Затворник с Примроуз-лейн

– Так тебе интересно?

Дэвид нервно потер ладони. Что это – неужели возвращается то самое чувство? Сердце забилось быстрее, по спине побежали мурашки. Да, он хорошо это помнил: неутолимая жажда запретного. То, что, должно быть, его мать чувствовала каждый раз, когда видела, как официант разливает вино по бокалам. То, что когда-то едва не погубило его собственный брак.

– Да, интересно, – прошептал Дэвид.

– Старик с Примроуз-лейн – так звали анахорета, что жил в западной части Акрона, в миле отсюда, рядом с улицей Мерриман.

– Я знаю, где Примроуз-лейн. Постой! Ты говоришь о старике, что, бывало, в разгар лета шлялся по парку в перчатках?

– О нем самом.

– Я несколько раз видел его, когда мы сюда переехали. Странный чувак. Вид у него был такой, будто идет по важному делу, но, кроме как в парке, я нигде его не встречал – ни в магазине, ни в китайской забегаловке, ни где-нибудь еще. Он никогда не смотрел тебе в глаза. У меня от него мурашки по коже бегали. Немного напоминал моего дядю Айру, когда тот напьется. Он умер, да?

– Его убили.

– У кого мог быть зуб на него, ведь он ни с кем не общался? Ограбили?

– Не похоже. Тут, кажется, что-то личное. Старику отрубили пальцы и сунули их в блендер. Разделали на фарш. Потом притащили в гостиную и выстрелили в живот. И оставили там умирать. Насколько можно судить, он еще примерно полчаса истекал кровью. Сидел там и ничего не мог сделать.

– Срань господня! Когда это случилось? Пол вдруг смущенно заерзал на стуле.

– Тело обнаружили двадцать первого июня, – сказал он. – Двадцать первого июня две тысячи восьмого года.

– Через два дня после смерти Элизабет. Пол кивнул.

– Неудивительно, что это прошло мимо меня. – Дэвид тяжело вздохнул и покачал головой. – Кто подозреваемые?

– У полиции нет версий, от слова «совсем».

– А как мужика звали по-настоящему?

– Вот тут, – ухмыльнулся Пол, – и начинается самое интересное. При покупке дома в шестьдесят девятом году он предъявил карточку социального страхования на имя Джозефа Говарда Кинга, но на самом деле это не его имя.

– Что значит – не его?

– Через год после того, как обнаружили тело, в полицию позвонили из банка. Оказалось, у этого парня было около семисот тысяч на сберегательном счете и еще три с половиной миллиона в акциях и облигациях. Под именем Джозефа Говарда Кинга он здорово вкладывался в технологии «Эппл», Гугл, и все такое. Но банк не мог разыскать его ближайших родственников и обратился в полицию. Однако к тому времени детективы уже год работали по этому делу и тоже не нашли никого из его родных. Подключили судью по делам о наследствах. Кто-то получит большой куш… как только они выяснят, кто же этот «кто-то».

– Эти деньги, возможно, и есть мотив, – сказал Дэвид. – Четыре миллиона долларов – четыре миллиона причин его убить, если ты наследник.

– Правильно. Вот только пока не объявилось ни одного родственника, претендующего на эти деньги. Поэтому судья назначил душеприказчиком Альберта Бичема. Его семья в течение многих лет обслуживала Старика с Примроуз-лейн. Судья разрешил Бичему снять деньги со счета и перенести стариковские останки из нищенской могилы на нормальное место на кладбище. Тут Бичем заявляет: «Ну на фиг эту полицию, я найму частного сыщика и отыщу его родственников». Судья говорит: «Нанимайте». По номеру соцкарточки Джозефа Говарда Кинга сыщик находит его свидетельство о рождении – с именами родителей и названием больницы, где принимали роды. В больнице он поднимает документы за годы до и после рождения Кинга.

– И находит его братьев или сестер.

Пол прицелился пальцем в Дэвида:

– Бинго! Угадал! Двумя годами раньше в той же больнице под фамилией Кинг появился на свет другой ребенок, у тех же родителей. Сестра Джозефа, Кэрол. Сыщик ликует. Он звонит этой Кэрол, чтобы сообщить ей о том, что она сорвала джекпот. Только Кэрол говорит ему, что ее брат Джо умер аж в тридцать втором году, погиб в автомобильной аварии в Беллефонте, в Пенсильвании, в возрасте шести лет. Вместе с папой и мамой. Кэрол в то время была дома, с няней.

– Он украл документы погибшего мальчика и укрылся в Акроне, в Огайо, – сказал Дэвид. Он уставился в пространство, как торчок после прихода. – Спорю, он из Беллефонта. Возможно, читал об аварии в газете, а через несколько лет, когда ему по какой-то причине понадобилось сменить имя, вспомнил про нее. Что они сейчас собираются делать с деньгами?

– Все за них бьются. Конечно, Кэрол хочет их получить. Считает, раз этот таинственный человек присвоил личность ее брата, у нее есть на это право. На нее работает довольно известный поверенный. Бичемы вроде бы приятные люди, но и они в это ввязались и наняли своего адвоката. В довершение всего засуетились глава округа и мэр. Закон гласит: если у покойного нет установленных близких родственников, деньги отходят государству. Так что город и округ тоже не прочь оттяпать себе кусок.

– А полиция?

– Полиция молчит как рыба. Но есть и еще одна загогулина.

– Ну, как же без этого…

– Среди скудных пожитков старика нашли связку замусоленных записных книжек.

Дэвид подался вперед:

– А что в записных книжках?

– Жизнеописание девчонки, с которой он, очевидно, не был знаком; отчет обо всех ее софтбольных матчах, всех школьных наградах, обо всех ее парнях, о каждой штрафной квитанции, выписанной дорожной полицией. Все подробности ее жизни записаны в этих блокнотах каракулями – предположительно почерком Старика с улицы Примроуз.

– Он что же, преследовал ее?

– Самым настойчивым образом.

– И эта девчонка тоже охотится за деньгами, так? – спросил Дэвид.

– Да нет, ей, похоже, деньги до лампочки. А зря! Эти блокноты местами – прямо-таки любовные письма. Старик по-своему очень заботился о девчонке, прости, об этой женщине. Он нигде не именует ее наследницей, но подразумевает… Короче, тебе нужно самому прочесть газетные вырезки.

Дэвид сидел на диване, уставившись в одну точку, и почесывал щетину на своем мальчишеском лице. Он перевел взгляд на фотографию двухлетнего Таннера, стоявшую на каминной полке. Волосы у малыша взлохмачены ветром с океана, что плещется у него за спиной.

– Хороший сюжет, – наконец сказал он.

– Вот именно.

– Хотя, похоже, об этом уже много писали.

Пол махнул рукой:

– Репортеры не писатели. Загадок еще много. Кто его убил, кем он был на самом деле, почему преследовал эту девчонку…

– За предложение спасибо, – сказал Дэвид. – Если бы я мог снова начать писать, ухватился бы за этот случай. Но я не могу.

– Это еще почему?

Дэвид встал.

– Пойдем в кабинет, налью тебе выпить.

* * *

Дэвид жил в просторном загородном доме с высокими потолками, построенном акронским гомеопатом в 1954 году. Архитектор определенно стремился потрафить своеобразному художественному вкусу доктора-холостяка – получился модернизм, но с отчетливой примесью сельской эстетики. Сегодня декоративные камни по обе стороны камина служили пересеченной местностью, по которой отряд пластмассовых солдат шел в наступление на кухню. Стены идущего от гостиной длинного коридора были оклеены обоями «под рогожку», приятными на ощупь, но изрядно полысевшими внизу, где о них терлась кошка предыдущих жильцов. Дэвид и Пол тихо прошли мимо комнаты Таннера. Мальчик лежал на животе, подогнув колени и выставив вверх попку, – он всегда спал только в этой позе – и сладко сопел. В конце коридора дубовые двери выходили в так называемое восточное крыло, где располагались две комнаты, разделенные широким порогом. Здесь Дэвид оборудовал себе рабочий кабинет. Полки ломились от книг, уставленных аж в три ряда и поддерживаемых фигурками персонажей «Звездных войн»; в частности, Хан Соло предохранял от падения зачитанный том «Дублинцев». В барном шкафчике стояли «Дьюарс», джин и подарок Пола – почти пустая бутылка «Джеймесона». В центре кабинета возвышался игровой автомат «Трон», увы, неисправный – лазерные машины не поддавались управлению, а на уровне с танками зловредный механизм убивал тебя, куда бы ты ни поворачивал. Дальний угол восточного крыла занимал письменный стол Дэвида – это чудище он купил на распродаже через неделю после того, как «Нью-Йорк таймс» включила его «Протеже серийного убийцы» в список пятнадцати лучших книг года. Предположительно стол когда-то принадлежал капитану знаменитого сухогруза «Эдмунд Фицджеральд». Дэвид даже подумывал, что стол проклят. «Эдмунд Фицджеральд» лежит на дне озера. Жена умерла. И с того момента, как пятеро грузчиков приволокли эту махину в дом, он не написал ни единой страницы. Над столом нависала голова бурого медведя – диковина досталась ему вместе с домом.

Дэвид открыл бар, нашарил на верхней полке стакан и поставил его перед издателем. В стакан отправились остатки «Джеймесона».

– А себе? – спросил Пол.

– Если буду пить, угроблю организм, – сказал Дэвид. – Я принимаю уже сто двадцать миллиграммов ривертина в день. Врачи говорят, с алкоголем это сочетать нельзя, вообще ни в каких дозах – печень моментально отправится к чертям. Офигенный побочный эффект, да?

Пол прищурился, глядя на стакан с виски.

– Я понял одну вещь. Меня побуждала писать моя тревога. Моя паранойя, если хочешь. А сейчас я не тревожусь уже ни о чем. – Дэвид покачал головой. – Я пытался писать. Выходит барахло. Я не смогу придумать приличную метафору, даже если мне пистолет к голове приставят. Это как… Не знаю… Как под местным наркозом. Больше нет приступов паники, нет ночных кошмаров. Но и сюжетов тоже нет. Просто не получается. Даже если бы я захотел слезть с ривертина, делать это нужно постепенно. Мой доктор предупредила – чтобы отвыкнуть от этого препарата, нужно несколько месяцев. Так что, если я говорю: «Не могу», это значит: не могу физически.

Пол опрокинул в себя виски.

– Херово, – сказал он.

– Угу!

Они помолчали. Через некоторое время послышался легкий скрип кровати под маленьким тельцем. Таннер тихо бормотал и хлюпал носом. Просыпался.

– Слушай, – сказал наконец Пол. – Всякое бывает…

– Вот этого не надо. Лучше не продолжай.

– Всему есть причины, – продолжил тем не менее Пол. – Точно говорю. Не знаю, что за история с тобой приключилась, из-за которой ты вынужден сидеть на таблетках. Но причина в ней. Скорее всего.

– Ты говоришь это человеку, жена которого врезалась на машине в стену магазина «Доллар дженерал» на скорости семьдесят миль в час?

– А почему тебя не было с ней? Потому, что ты уже тогда сидел на таблетках. Я прав?

Дэвид его не слушал.

– Вселенная абсурдна, Пол. Мы пытаемся ее осмыслить, потому что наш мозг запрограммирован повсюду искать закономерности. Мы отыскиваем порядок в хаосе и тайные знаки в обыкновенных совпадениях. Мы решаем, что россыпи звезд на небе похожи на животных, и объявляем их созвездиями. Мы вечно хотим найти смысл в том, что не имеет смысла. Если зациклиться на числе восемьдесят восемь, то начнешь видеть его повсюду. Столько клавиш у рояля, столько округов в штате Огайо… Но это ровным счетом ничего не значит.

Пол смахнул слезу, выступившую то ли от смеха, то ли от обиды за Дэвида, который больше ни во что не верил и ничего не писал.

– Кстати, о созвездиях, – сказал Пол. – Я всегда думал, что Бог специально расположил нашу планету именно так, чтобы мы могли любоваться чудесами, которыми Он наполнил вселенную.

Дэвид хотел что-то на это ответить, но его прервал заглянувший в кабинет сын.

– Пап, я пить хочу. Можно мне «Фреску»?

Мальчик едва доставал головой до дверной ручки, темные волосы во сне спутались, большие карие глаза прятались за неровной челкой. Худенький, с тонкими руками и длинными, как у пианиста, пальцами, четырехлетний Таннер с каждым днем все больше становился похож на свою покойную мать.

– Ты подумай, – сказал Пол. – Время у нас есть.

Глава 2

Тайна Спарко

Когда Дэвид познакомился с будущей женой – то есть познакомился по-настоящему, потому что за предыдущие пять недель, сидя в одной аудитории, они не сказали друг другу ни слова, и она на него ни разу даже не взглянула, – он ей совершенно не понравился.

Это произошло в Кентском университете, в подвальном помещении музыкального факультета, в классе, где пахло мелом и мокрыми тряпками. Курс назывался то ли «Музыковедение», то ли «Музыка в мировой художественной культуре», то ли еще както – они оба уже забыли. Зато хорошо помнили, что Элизабет тогда его прямо-таки возненавидела. Со страшной силой.

– Ну? – спросил профессор.

Они слушали диск с записью «Гимна простому человеку» Копленда, дребезжащей из динамиков учебного проигрывателя. Все сосредоточенно молчали, стараясь не встретиться с профессором взглядом – а то еще заставит отвечать.

– Ваши ощущения? – спросил профессор. – Какие чувства пробуждает в вас эта музыка?

На последнем ряду поднял руку загорелый юноша в футболке без рукавов. Профессор кивнул.

– Мне говядины захотелось.

Дружный одобрительный смех.

– Все верно, эта музыка звучала в рекламе говядины, – сказал профессор. – Кто еще хочет высказаться?

Оттуда, где сидел Дэвид (а сидел он у самой двери), ему было видно, как нахмурилась Элизабет, по-детски и вместе с тем женственно выпятив нижнюю губу. Ждет, чтобы ее вызвали. С первого дня занятий Дэвид наблюдал за ней из своего безопасного угла, надеясь поймать ее взгляд – и улыбнуться ей. Но она никогда не поворачивалась в его сторону. Дэвид до мельчайших подробностей изучил ее профиль – чуть вздернутый нос, круглые уши с маленькими мочками и водопад ярко-рыжих, как тлеющие угольки, волос. Она была, как пели когда-то Eagles, «смертельно прелестна». Со временем он изучил очаровательные странности ее характера. Элизабет жаждала – неосознанно, как он предполагал, – всеобщего восхищения и одобрения. Она сдавала контрольные на десять минут раньше остальных. Когда подошла ее очередь делать доклад об одном из великих композиторов, она выбрала Джона Кейджа. На презентации буквально набросилась на какого-то болвана за то, что он клевал носом во время ее выступления, и даже щелкнула его по уху, причем сильно. Однако удивительным образом ей все сходило с рук. Однажды Дэвид, прикинувшись, что роется в рюкзаке, задержался в коридоре, чтобы якобы случайно встретиться с ней. Она появилась не одна – парень, которому она съездила по уху, приглашал ее в кино. «Забудь!» – бросила она в ответ. Дэвид не мог сдержать глупой улыбки до ушей, когда она просвистела по коридору, даже не оглянувшись на несчастного придурка, который стоял как пыльным мешком ударенный. Ночами Дэвид, не в силах заснуть, часто раздумывал: что в ней такого, что его так тянет к ней? Кроме Элизабет он знал лишь одну женщину, которая могла быть такой жестокой и милой одновременно, – свою мать. Почему же Элизабет никого к себе не подпускает? Эта загадка не давала ему покоя. В глубине души он подозревал, что поиски ответа увлекают его сильнее, чем сама Элизабет, – и ему хватало ума понять, что есть в этом что-то не совсем здоровое.

– Мисс О’Доннелл?

– Это ложь, – сказала она.

– Не понял, – опешил профессор.

Элизабет махнула рукой в сторону проигрывателя с таким видом, словно там кошка нагадила.

– Это пропаганда, – заявила она. – Как религия. Предполагается, что эта вещь должна вызывать в простом рабочем человеке страстное желание служить своей стране, например, пойти во флот или в морскую пехоту, или просто вкалывать сверхурочно в «Тако Белл». Это музыка об иллюзорной американской мечте.

Дэвид смотрел, как гневно вздымается ее грудь, как пылает лицо… и внезапно сделал два неприятных открытия. Во-первых, эта девушка – ненормальная. Во-вторых – он, похоже, тоже ненормальный, потому что по какой-то неведомой причине его к ней влечет, и он ничего не может с этим поделать.

– Американская мечта – миф, – продолжала Элизабет. – Горстка тех, кто наверху, внушают всем нам, которые на дне, что мы можем подняться, если будем усердно трудиться. Но это не так. Это наша версия Вагнера. Эта музыка – опасная подтасовка.

– Американская мечта – не миф.

Только когда все, включая Элизабет, повернулись к нему, Дэвид понял, что говорит вслух. Он побагровел. «Вот блин, – отрешенно подумал он. – С пятого класса такого не случалось».

Элизабет скорчила гримасу.

– Вырастешь – поумнеешь, – сказала она, – особенно после того, как папуля перестанет платить за твое обучение.

– Очко! – воскликнул толстяк слева от нее.

– Мои родители за меня ни гроша не платят, – сказал Дэвид. – Но я на тебя обижаться не буду, потому что мне кажется, ты это просто так брякнула, без задней мысли, а на самом деле ты не такая уж стерва.

– Как ты меня назвал?

– О’кей, о’кей. – Профессор замахал руками, приглашая стороны к примирению. – Давайте, знаете ли, найдем…

– Американская мечта – не миф, – повторил Дэвид. – Для меня не миф. И, думаю, для многих в этой комнате. Если упорно трудиться, обязательно оставишь свой след в мире.

– И как ты это сделаешь? – спросила Элизабет.

– Не знаю. Есть миллион способов добиться того, чего хочешь.