Смерть под уровнем моря

– Чего это я по пьяным выходкам? – возмутился Чернуля. – Да я за наше правое дело!..

– А кто за наше правое дело на той неделе по пьянке немецкий катер в бухте подорвал вместе с содержимым? Мы этот катер две недели окучивали, чтобы целым захватить да в секретный грот переправить. Русским языком было сказано: экипаж на дно, катер в грот. Так какого хрена вы еще и эту посудину утопили, а потом на горе шаманские танцы затеяли, скушали весь шнапс, захваченный у противника? Ох, доведет тебя однажды до греха твоя невоздержанность, Чернуля.

Шендрик вздрогнул и отвернулся. Ему смешинка в рот попала. Похоже, борьба с немецко-фашистскими захватчиками, которую вел отряд товарища Сазонова, была насыщена не самыми скучными эпизодами.

– Вы уж простите нас, товарищ капитан, – миролюбиво проворчал Чернуля. – Не знали мы.

– Ладно, боец, проехали. – Вадим протянул ему руку. – Будет вам урок. И уделяйте больше внимания основам рукопашного боя.

– Мы видели ваш самолет, товарищ капитан, – сказал Белоусов. – Он почти по расписанию прибыл. И ваш парашют засекли. Но отнесло вас. Пошли мы навстречу, а тут такое!.. Пойдемте, товарищ капитан. Отдайте Чернуле свои вещички, пусть тащит.

– Нет уж, спасибо. Я лучше сам как-нибудь управлюсь.

Шесть человек шли по ночному лесу, обходили скалы, нависающие над головами, карабкались на террасы по едва очерченным тропкам. Чернуля и Шендрик двигались впереди, прокладывали дорогу, оповещали о безопасном проходе двойным уханьем совы. База находилась где-то наверху, в лабиринтах Ай-Петринской яйлы.

– Осторожнее тут надо ходить, товарищ капитан, – пробормотал Белоусов, раздвигая густой лапник. – Были у нас две основные тропки, но противник пронюхал о них, пришлось взорвать, скалами завалить да новые протоптать. Потом и те спалились. Мы прокладывали свежие, в обход. Немцы сами в эту глушь не суются. Да им это и не надо. Они прислужников посылают. В Элидии размещены два батальона вспомогательной полиции и несколько взводов так называемой самообороны, куда немцы набирали самое отъявленное зверье. Там, где улица Семнадцатого партсъезда начиналась, фактически между Ялтой и Элидией, фашисты целый тренировочный лагерь разбили. Свозили туда предателей, учили ратному делу. Местные охотно к ним в услужение шли. Русские, украинцы, татары. Из пленных солдат целые добровольные подразделения формировались. Факт остается фактом, товарищ капитан. Людей, недовольных советской властью, находилось с избытком. Кулачье, махновцы, анархисты, беляки недобитые. Две роты прибыли на усиление Ялты с Западной Украины, из-под Львова. Коммунистов и русских людей ненавидят, даже своих братьев-украинцев с востока за людей не считают. Перед немцами выслуживаются. Так зверствуют, такие изощренные пытки и казни учиняют, что даже немцы удивляются. А еще у них есть отдельная карательная рота, набранная из уголовников. Неприятие большевиков на уровне пищевода. Жили в зонах по блатным законам и здесь продолжают. Их в лагере потренировали, обучили, так от этого они еще страшнее стали. Помню, как-то схлестнулись с этими гориллами. Резкие они, стремительные, общаются только матом, глотки рвут голыми руками. Командир у них тот же, некто Жора Тернопольский. Прежде паханом был, а теперь в убежденного украинского националиста перековался.

– Весело у вас, – заявил Вадим и спросил: – И вся эта свора, не считая немецких и румынских частей, находится в городе?

– Один полицейский батальон отправился на фронт. Наши под Сивашем его в фарш перемалывают. Остальные как с цепи сорвались, трудятся с двойным упорством. Подпольную сеть в городе раскрыли, людей пытали и стреляли вместе с семьями, прилюдно, чтобы все видели и знали. Чуют, упыри, что их шабаш к концу подходит, вот и лезут из кожи, стараются нагадить напоследок. В большинстве своем это не трусы, товарищ капитан. Бывало, что они и на пулеметы бросались. Демоны одержимые, в них ненависти на несколько поколений. Бесятся, знают, что наши уже близко. Мы часто замечаем, как они шныряют вокруг нашей базы, ищут тропки, чтобы пробраться. Хватают и мучают всех, кто может иметь отношение к отряду товарища Сазонова. Могут в засаде сутками сидеть, выслеживать. Так что осторожность прежде всего, товарищ капитан. Чернуля в принципе не виноват. Он же не знал, кто вы такой. Так что вы зла не держите на парня, договорились?

– Я забыл уже, – с усмешкой сказал Вадим. – Нормально, Семен, размялся на ночь глядя. Лишь бы он на меня зла не затаил.

– Не затаит, не бойтесь. Чернуля парень резкий, неуравновешенный, но отходчивый. Натворит чего-нибудь, а потом самому стыдно. В прошлом месяце налет устроил со своими разведчиками на комендатуру в Ялте. Вытащить надо было одного парня из подвала. Гранатами забросали двор, парня забрали да тикать бросились на комендантской тачке. Попутно еще двух баб-подпольщиц из подвала прихватили. Их как раз поутру расстрелять планировали. На базе приютить пришлось. Так одна из них – Лариска Левченко – на Чернулю подсела, втрескалась в него по уши, прохода парню не давала. Он ее матом, а она обратно. Мол, ты меня спас, теперь я навек твоя. Мужики наши ржали как ненормальные. Лариска лет на десять старше Петьки, страшна как немецкая «Пантера», юмора в ней ноль. Чернуля божился, что обратно ее в комендатуру отведет, извинится перед немцами. Потом переправили мы бабу на базу товарища Дымова. Оказалось, что там ее муж законный дожидался. Народ неделю гоготал, горы тряслись. Так, внимание, товарищ капитан, помолчим малость!

Партизаны по одному перебегали за каменную горку, залегали на краю. Под ней простирался обрыв, царствовала темнота. Но величие картины, представшей перед глазами Вадима, было трудно переоценить. Огромное разомкнутое пространство. Гора, на которой они лежали, многокилометровыми уступами сползала к морю. Внизу, в районе берега, поблескивали какие-то огоньки, некоторые из них перемещались. Черное море вздымалось, даже здесь, на горе, различался отдаленный гул прибоя.

Внизу обрывы, кустарники, узкие проходы между глыбами известняка. Свободные пространства поросли лесами, преимущественно хвойными. Прямо по курсу возвышалась гряда зубчатых скал, напоминающая зубы старого пирата, никогда не посещавшего дантиста.

– Шайтан-гряда, – пояснил Белоусов. – Там есть тропка, мы ее заминировали. Как рванет, услышим лучше любой сирены. Вроде тихо сегодня. Не знаете, товарищ капитан, когда наши пойдут в наступление? Перекоп взяли, Сиваш наш, у Керчи чего-то топчемся. Осталось два удара нанести одновременно – с запада и севера, добить оккупанта в Севастополе. Чего ждут? Народ уже изнервничался, а немцы да их прихлебатели только звереют.

– Не моя компетенция, Семен, просто не знаю, – отозвался Вадим. – День, два, неделя. Надо терпеть, ждать, постараться не допустить, чтобы враги по мере нашего наступления ушли в горы. А то придется выколупывать их.

– Уж этого-то мы никак не допустим, товарищ капитан, – заявил Белоусов. – Нас мало, как говорится, но мы в тельняшках.

Откуда-то из-за гряды вылетела осветительная ракета, рассыпала искры. Потом она плавно падала и озаряла небольшой участок местности холодным светом. За первой взмыли еще две. После этого кругом опять установилась темнота.

– Экономят на ракетах фрицы, – проворчал где-то сбоку Чернуля. – Нехватка у них. Все ракеты извели, боеприпасы скоро по карточкам получать будут, только самые отличившиеся. Зато злости у них больше становится. Эх, сейчас спуститься бы, отыскать этих осветителей да задать им трепку!

– Как бы они дворцы вокруг Ялты взрывать не начали со своей злости, – подал голос Шендрик. – Тут ведь до хрена всяких хором. В них раньше эксплуататоры жили, а потом музеи открыли. Они же психи, чего только в ярости не сделают, повзрывают все к чертовой матери, лишь бы никому не досталось.

– Вперед, парни, – пробормотал Белоусов. – Перебегаем до тех кустиков. Недолго осталось.

– Ну, наконец-то, – заявил командир отряда Сазонов, кряжистый, бритый наголо мужик в овечьей безрукавке. – Ждем уже давно. На дворе глухая ночь, а мы еще не ложились. Случилось чего, Семен?

– Парочка недоразумений приключилась, Василий Лукич, – сказал Белоусов и блеснул на удивление приличными зубами. – Сперва товарища капитана ветром чуть не в Ялту унесло, потом Петька Чернуля не в том месте оказался.

– Опять Чернуля? – Сазонов поморщился. – Вот ведь юла! Ладно, понял тебя, Семен, свободен.

– Ага, – сказал Белоусов, еще раз блеснул зубами и удалился.

В командирской землянке было тепло, пахло портянками, табаком, какими-то травяными настоями. Поблескивала керосинка на дубовом столе. На пыхтящей буржуйке стоял алюминиевый чайник, под ней притулилась пара закрытых кастрюль. На столе лежала разложенная карта Ялты и ее окрестностей, исчирканная пометками. На ней стояли алюминиевые плошки, кружки и банка с солеными помидорами.

«На карту поставлено все, – подумал Вадим. – Тут только бутыли с самогоном не хватает».

– Давайте знакомиться. Сазонов Василий Лукич, бывший директор Мордвиновских складов, – проговорил командир и сунул для рукопожатия мозолистую ладонь.

– Сиротин Вадим Викторович, капитан контрразведки СМЕРШ, – представился Вадим. – Вы серьезно, Василий Лукич, были заведующим складом?

– А по-вашему, все кладовщики – рвачи, хапуги и воры? – с улыбкой осведомился Сазонов. – Да, работал, партия на склады отправила. Выполнял все инструкции, любимчиков не подкармливал. Складское хозяйство при мне работало как швейцарские часы. Осенью сорок первого отдали людям и отступающим советским частям то, что успели. Все остальное я лично подпалил, хотя сердце кровью обливалось. Приказ пришел из горкома: склады сжечь, пусть фрицы дулю сосут. Кто же знал тогда, что немцы еще два дня валандаться будут. Их шестого ноября ждали, в тот день, когда они теплоход «Ливадия» потопили, а нарисовались фашисты только восьмого. Мы у сгоревших складов им несколько приятных сюрпризов оставили, поздравить хотели с началом оккупации.

– Хреново вы их поздравили, – прокряхтел, поднимаясь с лежанки, бледный мужчина с прогрессирующей плешью.

Он давно не брился, выглядел больным, опирался на трость. Глаза его запали, голос звучал хрипло.

– Одна мина из трех сработала, остались плохо поздравленные. Воронцов Сергей Леонидович, – представился он. – Замполит отряда.

– Вы не потомок того графа? – пошутил Вадим, отвечая на рукопожатие.

– Да какой там граф, – отмахнулся Воронцов. – Так, графская развалина. Очень сомневаюсь, товарищ Сиротин, в том, что наша родня – сплошь голубая кровь да белая кость. Разве что холопами при графских конюшнях состояли. До войны был секретарем парткома ялтинского порта. Надеюсь, после победы меня обратно примут. Немцы там таких дел наворотили, что десятилетие разгребать придется. Не обращайте внимания, приболел малость. Пулю в ногу поймал, да еще и простуду. На морально-боевых качествах это не отражается.

– Сочувствую, Сергей Леонидович, выздоравливайте.

Хлопнула дверь, в землянку ввалился довольно плотный улыбчивый дядя лет под сорок, по-военному отдал честь. Под бушлатом просматривалась армейская гимнастерка.

– Овчарук Никита, – представил его Сазонов. – Мой заместитель. Бывший офицер Красной армии.

– Бывших офицеров не бывает! – заявил Овчарук, подавая руку Вадиму. – Командование в курсе, что я не дезертир, а партизаню. Старший лейтенант, в сорок первом командовал взводом полковой разведки. Когда наши из Севастополя драпали… прошу прощения, организованно отступали, получил ранение у Константиновского равелина в Севастопольской бухте. От своих отстал, дополз до частного сектора. Приютили меня добропорядочные граждане, проживающие на улице Плесовой. В подвале держали, пока раны зализывал. До своих никак не добраться, только вплавь через море. Я отправился в горы, встретил хороших людей, получил оружие и солидную должность.

– Ладно, товарищ капитан, не слушайте нас, трепачей. Мы сутками болтать можем, жизнь свою вспоминать, – сказал Сазонов. – Рация у нас работает. О вашем прибытии нас известили, повелели встретить, поселить, оказать всяческое содействие, что и делаем. Вы присаживайтесь, сейчас перекусите с дальней дороги. Да и мы с вами. Можно по чарочке, если вы не против. Чего ты там накашеварил, Леонидович? – Сазонов опустился на колени, снял крышку с кастрюли.

– Уха из петуха, – сказал Воронцов. – Да шучу я. Из чуларки уха. Это наша черноморская кефаль. Пальчики оближете, Вадим Викторович. Парни в Черную бухту спускаются, а там пацаны из Парусного уже ждут, они сетями эту рыбешку ловят, часть нам сбывают. Сейчас посуду расставим, хлебца наломаем. Так как насчет чарочки, Вадим Викторович?

– Спасибо, товарищ замполит, сегодня воздержусь. Можете пригубить, а я не буду, не особый любитель. Курить у вас можно?

– А как же иначе? – заявил Воронцов. – Всем можно, а вам нет? Курите, что хотите. Есть табак, махорка, немецкие сигареты. Впрочем, их не рекомендую, редкая пакость. Вы присаживайтесь к столу, товарищ капитан.

Уха действительно удалась на славу. Мужчины стучали деревянными ложками, рвали зубами суховатый ржаной хлеб, запивали квасом. Баловаться самогоном в присутствии нового человека партизанские командиры не стали, и правильно сделали. Гости всякие бывают. Доложит этот контрразведчик по своей линии, что партизаны товарища Сазонова пьют по-черному, и будут у них неприятности.

Снаружи было почти тихо. Но многие в лагере не спали.

Партизанская база расположилась в низине между оврагами. С одной стороны ее подпирал ельник, изобилующий ловушками, с другой – обрыв, оснащенный скрученными веревочными лестницами и парочкой канатов для скоростного спуска. Землянки люди рыли так, чтобы запасные выходы из них оказывались в оврагах.

База была компактной, хотя и вмещала около восьмидесяти бойцов. Здесь имелся генератор, который использовался экономно, только при крайней нужде. В темное время суток в дело шли факелы, керосиновые лампы, свечи, карманные фонари, отнятые у немцев и полицаев.

Дежурная смена ворон не ловила. Дозорные приглядывали за гостями на всем протяжении ельника, убеждались в том, что это свои и за ними нет хвоста.

Пыхтела немецкая полевая кухня. Что-то позвякивало в отдельной землянке, вырытой на краю лагеря. Там кто-то крепко выражался.

– Наша секретная лаборатория, – пошутил Белоусов, когда вел Вадима мимо нее. – Умельцы разбирают снаряды и неразорвавшиеся мины, выплавляют из них тол, мастерят хитрые взрывные устройства.

Особой анархии в спящем лагере Вадим не заметил. Разве что Чернуля сцепился с сонным караульным, съевшим его ужин.

После ухи капитан контрразведки СМЕРШ начал пристально разглядывать карту. Он сразу убедился в том, что Элидия была весьма аристократичным местечком. Несколько старинных памятников архитектуры, построенных итальянцами и французами, храмы, музей мирового значения, расположенный в Марининском дворце. Роскошные парки, фонтаны, скверы с дивным ландшафтом. Все это великолепие расположено на улице Парковой, тянущейся вдоль моря. Ее длина не очень-то и велика, всего полтора километра.

Все остальное в Элидии примерно такое же, как и в большинстве южных курортных городков. Санатории на холмах и в живописных бухтах. Севернее Парковой тянется Корабельная. В нее втекает от Ялты улица Семнадцатого партсъезда. Немцам это название почему-то не понравилось, и они переименовали ее в Военную. Еще севернее, фактически в горах, – улицы Грибоедова, Добролюбова, Чехова.

Городок малоэтажный, но довольно разбросанный. Улочки карабкаются по холмам, всячески изгибаются, пересекают основные дороги, спускаются к морю.

Немецкая администрация занимала несколько зданий, расположенных на главной площади с кольцевым движением. Там как раз кончается улица Семнадцатого партсъезда – так и быть, Военная – и стартует Корабельная. Раньше здесь были горсовет с исполкомом, комитет партии, отдел НКВД. Теперь все то же самое, только с другой символикой.

– Товарищ капитан, наши скоро придут? – спросил Овчарук и вынудил гостя оторвать взгляд от карты. – Мы им поможем, ей-богу. Спустимся с гор и поддержим из всех стволов. Надоела уже эта клятая фашистская власть.

– Мне это неведомо, – ответил Вадим. – Но дам подсказку. Билет на самолет у меня в один конец. Командование поручило мне выполнить задание, после чего остаться на вашей базе и ждать, пока сюда придут наши войска. Стало быть, речь идет о нескольких днях. Будь это долгий срок, мне приказали бы вернуться к месту расположения.

– А что, логично, – сказал Овчарук и широко улыбнулся. – Да мы вам, товарищ капитан, тут такие условия для проживания создадим, что после них гостиница «Москва» вам клоповником покажется!

– Нам положено знать о характере вашего задания? – осторожно осведомился Сазонов.

– Да, – подтвердил Вадим. – Поскольку вы обязаны оказывать мне содействие. Но информировать других людей крайне не рекомендую. Приступим, товарищи. – Он склонился над картой. – Один, не зная города и тайных троп, я с задачей не справлюсь. Поэтому мудрые советы будут только приветствоваться. Адрес: улица Семнадцатого партсъезда, двадцать девять, рядом с центральной площадью. Здание оккупационной администрации. В одноэтажной пристройке к нему, вход со двора, расположено местное отделение абвера, немецкой военной разведки. Оно перенесено из Ялты в Элидию в целях секретности, чтобы не мозолило глаза. До войны это была гостиница горисполкома. Контора невзрачная, взгляд на ней не задерживается. На въезде с переулка шлагбаум, будка охраны. В здании трудятся пятнадцать-двадцать человек. Это офицеры и вспомогательный персонал. Через дорогу, напротив администрации, находится полицейский участок…

– Позвольте перебить вас, товарищ капитан, – вставил Никита Овчарук. – Наши люди постоянно держат этот район под наблюдением. В последние дни там отмечена активность. Похоже, немцы собираются эвакуировать ряд своих учреждений в Севастополь. Паники пока нет, работают по графику.

– Поэтому надо действовать быстро, – сказал Вадим. – Суть задания такова. Я под видом немецкого офицера должен проникнуть в контору разведывательного отделения с целью захвата важных документов, касающихся агентуры, которую немцы собираются оставить в Крыму после своего ухода. – Капитан сделал паузу, чтобы партизанские командиры вдумались в то, что он сказал.

Публика местная, ее не может не волновать все это.

– В абвере работают не дураки, – продолжал Вадим. – Они понимают, что бравурные марши и оголтелая пропаганда Геббельса – это одно, а реальное положение вещей – совсем другое. Давно сообразили, что Крым придется оставить. Поэтому подумали об агентурной сети, которая будет работать в нашем тылу и бить в спину. Часть сторонников гитлеровского режима уйдет в горы. Другие залягут на дно, отсидятся и начнут нам гадить. Кто-то просочится в органы советской власти. Это пятая колонна, товарищи. Допустить ее формирования никак нельзя. Абвер умеет выбирать людей и создавать легенды. По нашим данным, документация находится здесь, она нужна для подготовки агентов. Ответственность за данную миссию несет полковник Генрих Краус. Данная фигура нам тоже интересна. Не выйдет изъять документы, утащим этого Крауса. Мне требуются несколько смышленых людей.

– Да тут все такие, – заявил комиссар Воронцов и хмыкнул. – Несмышленых давно убили.

– И тем не менее. Жду ваших соображений насчет того, как ловчее проникнуть в город. Подумайте, я не тороплю. Еще мне нужен утюг.

– Утюг? – переспросил Овчарук и озадаченно почесал за ухом.

– Он самый, – подтвердил Вадим. – Нехитрое, хотя и тяжелое приспособление для глажки одежды. Оно, как и паровоз, работает на углях. Товарищи, я прекрасно понимаю, что в данном вопросе вы пасуете. – Капитан усмехнулся. – Однако порядочный немецкий офицер должен быть одет с иголочки, выглядеть опрятно и чистоплотно. Мой мундир помялся в мешке, прошу привести его в порядок. Здесь есть женщины?

– Найдем, если вам так надо, – протянул Овчарук, и все остальные заулыбались. – Признаться честно, товарищ капитан, для нас проще проникнуть в расположение противника и учинить там переполох.

– Не волнуйтесь, Вадим Викторович, бабы справятся, – уверил гостя Сазонов. – Поставлю им задачу, пусть решают.

– Лишь бы не сожгли, – пробормотал Вадим.

– Вы знаете немецкий язык? – спросил Воронцов.

– Знаю и активно применяю на практике. – Капитан посмотрел на часы. – Однако три ночи, товарищи. Ваши предложения будут приниматься и обсуждаться до полудня. После обеда приступаем к операции. В двух словах изложите мне, какова обстановка в городе, настроение населения, что планируют немцы и их прихлебатели. Десять минут на разговоры, и спать.

Фактически вышло больше. Эти люди любили поговорить. Накипело за два с половиной года фашистской оккупации.

Поначалу, до сорок третьего, режим не очень зверствовал. Немцы вели себя благодушно, подпольщиков расстреливали в умеренных количествах.

Здесь была курортная зона. Сюда съезжались офицеры на отдых, развлекались с местными девицами, купались в море, гудели в питейных и прочих заведениях. Иногда на побывку прибывали целые части, санатории наводняла солдатня, в море было тесно от голов купающихся героев. Южная обстановка расслабляла их. Кому-то здешние условия напоминали солнечную Италию, кому-то – Грецию.

Немцы согнали сюда специалистов, отремонтировали электростанцию. Работали магазины, в которых товары продавались исключительно за рейхсмарки. Открылась поликлиника, которая обслуживала как местных жителей, так и немцев.

Со скрипом распахивались двери музеев и картинных галерей. В знаменитом храме Усекновения главы Иоанна Предтечи немцы устроили вещевой склад, там работали службы материального обеспечения. Поэтому исторический памятник почти не пострадал.

Марининский дворец благодаря усилиям сотрудников вновь заработал, представлял свою постоянную экспозицию, хоть и в урезанном виде. Наплыва публики, желающей окунуться в прекрасное, как-то не наблюдалось, местным жителям было не до этого.

Но в музее периодически проводились экскурсии для немецких солдат, которые попадали сюда в принудительном порядке. Захаживали и офицеры, будучи в отпуске или в командировке. В роскошных залах дворца проводились торжественные мероприятия, банкеты с участием высокопоставленных офицеров рейха. В относительном порядке поддерживалась территория.

Дворец служил пропагандистским целям. Он как бы показывал всему миру, что немцы не варвары. Они бережно относятся к мировому культурному наследию, способны ценить и преумножать прекрасное.

– А как пошли у них неудачи на фронтах, так все изменилось, – повествовал Сазонов. – Начался террор. Прибыли свежие полицейские силы, уголовники, освобожденные из колоний, националисты с Волыни и Галиции. Людей хватали по малейшему подозрению и ставили к стенке, не особо заботясь выяснением обстоятельств. Участились облавы на партизан. За каждого убитого солдата или полицая оккупационные власти расстреливали десять мирных жителей. Это было любимое развлечение головорезов Жоры Тернопольского. Фигура одиозная. Мразь, ничего святого. При Советах его посадили на двадцать лет за грабежи и убийства мирного польского населения. Почему не дали вышку – загадка. Немцы выпустили этого гада, и он словно с цепи сорвался. Блатные понятия, помноженные на оголтелый украинский национализм, – гремучая смесь, знаете ли.

– Но Крым никогда не был украинским, – заметил Вадим.

– Вы хотите объяснить это Жоре? – осведомился Воронцов. – Какую логику вы ищете в поступках этой мрази? Лютая ненависть ко всему русскому, не говоря уж про советское. Даже немцы порой его побаиваются. К Жоре не подступиться. Он постоянно меняет квартиры, его охрана хорошо натаскана. Мы пытались до него добраться, но только зря людей теряли.

– Чем ближе их конец, тем злее они становятся, – вступил в беседу Овчарук. – Оккупанты спят и видят, как бы разгромить наш отряд, выискивают лазейки, чтобы попасть на базу. Мы принимаем меры, но уследить за всем не можем. В поселке Магарач больше двух лет существовало гетто, куда свозили евреев со всего Крыма. Люди там как-то приспособились, добывали еду, кормили семьи. Их возили на работы. Периодически отстреливали недееспособных личностей, стариков, детей. Евреи люди мирные. Они даже бежать не пытались. Две недели назад фашисты уничтожили все гетто. Вспомогательная полиция расстреливала, наслаждалась своей работой. Больше двух тысяч за сорок минут. Около сотни оставили в живых, чтобы они тела на телеги сгрузили да в отвал на Колхидской свезли. Потом и их туда же. Всю кучу бензином облили и подожгли. Так вонь даже в горах чувствовалась.

– На Боткинской в Ялте концлагерь был, – сказал Воронцов. – Два ряда колючей проволоки, собаки, землянки. Туда, как Крым взяли, пленных красноармейцев свозили, держали в собачьих условиях. Кормили отходами, унижали. Несколько побегов было – мстили полицаи жестоко. Народ от голода и холода умирал. Вместо мертвых новых привозили. Их в карьере работать заставляли, щебень и песок добывать. Как в Магараче все случилось, так за Боткинскую взялись. Весь концлагерь построили, за колючку вывели – и вперед по дороге. Солдатики наши подумали, что их на работу гонят, а оказалось – в тот же отвал на Колхидской. Пулеметчики ждали уже, грамотно позицию заняли, знали, что народ врассыпную рванет. Нет, никто не вырвался.

Потом Вадим ворочался на жестком топчане в дальнем углу командирской землянки, никак не мог уснуть. Сазонов обещал завтра выделить гостю отдельную жилплощадь, но ему было плевать на это. Одиночество временами пугало его, вызывало навязчивые страхи.

Нет, вовсе не смерти. Он просто устал ее бояться за тысячу дней войны.

В ад и рай капитан контрразведки не верил, но считал, что смертью все не обрывается. За гранью что-то есть, не может не быть. Тонкие миры, неприкаянные души, летающие над полями, заваленными трупами. Там, в небе, должно быть, не протолкнуться.

А потом все заново. Ты возникнешь в теле младенца. Сопли, крики, пеленки и так далее, пока тебя опять не придавит гробовая доска.

Эти страхи были неосознанными, видимо, связанными с боязнью сойти с ума. На несении службы и личных качествах они не отражались. Возможно, он был в своем роде перфекционистом, то бишь человеком, стремящимся к абсолютному совершенству, если что-то делал, то до конца, лучше всех.

Паренек из рабочей московской семьи – его родители трудились на заводе «Красный пролетарий» – в тридцатом году окончил школу с отличными оценками. Потом был институт иностранных языков, спортивные секции на стадионе «Локомотив».

Вадим жил насыщенной жизнью, хотя не лез ни в какие официальные лидеры. С партией, комсомолом и всем самым справедливым государством в мире что-то явно было не так. Но парень никогда не трепал языком, старался меньше думать об этом. Он любил свою страну. Она до определенного предела отвечала ему тем же.

Работа учителя его не прельщала. Он запросто окончил школу милиции и попал в иностранный отдел Главного управления государственной безопасности, тогдашнего подразделения НКВД. Эта структура просуществовала до сорок первого года.

«Неправильный ты сотрудник, – иной раз укоряли его коллеги. – Ищешь виновных, копаешься в уликах, чего-то выясняешь, требуешь объективности. Проще надо быть, товарищ лейтенант. Враг повсюду. Если он сидит перед тобой, то ты не ошибешься. Его же по глазам видно!»

Стрелы репрессий пролетели мимо него. Они поражали коллег Вадима, его начальство всех степеней.

Потом началась война. Сиротин служил в дивизионной контрразведке и катился до самой столицы. Там его дожидалась девушка Катя, с которой он водил интимное знакомство чуть не с самой школы.

Сорок второй год. Сталинградский фронт, особый отдел, борьба с вражескими лазутчиками и диверсантами, личная благодарность от генерала Чуйкова за уничтожение банды особо опасных диверсантов. В сорок третьем на базе особых отделов создается военная контрразведка СМЕРШ.

Екатерина Симонова погибла в Москве в этом самом году. Она сутки не дожила до начала его краткосрочного отпуска. Грабитель напал в подъезде, пырнул ножом. Соседи говорили, что она долго мучилась, ползла по ступеням, кричала, извивалась. Медики приехали с опозданием. Телефонные линии в этот день не работали.