Помоги проекту - поделись книгой:
Просто возьмите любой труд Фройда по психологии бессознательного. Выпишите в столбик ключевые термины, которые использует Фройд: представление, вытеснение, топический подход, либидо, удовольствие… Потом возьмите любую книженцию современных «аналитиков». В электронном виде. И простым нажатием
Так вот. Психоанализ пропитан духом не абы какой свободы, а свободы авторитарной, методологически выверенной. Австрийская империя, затем Австро-Венгрия, а с недавних пор[30] Австрия и Венгрия по отдельности – эталон авторитарной свободы, при которой только и возможен триумф науки, искусства, экономики и духа. Аналитики, которые имеют за плечами клиническое или (как автор) техническое образование, это понимают. Но современный сбившийся с пути мир забит гуманитариями, которые готовы в любую щель прятаться от понимания собственной бесполезности.
Психоанализ – это не посиделки и не ожидание у моря погоды. Это, среди прочего,
Сопротивление клиента – это очень полезное препятствие, потому что указывает на кратчайший путь к обострению и разрешению противоречий. Полезное, но все же – препятствие. Психоаналитик должен тщательно изучать феномен, структуру и динамику сопротивления, не ослабляя хватку, не позволяя клиенту «соскочить», извлекая максимум информации. Выдержит ли субъект? Если психически здоров, то выдержит обязательно, еще и спасибо скажет. С клиническими психотиками никаких гарантий нет (поэтому мы их отсеиваем на подступах).
Сопротивление – это еще и некая дань уважения, которую субъект платит своей цензуре, прежде чем преодолеть ее запрет. Психика капризничает для галочки или чтобы распалить саму себя перед решающей капитуляцией. Чем эмоциональнее субъект отрицает вытесненное содержание, тем ближе это содержание к осознанию. Говоря «нет», бессознательное соглашается. Ох, как этот пассаж не понравится феминисткам, они обязательно увидят здесь скрытый удар по их кастрационному «этикету».
Только сопротивляясь, психика клиента открывает последние козыри. Сопротивление – основной источник знания о субъекте, мощный аналитический ресурс. Но сопротивление должно быть не только проанализировано, но и преодолено. Проанализировать значит осознать, понять причину, выразить в свободной речи, преодолеть и подчинить себе. Себе – это кому? Не аналитику, конечно же, а клиенту. То есть анализировать, осознавать и все остальное должен клиент. А кто же еще?
Итак, надо было аккуратно подтолкнуть клиента к рефлексии, к обсуждению эмоций, вызванных щелчками метронома. Столкнуть W и время лбами.
Решение простое (из скромности не добавляем, что гениальное). Поставив метроном на столик, мы добились нового эффекта. Значит, теперь надо этот метроном убрать. Что и было сделано перед очередным сеансом – агрегат отправился в шкафчик. Минут пять W молчал, пытаясь собраться с мыслями. Начал говорить, сбился с мысли, замолчал. Смутное беспокойство нарастало. Наконец, он перестал смотреть в сторону (как обычно делал) и принялся взглядом обыскивать кабинет.
2.5. Полет разборов
Знакомые с техниками гипноза прекрасно представляют, каким тоном с какой ритмикой были даны указания. Фройд, как известно, был не самым хорошим гипнотизером, поэтому немного вредничал на сей счет и запрещал использовать трансовые техники в психоанализе. Шандор Ференци наоборот не имел ничего против гипноза.
Кому верить? Здесь работает правило «послушай современных аналитиков и сделай наоборот». А они, протаскивая леволиберальные идеи под ширмой науки и психологии, активно возражают против любого «авторитарного» подхода. В некоторых штатах США вообще законом запрещено применять гипнотерапию для работы с эгодистонными сексуальными предпочтениями. Эгодистония – это жутко неприятное состояние субъекта, когда он страдает от собственных привычек, особенностей, ориентации… И нет ничего зазорного, если человек хочет по-быстрому разобраться в себе и кое-что починить. Например, активный гомосексуализм, который (по Ференци) часто оказывается обыкновенным неврозом навязчивости[31].
А что? Многие успешные, немного авторитарные мужчины средних лет с помощью навязчивых движений снимают стресс. Кто-то четки перебирает, кто-то метрономом щелкает, а кто-то вот креативных менеджеров за филейную часть хватает. Ну нервный тик у человека такой, что ж поделаешь? Правда, ради этого открывать в учреждении отдельный «креативный отдел»… Нет, нам чужих денег не жалко. Просто невроз пройдет, а отдел останется. И что потом с мальчиками-менеджерами делать? Только раздарить ровесникам, у которых невроз навязчивости на фоне кризиса среднего возраста еще не прошел. Вот эта ситуация психоаналитически очень быстро исправляется. В США же за саму попытку решения можно сесть, ибо толерантность.
Так, слушатели (и читатели) оживились. Хорошо. Возвращаемся к сути. Гипноз иногда очень полезен. Например, вы сильно ограничены по срокам. Или надо красиво оформить инсайт (озарение) клиента – для этого нужна мягкая форма гипнотической интервенции, ни в коем случае не транс. Нашу интервенцию осуществляет не аналитик, а бездушно щелкающий метроном. Наши руки чисты.
Оставшиеся несколько минут метроном был постоянно включен. Частота – 50 щелчков в минуту. У клиента не было возможности выключить метроном, но он и не выказывал такого желания. W не сразу закрыл глаза, смотрел (как обычно) в сторону, но более напряженно. Чтобы спокойно вслушиваться в щелчки, прикладывал видимые психические усилия.
Первые 20 щелчков клиент явно испытывал дискомфорт. Напряженные мимика и взгляд, сжатые кулаки, поднятые плечи. Постепенно успокоился и расслабился. После 60–70 щелчков закрыл глаза, стал глубоко и ровно дышать. Примерно через 10 минут (500 щелчков) клиент уснул в кресле.
На выключение метронома не среагировал. Чтобы разбудить клиента и сохранить нужный настрой, был сделан одиночный щелчок метронома. Такой же короткий одиночный щелчок издавал когда-то будильник W, что ассоциировалось у него с повышенным эмоциональным фоном при пробуждении. Клиент проснулся, открыл глаза. Взгляд ясный, открытый, быстро сфокусировался.
Клиент надевает головной убор и тут же поправляет, как перед военным смотром. Непроизвольно подносит правую ладонь к виску, как будто отдавая честь. Чеканным шагом движется к выходу. В этой моторной регрессии было отыграно вытесненное желание W сделать карьеру военного. Еще один отзвук прошлых амбиций – ассоциативная реплика клиента «Собраться. Собрать себя. Военные сборы. Собрать все силы».
Откуда именно такая интерпретация? Во-первых, сам клиент об этом вскользь упоминал на некоторых сеансах. Во-вторых, на следующей же встрече он более подробно рассказал о своих упущенных возможностях. Знакомства, ум, квалификация инженера, хорошее образование и физические данные позволили бы W сделать успешную карьеру военного. Но родственники жены (во главе с последней) активно запротестовали. Одни не желали отпускать «свой» источник дохода в дальние края. Другие не желали вместе с этим источником по дальним краям ездить. Третьи запугивали рисками для жизни и свободы. Окончательно добила мужчину позиция его собственной родни, которая мастерски умела хранить молчание в самые критические моменты.
Именно эти «семейные обстоятельства» и заставили W прервать получение военного образования. Они же не позволили перспективному инженеру свалить за границу и заниматься вторым любимым делом. А там, глядишь, и первым (американская оборонка никогда не брезговала брать приезжих высококлассных спецов). Пришлось придумывать третье дело – сидеть в родном городе, строить бизнесы один за другим и вести настоящие боевые действия с братками (хоть какая-то отдушина).
Еще два сеанса прошли в классическом ключе свободных ассоциаций и разматывания длинных цепочек воспоминаний и обид. Вопреки некоторым ожиданиям, клиент не торопился смещать фокус нарратива в семейную область. Он занимался методичной вербализацией тех эмоций, которые у него вызывали партнеры по бизнесу, субподрядчики, бюрократы разных уровней и (до кучи) бывшие однокурсники.
W больше не обрывал цепочки свободных ассоциаций с помощью темпоральных конструкций и метронома. Он доводил каждый эпизод до конца, завершая парой крепких словцов в адрес действующих лиц.
На следующем сеансе смысл последней фразы W прояснился. В его рассказах все больше людей из делового окружения получали нелицеприятные ярлыки. Параллельно клиент обрывал многочисленные деловые и неформальные контакты, давно его тяготившие.
Пристрелка длилась еще несколько сеансов. Затем клиент задумался:
Но неужели у нас так мало людей могут и хотят нормально работать? Во-первых, да, очень мало. Во-вторых, все успешные люди проходят этот этап развития, когда их окружение массово и почти синхронно
W так и не преодолел этот кризисный рубеж. Он все время начинал бизнес с нуля, но сохранял старые связи. К ним добавлялись новые связи, которые были ничуть не лучше. Соответственно росло и число
Антракт
Станционный подсматриватель
Томная соседка по купе.
Но нет. Никак нельзя.
Тысяча резонов не велят.
Согнись, уткнись в окно.
Важное в потемках
что-нибудь увидишь там.
Хотя скорее проглядишь.
Да вот уже и проглядел.
Спецпоезд Мурманск – Москва, пломбированный вагон
Январь, 2020
– Путешествия заставляют особенно остро чувствовать время. Двухдневный визит на Родину кажется бесконечно долгим. Но вот щелчок, и ты снова в дороге: посреди бушующего океана, над свинцовыми тучами или в поезде. И твой дом номер четыре по Зоопарковой улице теряется где-то в туманной низине безвременья. Пока ты пытаешься отдохнуть от войн, охоты и революций, отдых кажется бесконечным, распластанным во времени. Но как только поезд начинает свой бег по железной дороге, время сжимается для тебя в здесь и сейчас. И эта сингулярность настоящего, невыносимо жуткая в своей тотальности, не отпускающая ни на миг, и является только подлинной жизнью, когда ты никуда не денешься от самого себя, не сбежишь из пломбированного вагона. У тебя нет ни прошлого, ни будущего, ибо их сожрало это настоящее, затянуло в себя подобно черной дыре. С этим состоянием сравнится лишь встреча рассвета после плодотворной ночи. Да нет, и она не сравнится. Или радость возвращения? Но нет, и она не сравнится. Та радость быстро улетучивается, сменяясь понимаем, что история стирает не только сюжеты и лица, но даже декорации, на фоне которых разворачивались события прошлого. Время не щадит актеров – это понятно. Но оно не щадит и сцену. Некоторые актеры еще живы и рады бы освежить старый спектакль, и собираются они вместе, и приходят в свой окутанный туманом театр. А вместо сцены обнаруживают пустоту, загримированную под новые декорации. Но это не их декорации. Это для других, новых актеров, с которыми судьба нас уже не сведет. А зрители? Они тоже приходят, поддержать своих любимых актеров. Но время не щадит и зрителей.
Спецпоезд Мурманск – Москва уже два часа заставлял рельсы подпевать бурану, а Лера все не решалась заговорить с попутчиками. Лицо одного было спрятано за патлами темно-каштановых волос, поэтому непонятно было: спит он или бодрствует. Второй покуривал сигару, нарушая сакральное табу российских поездов, и разговаривал со своим отражением в оконном стекле. Зеркальный собеседник задумчиво кивал и понимающе смотрел на рассказчика.
Чем гуще была тьма снаружи, тем чаще любитель путешествий и монологов замолкал, дымил, прислушивался к подвыванию умирающей вьюги, высматривал кого-то посреди снежных полей, бескрайних и пустых. Вскоре появились первые лесопосадки, их сменили природные перелески. Когда же к железной дороге угрожающе подступили скелеты вековых лиственных и призраки столетних хвойных, занервничал даже молодой шатен. Он то и дело прилипал к стеклу, поглядывая в сторону условного противника сквозь маскировочную сеть густых прядей.
Поезд едва заметно замедлил ход.
Лохматый о чем-то испуганно спросил своего старшего спутника. Лера разобрала только
– Морисик, где твои манеры? – деланно возмутился курильщик. – Говори по-русски, чтобы фройляйн нас понимала.
– Накосячил, майн герр! Мы скоро залогинимся на серой станции. Можем порофлить с локальных мемов, – вихрастый говорил с акцентом, но довольно бегло. Язык он учил, сидя в чат-рулетках и молодежных пабликах.
«Я и по-русски вас двоих не понимаю», – хотела съязвить фройляйн.
– Смотрите в окно внимательней, если не хотите пропустить неуловимое движение за деревьями, – предупредил герр. – Наш поезд сопровождают.
Кому бы это могло понадобиться? Сопровождать поезд. Лера представила деревенского старика в бурке и ушанке, мчащегося с шашкой наголо на худой кобыле. Но безобидный образ растворился, уступая место кому-то несуразному, лохматому, с копытами и вывернутыми коленями, с желтыми глазищами на выкате. Вместо легкой ухмылки губы непроизвольно вытянулись в тревожную трубочку.
– Когда-то мы с вашим фатером вместе работали над проблемой таких вот бегунов-сопровождающих.
– Что значит работали?!
– Ну как бы вам объяснить. Пытались намазать свои знания на хлеб насущный.
– Кто же вы по профессии? – удивление победило природную скромность.
– Мы политические беж… – охотно откликнулся Морис.
– Артисты, – перебил курильщик.
– Политические артисты? – девушка не понимала, кто кого здесь держит за круглых идиотов: то ли она своих странных попутчиков, то ли они свою провожающую, не покинувшую вагон вовремя.
– Что вас смущает? Хотите, Морисик достанет гавайскую гитару и споет пропагандистский романс?
– Откажусь, пожалуй.
– Жаль. Вот ваш фатер никогда не упускает возможности пару-тройку
– Вы фатером ошиблись.
– Ни в коей мере.
– Но мой папа священник, а никакой не артист! Точно не политический.
– О! Не счесть арабов в каменных пещерах, не счесть артистов в море клерикальном. Семинария даст фору любому театральному училищу. После векового затишья у церковной труппы вновь, – сигара начертила крестик, – дер гросте бенефис.
Поезд заскрипел тормозами. В ответ заскрипел электромеханический голос из репродуктора. Пепельный свет хилого фонаря заглянул в окошко.
– Бегун слился, – Морис поспешил обнадежить попутчицу.
– Не слился, – поправил демонолог. – Побежал в обход. Не любят они людных мест, даже если от людей остались одни воспоминания.
Лера молчала, пытаясь слиться со скромным интерьером купе и не вникать в абсурдные речи компаньонов. Ей всего-то было поручено сопроводить странную парочку до Москвы. До ворот Ховринской заброшенной больницы. Взамен артисты пристроят девушку на работу в престижный психологический центр. Так, по крайней мере, говорил ее папа, авторитетный православный священник отец Никодим, в миру Захар Моисеевич Скрипка, в криминальных кругах известный как Карабас. Какая связь существовала между эксцентричным курильщиком и психологией, оставалось только гадать. На ум приходила версия о пожизненном лечении от самолюбования и паранойи. Без малейшей надежды на успех.
Увы, девичье молчание было истолковано превратно. Попутчик с сигарой решил, что Лере очень-очень интересно, просто она стесняется задавать прямые вопросы.
– Идемте. Я покажу вам серую станцию. Чудо инженерной мысли. К ее проектированию сам отец Никодим руку приложил!
– Не получится. Вагон запечатан и опломбирован снаружи, – встрял Морис. – Нас разбанят только в Москве.
– Получится-получится. Доставайте ваш гавайский гитараппарат.
«Неужели будут петь?!» – с ужасом подумала Лера. Какова же была ее радость, когда из футляра вместо гитары появился ломик. И каково же было ее разочарование, когда пришлось одеваться и выходить на тридцатиградусный мороз.
Допотопная рама пала, не оказав сопротивления. Морисик галантно помог девушке вылезти на перрон. И, пользуясь случаем, объяснил (перескочив с интернет-сленга на высокий штиль), что герр демонолог сегодня сильно не в духе: путь от Аргентинского порта до Мурманска пришлось преодолевать на океанском лайнере «Адмирал Гнездец-Кукушкин». Водная стихия (вместе с ее обитателями) проявила к аргонавтам крайне нездоровое любопытство. Также молодой человек сообщил имя и титул австрийского демонолога: Бизраэль Энгельрот фон Морфинх. Именно «фон», потому что в роду у ученого-оккультиста завелись бароны. Когда предки Бизраэля хватились и попытались выкурить дворянскую заразу (случилось это в веке XVII), было уже поздно, и приставка «фон» навсегда приклеилась к благородной оккультной фамилии, восходящей к римским прокураторам.
Пока Лера в третий раз безуспешно пыталась вслух повторить демонологические ФИО, их обладатель выпрыгнул из оконного проема.
– Не мучайте ротовую полость, она у вас не для этого. В Аргентине меня звали кратко: Бэзил.
– Это был ваш ник в секретных чатах, майн герр.
– Молчи.
– Можно я тоже буду вас так называть, майн герр? – Лера нашла выход из ситуации.
Демонолог и его аспирант переглянулись.
– Хорошая девочка, – одобрительно промурчал австриец и зашагал по платформе.
Механический голос вновь сотряс мембрану старого репродуктора.
– Что она пытается сказать? Слов не разобрать! – возмутилась Лера.
– Нет там никаких слов, сплошная симуляция и абракадабра, – охотно пояснил демонолог. – Главное, чтобы звучало погромче и отгоняло незваных гостей.
– Но неужели некому исправить? – дочь священника закусила удила перфекционизма.
– Некому. На серых станциях людей нет.
– Как нет? Вот же фонари горят. Голос что-то объявляет.
– Пока мы здесь стоим, будут гореть. Местная электросеть питается от прибывающих поездов. В мире только одна строительная компания способна созидать подобные шедевры посреди холодной глуши. Спасибо сестрам Ерофеевым и их досточтимой матушке.
– Но зачем вообще это нужно? Это памятник такой? Или для туристов? Никогда не слышала о мертвых станциях.
– Ваше счастье. Эта станция не мертвая, а всего лишь серая. Необитаемая автоматическая декорация. Нужна, чтобы за поездами не бегали разные лесные обитатели. Но не все серые станции строились на пустом месте. Часто бывает так, что обычная станция сереет. Конкретно здесь, например, когда-то теплилась жизнь. Жили железнодорожники с семьями. Может, пару бригад лесорубов квартировалось. Или военная часть из пяти человек. Меня всегда восхищали и пугали обитаемые островки посреди русских снежных пустошей. Едешь вот так и думаешь: а ведь в этих хибарах кто-то живет. Какая сила удерживает их здесь, вдали от жизни и прогресса?
Лера, которая свое детство провела в подобной хибаре, знала точно: лично ее не удержала бы там никакая сила. Она намеревалась работать по специальности, и не где-нибудь, а в одной из столичных частных психиатрических клиник. Или, на худой конец, в центре психологической помощи.
– Станционная жизнь подобна неказистой лужице, в которой нет-нет, да отразится клок величественно-свинцового российского неба. Иногда лужи пересыхают, и на их месте остаются серые станции. Начинается все примерно одинаково.
Демонолог указал на край платформы, неизвестно кем расчищенный от снега. Там были нарисованы обыкновенные классики. Лера вспомнила детство. Она жила недалеко от маленькой станции, где перрон был испещрен детским меловым творчеством. В том числе классиками. Но играть в них было не с кем: в радиусе пяти километров никаких других детей не обитало, а прыгать на одной ножке в одиночестве рассудительной девочке казалось глупым.
– Эти идеально ровные клетки с цифрами появляются сами собой, аккурат перед большими вечерними прогулками. Когда детишки ищут, чем бы занять себя. Когда взрослые еще не отошли от трудового дня и не могут уследить за чадами. Когда в сумерках, увлекшись игрой, можешь не заметить приближающийся поезд. Когда последний квадрат ускользает из-под ног.
Лера пригляделась. Клеток было десять. Девять. С половиной. Квадрат с десяткой обрывался на краю платформы и летел куда-то вниз, вместе со всеми безвременно победившими.
– Призовой фонд этой странной игры неукоснительно растет, пока юные игроки не заканчиваются. Но и после этого к таким станциям, как магнитом, тянет детей из окрестных сел. А вот и зал славы.
Тлеющая сигара указала на главный экспонат. Вдоль путей, к самому горизонту, тянулась вереница памяти: кресты, небольшие стелы, искусственные венки. Зрелище затягивало наблюдателя в воронку безысходности. Черное небо смешивалось с белым снегом в один серый градиент, мир стремительно терял краски…
Лера очнулась. Морис снегом растирал ей щеки. На купейном столике горел примус, спасая от холода. Травмированная оконная рама была законопачена каким-то тряпьем. Поезд дернулся, трогаясь с места, стряхивая с себя станционное оцепенение.
– С возвращением. Испытание метафизической тоской Вы выдержали, – фон Морфинх листал увесистый фолиант, иногда закладывая между страницами картонные фигурки животных, людей и ангелов. – Терпимость к тотальной безысходности и бессмысленности. Иных качеств от соискателя нынче не требуется. Выбирайте любое заведение, курируемое русскими чекистами. Будем хлопотать о спасении Вашей карьерной души.
Поезд прополз мимо массивного двухэтажного здания, обращенного к железной дороге углом, выбиваясь из общей перспективы продольных и поперечных линий. В окне второго этажа зажегся свет.
Поделиться книгой: