Помоги проекту - поделись книгой:
Нынче лишних людей нет. Каждый человек при своём месте.
Бандит, батрак
В тот зимний вечер многие из стоявших на площади, и Ляля в том числе, заметили длинного сутулого парня, переминавшегося в ожидании автобуса нетерпеливее всех. И не мудрено: на нём не было обуви. То есть совсем ничего не было, даже носков.
Мороз стоял градусов тридцать и выше. Парень приплясывал, поджимая огромные посинелые ступни. Окружающие реагировали, как у нас принято, сдержанно. Исподтишка показывали на него пальцами, качали головами, перешёптывались. Только одна общительная бабушка настойчиво советовала парню зайти в ларёк погреться.
Ляле на ум пришёл детский стишок:
Раньше она работала воспитателем в садике. Тут подошёл автобус, пассажиры хлынули в салон. Ляля тоже впрыгнула. И парень загремел босыми чугунными ступнями на заднюю заиндевевшую площадку. Впрочем, температура в автобусе немногим превышала уличную.
Пассажиры на время забыли о странном разутом человеке. Он выскочил на Лялиной остановке и припустил кенгурячьими прыжками к коттеджному посёлку, где она жила. Скрылся в строящемся кирпичном доме по соседству. Там, надо полагать, над ним поахали, обогрели, растёрли ноги и немедленно выдали шерстяные носки.
Спросите, как Ляля, садиковский воспитатель со смешной зарплатой, оказалась в коттедже? Время было такое: девяностые. Кто смел, тот и съел. Под лежачий камень вода не течёт. Не хлопай ушами. Не будь лапшой – это из садиковского фольклора. Имениннику понарошку трепали уши и приговаривали: «Расти большой, не будь лапшой».
Вообще-то Ляля по жизни была именно лапшой. И муж Юра рос тихоней. Рассказывал, как одноклассники подлавливали и впихивали его то в девчачью раздевалку, то в девчачий туалет.
Потом Юра ушёл в армию, где его на первом году службы деды тоже беспощадно буцкали. Ну а на второй год он сам полноправно буцкал салаг. Вернулся домой другим человеком, будто подменили парня.
– Ого, – говорили однокашники, кто не уехал из города, и пытались мять каменные мускулы под футболкой.
– Того, – подтверждал он и вдруг резко сбрасывал бесцеремонную руку. Заламывал её за спину и держал так некоторое время. Шутя, понарошку – но чувствительно. Оставались чёрные синяки.
Сержант-землячок, с которым скорешились в армии, устроил Юру водителем к новому русскому. Юра тут же оказался втянут в хозяйские разборки. А там обвыкся, огляделся, надел малиновую водолазку, чёрную кожаную куртку и пошёл в бандиты. В киллеры. Время, повторяю, было простое, прямое, суровое: девяностые.
Молодое зарождающееся капиталистическое общество, как молодую неустойчивую планету Земля, потрясали катаклизмы. Вскипали океаны, воздвигались и рушились материки, извергались вулканы, вздыбливались горы. Готовилась колыбель для будущего поколения. Которое, если верить плакатам и учебнику истории, должно было жить при коммунизме. Но вот так всё повернулось…
Устояли на крепко расставленных ногах единицы. Ну, десятки, ну сотни, в том числе Юра. Сжав тяжёлые рукоятки холодного и огнестрельного, сказали про горы и моря, леса и недра, про заводы и фабрики, магазины и хлебопекарни: «Это моё». Как точку пулей поставили. «Кто-то что-то имеет против?» Против не имел никто.
Юра с Лялей познакомились на улице. Она цокала на сбитых каблучках на работу. Он медленно катил на диковинном в то время, заграничном длинном лаковом авто.
– Красуля, подвезти?
– С незнакомыми в машины не сажусь.
Вечером она сдала с рук на руки припозднившейся мамочке последнего малыша. Вышла за низенькую лилипутскую калиточку – а там Юра с миллионом алых роз. Ладно, не с миллионом, но с сотней точно.
– Будем знакомы. Юра, 27 марта 1967 года рождения. Место проживания улица Заводская, 23–99. Время рождения ноль часов 30 минут, роддом № 2. Могу предъявить соответствующую ламинированную бирку. Теперь можно вас подвезти?
Ляля расхохоталась, тряхнула упругими пружинками локонов. Имя полностью оправдывало её кукольную внешность. Или наоборот. Кудряшки, тугие целлулоидные щёчки, нежный круглый румянчик. Ресницы, будто купленные в круглой прозрачной коробочке в отеле косметики. Не девушка, а мечта бандита.
Об их свадьбе долго говорили. Мальчишник отметился тяжкими телесными. Мероприятие закатили в самом дорогом ресторане на пятьсот человек. Свадебный подарок оригинальный.
Двадцать три машины с гостями, привлекая внимание всех прохожих, оглушительно сигналя, подъехали к коттеджному посёлку. Ляля в воздушном платье, под цвет рдеющих щёчек, подобрав невесомое облако фаты, вышла и увидела…
Обвёрнутую в целлофан, перевязанную многометровой атласной лентой двухэтажную кирпичную коробку, с кокетливо взбитым гигантским бантом на макушке, на крыше… Рулон целлофана и полтора километра ленточки ушло на подарочную упаковку.
Лялина деревенская мама, учительница, не столько обрадовалась, сколько испугалась такого подарка. И жениха тоже. Прижимала пальцы к разгоревшимся щекам: «Ах, доченька, тут нужно десять раз подумать». Думать было поздно.
В ресторане она забилась-спряталась за колонну, так что Юре пришлось её вытаскивать. Дыша водкой, и селёдкой под луковой шубой, бормотал: «Обижаете, тёща. Что вы как неродная. Так сказать – почёт и уважение. Как вы есть мамаша…»
Юра самолично забрал Лялины документы из отдела кадров гороно: будешь сидеть дома. Единственное, что вытребовала Ляля: что она сама полностью займётся домом и участком. Она была куклой-куклой, но с деревенскими корнями. И, при хрупкости плеч и талии, ручки и ножки у неё были крепкие, полненькие, плотные, твёрдо стоявшие на земле.
– Твоё дело. Чем бы дитя ни тешилось, – сказал рассеянно Юра. Он шёл на поводу капризов любимой молодой жёнушки. Предупредил: – Но, когда родишь наследника – сразу найму няньку и домработницу.
Он всегда был чуть задумчив, отрешён, отстранён. Вроде здесь, разговаривает с тобой, а сам мыслями далеко-далеко. И поперечная угрюмая складка на переносице не разглаживается, с которой ещё из армии пришёл…
Вообще, молодожёны редко пересекались. Работа у него была ответственная и опасная – дважды с огнестрельными лежал в больнице. Ляля ему таскала кастрюльки с протёртым супчиком с зеленью, с витаминными салатиками – всё с собственных грядок.
– Юр, тут у соседей парень батрачит. Найму его землю раскидать?
– Блин, да хоть бригаду нанимай, – психовал Юра. – Чего ерунду-то спрашиваешь?
Специфика работы не могла не сказаться на характере Юры: он стал портиться. Тогда говорили: быкует парень. Нередко, когда он звонил, в мембране слышались матерная брань, женские взвизги и смех. Ляля старалась не брать близко к сердцу. Любит ведь: даёт деньги, дом полная чаша.
На звонки не отвечал сутками. Ляле было не привыкать: бывало, что не давал о себе знать и по месяцу. От дурных мыслей отвлекала возня по хозяйству.
Но в любой момент за кирпичной оградой могли мягко прошуршать шины. Из машины вылезал Юра: с букетом цветов, бутылкой коллекционного, с мятыми коробочками с бриллиантовыми серёжками, колечками, колье. А чаще и коробочек не было: наморщив лоб, небрежно копался, выуживал из кармана, сдувал табачные крошки.
Ляля равнодушно складывала драгоценности в сервант: в кольцах с бриллиантами не больно поковыряешься в земле.
Раньше у Юры всегда в багажнике бултыхались канистры и фляги для воды. Централизованного водопровода в посёлке не было, каждый выкручивался, как мог. Когда пробурили скважину, вода пошла глинистая, мутная: то белая, то коричневая.
– Нужно выждать, сама себя прочистит, – пообещал мастер, пряча в карман крупную сумму: тогда бурение было делом экзотическим, дорогим.
Однако время шло, а вода густела и, в конце концов, забила насос.
– А я что, ясновидящий? Насквозь землю вижу? – огрызнулся бурильщик. – Не в тот пласт попал. Тут ведь как повезёт. Как пальцем в небо: попадёшь – не попадёшь. У нас было чего по договору? По договору было, что я сверлю на семь метров. Я просверлил, чего ещё надо-то?
– Тот или не тот пласт – это ваши проблемы, – чуть не плача, настаивала Ляля. – По конечному пункту договора, мы должны остаться с водой…
– Хотите быть с водой – пробурю. Но за каждый метр доплачивайте по прейскуранту.
– Не буду! Ваши геодезисты ошиблись в расчётах, а я плати…
Бурильщик отматерил Лялю и бросил трубку. Как раз в тот вечер приехал Юра: усталый, обугленный лицом. По собственному признанию, выжатый как бочковый мартовский огурец.
Ляля нажаловалась. Юра слушал, молча хлебал суп. Не доев, рывком отодвинул тарелку, встал – тоже молча. Взял у Ляли адрес «деятеля». Вернулся за полночь и, ничего не объяснив, свалился и уснул мёртвым сном.
На следующий день спозаранок прибыла целая бригада бурильщиков под руководством «деятеля». Тот вибрировал, нервничал, прятал от Ляли глаза. Бур ушёл в землю на семнадцать метров, как в масло.
Долго пропускали воду, и мастер – так же трусливо и злобно отводя глаза – протянул Ляле банку с чистейшей хрустальной, голубоватой водой. Даже отпил и льстиво причмокнул: «Ах, вкусна, зараза! Сок Земли!»
– Будет знать, – кратко резюмировал Юра, когда Ляля ему пересказала события утра и вскипятила чайник с действительно удивительной, вкусной водой. – Думаешь, он по своей воле прискакал? Вчера вечерком вывезли в лес на пару часиков. Всучили лопату, велели копать ямку метр на два. Подержали над ней на коленках под травматом… Живо шёлковый сделался. Все деньги вернул как миленький – впредь будет наука. У меня время дорогое.
– Юра! – в ужасе закричала Ляля. – Это же преступление! А если бы он с утра не к нам, а к прокурору поехал? Ведь тебя бы посадили!
– К прокурору? Да он в штаны наложил, это ссыкло.
Повторяю, шли девяностые годы. Проблемы решались споро и честно. Вор? Да, вор. Убийца? Да, убийца. Время было откровенное.
Не такое лживое, как нынче. Когда по телевизору пиджак рвут, на амбразуру телекамер бросаются, брызжа кислотной слюной и божась в любви к Родине. А денюжку и детишек – всё за грани-ицу, за грани-ицу.
Даже киллеры нынче работают по-другому. Пиф-паф, ой-ой-ой отошли в прошлое, это позавчерашний день. Нынче убирают скучно, безопасно, с подстраховкой. Устраивают, допустим, несчастный случай, смерть по неосторожности.
Идёт ничего не подозревающий человек по тротуару – а на него автомобиль вылетает и вмазывает в стену. Человек, естественно, всмятку. Не нарочно: дамочка-блондинка за рулём, или знак «новичок».
Или идёт человек к подъезду – а ему на голову падает трёхлитровая банка с огурцами. Не будут же судить бабку-раззяву, с чьего балкона рухнула банка.
Или, там, курил мужик, потягивал коньячок, виски, пивко. Кайфовал. Уснул – устроил пожар, сгорел. Предупреждают же пожарные: «Избегайте курения в постели в нетрезвом виде». «Непотушенный окурок может стать причиной возгорания». Чего с него взять, с окурка?
Да тысяча и один способ существует, как практически бескровно и безопасно убрать «мишень». И следователям работы меньше.
– Грубый век! Грубые нравы! Романтизьму нету, – вздохнул бы сокрушённо герой Вицина.
Тогда, в девяностые, не маскировались, не прятали истинных намерений. Сразу видно было: кто есть кто, кто в чьём окопе. Убивали и говорили: «Ну да, убиваю. И что дальше?» Грабили – «Да, граблю. Кто-то что-то имеет против?» И поигрывали стрелковым оружием.
Против не имел никто.
Летом случай свёл Лялю и соседского парня-батрака ближе. Серёга – так звали парня – признался, что босиком в тридцатиградусный мороз чесал именно он. Новенькие ботинки с него сняли урки, «зажав» за кинотеатром. Окружающие наблюдали за ограблением посреди бела дня, как у нас принято, сдержанно: то есть никак.
