Скотный дворик (сборник)

Вот и родные ложбинки, и наслаивающиеся друг на друга пирожками холмы. Там мы вволю нагуляемся, и я вдоволь пожужжу как муха.

При въезде в село нас гостеприимно встречают… выстрелы. На солнечном пригорке, как цыплята, расположилась кучка мужиков за скатертью-самобранкой. Среди бела дня, здоровые молодые мужики.

Вахтовики, наверно, — нынче это самая престижная работа в деревне. Это не коровам хвосты крутить, не в навозе за копейки рыться. Слетали на прииски, покачали из матушки-Земли природные ископаемые, срубили бабла — и месяц расслабляйся.

Вот и расслабляются. Пристреливают ружьишки. Браконьерство — второе престижное, почти аристократическое занятие в деревне.

В десятках метрах от стрелков катятся редкие машины. Идёт бабушка с сумкой, две молодые мамы катят коляски. За мостом больница, дорога довольно оживлённая.

Мужики ржут, громко перекидываются ёмким словцом. Лениво пуляют куда придётся: в деревья, в небо, в кусты. В лесок, где мы собираемся бродить, ностальгировать и испытывать катарсис. Как-то не хочется вступать в диалог с вооружёнными поддатыми людьми: «Мужики, вы поаккуратнее тут». Вряд ли он получится миролюбивым, диалог.

И я стучу самым обыкновенным образом: набираю 112. Сообщаю координаты. Там слегка удивлены, и обещают прислать людей.

А пока мы на глазок прикидываем расстояние, где, по нашим расчётам, не послужим живыми мишенями, и углубляемся в соловьиную рощу.

Хотя рощей это назвать трудно. Поваленные рыжие, мёртвые, изъеденные жучком остовы елей. Непролазные кучи веток, сорванных ещё в летние бури. Стихийные свалки: строительный мусор, склянки, рваный полиэтилен. Разросшиеся неопрятные вербы и ольхи норовят выколоть глаз. И это не дремучий лес — окраина села.

А ведь здесь, честное слово, в моё детство был кусочек швейцарских Альп. Зимой вился укатанный до блеска серпантин лыжни между пушистыми, как игрушечки, сосенками. Несёшься со свистом, только успевай увёртываться от встречных лыжников и палками регулируй крутые виражи.

Летом было ухоженно и чистенько, трава как подметённая. Будто лесник самолично каждое утро прохаживался метлой. Вдоль дорог тянулись хвойно-берёзовые аллейки, нога скользила по паркету из еловых иголок. В логу повсюду бойко тянулись истоптанные тропки — сейчас ложок заболочен.

Но мой любимый омут-то жив, я надеюсь? Когда после сбора ягод, распаренные зноем, неслись купаться, а на западе собиралась грозовая туча, и погромыхивало. Вода в омуте была молочно-белая: видно, в верховьях уже прошёл ливень. И такая тёплая, будто её для нас специально долго и заботливо грели кипятильниками.

Омут есть… Кажется. Но к нему не пробиться из-за трёхметровых будыльев борщевика. Прямо борщевичные джунгли. Заденешь громадные зонты: обильным дождём за воротник, на землю сыплются семена, как мифические зубья дракона… Кстати, до перестройки нашествия этого злостного сорняка тоже что-то не замечалось.

А вот мимо этого холма мы спешили прошмыгнуть, воровато отводя глаза и фыркая в ладошку. Здесь на ярком полотенчике частенько лежала «стройная фигурка цвета шоколада»: загорала наша химичка, попой кверху.

Горы были пострижены так ровно, будто здесь потрудились английские газонокосилки. Этими газонокосилками была деревенская ребятня. Своими маленькими руками неутомимо щипали траву для кроликов и цыплят: незаметно целые мешки набирали.

Шустро и неустанно работали не только руки, но и языки. Устанем, сядем, сбросим растоптанные как блинчики сандалики. Вытянем чёрные как у негритят, исцарапанные ноги…

И начинаем фантазировать: как образовались вокруг села многочисленные холмы и лога такой причудливой, странной формы. Возможно, миллионы лет назад здесь, где мы сидим, текла пузырчатая огненная лава, извергались вулканы. Землетрясение взметнуло, выбросило, выпятило части суши… А может, это застыли языки ползущей магмы?

А может, это высохшее русло древней реки, где плавали гигантские рыбины? Или просто здесь когда-то намечался здоровенный овраг. Он разрастался, размывал дно, обрушивал стенки, а вешние воды вытачивали боковые ответвления? Потом овраг милостиво передумал расти, округлился и мирно зарос лесочком и травой? Может, может…

Опаньки! А по холмам-то и не пройти. По самое не могу огорожены заборами. За одним пасётся лошадь, за другим лепятся страшненькие хозпостройки. Частная территория! Пробраться можно, лишь цепляясь за изгородь и узко, как канатоходцам, перебирая ногами, чтобы не свалиться в болотце. Напомню, всё происходит под аккомпанемент выстрелов.

А вот и полицейский внедорожник подъехал. А муж говорил: «Не приедут, не приедут». Моя полиция да меня не сбережёт?

Бравый служивый в форме подходит к мужикам. Те азартно машут руками. Пора и нам выступить в роли свидетелей. Мы выбираемся из «швейцарских Альп»: вернее, из того, что от них осталось. Подснежники и Иван-да-Марья растут из валяющихся там и сям пузырьков от боярышника и перцовой настойки…

Вдруг встречный треск валежника, как будто ломится медведь. Перед нами вырастает бравый представитель власти. Вежливо просит показать документы, удостоверяющие личность. Ну, вот как-то мы не сообразили, что, отправляясь в лес, нужно брать с собой паспорта.

Голубой взгляд местного шерифа становится стальным. Приехала парочка из города, подозрительно углубилась в лес… Захотели пройтись по местам детства? Или кое-чем другим заняться? Странное желание.

Тут, понимаешь, граждане на пригорке в свой законный выходной культурно отдыхают, и вдруг, понимаешь, — выстрелы. С нашей стороны. То есть это мы, оказывается, приехали пострелять и насмерть перепугали мужиков. Эту версию блюстителю правопорядка и рассказали эмоционально, возмущённо мужики. Естественно, у него не было повода не доверять их убедительным показаниям. А что перегаром несёт… Что ж. В законный законе никто не запрещает…

Если бы у него был прокурорский ордер, он бы нас с удовольствием обыскал на предмет обладания незарегистрированным огнестрельным оружием. А так ограничился тем, что окинул нас холодным взглядом и посоветовал не гулять по здешним местам. Не заниматься подозрительным занятием под названием «встреча с детством». Или как там у городских называется тайная любовь под кустами.

Полицейская машина отчалила. В ту же минуту канонада возобновилась с удесятерённой частотой. Прямо пальба прямой наводкой. А что прикажете делать оскорблённым до глубины души мужикам с приезжими подлыми стукачами?

Муж как-то вдруг резко заскучал, забеспокоился насчёт целостности новеньких покрышек у машины. Продырявят (нечаянно, разумеется), потом на палочке верхом в город прикажете добираться? Или на эвакуаторе за круглую сумму?

И мы скомкали встречу с детством. Как зайцы, как партизаны, старясь не выдать себя, не треснуть веточкой, кругами-кругами, крадучись добрались до собственной машины. Сели и с облегчением дали по газам. Уф!

Я успела кинуть прощальный взгляд. До свидания, больничка, лесок, ложбинки и холмы, дорога, по которой меня везли из роддома! До свидания, соловьиная роща и детство! Надеюсь, в следующий раз наша встреча состоится, как это пишут в дипломатических пресс-релизах, в более тесной, тёплой и дружественной обстановке.

Синячок, синяк, синячище

Встретилась на улице с подружкой Яной. У меня было настроение поболтать, а Яна — что на неё совершенно не похоже — порывалась болтовню поскорее закончить и смыться. Отводила в сторону глаза, не отрывала ладошки от скулы. А когда случайно оторвала…

— Вот это синячок! Кто тебя так?!

