Перстень Ивана Грозного

— Ну, я пошла! — Дуся надела куртку, повесила сумку на плечо и сделала напарнику ручкой. — Не скучай тут!

Выйдя из кабинета, Дуся свернула в дальний конец коридора, чтобы освежиться. В туалете перед зеркалом красила губы секретарша начальника Софья Павловна. На Дусино приветствие она прошипела что-то, не поворачивая головы.

Помада была ярко-красная. Накладывала ее Софья Павловна, не жалея. Закончив, она повернулась и окинула Дусю взглядом. В глазах ее Дуся отразилась как толстая, малость запущенная, плохо одетая деваха. Дуся широко улыбнулась в ответ. Софья поджала губы. При наличии такого количества помады губы вполне могли склеиться навсегда. Во всяком случае, у Дуси появилась такая надежда.

После ухода зловредной секретарши Дуся уставилась на себя в зеркало. Да нет же, с ней все нормально — глаза сияют, волосы стоят дыбом, энергия просто прет, вся красота при ней. А Софья просто старая ведьма. И еще энергетический вампир.

Как только за Дусей закрылась дверь, раздался требовательный звонок телефона. Капитана Лебедкина срочно вызвали к начальству. В который раз подивившись Дусиной интуиции — умеет она вовремя слинять с начальственных глаз, он вздохнул и отправился на ковер.

В приемной грымза Софья, как всегда, прошипела что-то презрительное. Лебедкин тяжело вздохнул. Вот раньше Верка всегда предупреждала, в каком настроении начальник. У нее даже разработана была специальная система знаков.

Если на столе слева стояла фотография Веркиной собаки породы питбуль — стало быть, все в порядке, полковник встал сегодня с нужной ноги, и сверху его не тревожили, так что можно особо не опасаться. А вот если фотография убрана в стол и на ее месте статуэтка китайского нефритового божка, которую подарили Верке на день рождения, — тогда следует вести себя осторожно, приготовиться к худшему и ждать любых неприятностей.

Да, с Веркой было проще. А у этой на столе вообще ничего постороннего не стоит. Лебедкин снова вздохнул и потянул на себя дверь кабинета начальника.

— Что можете мне сообщить? — спросил начальник голосом, сухим, как дрова на морозе.

Хотя нет, дрова все-таки горят в печке, весело потрескивая, от огня тепло бывает. Тут совсем другой случай.

— Капитан, я жду отчета.

Лебедкин отрапортовал про Дусину работу.

— А сама она где? — поинтересовался начальник.

— Проводит оперативные мероприятия в пар… — тут Лебедкин опомнился и прикусил язык.

Лицо начальника, как всегда, было бесстрастным, так что непонятно, догадался он про парикмахерскую или нет.

— Вот вам, капитан, новое дело. ДТП со смертельным исходом. Разберитесь там побыстрее, времени нет. — Начальник протянул тонкую пока папку.

И посмотрел прозрачно-ледяным взглядом, заранее отметая всяческие вопросы.

Впрочем, вопросов у капитана Лебедкина пока не было, они еще не успели возникнуть.

Далее выяснилось, что ДТП произошло недалеко от пансионата «Сосенки», что местные полицейские первичный осмотр провели, свидетелей опросили, а трупы отправили к ним, и патологоанатом Гоша Копытин уже делает вскрытие, просил зайти часа через два. Если интересно, конечно.

Капитану Лебедкину было неинтересно, но служба есть служба. Он хотел смотаться в столовую, но по зрелом размышлении решил этого не делать. И, как оказалось, правильно поступил.

Далеко от Кремля, далеко от Москвы, в богатой Казани, в большой, богато изукрашенной горнице ханского дворца, собрались самые важные казанские люди. Сам хан сидит на золоченом престоле, ноги в сафьяновых сапожках на бухарском ковре, лицо неподвижное, загадочное, как у Будды, о чем думает хан, что замышляет — никому не ведомо. По сторонам золоченого престола — многочисленная ханская родня, и опытные военачальники, и наиглавнейшие казанские мурзы. Принимает хан московских послов.

Послы стоят важные, насупленные. Жарко в горнице, но послы не снимают свои шубы — на черной кунице, крытые дорогим бархатом. Пусть видят татары их богатство.

