Помоги проекту - поделись книгой:
Что вы хотите. В ностальгическом советском прошлом даже в многоквартирных высотках провести телефон можно было только по крутому блату. Почему? Потому что кто сидел на дефиците — тот и был хозяин положения. Дефицит создавался искусственно.
— Температура 39,9? Тошнит? Из дома отдыха, говорите? — подозрительно вопрошает фельдшер. — Ах, из санатория? Ну, да один чёрт. — Подмигивает: — Понятное дело. Знакомая история. Как говорится, в Советском Союзе нет домов терпимости, зато есть дома отдыха. — Он почему-то задирает на мне халат и давит на низ живота: — Больно?
Да у меня не только живот, всё тело горит и болит!
— Внематочная, — выносит безоговорочный вердикт фельдшер. — В гинекологию срочно.
У сидящего в изголовье мужа сначала белеет, а потом густо багровеет лицо. Он у меня страшно ревнивый. Он только что приехал с учёбы, мы не виделись три месяца. Ища моё пальто, ворчит: «Так вот, значит, как там санаторий лечит от бесплодия…».
— Какая внематочная?! — ору, вернее, кашляю и хриплю я. Энергично протестую и в неотложке, и в гинекологическом кресле, куда меня буквально затащили силком с порога. — Да у меня не было мужчины три месяца!
— Все вы так говорите. Готовьте операционную. Привезите её карту из женской консультации. Берём пункцию, будет больно…
Блин, а ведь сейчас меня, действительно, выпотрошат как цыплёнка: безвинную, непорочную, оболганную перед мужем и обществом. Выпотрошат — и глазом не моргнут.
Врачи и сёстры носятся туда-сюда. Готовятся к экзекуции, звенят инструментами, выкладывают на подносах страшные шприцы с огромными иглами. Я раздёргиваю шнурки, срываю бахилы, соскальзываю из кресла. Хватаю пальто, брошенное в вестибюле на стулья.
— Беги, беги! Ко мне же через час на операционный стол тебя привезут! — уязвлёно обещает вслед доктор, уже облачённая в маску, в перчатки.
— Отвезите меня домой! — умоляю я.
— На скорой мы возим больных! А ты, сама говоришь, здоровая, — мстит она.
Глубокая осень, промозгло, порывистый ветер. Я, с температурой 40, плетусь через больничный городок к остановке. Меня колотит от холода и обливает потом попеременно. Долго жду автобуса, в предобморочном состоянии набиваюсь в полный салон.
Ночью мне становится совсем худо, я задыхаюсь. Но скорую вызывать уже боимся. Ну их, завезут прямиком на операционный стол — и вырежут всё, что под руку попадётся. К чёртовой матери, не дожидаясь перитонита.
Наутро старенькая участковая терапевт прослушивает, простукивает меня. Острый бронхит, слава Богу — не пневмония.
— Поедете в больницу? Не хотите? Правильно: дома стены помогают. Антибиотики, клюква, сок чёрной редьки внутрь и наружно, для компрессов и растираний.
Ревнивый муж растирает мне спину и ворчит:
— Где это можно так простыть в санатории?
Подтекст: «Ясно где, под кустиками, на холодной земле, на брошенной куртке». Он мыслит заодно со старой девой-гинекологом.
Да пошли вы все. От таких слышу. Каждый думает в меру своей испорченности: и муж, и фельдшер, и гинеколог. К сведению: в то время была мода на диагноз «внематочная беременность». Всем повально его ставили.
Даже анекдот был. Прихромала к врачу девушка, ногу натёрла босоножкой. «У вас внематочная».
Явилась женщина с головной болью. «У вас внематочная».
Приковыляла древняя старушка: понос прошиб и поясница ноет. «У вас внематочная».
Вот и меня, как кур в ощип, угораздило попасть аккурат в самый разгар медицинской компании. Ультразвука-то тогда не было.
И тестов на беременность ещё не было. Сейчас красота. Смотришь на мокрый лоскуток и, как в анекдоте, гипнотизируешь, внушаешь: «Ну, полосочка, ну миленькая, ну не появляйся, пожалуйста! У-у, выползает, змеюка подлая».
Или же визжишь от радости, подпрыгиваешь и орёшь: «Я другой такой страны не знаю, где так вольно дышит человек!» Дышать вольно можно целый месяц.
Это если беременность сто лет в обед не нужна. А были другие, кто вторую полоску лелеяли и ждали как манны небесной. Взяли бы и расцеловали. К таковым относились мы с мужем. Но УЗИ и полосок, повторяю, тогда не было.
Алгоритм действий существовал по-военному чёткий. Задержка? Марш становиться на учёт и получать на руки обменную карту. Внезапное кровотечение? Чистить и резать к чёртовой матери, не дожидаясь перитонита.
Из обезболивающих — в лучшем случае укол новокаина. И грозный рык врача:
— Чего орёшь? Поменьше надо было перед мужиком ноги раздвигать!
Помогает стопроцентно: вопли из абортария мигом утихают.
В самом деле, у врача нервы не железные, с утра до вечера слушать вопли, как в гестапо.
Но самая лучшая анестезия: крупная тёплая рука стоящей в изголовье медсестры. В самые невыносимые, мучительные моменты сжимаешь эту спасительную руку сильно-сильно.
Медсестра потом не то хвастается, не то жалуется, разглядывая синяки и ранки от впивавшихся ногтей: «Оторвёте ведь когда-нибудь руку-то. Аж онемела. За день двадцать раз как в тисках побываешь…».
Ей бы на ставку штатного анестезиолога.
Когда выписывалась, меня вдруг осенило. В старших классах, было дело, в холодной речке простужала ноги. После этого ко мне, на тогдашнем школьном сленге, «не приезжали гости». Не отрывался «красный день календаря». Я «не выбрасывала красный флаг». Ну, господи: не наступали критические дни!!
И вот, когда меня осенило, я спросила врача:
— А может, и не было никакой беременности? Может, простое переохлаждение?
— Может, — равнодушно пожала плечами врач-живодёр. — Сроки маленькие. Ты ведь не стеклянная, а мы не Господь Бог — насквозь не видим. Но лучше перестраховаться.
Страшно подумать, сколько в то время, ради перестраховки, чистили (выскабливали) «чистых», без вины виноватых, пациенток. Делали аборты «яловым» женщинам. В том числе и нерожавшим первотёлкам, как я. Ставя под угрозу моё будущее материнство.
Какие там 20 миллионов долларов за физический и моральный ущерб.
Нынче смотришь телевизор: совсем американские феминистки оборзели. Сексуальные домогательства, сексуальные домогательства… Эх, не нюхали эти недотроги войны и безмужичья.
Да у нас мужик по попе от души, звонко наподдаст — это же наилучший комплимент. Бабонька расцветёт и весь день светится, будто в лотерею выиграла. Будто ей премию в размере месячного оклада выдали.
Да за сексуальные домогательства она сама бутылку поставит и закусь соорудит, чтобы домогательства эти довести до логического завершения.
А всё-таки лечение в санатории дало свои плоды. Во мне завязался крохотный будущий плодик. Произошло это в далёком южном городе, вдали от дома, от мамы, родных и подруг.
Уже когда лежала на сохранении, ночью хлынула кровь. Соседка из палаты пошла искать врача, не нашла — разбудила медсестру. Та, недовольно ворча, отправилась за дежурным доктором — и пропала. Прошло двадцать минут, полчаса. Палата уснула.
И я встала, законопатила свой кровавый фонтан всеми ватно-марлевыми принадлежностями, которые откопала в тумбочке. И поплелась спасать себя и ребёночка, если что-то там ещё от бедняжки осталось.
…Сестринский стол пуст, только лампа горит. Тощая, в длинной белой ночнушке, я была похожа на Кентервильское привидение.
Я слонялась по четырём длинным холодным этажам. Несмело взывала в спящее пространство: «Эй, пожалуйста, помогите кто-нибудь! Хэлп ми!». Эхо в ответ.
Совалась в какие-то двери. За одной обнаружила спящую, как ни в чём не бывало, нашу дежурную сестру: так-то она искала доктора! Я на цыпочках подошла, тронула за плечо.
— А-а-а! — заорала она, подскакивая, путаясь в простынях. Я чуть не родила от неожиданности.
— Я чуть не родила, блин! Чего тебе?
— Кровь… — заплакала я.
— А я-то при чём, что я сделать могу? Не подошёл, что ли, врач? Вот гад. Он в ординаторской дрыхнет, — выдала она с потрохами своего шефа. Переадресовав, зевнула и снова рухнула в койку… Досыпать.
Я брела, кровь лилась ручьём. В ординаторской на кушетке вырисовывался уютно свернувшийся калачиком силуэт под простынёй. Силуэт закашлялся и поднял бородатую голову.
— Я из шестой палаты, у меня кровотечение…
— Раз кровотечение, так чего шляетесь по коридорам? Идите в смотровую.
Силуэт широко зевнул, закурил, осветив зажигалкой мятый нос и всклокоченную бороду. Я узнала заведующего отделением: он сегодня дежурил. Слава Богу, про него говорят: волшебник.
Он действительно пришёл минут через десять. С недовольным лицом, даже с отвращением, осмотрел меня. А разбудите-ка вас в третьем часу ночи — я посмотрю, какое у вас будет лицо? Такая у меня (такая у всех) тогда была психология. Мы все чувствовали себя вечно перед всеми виноватыми.
Ладно ещё, если бы я была жена или дочь уважаемого в городе аксакала. А то какая-то приезжая: ни навара от меня, ни шерсти, ни мяса. Один визг как от поросёнка.
В нашей-то родной, северной больнице порядки были ещё старой закалки: и палатные девчата бы не уснули и подняли всех на уши. Нянечки бы бегали, доктор бы куда-нибудь звонила. В маленьких среднерусских и уральских городках ещё сохранялись островки советской, «сталинской» дисциплины.
Но здесь вам не тут, как говорил серебряный голос России Черномырдин. И я уже не удивлялась, что к дочке директора молзавода лечащий врач подходит пять раз на дню, а ко мне, дай Бог, хоть раз на обходе лицо обернёт.
К слову, та дочка была прелестное, славное существо (Людочка, если читаешь, привет!). Она щедро кормила нас дефицитом, которого многие из нас в глаза до этого не видели. Я впервые попробовала крабов и чёрную икру!
Она тоже была беременна и привередничала в еде. Однажды из ресторана ей привезли большой пакет горячих киевских котлет. А она к тому времени уже их расхотела. Пировала вся палата!
Но я отвлеклась. В ту ночь заведующий бегло осмотрел меня, сообщил, «что всё закрыто». Сам сделал укол магнезии: видимо, чтобы не беспокоить спящую медсестру-мегеру.
И беременность потихоньку себе покатилась дальше. Никто наутро не подсел ко мне на кровать, не успокоил и не объяснил, что за фонтаны из меня били. Кололи ту же магнезию, а когда животик подрос — выдали таблетки партусистена: жуй!
Всё на свете имеет конец. Вот и больничное заключение закончилось. В обменной карте тоже ни словом не обмолвились о том ночном происшествии. Потому что врач, делая мне УЗИ, удивлённо воскликнула: «Да у вас предлежание плаценты!».
Я, в силу своей медицинской безграмотности, не придала значения этому грозному диагнозу. Гораздо больше меня занимал пол ребёнка.
Поэтому, придя домой, я обрадовала мужа:
— Кричи «ура» и бей в ладоши!
Он послушно завопил «ура» и захлопал.
— У нас будет девочка! Сказали, сердечко хорошее, бьётся громко и ясно. И срок мне поставили на целый месяц больше! Я выхожу в декрет!
У мужа заканчивались экзамены, и рожать мы поехали домой.
Дома всё было о кей, всё своё, родное.
Ещё раз напомню: что такое предлежание плаценты и с чем его едят, я представления не имела. Я была настолько легкомысленна и так радовалась свободе, что вообще забыла о словах УЗИста.
Но почему в обменной карте ни словом не упоминался диагноз — это для меня до сих пор тайна из тайн. Может, УЗИстка обиделась, что я не принесла ей гостинец: баночку консервов из красной рыбы и хомут из рулонов туалетной бумаги, как несли прочие пациентки? Я бы с радостью, но откуда у меня доступ к дефициту, у неработающей жены студента?
На консультации у платного врача я красочно рассказала о кровотечениях, как «прямо по ногам текло». Она, должно быть, подумала: «Ох, уж эти нервные возрастные мамашки».
И ласково поправила: «Не кровотечения — а выделения. Кровянистые выделения довольно часто встречаются у беременных».
Она могла послать меня на УЗИ в краевой центр — и всё повернулось бы по-другому. Но она поверила бумагам.
На этом мои обвинения в адрес людей в белых халатах заканчиваются. Потому что во всём, что случилось дальше, виновата была я одна.
Ксюшка — так я назвала девочку, — вообще была смышлёным ребёнком. Мы переговаривались.
— Ау! — говорила я своему животу: — Ты где там затаилась? С добрым утром! Хватит спать! — и через минуту доносились ленивые потягушечки и мягкие, милые упругие толчочоки-пружинки. Она здоровалась со мной изнутри: «Я тут, не волнуйся!».
— Ты чего разбушевалась? Пора спать, все послушные детки уже спят!
Ксюшка будто несколько мгновений «обдумывала» мои слова. И, нежно, щёкотно двинув меня кулачком или пяточкой на прощание, утихала до утра. Удивительный, гениальный ребёнок!
Если она, ещё не родившаяся, всё-превсё понимает, тогда что нас ждёт при встрече?! Что мы с такими талантами-то делать будем?!
Сколько нам с тобой, Ксюха, пришлось вместе вытерпеть. Чужбину, страх потерять друг друга навсегда, адские муки токсикоза. Мечты о солёных рыжиках и обычной картофельной пюрешке. Элементарный голод (вам лучше не знать, как «кормили» в той южной больнице!).
Слава Богу, мы всё с тобой выдержали. Всё позади. Девочка моя, как жадно, жадно я тебя жду!
В среду была у врача («Сердечко-то какое хорошее! Как моторчик работает».) — и записалась на приём на понедельник.
В субботу почувствовала тяжесть. Но ведь такое время от времени бывало. Нужно только полежать. Ксюшка стала сонной и неохотно отвечала, когда я её пыталась растормошить, расшевелить…
Потом вообще перестала отвечать. «Эй, засоня!». Ксюшка молчала.
Во мне боролись два страха. Страх, что что-то случилось. Но ведь ничего страшного с нами уже не может случиться! Всё уже так хорошо.
Слишком много пережито, чтобы подвергнуть меня новым испытаниям. И примешивался эгоистичный страх, после семи месяцев заключения, оказаться снова в больнице. И ведь сказали в больнице: рожаем через месяц.
А тяжесть всё сильнее. И вызови я скорую — да пешком доплетись до дежурного врача — ещё можно было
В воскресенье, после суток молчания, Ксюшка во мне внезапно ожила.
Да как бурно ожила: живот ходил ходуном. Он несколько минут бешено вздымался и опадал холмами.
Поделиться книгой: