Снега Олимпа. Рассказы

Стук собственного сердца оглушал Исменя.

Лицо сына казалось нестерпимо отчетливым в жестком свете рефлекторов. В расширившихся черных глазах, быстро сменяя друг друга, чередовались любопытство, страх, растерянность. Под глазами темнели грязные потеки недавних слез, губы вздрагивали. Когда его ищущий поддержки взгляд вцепился в Исменя, тот нашел в себе мужество и ободряюще улыбнулся. Губы сына перестали дрожать.

- Телескопируем!

Повинуясь приказу врача, помощник нажал кнопку на пульте, и серебристые конусы пришли в движение, приподнялись, с двух сторон нацелились в голову сына.

- Ток!

Исмень сжался, больше не чувствуя собственного тела. Наклонившись, врач проверял положение конусов. Помощник сидел за пультом. Разноцветные отсветы огоньков играли на его сосредоточенном, неподвижном, как у идола, лице.

Шкала магнитометра находилась от него справа. Но ведь, кроме нее, было еще множество других, не менее важных шкал! «Только бы он не взглянул туда!» - молил Исмень.

Врач все еще проверял положение конусов, держа перед глазами визирующий стереообъектив. Между остриями уже пульсировало невидимое магнитное поле. Через несколько секунд оно должно было сжаться в узкий и мощный луч, точно нацеленный на тот еще недавно неведомый участок мозга, где жизненный опыт и воспитание фиксировали в нервных клетках неуловимую и расплывчатую субстанцию, испокон века именовавшуюся совестью.

Сейчас будет произнесена последняя команда…

- Скажите, пожалуйста, если ребенок вскрикивает по ночам, то следует ли показать его психоневропатологу?

Исмень выпалил эту отвлекающую фразу, не слыша собственного голоса.

Оба - врач и помощник - сделали одно и то же досадливое движение рукой.

- Не мешайте! - рявкнул врач. - Поле!

Крохотный магнитик, спрятанный в волосах сына, должен был исказить и обезвредить разящий луч. - Исмень все рассчитал точно. Дальнейшая судьба сына и его самого зависела теперь от внимательности помощника.

- Извиняюсь, я только хотел спросить…

Спина врача окаменела от ярости. Взгляд помощника метнулся было к глупо улыбающемуся Исменю, но задержался на пульте и…

Помощник смотрел на магнитометр, который, разумеется, фиксировал искажение поля.

Исмень закрыл глаза. Его невесомое тело куда-то поплыло, и он даже почувствовал облегчение.

Все кончено. Сын погиб. Сейчас с грохотом будет отодвинут стул… Потом арест, тюрьма, а может быть, и казнь.

В тишине слышалось напряженное гудение трансформатора.

С усилием, почти болезненным, Исмень приоткрыл веки.

Этого не могло быть! Но это было. Помощник все еще сидел за пультом, устало следя за показаниями приборов и что-то регулируя верньером. На шкалу магнитометра он уже не смотрел. И нельзя было понять, думает ли он о чем-нибудь, волнуется, сочувствует… Лоб в тонких прорезях вертикальных морщин, нездоровые круги под глазами, вялый подбородок - лицо, каких тысячи.

- Сброс!

Врач выпрямился, гудение трансформатора умолкло, помощник откинулся на спинку стула.

- Вот и все, - сказал врач. Только сейчас Исмень заметил, как устало обвисли на его теле складки белого халата. - Забирайте парнишку.

Теперь кресло освобождало мальчика, и, пока это длилось, Исмень понял, отчего Мэт за все это время даже не всхлипнул: он попросту оцепенел от страха. Как тогда, в приемной.

На негнущихся ногах Исмень подошел к креслу, взял на руки сына, сказал врачу «спасибо» и, повернувшись к помощнику, тоже сказал «спасибо». Здесь его голос дрогнул, так много чувства вложил он в это обесцвеченное эпохой слово, но помощник ничего не ответил и даже не посмотрел на него.

На улице кружила мокрая ноябрьская метель, когда Исмень вышел с сыном из клиники. В полузастывших лужах осколками дробилось отражение угрюмых, потемневших зданий. К сыну уже вернулась жизнерадостность, он спешил с вопросами, на которые Исмень односложно отвечал «да», «нет», пока не прозвучал вопрос о магните:

- Пап, а зачем ты запрятал мне в волосы эту штуку?

Исмень оглянулся. Прохожих вблизи не было.

- Так было надо, малыш, - сказал Исмень, заглядывая в лицо сына. - Так надо. Но ты никому и никогда не говори об этом. Никому и никогда. А если, не дай бог, и проговоришься, то скажи… скажи, что просто выдумал. Понял?

Сын удивленно посмотрел на отца, ведь тот никогда не учил обманывать. Он слушал, по-взрослому сдвинув брови, потом кивнул:

- Да, пап.

«Вот я и преподал ему первый урок лжи, - подумал Исмень. - А сколько их еще будет!»

Все только начиналось. Сына предстояло обучить умению не выделяться среди лишенных совести сверстников. Всюду и везде одинокий, всем и вся чужой - выдержит ли он это?

И сохранится ли в нем человек?

Поблагодарит ли он когда-нибудь отца за сегодняшнее или, наоборот, проклянет?

Сын молча шагал рядом с Исменем, держась за его руку.

ПРАКТИКА ВООБРАЖЕНИЯ

Темин проснулся легко, быстро, с чувством счастья. Лежа, отдернул полог палатки и близко увидел травяные джунгли, зеленый мир с солнечными прогалами, в которых радужно блестели росинки, темную чащу стеблей и на ближнем - жука с фасеточными глазами марсианина.

- С добрым утром! - приветствовал его Темин. Слова качнули ветерок, жук колыхнулся и неодобрительно повел усами.

Темин, сам не зная чему, радостно улыбнулся и выскочил из палатки.

- Наконец-то! - прогудел Игин. Круглые очки профессора укоризненно блеснули. Голый по пояс и косматый, держа в руке нож, он восседал перед плоским камнем, на котором был аппетитно разложен завтрак. Розовую спину профессора окуривал дымок полупотухшего костра.

Темин легко сбежал к берегу, в лицо ему плеснулось отраженное гладью солнце. От босых ног врассыпную брызнули мальки. Холодок воды чулком стянул икры.

- Знаешь, чего в такое утро недостает? - крикнул Темин. - Полетать перед завтраком. Просто так, без ничего. Жаль, что это невозможно.

- То есть как невозможно?! - Темин не видел профессора, но знал, что и очки его, и руки, а если в руке был нож, то, значит, и нож пришли в движение. - Полетаем без ничего, очень даже полетаем!

- Силой мысли, что ли? - Темин плеснул воду на уже нагретые солнцем плечи и блаженно поежился.

- Именно так! Ключ ко всем сокровищницам - мысль. Это Бальзак, читать надо классиков! Представь у себя за плечами шарик вроде детского…

- С водородом? Не потянет.

- Классический пример инерции мысли! - донеслось сзади. - Почему водород? Возможен куда более легкий газ. Протон и электрон - вот что такое атом водорода. Протон - тяжелая частица, так заменим ее! Построим газ из менее массивных. Мюонный газ, а? Чувствуешь, какая будет подъемная сила! Ого-го!

- Все равно не потянет. Закон Архимеда!

- А крылья, крылышки на что? Наших мускульных усилий чуть-чуть не хватает, чтобы свободно парить на крыльях. Нужна подъемная сила. Тогда полетаем!

- Да будет так, - благосклонно согласился Темин.

В два прыжка он достиг каменного стола с выбитыми на нем полустертыми рунами (на этой плите не иначе как трапезовали варяги) и принялся уплетать завтрак.

Третий день они стояли на берегу укромного лесного озера, где все было наслаждением - еда, солнце, рыбалка, шум сосен, само дыхание, наконец. Как это, оказывается, замечательно - дышать! Или валяться в траве. Ходить босиком. Пить родниковую воду. Подставлять тело солнцу. Удовольствия каменного века, черт побери, не жаль ради них машину, которая прошла сюда, как танк, и теперь стоит, отчужденно глядя на все белесыми фарами.

Зорьку они проспали, ну да ладно. Их уже сжигало нетерпение. К счастью, сполоснуть кружки и протереть миски песком было делом нескольких минут.

- Проклятье… - беззлобно выругался Темин. Сталкивая лодку, он оступился и нога ушла в вязкий ил. - Почему нам так неприятна эта жижа? сказал он. - Герр профессор, нет ли у вас случайно гипотезы и на сей счет?

- Есть, - отозвался Игин. Он сидел на корме и рассеянно улыбался. - В нас живет память тех существ, которые триста с лишним миллионов лет назад выбирались из моря на сушу. Бедняги столько раз задыхались на топких берегах, что эти муки запечатлелись в генотипе потомков…

- Ну, знаешь! - Темин налег на весла. - Обычное объяснение, по-моему, куда справедливей. Мы не любим топь, потому что в ней опасность. Поражаюсь твоей способности превращать очевидное в тайну и простое объяснение подменять невероятным.

- А что мы знаем о простом и невероятном? - Профессор уже размотал удочки, но ему никак не удавалось насадить верткого червя, и ответ прозвучал чуточку раздраженно. - Вода под нами - это просто? В корнях деревьев она имеет одну структуру, в листьях - другую, здесь - третью. Без нее нет жизни, но чистую, совершенно чистую воду пить в общем-то нельзя. И так во всем. А ты мне говоришь… Ай!

Последнее восклицание относилось к банке с червями, которая выскользнула из рук профессора. Банка была стеклянной и, естественно, треснула.

- У меня есть тесьма, обвяжи, - сдерживая улыбку, посоветовал Темин. Не хочу рассуждать о высоких материях! - объявил он внезапно. - Хочу просто подставлять бока солнцу, просто ловить рыбу…

- Ты не ценишь удовольствий контраста, - кротко возразил Игин. - Все утопии на тему «как сделать людей добродетельными и счастливыми» считали контраст злейшим врагом добродетели и вводили - посмотри у Платона! жесточайшую регламентацию, забывая…

- Ш-ш… Приехали.

Нос лодки ткнулся в крохотную бухточку, над которой склонился куст черной ольхи. Тут было глубоко. А чуть в стороне, в пределах заброса находился песчаный перекат, где любили крутиться юркие окуни. Темин заякорил лодку и поспешно размотал удочку. Профессор все еще возился с банкой, и первым закачался поплавок Темина. Теперь в мире ничего не существовало, кроме этого настороженного поплавка, кроме длинного удилища и лески, чутко связавшей человека с темной глубиной озера.

Поплавок слабо притопило. «Ну, ну…» Весь подавшись вперед, Темин слился с удочкой.

На воде плясали блики. Поплавок дернулся, нырнул. Темин подсек, рука, ликуя, ощутила чудесную тяжесть сопротивления. Леска описала дугу, и в ногах Темина запрыгала серебристая плотва.

- А у меня не клюет, - огорченно заметил профессор. Он пожирал взглядом поплавок.

Тщетно. Теперь перестало брать и у Темина. Он уменьшил спуск, попробовал и на перекате, и у берега, в глубине и на мелководье. Сонно сверкала вода. Чуть шевелилось переломленное зыбью отражение осоки. На поплавок уселась стрекоза.

- Хоть бы вы, наука, - в сердцах сказал Темин, - придумали такую приманку, чтобы рыба кидалась на нее, как кошка на валерьянку.

- Можно, - подумав, ответил Игин. - Можно, но не нужно.

- Почему?

- Во что бы тогда превратилось ужение? В вытаскивание. В дело. Прелесть любого занятия - в его неопределенности.

- Темно вы говорите, герр профессор!

- Куда ясней! Почему интересно искать грибы и скучно копать картошку? Потому что картошка - это верняк, а грибы - нет. Неисполнение желаний мы считаем злом. Но каким страшным злом было бы немедленное исполнение всех желаний!

- А я сейчас, кажется, минутами жизни платил за каждый клевок! Сменим место?

- Не возражаю.

На новом месте, у камышей, их удочки также поникли над ослепительной водой, как и на старом. Темин и наживку менял, и поплавок шевелил, и хлебные крошки сыпал - все напрасно. Глубины, казалось, вымерли.

Не выдержав, он повернулся к удочкам спиной и вытянул ноги.

- Ведь ходит же! - сказал он возмущенно. - Ведь много же ее! Неужели она так сыта, что на вкусного, свежего червя ей и глядеть неохота?

- А может, ей сейчас интересней созерцать, - спокойно заметил профессор.

- Кого созерцать - червя?

- Хотя бы.

- Да зачем ей созерцать-то?

- А зачем животным спать?

- Ну, это понятно. Для восстановления сил.

- А тебе не приходило в голову, что сон - весьма странное явление? Во сне животное беззащитно. Так? Так. Быть может, сон неизбежен физиологически? Доказано, однако, что такой неизбежности нет. А раз у бессонных, так сказать, существ есть преимущество над сонями, то почему эти последние не погибли? И даже резко преобладают? Потому, очевидно, что сон дает какие-то особые преимущества, куда более существенные, чем недостатки. То же самое, очевидно, и с созерцанием.

- Уф! - Темин помотал головой. - Никак не могу понять твоей страсти фантазировать по любому поводу. Ты же ученый.

- Вот именно.

- Что именно?

- Ученый и должен фантазировать.

- А я-то думал, что он должен ставить эксперименты, логически выверять каждый свой шаг и все такое прочее.

- И это тоже, конечно. Но фантазия - метод, далеко не второстепенный.

- Метод?

- А как же! Ты согласен с тем, что наука пытается познать всю бесконечную вселенную, а не просто какую-то ее часть?

- Разумеется.

- Но в бесконечной природе и число явлений должно быть бесконечно, не так ли?

- Да, очевидно.