«Случаем» же, познакомившим их, были громадные, вываленные КРАЗом у Лялиной изгороди кучи торфа и перегноя. Ими она собиралась облагородить огород.
Собственно, огорода ещё не было. Были семь соток вывороченной глубинной глины, тут и там пронизанной чудовищным переплетением ржавой арматуры. Даже бурьян решительно отказывался здесь расти.
Ляля суетилась с тележкой у этих куч, как лилипут у подножия египетских пирамид. Юра в больнице, раненный в плечо. Вот тогда она заикнулась:
– Юр, у соседа парень батрачит…
Серёга за несколько вечеров после работы, играючи разбросал эти кучи. Будто их не бывало – по КРАЗу за вечер.
Он оказался парнем не сильно разговорчивым, не избалованным особым вниманием к своей персоне. Лишь очередная настрелянная дорогая сигарета (Юрин ящик был забит заграничными блоками) ненадолго развязывала ему язык.
Ляля выяснила, что Серёге двадцать шесть лет. За плечами строительное училище, есть права на трактор. Второй год квартирует у соседей. Те купили недостроенный дом, и работы в нём было выше крыши.
Спал на полке в недостроенной баньке. Вкалывал по двенадцать часов и больше. В выходные скидывал грязную рвань, переодевался в чистое: свитер, кроссовки, модная замшевая куртка. И, преображённый, забрав заработанный за неделю капитал, отправлялся в город: всегда пешком, чтобы не тратиться на автобус.
На Лялин вопрос:
– Девушке на мороженое, Серёж? – краснел:
– Не. К сестре иду.
– Ты сам не местный?
– Из района.
– А где до этого работал?
– На птицефабрике. Уволили, потом обратно взяли. Потом опять уволили.
– Ты что, пил? За что уволили-то?
– Я не балуюсь этим.
Он ухмылялся во весь рот, показывая крепкие крупные жёлтые зубы. Их можно было бы назвать великолепными, если бы не отсутствие двух передних резцов. Выбили урки, когда он защищал свои ботинки.
Серёга снова спокойно брался за лопату, вилы и тележку. Благо, заказов с Лялиной стороны не убывало. Нужно было утеплять чердак, копать дренажную канаву, ставить столбы для собачьего вольера, натягивать сетку.
Постепенно Серёга перестал выкладываться на соседской работе. Хозяин же, бывший военный, человек в этом отношении был консервативным. Требовал дисциплины, как на советском заводе. Серёгин напарник шваркнул бейсболкой о землю и ушёл, произнеся страстный монолог на тему: «Будь проклята эксплуатация трудящихся!». Двое других спешно нанятых рабочих не проработали и недели.
Серёгин работодатель понял, что дешёвая рабсила вот-вот уплывёт в руки другого покупателя, то есть Ляли. Обещал накинуть полтинник в день. Но вкусивший сладость вольных хлебов Серёга от него ушел.
На Лялин вопрос, где же он собирается жить, беспечно махнул рукой:
– У друга на птицефабрике. Когда и сестра пустит ночевать.
Однажды этот двадцатишестилетний дяденька с обвисшими тяжёлыми руками, краснея и смущаясь, попросил разрешения иногда играть на Лялином компьютере. Открылась, наконец, одна, но пламенная страсть, сжигавшая невеликий Серёгин капитал.
Стало понятно, отчего у него вечно втянуты под скулы худые щеки, почему он никогда не откажется от стакана чая и куска хлеба с колбасой. И почему голодный блеск в глазах тушит ежечасно стреляемыми сигаретками.
В начале прошлого века наёмный работник, чтобы забыться от беспросветной жизни, тащил нажитое в кабак. В конце двадцатого века батрак прожигал деньги в компьютерных играх.
Он с закрытыми глазами мог найти любой игровой салон. Знал где дешевле, у кого чаще обновляется игротека, чьи игры круче. И на целую ночь уходил из постылой реальности в захватывающий, яростный и сладкий виртуальный мир.
Так вот отчего на заработки Серёга являлся к часу дня с подпухшими от недосыпания глазами. Вот отчего на птицефабрике ему дважды указывали на дверь.
– Жену бы с жильём тебе, Серёжа, найти.
Он смущённо обнажал в улыбке частично выбитые лошадиные зубы:
– Мне все так говорят.
Поделиться книгой: