Помоги проекту - поделись книгой:
- Санька, Лиз, идите, мамка зовёт! – позвал нас брат, выходя к нам на крыльцо. Брат ковырял спичкой в зубах, наверное, уже позавтракал остатками вчерашнего ужина.
Вчера мои родные решили отметить мой день рождения, мне исполнилось девять лет.
Да, я уже девять лет живу в этом мире, и меня родила женщина, которая сейчас почему-то зовёт нас, желая что-то сказать.
Мне не хочется вставать и куда-то идти. На дворе конец мая, тепло, солнышко светит ярко, ласково греет. Мне очень хорошо с моей сестрой. Мы сидим, обнявшись, вернее, Лиз обняла меня, уложив мою голову на своей небольшой, но мягкой груди, и я жмурюсь, как кот, растворяясь в ласковой нежности. Лиз старше меня на шесть лет, именно она вырастила меня, потому что, как только меня принесли из роддома, почти сразу отдали шестилетней девочке, на воспитание.
Когда я родился, мать со мной не разговаривала, если приносили кормить, молча, прикладывала к соскам, потом равнодушно отдавала нянечке, или кому там ещё, не знаю. Грудные дети ещё не полностью отторгаются от матери, и я плакал от обиды, что мною пренебрегают, не говорят ласковых слов, как прочим младенцам. Ведь инстинктивно я любил свою маму.
Когда нас выписали из роддома, мать отдала меня отцу, который, дыша перегаром, видно, уже отмечал моё рождение, бережно взял свёрток, внутри которого затерялось моё крохотное тельце, ласково проговорил:
- Привет, Санёк! Как жизнь?
В отличие от матери, я чувствовал, что отец рад моему появлению на свет. Мне даже хотелось его увидеть, но не удалось, да и спать хотелось сильно. Потом ещё кто-то заглянул под простынку, сказав при этом мальчишеским голосом:
- Ну и уродец!
Мне стало обидно, и я заплакал. Я ещё не знал, что это был мой брат Жорка.
- Сам ты!.. – рассердился отец.
- Мам!.. – пожаловался мальчишка.
- Конечно, урод, - согласилась мать, - весь в отца!
- Не психуй! – отозвался отец, - Поехали домой.
Пока мы ехали, я успел поспать, разбудили меня громкие голоса, в нос шибанула какая-то вонь.
- Первый тост за новорожденного! – кричали громкие голоса. – Покажите нам пацана!
- Да смотрите! – меня качали и трясли, пока я не разорался.
- Во, голосина! – восторгались голоса, - Как у Решилы!
- Ладно, Любка, отдай Саньку Лизоньке,… куда водку хватаешь?! Тебе можно только пиво! Тебе ещё ребёнка кормить!
- Сам корми! – дерзко отвечала Любка, - И так столько терпела!
- Потерпишь ещё! – ласково сказал отец. От этого ласкового голоса даже мне стало страшно, а за столом воцарилась мёртвая тишина.
- Ладно, Дим, прости, - пробормотала мать, - сам знаешь, тяжело было…
- Такая ваша доля, Любка, прощаю в этот радостный день, но ещё раз узнаю, что наркотой балуешься, не жалуйся. Поняла?
- Да поняла я… - мать отнесла меня куда-то, где было, не так шумно, приложила к груди.
Когда я наелся, мать сказала:
- Вот Лизка, твой братик, сейчас принесу пелёнки, он уже мокрый, перепеленаешь, и смотри у меня!
Так за моё воспитание взялась маленькая девочка. Ни разу я не слышал от неё грубого слова, мне кажется, она полюбила меня, как только взяла на руки. Сама купала, а потом, когда мать отказалась кормить, поила молоком, или кефиром, не помню, из бутылочки. Конечно, я болел, и Лиз носила меня всю ночь на руках, чтобы я своим плачем не разбудил пьяную мать. Когда отец уходил на дело, мать не отказывала себе в таком удовольствии.
Если отец возвращался внезапно, нещадно колотил её, и, чтобы не слышать их воплей, Лизонька уносила меня в сарайку, которую называли летней кухней. Там старший брат растапливал печку, и мы коротали в уютном тепле ночь. Спали все вместе на широкой кровати. Лиз шептала мне ласковые слова, целовала меня в щёчки, в шишки на лбу, называя красавчиком.
- Нашла красавчика! – возмущался Жорка, - Такой уродец!
- Ничего ты не понимаешь, Юрка! – улыбаясь, отвечала ему сестра, а я понимал, что брат ревнует меня к сестре, ведь я почти не слазил с её рук.
Что было дальше, расскажу позже, а то мамка зовёт.
Со вздохом я выпрямился, взглянул в смеющиеся Лизкины глаза, и тоже улыбнулся.
- Ой, Санька! Какой ты хорошенький, когда улыбаешься! Посмотри, Юр!
- Ну да! – хмыкнул Жорка, - Только улыбается он раз в год, и только тебе!
- Потому что я люблю его! – снова прижала меня к себе сестра.
Я не обижаюсь на брата, моя внешность мне тоже не нравится: треугольное смуглое лицо, пухлые губы, большие угрюмые глаза, две шишки на лбу, сильно похожие на рожки бычка. Ну и что? Я же Телец!
- А меня? – поинтересовался брат.
- И тебя! – улыбнулась Лиз, а у меня заныло сердечко. Вчера Лиза ночевала у брата, пришла ко мне только под утро.
- Сань! – тихо позвала она тогда меня, - Ты что? Ревнуешь, что ли? Не смотри, что Юрка с виду такой, на самом деле он очень тебя любит, и меня. Сань, мне с ним так хорошо! И потом, мы с ним не родные братья, наверное,… Ты вот, наверняка знаешь?
- Что? – спросил я, на самом деле жутко ревнуя Лизу ко всем, с кем ей приходится общаться.
- Что ты наш брат?
- Ещё бы! Я помню, как рождался! – невнятно пробормотал я в подушку. Лиз тихонько рассмеялась.
- Не смейся, я правду говорю! – повернулся я к сестре, - Я всё помню! Как ты со мной возилась, купала, ухаживала, когда болел. Хуже всего было, когда ты пошла в школу…
Но то, что мы родные, даже у меня вызывало сомненья: Жорка был ярко-рыжим. Не люблю рыжих, какие-то они все шебутные. Лиза блондинка, светлая, волосы слегка вьющиеся. Красавица! Я вот ещё не определился с мастью, в детстве был совсем белый, сейчас потемнел. Думаю, когда вырасту, буду тёмно-русым, как отец.
Мои раздумья прервал отец. Выглянув из окошка, он спросил, долго ещё нас ждать.
Усевшись на подоконник, он принялся лузгать семечки. Судя по его помятому лицу, вчера мои родныеони здорово повеселились, отмечая моё девятилетие. Мать испекла нам чудесный рыбный пирог, купила пирожных, и отправила нас с Лизой на летнюю кухню, куда вскоре пришёл и Жорка, которому наскучило сидеть с пьяными взрослыми, обсуждающим свои скучные и непонятные дела.
- Жорка! – сердито сказал отец, выплёвывая шелуху, - Смотри, забрюхатишь Лизку, яйца оторву!
- Не волнуйся, батя! – расплылся в улыбке Жорка, - Всё под контролем!
- Не пойму, ты что, девку найти себе не можешь?
- Ну что ты, батя! Кому-то платить! Я лучше Лизке вдвое заплачу, и не обижу, а то у неё неизвестно, какой клиент попадётся…
Да, с болью в душе должен сказать, что наша Лиза, любимая наша сестра, теперь проститутка.
Её продала наша мать, когда отец был в долгой отлучке: у него был какой-то непростой заказ.
Отец у нас бандит, выполняет также работы по заказным убийствам.
Когда он вернулся и узнал, где Лиза, я думал, он убьёт мать. Не убил, даже не оставил на лице синяков, хотя женщина страшно кричала от боли. Я уже тогда знал, как причинить человеку жуткую боль, не оставляя на теле следов.
Вызнав, кому мать продала Лизу, отец помчался её выкупать, но было уже поздно, мать продала её без права выкупа, и Лиза уже лишилась девственности, переспав с богатым любителем маленьких невинных девушек.
Помню, вернувшись после этого домой, Лиза долго плакала, взяв меня к себе в постель. Меня она крепко обнимала и целовала, а я молчал, понимая, что ничем не могу её утешить: ведь я был для неё в этот момент всего лишь плюшевым медвежонком, а говорящий плюшевый медвежонок, это, согласитесь, круто.
Отец, вернувшийся ни с чем, впервые на моей памяти, запил. Несмотря на всю свою жестокость, он любил нас, ни разу не тронул никого просто так, даже вредного Жорку.
Но, немного привыкнув к своей работе, Лиза сказала, что устроилась она не так уж и плохо. Работала она на квартире, под охраной, проходила медосмотры, клиенты были приличные, со справками о состоянии здоровья, без обмана, иначе могли здорово поплатиться, если занесут заразу. К тому же, у неё были выходные, она могла ходить домой, общаться с любимыми братьями.
Некоторые девчонки, проштрафившись по какому-нибудь поводу, работали на «точках», мёрзли там, в ожидании клиента, да и клиенты были низшего сорта, в основном. Могли использовать девушку прямо в машине, что было крайне редко, а то и в вонючем подъезде, возле мусоропровода..
Ко всему привыкаешь, сказала мне Лиза, пришлось привыкнуть и мне.
А мать сказала отцу, что не может прокормить такую ораву, когда он где-то болтается. Мог бы оставлять денег, а не спускать весь заработок в первую же неделю…
На деньги, вырученные за Лизу, мать собрала нас в школу, мне ведь тогда нужно было идти в первый класс, а денег не было. Не поскупившись, она купила нам хорошую форму, причём, не на «вырост», как другие, а именно нашего размера, справедливо полагая, что за год ребёнок всё равно истреплет одежду, так пусть хоть выглядит нормально, не горошиной в кульке. Школьные принадлежности тоже были куплены, цветы, и Лиза, взяв меня за руку, отвела в школу.
Потом мать устроила нам, троим, вечеринку с напитками и закусками: Жорка тоже ещё ходил в школу, причём все учились почти на «отлично». Так велел отец. Кстати, мать на вечеринке ничего не пила спиртного, но была весёлой и возбуждённой, я тогда заподозрил, что она приобрела где-то наркотики, да и отец, когда бил её, упоминал какие-то колёса.
- Наконец-то! – сердито сказала мать, когда мы соизволили показаться перед её светлыми очами.
- Завтра придут тётки из этой… комиссии по охране детства, короче. Оденьтесь прилично. Не в парадное, не в школьное, а вот, как Сашка. Да и то, где ты успел вывозить шорты и майку?!
- Мы тренировались с Лиз! – подал голос я.
- Уже девять лет исполнилось, а всё не можешь не вываляться в грязи! – презрительно сморщилась мать.
- Я споткнулся… - опустил я голову, не выпуская, однако, мать из виду. Она единственная, кто был быстрее меня, и вполне могла схватить за шкирку и задать трёпку. Просто так, чтобы ловчее был. Тогда я становлюсь похожим на котёнка, которого мать несёт, держа в зубах: ноги подтягивал к животу, руками обхватывал самые уязвимые места.
- В общем, вы меня поняли! Сейчас наведите порядок в доме! Ведите себя при инспекторшах хорошо. Сашка! Тебя это особо касается!
- А я что? – тихо возмутился я.
- Ничто! Кто вытащил в прошлый раз пистолет у мента? Я, что ли? Хорошо, мент, понятливый попался, иначе отправились бы в специнтернат, или в детдом. На выбор. Папаню в тюрьму, меня в лечебницу…
- А Жорку? – поинтересовался я.
- Жорку? Тоже в тюрьму, если поймают, по совокупности, если докажут. Вам всё ясно? Смотрите, не подведите отца с матерью! Покажите им свои дневники, не шалите. Сашка, ты уже большой, пора понять, что дома всяко лучше, чем в интернате!
Я даже засопел от возмущения:
- Они же должны понимать, что, если я шучу и веселюсь, значит, нам хорошо!
- Они ничего не понимают! – передразнила меня мать, - Им только бы отобрать детей у родителей, получить премию. Мало того, они ещё и торгуют детьми, знайте об этом!
Что творится в мире и в нашей стране, я плохо разбирался: телевизора у нас не было, радио транслировало только одну, официальную программу, где рассказывалось про счастливое детство, ударный труд и происки империализма., Вв школе, в принципе, то же самое. Я так и не разобрался, какой у нас в стране общественно – политический строй. Вроде социализм, даже время похоже на ранние шестидесятые, а этой весной, в День Победы, меня приняли в пионеры! Повязывала красный галстук мне Лиз! Я был такой гордый и счастливый!
Так что, получается, я теперь живу в эпоху развитого социализма, а мать рассказывает всякие ужасы из лихих времён.
- Мам, мы на озеро, можно? – спросил я, «забыв» о приказе прибраться в доме.
- Наведёте порядок, и убирайтесь. Лиз, не церемонься с этим обормотом, вижу, совсем ты его разбаловала! – мать попыталась поймать меня, но промахнулась, ухватив воздух. Вторая попытка тоже не принесла успеха.
- Старею, что ли? – вздохнула мать, неуловимым движением схватив меня за майку.
Пришлось падать на шпагат, выскальзывая из майки, затем, перекатившись голой спиной по грязному полу, я вскочил на ноги.
- Ну вот, теперь надо мыться! – проворчал я.
- Ты и так вечно грязный, как свинья! – проворчала мать, кинув мне майку.
- Мам, ну он же мальчик! – Лиз снова прижала меня к себе.
- Да уж, мальчик! Немного красивей обезьяны, грязный, как свинья.
Я давно уже не обижался на замечания по поводу своей внешности, что я, девочка, что ли?
Получив разрешение сбегать на озеро, мы с Лиз побежали наводить порядок.
Когда я был совсем маленьким, я всегда помогал своей сестре, отец, правда, ворчал, что я так утрачу гибкость и ловкость своих рук.
- Знаешь, почему воры в тюрьме не работают? – говорил он, - Это для того, чтобы руки не огрубели. Если пианиста заставить колоть дрова, что он сыграет через годик? Собачий вальс?
Но Лиз, которую я тогда называл «Лис», не выговаривая букву «з», и ей это нравилось, знала, что делает. Она давала мне такую работу, которая не закрепляла, а развивала кисти рук и гибкость пальцев.
Заниматься со мной она начала, когда я научился ходить, примерно в годик. До этого я считался грудным ребёнком. Мне полагалось только есть и спать. Лишь присутствие Лиски скрашивало мою жизнь, потому что у ребёнка время течёт по-другому, эти месяцы казались мне бесконечными.
Когда я видел Лиску, начинал активно дрыгать ножками и ручками, и Лис, ласково смеясь, брала меня на ручки, предварительно переодев, если я был мокрым. Я счастливо улыбался и старался что-нибудь сказать.
Не знаю, как бы я выжил, не будь у меня такой сестры. Даже не знал, что такие девочки бывают.
Когда мне исполнился годик, и я научился ходить, Лис пошла в школу, в первый класс, Жорка тоже ещё учился, отец вечно где-то пропадал, матери явно было не до меня, поэтому меня определили в ясли.
Там я подружился с ребятами, мальчиками и девочками. Оказывается, годовалые дети не такие уж и глупые, больше притворяются. Между собой мы вполне нормально общались, рассказывая на детском языке друг другу о своей нелёгкой жизни.
Как и большие дети, малыши были всякие: и добрые, и злые, смышлёные и туповатые. Самым лучшими друзьями мне стали Борька Кацман и Саша Маевская. Мы всегда огорчались, если кто-нибудь из нас не появлялся в садике.
Поделиться книгой: