Каперский патент

Милая книга называлась «Отчет о способах, которыми адмирал Генри вылечил ревматизм, склонность к подагре, невралгию тройничного нерва, судороги и удалил катаракту». Стивен рассматривал иллюстрации, пока Полли, очаровательная молодая особа, чьи черные волосы и синие глаза еще сильнее вызывали в памяти мысли о Диане, играла вариации на мелодию Перголези [4]. Адмирал Шэнк проснулся:

— Прошу прощения, я, кажется, отключился. О чем мы говорили, доктор?

— Мы обсуждали воздушные шары, сэр, и вы пытались вспомнить детали устройства, которое, по вашим расчетам, должно было избавить от неудобства, смертельно опасного неудобства чрезмерно высокого полета.

— Да, да, сейчас его вам нарисую.

Адмирала на службе называли «Старый Шкив» за его оригинальную койку, которую лежавший в ней человек, даже хилый инвалид, мог наклонять, поднимать, опускать и перемещать с места на место при помощи системы двойных и тройных шкивов. Числился за ним и ряд других изобретений. Он нарисовал воздушный шар с сетью тросов вокруг оболочки и объяснил, что с помощью системы блоков эта конструкция должна уменьшать объем газа и понижать подъемную силу.

— Но, тем не менее, она не сработала, — признался адмирал. — Единственный выход не подняться слишком высоко, как бедный Сенхаус, которого больше никто не видел, или как замерзший насмерть Чарлтон — выпустить часть газа из оболочки. И если при этом похолодает, вы, скорее всего, упадете со страшной силой и разобьетесь вдребезги, как бедный Кроул со своими собакой и кошкой. Вы когда-нибудь были в воздушном шаре. Мэтьюрин?

— В одном я был, в том смысле, что сидел в гондоле. Но воздушный шар оказался строптивым и не собирался взлетать, так что меня вынудили вылезти. Мой напарник унесся один, приземлившись за три поля от меня, прямо в графстве Роскоммон. Но сейчас они снова в такой моде, что я надеюсь на новую попытку — хочу понаблюдать парение стервятников вблизи.

— Ваш воздушный шар был тепловой или газовый?

— Строили его как тепловой, но торф оказался не столь сухим, как надо, и в тот день моросило. Хоть мы и раздували пламя, как Борей, но так и не смогли придать шару достаточную подъемную силу.

— Оно и к лучшему. Если вы взлетаете и оболочку охватывает пламя, как это часто случается, свои последние секунды вы потратите, сожалея о своем безрассудстве. Своенравные, опасные штуки, Мэтьюрин. Я не отрицаю, что хорошо закрепленный воздушный шар, держась на высоте, скажем, три или четыре тысячи футов, станет полезным наблюдательным постом для генерала, но я искренне убежден, что посылать в них нужно лишь приговоренных преступников.

После паузы адмирал Шэнк спросил:

— Что случилось с Обри?

— Адмирал Расселл повел его в библиотеку, показать модель «Сантисима Тринидад»

— Хорошо бы, чтобы он его вернул. Уже несколько минут как время ужина, Эванс дважды заглядывал. Если меня не кормить в привычное время, то ваши стервятники — ничтожества рядом со мной. Я бросаюсь на собеседников и рычу, как львы в Тауэре. Ненавижу непунктуальность, а вы, Мэтьюрин? Полли, дорогая, не думаете ли, что вашему опекуну там плохо стало? Часы уже давно пробили к ужину.

В библиотеке двое рассматривали модель, и адмирал Расселл произнес:

— Все, с кем я разговаривал, согласны, что действия Кабинета против вас, или, точнее, против вашего отца и его единомышленников — самое омерзительное, что случалось на флоте со времен узаконенного убийства бедняги Бинга [5]. Будьте уверены — мои друзья и я сделаем все, чтобы вас восстановили в списке.

Джек кивнул, и несмотря на осведомленность о том, что худшей услуги придумать нельзя — адмирал с друзьями принадлежали к оппозиции — хотел уже выразить должную признательность, но адмирал удержал его:

— Ни слова. Что я на самом деле хотел сказать — не скисайте, не прячьтесь от друзей, Обри. Те, кто не очень хорошо вас знают, сочтут это чувством вины. Да и в любом случае вы так доведете себя до меланхолии и хандры. Не сторонитесь друзей. Я лично знаю тех, кого ранил ваш отказ повидаться, и слышал о многих других.

— Мужественно с их стороны приглашать меня, но мой визит скомпрометировал бы их. А сейчас идет такое соперничество за корабли и повышения, что я не хочу создавать моим друзьям помехи в Адмиралтействе. С вами — совсем другое дело, сэр. Командовать вы не хотите, как адмирал белой эскадры, уже отказавшийся от титула, ничего не боитесь — хоть Адмиралтейства, хоть кого угодно. Но совету вашему последую до тех пор...

— О сэр, — воскликнула Полли из дверного проема — на кухне страшная суматоха. Ужин наполовину накрыли, когда пробили часы, теперь он наполовину остыл, а Эванс и миссис Пейн ругаются в коридоре.

— Господи спаси, — воскликнул адмирал, взглянув на библиотечные часы, лишенные боя. — Обри, нужно бежать как зайцы.

Ужин шел приятным чередом, и хотя суфле видело и лучшие времена, но кларет «Латуа» оказался настолько близок к совершенству, как только можно пожелать. Со следующим ударом часов Полли пожелала всем спокойной ночи, и снова исключительная грация ее реверанса, наклон ее головы вызвал в памяти Стивена живой образ Дианы, которой грациозность заменяла добродетель, хотя по своим собственным (необычайно жестким в отдельных отношениях) стандартам она обычно вела себя порядочно.

Приятно видеть, как покраснела Полли, когда Стивен открыл перед ней дверь — в ее юные годы для нее это все еще оставалось редким опытом. Когда мужчины снова расселись, адмирал Расселл вынул из кармана письмо и произнес:

— Обри, я знаю, как вы цените память о Нельсоне, так что хочу подарить вам вот это, и пусть подарок принесёт вам удачу в плавании. Он его прислал мне в третьем году, когда я с лордом Кейтом был в Зунде, а он служил на Средиземном море. Вначале я его прочитаю вслух, не столько из тщеславия, сколько потому, что он его писал, разумеется, левой рукой, и почерк сложно разобрать. После обычного вступления следует: «Вот я здесь, предвкушая развлечение от тулонских ребят, и мы только и ждем, как честно встанем борт о борт с ними.

Рискну сказать, что когда мы закончим, останется сколько-то лишних шляп. Вы славный товарищ, и как коммодор Джонстон сказал про генерала Медоуза, «Не сомневаюсь, что ваше общество будет в радость в день битвы друзьям, но чертовской проблемой для врагов». Надеюсь, дорогой Расселл, что вы всегда будете считать меня самым искренним из первых».

Он передал письмо, все еще открытое, через стол.

— Какое мужественное письмо, — воскликнул Джек, рассматривая его с неподдельным восторгом. — Не думаю, что когда-либо писалось нечто лучшее. Я правда могу его забрать, сэр? Невероятно благодарен и буду ценить его, как же я буду его ценить! Снова и снова благодарю вас, сэр, — последнее он сказал, пожимая руку адмирала железной хваткой.

— О Нельсоне могут нести что угодно, — заметил Старый Шкив, — все эти типы, у которых наготове первый камень. Но даже они признают, что формулировать мысли он умел прекрасно. Мой племянник Каннингем служил мичманом у него на «Агамемноне», и Нельсон ему как-то сказал: «Есть три вещи, молодой джентльмен, которые нужно постоянно держать в уме. Первое — всегда неукоснительно выполнять приказы, не пытаясь сформировать собственного мнения об их правильности. Второе — считать врагом всякого, кто плохо отзывается о короле. И третье — ненавидеть французов пуще дьявола».

— Восхитительно сказано, — одобрил Джек.

— Он конечно не мог иметь в виду всех французов? — спросил Стивен, любивший не-наполеоновскую Францию.

— Думаю, что всех, — ответил Шэнк.

— Думаю, что он немного увлекся, — признал Расселл. — Но он так и побеждал. И знаете ли, в целом во французах мало хорошего. Говорят, о народе можно судить по его поговоркам. Когда французы хотят описать что-то сильно грязное, то говорят «sale comme un peigne» [6], что дает ясное представление об их личной чистоте. Когда у них мысли заняты другими делами, то говорят «нужно выпороть других кошек» — чрезвычайно негуманно. А когда снимаются с якоря, то командуют «a-Dieu-va», то есть «с Божьей помощью», что дает представление об их моряцком мастерстве. Ничего более преступного даже в голову не идет.

Джек рассказывал адмиралу Шэнку, как Нельсон однажды попросил передать соль самым вежливым образом, а в другой раз он сказал: «Никогда не думайте о маневрах, идите прямо на них», и Стивен собирался предположить, что и среди французов могут быть хорошие люди, указав на изготовителей прекрасного кларета, когда адмирал Расселл вышел из недолгой задумчивости:

— Нет, нет. Исключения могут встречаться, но в целом пользы от них не вижу. Именно французский коммандер, из славного рода, насколько про них это уместно говорить, сыграл со мной самый грязный трюк из всех, о которых я когда-либо слышал на войне, столь же грязный, как французская гребенка.

— Расскажите об этом, пожалуйста, сэр, — попросил Джек, втайне поглаживая письмо.

— Поведаю вам вкратце, раз вы собираетесь отплывать с началом отлива, то не могу вас задерживать. Я тогда командовал «Гусаром», старым «Гусаром», в конце последней американской войны в восемьдесят третьем. «Гусар» — аккуратный маленький фрегат, способный держать круто к ветру, очень похожий на ваш «Сюрприз», но не такой хороший ходок. Нельсон же командовал «Албермалем» на той же станции, мы неплохо ладили.

Я крейсировал к северу от мыса Гаттерас на мелководье, при сильном ветре с норд-норд-веста и туманной февральской погоде, когда погнался за парусом на весте, шедшим правым галсом. Я с ним сблизился, и разглядел — хотя день был довольно туманный — что он идет под временными мачтами, а в корме виднеется несколько дыр от ядер.

Когда они подняли перевернутый английский вымпел на грот-вантах и английский флаг над французским на кормовом флагштоке, стало очевидно — это трофей одного из наших кораблей, во время захвата его повредили и призовому экипажу нужна помощь, а корабль в тяжелом положении.

— Ничего другого это значит не могло, — подтвердил Джек.

— О нет, оказалось — могло. Это значило, что командовало им ничтожество, бесчестное ничтожество. Я зашел с подветренной стороны, чтобы окликнуть и спросить, что им нужно. Но когда залез на коечные сетки с рупором в руках, чтобы перекричать ветер, то заметил — на палубах полным-полно народу, не призовой экипаж, а сотни две-три человек. Тут они выкатывают орудия, кладут руль так, чтобы оказаться на траверзе моего форштевня, снести мне бушприт, дать продольный залп и пойти на абордаж. Десятки абордажников уже с ухмылками переминались на цыпочках на миделе.

Все еще с рупором в руках кричу «Прямо на ветер», а у команды хватило ума спустить задние паруса еще до команды. «Гусар» послушался, так что от большей части продольного залпа мы уклонились, хотя мне все же повредили фок-мачту и сорвали большую часть вант по правому борту.

Мы оба привелись носом к ветру, практически борт о борт друг к другу. Мои люди швыряли в их абордажников холодные ядра — с замечательным успехом — а морские пехотинцы палили так быстро, как могли перезаряжать. Потом я скомандовал «На абордаж». Услышав это, ублюдок круто положил руль, повернулся к ветру и поднял паруса. Мы помчались за ним.

После часа перестрелки его огонь ослабел, и он повернул руль на правый борт, левым галсом поворачивая в наветренную сторону. Я последовал за ним, дабы прижать против ветра, но, к сожалению, фок-мачта и бушприт грозились свалиться за борт. Мы не могли идти в наветренную сторону, пока не закрепим их.

В конце концов мы справились и начали нагонять француза, когда погода прояснилась. С наветренной стороны мы увидели крупный корабль (позже узнали, что это «Центурион»), а с подветренной — шлюп, хорошо известный нам «Терьер». Так что мы понеслись вперед, невзирая ни на что, и за пару часов нагнали. Дали полный бортовой залп, он ответил двумя орудиями и спустил флаг.

Корабль оказался тридцативосьмипушечной «Сибиллой», хотя они и выбросили за борт с дюжину пушек во время погони, с командой в триста пятьдесят человек и сверхштатниками из Америки. Командовал им ничтожество граф де Кергарю — Кергарю-Сокмариа, если не изменяет память.

— Что вы с ним сделали? — спросил Джек.

— Тише, — ответил адмирал, покосившись на Шэнка. — Старый Шкив уснул. Давайте тихонько уйдем, и я доставлю вас на корабль. Ветер попутный, вы не потеряете ни минуты отлива.

Глава вторая

Рассвет застал «Сюрприз» далеко в серой пустыне моря — естественной его среде. Устойчивый брамсельный ветер дул с зюйд-веста. Несмотря на низкие облака и порывы дождя, день обещал проясниться. Уже в такое раннее время подняли брамсели, поскольку Джек хотел уйти с привычных маршрутов военных кораблей, ведущих на ту или иную станцию.

Он не хотел, чтобы его людей насильно завербовали — а ни один офицер на королевской службе не удержится от соблазна при виде такого многочисленного отборного экипажа из способных моряков. Не имел он и желания быть вызванным на борт корабля его величества, чтобы продемонстрировать документы, доложить о себе и столкнуться с небрежным приемом — фамильярностью или неуважением.

Далеко не все офицеры отличались природной или благоприобретенной деликатностью. Джек уже столкнулся с несколькими случаями пренебрежения, к этому без сомнения можно будет привыкнуть, но пока с него будто кожу сдирали заживо.

— Начинай, Джо, — сказал старшина-рулевой, переворачивая часы, и размытая фигура шагнула вперед, дабы отбить три склянки утренней вахты. Помощник штурмана бросил лаг и доложил о скорости в шесть узлов две сажени. В подобных условиях редкий корабль мог развить такую, и вряд ли кто — большую.

— Мистер Вест, — обратился Джек к вахтенному офицеру, — я на некоторое время спущусь вниз. Сомневаюсь, что ветер продержится, но, кажется, день будет приятным.

— Именно так, сэр, — отозвался Вест, пригнув голову от внезапного душа из брызг — «Сюрприз» шел круто к ветру на зюйд-зюйд-ост, и покрытое рябью море билось о правую скулу. Вода стекала на корму, смешиваясь с дождевой. — Как приятно снова оказаться в море.

На этой ранней стадии Джек Обри был един в трех лицах. Конечно же, капитан, но раз из многочисленных кандидатур не нашлось ни одной подходящей, еще и штурман, помимо всего прочего ответственный за навигацию, а заодно и казначей.

Офицеры, командующие исследовательскими кораблями, обычно сами исполняли обязанности казначея, но Джек таких назначений раньше никогда не получал. Подразумевается, что как капитан он должен присматривать за делами казначея и подписывать его отчеты, но его ошеломил объем и сложность необходимых подсчетов, когда пришлось заниматься ими детально.

Уже достаточно рассвело, чтобы можно было работать у кормового окна большой каюты. Изогнутая последовательность оконных стекол во всю ширину корабля радовала Джека даже во времена глубочайшего несчастья, как и сама каюта — красивое помещение, в котором едва бы нашелся хоть один прямой угол. Двадцать четыре фута ширины и четырнадцать длины давали ему больше места, чем у всех офицеров вместе взятых. И это еще не все — из большой каюты открывались двери в две малых, одну обеденную и другую для сна.

Обеденную каюту, однако, отдали Стивену Мэтьюрину. Когда прибыл завтрак, Джек, расправившись почти с третью счетов, авизо и накладных, кивнул в сторону двери и спросил:

— Доктор хоть шевелится?

— Ни звука, сэр, — ответил Киллик. — Устал он до смерти вчера, как загнанная лошадь. Но, может, запах разбудит. Обычно получается.