— Да никто! — раздражённо воскликнула Яна. — Что вы все ко мне прицепились? Ночью шла на кухню воды попить и — об угол холодильника… Ужас, на улицу невозможно выйти. Главное, никто не верит — представляешь? Думают — муж…

Об угол холодильника. Ну-ну. Бывает. Но как же это нужно извернуться, чтобы скулой — о холодильник?.. За Борисом (Яниным мужем) раньше такие дела не замечались. Дыма без огня не бывает. Интересно, за что он её? Бедняжка Янка! Неуклюже, наскоро выдумала холодильник, чтобы выгородить своего Бориса. Но каков этот тихоня, а?

Подозревать кого-либо, в чём либо, возводить на людей напраслину — тяжкий грех. И расплата не замедлила ко мне явиться. Кстати, вы замечали: чем старше становишься, тем быстрее за дурную мысль или дурной поступок настигает наказание? Если раньше длань возмездия тянулась сквозь годы, а то и десятилетия, то сейчас счёт идёт на минуты.

Как было в моём случае. Вскоре после того дня, что мы виделись с Яной, нам привезли машину берёзовых дров для бани, свалили жёлтой душистой кучей. Мы дружно взялись таскать их и складывать в поленницу. Больше всех радовалась, суетилась и путалась под ногами наша собака Кэрри. Ей уже двенадцать лет, по собачьей метрике это солидные годы, лет под шестьдесят, загривок весь седой. Но ведёт себя как взбалмошная девчонка.

Она крупными прыжками носилась взад и вперёд, припадала к земле, приглашая к игре, потом вскакивала, с рычанием трепала поленья, таскала по всем двору и даже пыталась их зарыть в землю.

Когда я нагнулась за очередной порцией дров, расшалившаяся Кэрри с разбегу брякнулась передо мной, игриво кося вишнёвым хитрющим глазом. Потом всеми своими пятьюдесятью килограммами дурашливо подскочила — и лбом, тяжёлым, твёрдым и крепким, что твоё полешко — въехала мне в скулу. По-моему, аккурат в то же место, что у Янки. Слава Богу, не в глаз.

— Вот это синячище! Точно месяц не пройдёт, — по мере сил ободряли домашние, накладывая примочки. Какое месяц, у меня завтра важная встреча с предпринимательницей — известным в городе хлебопёком! Несколько слоёв тонального крема и пудры, тёмные очки, шляпа глубоко на брови. Вот когда пожалеешь, что вуаль не в моде. Носовой платок, который я как бы нечаянно буду прижимать к щеке, словно у меня болит зуб… Точно, пусть думают, что у меня болит зуб!

Всё прошло отлично, предпринимательница ничего и не заметила. Только в конце встречи, совсем не в тему, покачала головой своим мыслям и, вздыхая, неопределённо подытожила:

— Гады эти мужики…

Город маленький, и в тот же день последовало несколько сочувственно-негодующих звонков от приятельниц.

— Ты этого так не оставляй. Ударил раз — войдёт во вкус, будет всегда поднимать на тебя руку.

— Главное, не пори горячку. Бьёт — значит любит. Когда будет каяться, меньше чем на цепочку с кулоном, в виде отступного, не соглашайся. Из мужиков в это время верёвки можно вить.

— А я своему сразу отпор дала, — делилась третья подруга.

— Это как? — обречённо поддержала я игру. Всё равно, чем красочнее я описывала: как нагнулась за охапкой дров, как глупая Кэрри со всей дури подпрыгнула, как из моих глаз посыпались искры — тем больше скучнели подруги. В их вежливо-терпеливом молчании слышалось: «Рассказывай, рассказывай…»

— Однажды напился, полез с кулаками, — объяснила подружка. — Я взяла кухонный нож и говорю: тронешь хоть пальцем — убью, пусть даже спящего во сне. Это первое средство в таких случаях. Мужики, которые дерутся — они же страшенные трусы. С тех пор — ни-ни.

— М-м, высокие у вас отношения. Весело живёте…

Спустя месяц, пройдя все положенные стадии цветов — от грозового фиолетового до неспелого лимонного, — синяк прошёл, и я была уверена, что искупила вину перед Яной и Борисом. Но тут ещё раз — видимо, для профилактики, чтобы хорошенько запомнила — шандарахнулась так, что первый случай был просто цветочки по сравнению с этим.

