Взрыв Генерального штаба

Ребятишки и взрослые метнулись кто куда. Некоторые ничком упали на брусчатку. Лён сидел на корточках и видел, как с машины, декорированной под старый фаэтон, лупит по кукольному театру дядька в клетчатом костюме арлекина. Длинными очередями, от живота. Профессионально! «Бэодин» бился в его крепких пальцах и злорадно ревел!

Ага, значит есть и здесь люди, которые не дадут в обиду военную славу Империи…

С машины дали по сцене еще одну очередь и кинули взрывпакет. Холщовый задник пылал, сыпались доски. С помоста прыгали. Один кукольный генерал висел, зацепившись нитками за перекладину…

Люди кричали и бежали. Их почему-то делалось все больше. Несколько раз на Лёна с размаху налетали и наконец повалили. Он вскочил и тоже побежал. Пуля провыла над головой. Вот сволочи, по людям-то зачем?!

Лёна закрутило в людском месиве. Он растопырил локти, рванулся, оказался у бугристого каменного возвышения. Его толкали, наваливали грудью на гранитную кладку.

Эта кладка круто уходила вверх. Лён уцепился за выступ, заскреб по камням ботинками (давно не чищенными, разбитыми в дороге). Вверх, вверх! И наконец схватился за могучее бронзовое копыто.

Лён понял, что это памятник. Гранитный постамент в виде неровного холма и конная статуя какого-то полководца. Конь прочно стоял на четырех ногах. Лён ухватился за левую заднюю ногу. А рядом — за правую ногу — ухватился растрепанный школьник.

Под бронзовым конем

Ярко-зеленый воротник мальчика висел на одном плече. Локти парусиновой голландки были продраны, на коленях — свежие кровавые плямбы. На щеке — царапины, будто прошелся лапой рассерженный кот. В синих глазах — испуг и азарт. Мальчишка часто дышал округленным, как бублик, ртом…

Ну, в точности, как один из маленьких гвардейских барабанщиков, которым разрешали в выходной день переодеться в «домашнее» и поиграть среди парковых зарослей в индейцев — набегаются, накричатся, навоюются, а потом смотрят на подошедшего унтера: не слишком ли мы выпрыгнули за рамки дисциплины?

— Крепко тебя потрепали, — снисходительно заметил Лён. Чтобы спрятать собственный испуг.

Пацаненок не стал притворяться героем.

— Ага… Я так перепугался, когда застреляли. А на меня какой-то дядька с разбега — бряк!.. Я думал, задавят… Ай! — О лошадиный круп чиркнула пуля и с воем ушла в небо. Лён и мальчик мигом распластались под бронзовым конским брюхом — носом в гранит.

Лён поднял ушибленный нос.

— Это случайная. Здесь все же лучше, чем там… — Внизу кричали, визжали, давили друг друга. Теперь это были взрослые, ребятишек не видать. Неужели всех затоптали?.. Кое-кто пытался тоже забраться на постамент, но большим не хватало ребячьей ловкости — цеплялись и съезжали… И вдруг Лён увидел зеленый воротник! Такой же как на соседе! И услышал:

— Эй вы! Помогите же!

В гвардейской школе учат гимнастике не зря! Лён башмаками зацепился за бронзовое копыто, распластался животом на граните — головой вниз. Ухватил тощие запястья в полосато-зеленых манжетах. Сосед-мальчишка кинулся на помощь.

И в четыре руки они выволокли несчастного. Несчастную!..

Но нет, она не казалась несчастной. Темно-серые глаза сверкали за большими очками сердито и без всякого испуга.

— Психи бестолковые!

— Кто?! — возмутился Лён.

— Кто?! — звонко удивился рядом его помощник.

— Да не вы, не вы! Те, кто внизу. Несутся, как стадо… А те, кто стрельбу поднял — совсем идиоты! Кругом мирные люди, а они…

— А тот, кто мирным людям сует за шиворот мороженое, он кто? — не удержался Лён. Девчонка мигнула — узнала. Но не растерялась.

— Мороженое — не граната. Оно для здоровья полезное.

— А если к позвоночнику? Тебе бы так…

Конечно, юные гвардейцы должны обходиться с особами женского пола по-рыцарски. Но это была теория. А практики не было: военная школа — чисто мужское заведение, девочек там видели только на телеэкране. И сейчас Лён опирался на более давний опыт, на свою интернатскую жизнь. В интернатах с девчонками обходились как с пацанами. А сейчас это было тем более уместно: очкастая незнакомка вовсе не напоминала примерную девочку из женского лицея.

— Боишься простудиться? Сейчас сделаю компресс…

Она сдвинула очки на лоб. Села, раскинув ноги циркулем — длинные, коричневые, в мелких порезах и прилипших травинках. Решительно придвинула висевшую на ремне через плечо школьную торбу, поставила между колен. Вынула моток бинта.

— Я же пошутил! — испугался Лён.

— Думаешь, это для тебя? Для него… — Девочка кивнула на мальчика в голландке. — Ну-ка, двигайся ближе!

Мальчик послушно подъехал, протирая на заду тонкую парусину.

— Сиди смирно… — Девочка тампоном промокнула его колени и щеку. Бросила покрасневший марлевый комок вниз (толпа вокруг памятника стремительно редела). Достала коричневый пузырек.

— Не вздумай дергаться… Молодец… У тебя воротник нашей школы и полоски четвертого класса. Почему я тебя не видела? Я всех четвероклассников знаю.

Мальчик отвернулся и треугольным подбородком уткнулся в плечо.

— Ну, что молчишь? Отвечай давай!

Он не стал противиться такой решительности. Пробормотал:

— Это не мой воротник… Вообще все не мое…

— А чье же?

— Не знаю.

— Как не знаешь? Ну-ка, говори!

«Какое ее дело?» — сердито удивился Лён. И хотел уже вступиться за младшего. Но тот мигнул и спросил шепотом:

— А ты никому не проболтаешься?

— Про что?.. Ну, ладно, никому ничего не скажу.

Тогда он нехотя признался:

— Я стащил эту одежду на пляже… У того мальчишки наверняка что-то еще есть, а у меня было тряпье…

— Ты кто? Беженец?

Он посопел и сказал:

— Да.

Девочка умело присвистнула.

— Дела-а… А не похож. Ты с кем сюда приехал?

— Ни с кем, один. Я думал бабушку найти. Но люди в том доме сказали, что она умерла… Я ее плохо помню, она к нам в Орлиное приезжала, когда я был совсем маленький…

«Орлиное — это на границе Йосской области», — вспомнил Лён. Девочка насупилась и спросила довольно безжалостно:

— Ты, значит, сирота?

— Значит… — насупился и мальчик. — Мама и папа были в автобусе, который обстреляли с поста. И сожгли…

— Кто обстрелял? — спросил Лён. Довольно глупо.

— Да уж ясно, что не йоссы! Они по женщинам и детям огонь не открывают…

— Ага! И заложников не берут! И вообще у них белые крылышки за спинами, — не сдержался Лён.

В синих глазах мальчишки — металлический блеск:

— А ты там был?

«Что же я за болван! — ахнул Лён. — Ведь он же потерял отца и мать!»

Основы этикета и рыцарства воспитывали в юных гвардейцах старательно. За необдуманные слова принято извиняться.

— Прости, я не хотел тебя обидеть.

Мальчик опять округлил рот. Изумленно. Такие слова — от оборванного уличного пацана!

А девочка не удивилась. Сказала слегка ворчливо:

— Давно бы так… — Кивком бросила очки о лба на нос. Повернула их к Лёну: — Ты сможешь о нем позаботиться?

— Как? Я же сам бездомный!.. — И чтобы не было лишних расспросов, сказал сразу: — Меня поперли из военной школы в Ато-Карне. За то, что на посту разглядывал в бинокль планеты… Ну и наплевать, надоела казарма. А сюда приехал, потому что хотел увидеть море…

Украдкой он сцепил пальцы: чтобы судьба не отомстила за обидную ложь в адрес школы. А девочка придвинула в подбородку колени, попыталась натянуть на них подол юбочки и опять — к Лёну:

— А что собираешься делать?

— Понятия не имею… Может, попрошусь в рыбаки.

— Тебя-то у них и не хватало!

— Тебя-то здесь и не спросили!

Она не стала огрызаться в ответ. Почесала над очками бровь. Вздохнула, как уставшая тетенька:

— Что же с вами делать? Свалились на мою голову…

— Мы?! Свалились?! — вознегодовал Лён. — Ты сама на нас свалилась!

— Вернее, взлетела, — уточнил беженец в краденой голландке. — С земли — сюда.

— С нашей помощью! — поставил увесистую точку Лён.

Она покивала:

— Вы мня спасли. Ладно… Вам нужна крыша над головой?

— Да, — быстро сказал маленький беженец.

Лён пожал плечами. Он был уверен, что обойдется без помощи девчонки. Но… почему-то не хотелось так сразу расставаться с ней. И с этим вот растрепанным и решительным пацаненком. Худо все-таки совсем одному. А мальчик, что ни говори, похож на маленького гвардейца-барабанщика. Даже не пикнул, когда она его прижигала… Лён сказал:

— Крыша — это хорошо. Если только не в полицейском приемнике для беспризорников…

— Вы за кого меня принимаете!

— Пока ни за кого, — улыбнулся Лён. — Мы же тебя не знаем. Скажите хотя бы ваше имя, сударыня.

Девочке видимо пришелся по душе светский тон. В ней — нескладной «очкарке» — шевельнулось кокетство:

— Меня зовут Динка. Или Дож-Динка. Знаете, почему? Из-за этих капель… — и она тронула мочку уха. Там блестел крошечный шарик-сережка.

— Правда похоже! — обрадовался мальчик. — А меня зовут Зорко… Или Зорито. Иногда…

— А меня Леонтий… Или попросту Лён.

— А меня не только Дож-Динка. Иногда еще — Ль-Динка.

— Потому что капли иногда превращаются в лед, да? — весело догадался Зорко.

— Не в том дело. Просто Динка из Льчевска. Дедушка так зовет иногда. Я сшила ему льчевский флаг…

— Твой дедушка владелец судна? — проявил догадку Лен.

— Он владелец крепости и смотритель маяка. Вы можете у него жить. Сколько хотите.

— Он нас не прогонит? — опасливо спросил Зорко.

— Не бойся. Ему будет веселее.

— Крепость и маяк — это весьма романтично, — Лён опять подпустил в разговор светскую тональность.

— А ты думал! — И она, прихватив юбочку, поехала с постамента, будто с ледяной горки. Ребята — за ней.

И пошли через площадь, на которой было теперь пусто. О случившемся напоминали потерянные туфли, растоптанные сигарные коробки и раздавленные на брусчатке очки.

Старик и дети

В старике Августе как бы сочетались два человека. Один — этакий отставной матрос береговой службы, привыкший к неторопливой одинокой жизни и нехитрой работе. Другой — старый интеллигент-книжник с манерами джентльмена и склонностью к философским умозаключениям.