знает их все наизусть.

К тому же у меня вовсе не длинные волосы.

Так что там, наверху, молчать, подытожим перед наступлением. Маршрутный лист предельно прост: здрасте, мсье. Добро пожаловать, мсье. До свидания, мсье.

Было приятно.

В-третьих: только не у меня. Только не там.

– О чем вы думаете? – забеспокоился он.

– О номере в гостинице.

– О боже, – простонал он, якобы шокированный, – пушкинские героини… Мне стоило остерегаться.