У нас по краю огорода проходит общая газовая труба (называется: участок с обременением). Чтобы не пропадать земле, насадили там малину — себе на беду. Потому что все любители малинки про невидимую в зарослях трубу забывали и непременно об неё стукались различными частями тела. Но не сильно: почешут больное место, ругнутся — и дальше обирают ягоду. Все, кроме меня.

— И как это можно забывать о трубе? — искренне удивлялась я. — Вот у меня, как в малинник вхожу, в мыслях уже на уровне рефлекса заложено: осторожно, труба!

После чего, залезши под трубу за крупными, с пол-ладони, рассыпчатыми ягодами, я глубоко задумалась о чём-то и резко встала. На уровне рефлекса. Под трубой.

Удар пришёлся по надбровью. Стодвадцатимиллиметровая в сечении, на бетонных подпорках, труба от мощного удара загудела и завибрировала по всему участку. Вот мало что в тот момент помню, а гудение и вибрацию толстой трубы помню отлично. Над бровью образовалось что-то живое и горячее, и это «что-то» под кожей начало стремительно расти, наливаться, набухать и тяжелеть, как гирька. Пока я, обливаясь слезами от страха и боли, подвывая, неслась в дом в ванную, «гирька» странным образом обогнула глаз и стекла в многострадальную скулу.

Когда я приложила все случившиеся на пути холодные металлические предметы, а также намоченный в холодной воде платок, и осмелилась взглянуть в зеркало…

Мама родная! Видок был такой, будто под глаз впрямь засандалили гирьку грамм на двести. Вот вы думаете: есть один цвет, чёрный. А я вам авторитетно заявлю, что у чёрного имеются десятки богатейших и тончайших оттенков — от зеленоватого до сливового, — и все они причудливо переливались и менялись у меня на глазах, как нефтяное пятно в луже.

Одна соседка кричала, что нужно немедленно в скорую, чтобы сделать прокол, другая кричала, что уже поздно и кровь свернулась. Муж заводил во дворе машину, собака лаяла.…

В общем, я снова зафорсила с подсветкой.

— Вот это фонарь! — восхитился сосед. И посоветовал идти снимать побои, чтобы всегда иметь под рукой компромат на мужа. Мол, чуть только проштрафится, уголок заявления ему из кармана: «А-та-та-та!» Если он так острил, то приятельницы на полном серьёзе уговаривали писать заявление в милицию.

Когда я в тысячный раз принималась рассказывать, как собирала малину… Как совершенно забылась и резко выпрямилась… Как мощно вибрировала труба — они смотрели на меня с состраданием, будто на конченого человека. Рассказывай, мол, рассказывай. Покрывай домашнего деспота, потатчица.

С тех пор я имею за глаза репутацию женщины, которой дважды засветил муж. Как бы я горячо ни разуверяла. И я смирилась. Засветил, так засветил.

Но, когда я изредка наблюдаю сестёр по несчастью: с запудренной, замазанной, укрытой тенью шляпок специфической фиолетовой припухлостью под глазом… Которые, мучительно краснея, лепечут, как, неловко нагнулись в ванной и ударились о кран — о, я от души им сочувствую и прекрасно понимаю их смущение. Я верю им безоговорочно.

… А спорим, что нашлись читательницы, которые, закрыв газету, в сомнении раздумчиво покивали:

— Это всё так, всё понятно. Но вот интересно, за что всё-таки муж на самом деле ей припечатал? Уж больно взволнованно, подробно и горячо кинулась она объяснять происхождение этих самых… печатей. Дыма — его без огня не бывает.

Малинная лихорадка

Вот скажите, что хуже? Есть вредную еду, жмурясь от удовольствия — или полезную, давясь от отвращения? Когда малокалорийное тошнотворное нечто, приготовленное на воде без соли, организм отторгает, желудок корчится в спазмах, вопит: «SOS!» и вообще всячески сигнализирует: «НЕ ХОЧУ!» Неужели природа такая глупая, а врачи такие умные? Женщины и сторонники здорового питания, поймут, о чём я.

И всё-таки один раз в году жизнь благоволит, милостиво снисходит к нам. Ненадолго, недельки на три-четыре, когда созревает Её Высочество Клубника. Вкусная-превкусная, полезная-преполезная, кладезь витаминов и микроэлементов. Царица ягод, впитавшая в себя тепло солнца, энергию ветра, сладость воды и соки земли.

Я плотно сажусь на завтраки, обеды и ужины из клубники, молока и белого хлеба. Я не знаю, каким чудом меня обходят стороной аллергия и диарея. Отдуваюсь, отодвигаю пустое блюдо в душистых розовых подтёках, с горой зелёных клубничных хвостиков.

— Всё, — обещаю я себе каждый раз. — Всё, на этот сезон я точно наелась.

И отхожу от стола, покачивая животом, беременным клубникой месяцев на пять. Но через день, стоит мне увидеть или вдохнуть вздрагивающими ноздрями волшебный наркотический, непередаваемый аромат… Я за ним готова идти на край света, как крыса за дудочкой.

В одной ну очень стрессовой ситуации меня спасла клубника. Ситуация случилась в июне. За считанные дни я скинула 10 кило: весила 55, стала 45. Не успевала ушивать юбки и брюки. Аппетит отбило напрочь: вся еда казалась на вкус и на консистенцию как вата.

Но тут подоспела клубника, и во мне проснулся основной инстинкт. Я съела, давясь, одну клубничину. Потом вторую. А потом ела, ела, ела, пачкалась в соке, жалела себя и обливалась розовыми сладкими слезами, впервые за последнее время. Меня будто прорвало.

В одной известной пьесе главная героиня презрительно говорит другой, рыдающей: «И это напрасно. Слезами — портянку и ту не вымоешь». А вот не права Васса Борисовна, любой психолог вам скажет. Портянку, может, и не вымоешь, а душу мощно промоешь, облегчишь, очистишь. После умоешься, посмотришь на себя в зеркало («Господи, что за крокодил?!»), попудришься, глубоко вздохнёшь — и можно жить дальше.

Нынче сам юг пожаловал в наши северные широты. Теплынь, в меру дожди и много солнца. Раньше у нас как? Пройдёт ливень — и на долгие недели природа погружается в холод и мрак. Нынче тучки разбегутся — снова жара, солнышко посверкивает в благодарной мокрой, свежей зелени.

Золотисто посмуглели даже самые бледнолицые граждане. И все ягоды созрели почти на месяц раньше. В вишнях стрекочут сороки, упруго подпрыгивают на ветках, как на «тарзанках». Из малинника порскают тучи дроздов, атакующих в огороде всё мало-мальски красного цвета. Их не отпугивают чучела, фольговые вертушки, трещотки, шуршащие занавески из магнитофонной ленты и прочие чудеса людской изобретательности. Кто-то раскладывает в грядках крашенные в красный цвет камушки. Дескать, долбанёт со всей дури дрозд — и клюв набок. Не помогает.

Но вот скользит по земле большая крестообразная тень ястреба-тетеревятника в низко бреющем полёте. Он, как угрюмый пастух, хозяйски облетает свои владения. Вот только его подопечные совсем не рады такому вниманию, притаились, враз наступила мёртвая тишина. Даже сороки попрятались в застрехах. Идёт игра в «Умри-замри-воскресни».

…Малины хватает всем: людям, дроздам, горячему белому ветру, после которого землю под кустами устилает ковёр из крупитчатых волосатых, пузатеньких ягод. Шлёп, шлёп.

Малину в таких количествах, как клубнику, не съешь. Я её замораживаю в контейнерах. Зимой бросаю в блендер, туда же отправляю парочку бананов, туда же кружку молока. Не знаю, как назвать смесь: коктейль? смузи? мусс? На вкус вроде магазинного йогурта, только гораздо полезнее, дешевле и вкуснее. Очень, очень рекомендую.

Собирать малину и ухаживать за ней — одно удовольствие. Сорняки выпалывать не нужно: малина сама кого хочешь сожрёт. Осенью, когда уже прихватило морозцем, вырезаешь старые прутья. Только что малинник стоял запутанный, неопрятный, полёгший — и вот он же: выпрямившийся, чистенький, прозрачный, зеленеет крепкими молодыми побегами.

— Видите, а хныкали, что рано разбудили. Вон сколько народу нас опередило, лежебоки.

Действительно, вдоль песчаной дорожки, сворачивающей с большого тракта, уже валяются велосипеды, притулились мотоциклы с колясками и без, и даже отдельно и гордо стоят несколько разноцветных «москвичей» и «лад».

И пока мы ехали, по обочине бесконечно тянулся безлошадный люд с корзинками, бидонами, вёдрами. Настоящая малинная лихорадка!

Вот нас обгоняет мотик, увешанный гроздьями людей. В коляске сидят две хохочущие женщины, одна на коленях у другой. На самом мотоцикле уместилось пять человек(!). Считайте: водитель, пассажир на заднем сиденье, ещё щуплый гражданин ухитрился втиснуться между задним и водительским креслами. На баке сидит девочка, моя ровесница, вцепившись в основание руля. А сбоку на подножке непонятно вообще на чём стоит и за что держится парень-акробат с развевающимися на ветру длинными, по моде, волосами, и что-то кричит в ухо водителю.

Весёлый мотоцикл, приседая под тяжестью, обдаёт нас клубами пыли и скрывается. У гиббд-шника бы при этом зрелище случился инфаркт.

Малины хватало всем, обирали — только белые сосочки в листве торчат — а наутро снова красным красно! Рядом находился леспромхоз, на сотни километров тянулись заросшие малинником вырубки. Люди бродили как в гигантском зелёном лабиринте, перекликались, аукая, чтобы не потеряться.

Через несколько лет нас, школьников, будут привозить сюда сажать сосенки: чахлые жёсткие травинки, больше похожие на хвощи. Разбивали на пары: мальчики со всей силы вонзали заступы с острыми узкими штыками в хлюпающую водой весеннюю землю и раскачивали. Девочки в образовавшуюся щель быстро совали саженец. Ещё меткий удар заступа — сосенка надёжно зажата в земле. В общем, довольно опасная работа, представляю, какой шум бы подняли нынешние родители: одно неверное движение, и можно остаться без руки. А у нас как-то обходилось: мы были деревенские дети.

И однажды мне в пару попадётся двоечник и хулиган Сашка. Ладно бы он был симпатичный двоечник, а то маленький, худенький. Фу-ты, не повезло! Но не молчать же целый день. Мы заговорим, представьте себе, о книгах. И выяснится: Сашка запойно читает! Я ему признаюсь, что не люблю Горького: мне он кажется нудным и тяжёлым человеком.

— А ты заметила, у него слишком много знаков препинания? Пожалуй, даже избыток. Тире, точки с запятыми, многоточия… Очень утяжеляет текст, — небрежно скажет Сашка, этот двоечник и хулиган, у которого по русскому и литературе слабенькая, с натяжкой, троечка.

Увы, Сашка из запойного читателя превратился в запойного пьяницу. Не разглядела учительница литературного таланта: а может, в нём погиб великий критик.

Собирать малину приятно, если она крупная и её много. Да вот беда: ягода быстро оседает, какие-то бездонные банки, никак их не наберёшь. Мы с братом хитрили: прижимали отверстия банок к чистому большому лопуху, хорошенько встряхивали — и бегом к папе, пока ягоды снова не уплотнились: высыпать в десятилитровое пластиковое ведро, которое он носит на широкой перевязи на шее. Ну и шея у папы, крепкая, красная, а мы-то носим на верёвочках литровые банки — и то тяжело. Получим свою порцию похвалы — и снова на малинную охоту.

Филонили иногда, растянувшись на траве. Подслушивали, как красивые акающие городские тётеньки разговаривают между собой.

— Представьте, как деревня изменилась! Свекровь рассказывает: раньше уйдёт, дверь прутиком подопрёт — никто не зайдёт. Ни-кто! На калитку верёвочную петельку закинет — и всё. А сейчас засовы, замки… У свекрови старый чайник из стайки украли, представляете?