Выходит вперед главный посол, посольского приказа думный дьяк, говорит:

— У великого князя московского Василия сын родился, княжеского роду законный наследник. По сему важному поводу да от великой своей радости шлет великий князь хану знатные дары. И ждет великий князь, что хан почтит новорожденного, отплатит за княжеские подарки своими дарами.

Кивнул дьяк толмачу — переводи, да чтобы все в точности, без отсебятины! Махнул рукой подьячим, те вынесли к ханскому престолу дары — меха да серебро.

Хороши меха у московских послов — черная куница, да соболя, да седые бобры.

Толмач начал было переводить — но вдруг старая ханша, мать хана, вперед шагнула, покачнулась, на пол упала как подкошенная. По полу катается, зубами страшно скрипит, глаза под лоб закатились, изо рта пена идет.

Послы испугались, попятились, не знают, что делать, как себя держать, а татары сидят как ни в чем не бывало, молчат, ждут, что будет.

Толмач русским тихонько объяснил: «У ханши священная болезнь, по-простому говоря, падучая, сейчас ей мешать нельзя, говорить ничего нельзя, ждать надо. Скоро она от судорог отойдет и будет пророчествовать».

И правда, перестала ханша кататься, успокоилась. Подняли ее две татарки под руки, пену со рта вытерли. Стоит ханша с закрытыми глазами, говорит:

— Не простой сын у вашего князя родился! Родился он многим на погибель, многим на страдание. Двое зубов у него — одни медные, другие железные. Медными зубами он будет нас, татар, пожирать, а железными — вас, русских!

Переполошились послы, главный дьяк нахмурился: негоже такие словеса про государева наследника выслушивать! Но татаре — они и есть татаре, что с них возьмешь?

Замолчала ханша. Ближние татарки подвели ее к бархатной скамье, золотыми нитями расшитой, усадили. Послы притихли, ждут, что дальше будет.

Хан на них взглянул, что-то сказал по-своему. Двое прислужников подбежали, русские дары свернули, в тюки увязали, обратно послам принесли.

— Что сие значит? — нахмурился главный дьяк.

Смутился толмач, глаза опустил, говорит:

— Сильно великий хан мать свою уважает. Не захотел он ваши дары принять, сказал, что весть, которую вы принесли, — дурная, и негоже из-за нее дары принимать или дарить.

Переглянулись послы — что великому князю докладывать? Как без ханских даров воротиться? Суров великий князь, может осерчать, а там и до опалы недалеко.

Стоит у городских ворот, перед самым Можайским трактом, большая приземистая изба. Семь окон, дверь широко распахнута — заходи, кто хочет, у кого лишняя копейка есть. Царев кабак.

Перед кабаком валяется пьяный стрелец в малиновом кафтане. Кафтан продран да грязью замаран, сапоги с него кто-то уже снял — а может, и сам он их пропил. Внутри кабака жарко натоплено, душно. В углу — темная, закопченная икона, суровый лик святого глядит на кабацкую голь с неодобрением.

За прилавком, сложив толстые руки на груди, стоит целовальник Мокей Провыч — серьезный мужчина с окладистой чернявой бородой и большой блестящей плешью. За спиной у него — штофы да бутылки с зеленым вином.

Полон кабак — тут и мелкие купчики с ближнего базара, и загулявшие мастеровые, и пропившиеся стрельцы, и нищие ярыжки, и странники бездомные, калики перехожие.

В дальнем углу сидит старичок в драном тулупе, блекло-голубые глаза смотрят из-под мохнатых бровей, и кажется, что видит он не только окрест себя, но и далеко вокруг. Вокруг того старичка столпился кабацкий народ — слушают.

— Истинно вам говорю, православные, — говорит старичок высоким звучным голосом, прямо как поп с амвона, — истинно говорю, последние времена настали! По всем знакам, последние времена! Антихрист на землю пришел!

— Ты, старик, ври, да не завирайся! — подает голос Мокей Провыч. — Сам не знаешь, что говоришь!

— А ты, дядя, не знаешь, так не говори, а нам не мешай слушать! — обрывает целовальника стрелец в зеленом, простреленном на плече кафтане.

— Истинно вам говорю! — повторяет старичок. — Все знаки свершилися! Первое, значит — гром гремит с ясного неба… видели вы прежде такое?

— Не видели! — дружно отвечает кабацкий народ.

— То-то, что не видели! А теперь что ни день — то гроза, и ведь все же с ясного неба… — Старичок ненадолго замолкает, чтобы дать слушателям время свыкнуться со своей мыслью, потом продолжает, оглядев окружающих: — Второе — саранча из южных степей наступает. Как придет — все подъест, до самого корешка. А что же нам-то останется? Лебеда да кора с деревьев!

— Ох, горе! — вздыхают кабацкие.

— А в Можайске, сказывают, теленок родился о двух головах. Виданное ли то дело?

— Ты сам-то того теленка видел? — неодобрительно спрашивает из-за прилавка целовальник.

— Сам, может, и не видел, а верные люди сказывали! Верные люди врать не станут!

— А сам не видел, так и не говори!

— А ты сам, мил человек, Илью-пророка видел? — ехидно осведомляется старичок.

— Где же мне его видеть?

— Вот, не видел — а все ведь знают, что это он грозу приносит! — припечатал старичок, и все вокруг дружно засмеялись — хорошо старый осадил целовальника!

— Так что точно говорю вам — настали самые последние времена! — подытоживает старик. — Самые что ни на есть последние времена! Пришел на землю Антихрист! И не где-нибудь в басурманских краях — а здесь, у нас, на Москве! — И снова надолго замолкает, оглядывая слушателей.

— Кто же это? — не выдерживает одноглазый ярыжка. — Говори, коли знаешь!

Видно, что старичок ждал этого вопроса. Снова оглядывается он по сторонам, понижает голос и говорит тихо — но слова его разносятся по всему примолкшему кабаку:

— Олены Глинской пащенок!

На мгновение все вокруг замирают, пораженные его словами, но затем кабак наполняется криком, руганью.

— Ты, старик, что несешь? — возмущается стрелец. — Это же государя нашего наследник, великого князя Василия! Да с тобой за этакие слова знаешь, что сделать могут?

— А вот и нет! — Снова высокий голос старика легко перекрывает кабацкий шум. — Не наследник он великого князя! Олена, полька хитрая, глаза великому князю отвела, с ближним боярином Овчиной спозналась, его это пащенок, а не князя! Кто его видал — все говорят, что на боярина Овчину похож, прямо одно лицо!

Снова замолк старик, глядит по сторонам, потом добавляет, голос понизив:

— А уж ежели по правде — так самого сатаны отродье. Родился он с зубами, и как великий князь на руки его принял — так он в палец-то его зубьями своими и вцепился! Вцепился, ровно волчонок! И зубья у него не простые, а с ядом, как у змея-аспида, так что великий князь с того дня хворает! А как великий князь помрет — так и наступит царство Антихриста…

— Ты, старый, ври, да не завирайся! — рявкает снова целовальник. — За такие слова запросто можно на плаху угодить! Эй, люди добрые, держите смутьяна! Надо его отволочь в сыскной приказ, пущай там сказки свои сказывает!

Среди кабацкого люда начинается коловращение — кто хочет схватить старого бродягу и сдать сыскным, кто жалеет его ради преклонных лет, пока разобрались, того и след простыл — небось уже в другом кабаке смущает народ, сбивает с пути своими непотребными разговорами.

Салон «Фея» располагался в полуподвальном помещении относительно нового дома. По зимнему времени вывеска горела днем и переливалась разными цветами. Дуся спустилась по лесенке и отворила дверь. Колокольчик мелодично звякнул.

— Вы к Ларисе на стрижку? — спросила приветливая девушка за стойкой. — Чай, кофе?

— Не откажусь, — улыбнулась Дуся, — кофейку бы с удовольствием, взбодриться.

Прибежала Лариса, всплеснула руками при виде Дусиной шевелюры — дал же Бог так много волос, на троих хватит!

Помещение салона было небольшим, всего три кресла, причем занято было только одно, Дусей. В углу была еще дверь, туда как раз прошла клиентка на маникюр.

— Сумочку сюда повесьте… — суетилась Лариса, — сейчас головку помоем, пожелания есть насчет стрижечки?

Была она многословна и суетлива, однако доброжелательна без приторности. Дуся изобразила раздумья, тогда Лариса унеслась за журналом со стрижками. Оставшись одна, Дуся исподволь огляделась. Зал небольшой, ничего лишнего, три кресла, раковина у окна, а с другой стороны — шкафчик, за ним виден угол столика, а там кто-то шевельнулся тихонько.

— Это наша отличница Верочка, — улыбнулась подошедшая Лариса, перехватив Дусин взгляд, — маникюрши дочка. Там кабинет крошечный, опять-таки химией пахнет, когда ногти наращивают. А здесь посвободнее, она ведь не мешает…

— Конечно, — согласилась Дуся.

Пока мыли голову, Дуся подтвердила свою мысль, что сумка на это время остается без присмотра. Лариса занята клиенткой, клиентка блаженно зажмурила глаза, в зале больше никого нет, кроме… кроме девчонки за шкафом.

Дуся открыла один глаз и увидела, что девочка внимательно смотрит в ее сторону. В глаз тут же потекла мыльная пена.

Когда мастер сняла с Дусиной головы полотенце, девочка стояла у двери. Была она худенькая, маленькая и какая-то невзрачная и незаметная. Бровки белесые, носик пуговкой, глазки бесцветные, близко посажены, губы бледные.

— Ты куда это, Верунчик? — спросила Лариса.

— Пойду пройдусь, голова что-то болит, — ответила девочка тоненьким голоском, — вам в магазине что-нибудь купить?

— Ну, купи пирожок в пекарне, чаю попить, — сказала Лариса, — ой, знаю, что нельзя мне, а так пирожки люблю!

— Хорошая девочка, — сказала Лариса, когда они в зале остались одни, — матери помогает, если что попросишь — всегда сделает. Пол подметет за клиентом или раковину вымоет. И все сидит за книжками своими, все корпит. У них дома полный кошмар — отец к другой ушел, а свекровь с ними в одной квартире живет. Ругается жутко, со свету их с матерью прямо сживает. Так что Верочка к нам приходит уроки делать. И то сказать — девчушка некрасивая, невзрачная, так что ей надеяться особо не на что. Мы уж тут мать ее утешаем — разрастется, мол, да только видно, что такая и будет.

— А сколько ей лет? — спросила Дуся вроде бы просто так, для поддержания беседы.

— Да лет двенадцать, наверно, мала еще, может и разрастется, чего в жизни не бывает. Вот у нас во дворе, помню, была одна такая… — Лариса углубилась в воспоминания. Дуся изредка поддакивала, сама же прикидывала, можно ли дойти с того места, где сидит девчонка, до висящей сумки, вытащить из нее ключи и уйти незаметно. Получалось, что можно, но рискованно, вдруг мастер от раковины заметит. А вот если в это время пол подметать, то запросто можно все незаметно провернуть.

Лариса была мастером своего дела, так что через некоторое время голова у Дуси выглядела вполне прилично.

— А чтобы не растрепались, мы воском уложим! — крикнула Лариса и умчалась куда-то за этим самым воском.

Дуся использовала это время, чтобы ненавязчиво просмотреть девчонкины книжки. Все учебники были для восьмого класса, так что девчонке не двенадцать, а четырнадцать. Тетрадь подписана была Левашовой Верой, восьмой класс.

Дуся уселась обратно в кресло и прислушалась к себе. Девочка ее заинтересовала.

Во-первых, с чего это она все учится, а не гуляет, в кружки не ходит? А во-вторых, такое совпадение: как только поймала она Дусин заинтересованный взгляд, так сразу слиняла из салона, чтобы вопросов не было. В-третьих, ключи из чужой сумки она вытащить может запросто. И положить тоже.

Явилась Лариса, за ней — новая клиентка, которая тут же застрекотала о своем — о сыне, о его девушке, о коте, о новой мебели, которую она ждет завтра. Да, тут только слушай внимательно, люди сами все выболтают. И та, обокраденная, небось тоже все выложила — и что долг ей отдали, и про кулон дорогой.

Дуся расплатилась и вышла из салона на улицу. Помедлила немного — и тут увидела девочку Веру, которая как раз переходила улицу. И тут же, вместо того, чтобы идти к салону, свернула в сторону. Явно не хочет встречаться!

Дуся шагнула следом, девчонка оглянулась через плечо и ускорила шаг.

— Постой! — крикнула Дуся. — Постой, Вера! Постой, подожди, поговорить надо!

Девочка свернула в проезд между домами, который упирался в забор. Забор был выгоревший и покосившийся, видно какой-то долгострой. Вера уже бежала вдоль забора.