Запах, издаваемый кофе, беконом, сосисками и тостами будил его во многих широтах. Как и большинство моряков, Джек Обри очень консервативно подходил к еде, и даже в самых длинных плаваниях обычно справлялся, возя с собой кур, свиней, закаленную козу и мешки зеленого кофе, чтобы получать одинаковый (кроме тостов) завтрак и на экваторе, и за полярными кругами.

Эти блюда Мэтьюрин считал высшим притязанием Англии на цивилизацию, но на этот раз его не пробудил ото сна даже кофе. Он не среагировал ни на уборщиков на квартердеке прямо над головой, ни на укладку коек в семь склянок, ни на сигнал «Всем матросам завтракать» в восемь, со всем обычным ревом, топотом и громыханием.

Он все спал и спал, когда стих ветер, и когда корабль повернул на левый галс, спал под шум выбираемых и укладываемых в бухты снастей. Показался на свет он только во время утренней вахты, зевая и потягиваясь, с развязанными на коленях бриджами и с париком в руке.

— Да сохранят вас Господь и дева Мария, — поприветствовал его ожидавший Падин.

— И с тобой пусть будут Господь, дева Мария и святой Патрик, Падин, — отозвался Стивен.

— Мне принести чистую рубашку и горячей воды для бритья?

Стивен задумался, потерев подбородок:

— Можешь принести воды. Погода, как я вижу, тихая, качка пренебрежимо слабая, опасность несущественная. Что же до рубашки, — продолжил он, повысив голос, чтобы перекричать оживленную болтовню матросов в одиннадцати дюймах над ним, — одна на мне уже есть, и снимать ее я не намерен. Но ты можешь попросить Береженого Киллика сделать мне одолжение и принести кофейник.

Последнее он сказал еще громче и по-английски — существовала высокая вероятность, что неистребимо любопытный Киллик уже подслушивает.

Чуть позже Стивен, побритый и освежившийся, поднялся на палубу. То есть вышел из каюты сквозь дверь в проход на шкафуте корабля и по трапу на квартердек, где капитан, первый помощник, боцман и канонир о чем-то совещались. Стивен проложил себе дорогу к гакаборту и, облокотившись на кормовые поручни, окинул взглядом всю длину корабля, все сорок ярдов, до той точки, где приподнятый бушприт делал его еще длиннее. День действительно оказался приятным, но ветер стихал, и несмотря на величественно поднятые паруса, «Сюрприз» делал не более двух или трех узлов, едва ли наклоняя палубу.

На первый взгляд ничего не поменялось — знакомые, наполненные солнцем изгибы парусов над головой, натянутый такелаж отбрасывает резкие тени. Некоторое время Стивен пытался понять, в чем же важное различие. Дело не в отсутствии флотских мундиров — кроме как на флагманских кораблях или под командованием исключительно «квартердечных» капитанов, в последнее время офицеры стали носить непримечательную рабочую одежду, пока их не приглашали на обед в каюту капитана или же речь не шла об официальных церемониях. Что же до матросов, то они всегда одевались как вздумается.

Дело и не в отсутствии вымпела боевого корабля на топе мачты — Стивен его никогда и не замечал. Нет, частично виновато отсутствие багровых мундиров морской пехоты, яркого пятна цвета на бледной палубе и среди невыразительных оттенков моря, а частично — отсутствие мальчишек любого сорта, юнг или юных джентльменов на квартердеке.

Пользы от них немного. Они занимали ценное место. Их сложно заставить молча и внимательно нести службу. Но все же они придавали кораблю какую-то визгливую жизнерадостность. Хотя жизнерадостность присутствовала и без них, на деле еще и более шумная (матросы хохотали на топах, на шкафуте и на полубаке), чем это допускалось на флоте под командованием столь строгих капитанов, но природа веселья другая.

Стивен размышлял в поисках дополнительных различий, когда Бонден пришел на корму, чтобы поправить запутавшийся красный вымпел, и они перекинулись несколькими словами.

— Матросы невероятно довольны письмом Нельсона, сэр, — рассказал Бонден, после того как они обсудили ветер и возможность наловить трески крючковой снастью. — Они это считают, как вы можете назвать, предзнаменованием.

В этот момент боцманская дудка позвала Бондена и остальных матросов спускать на воду синий катер, и Джек прошел на корму.

— Доброе утро, сэр, — поприветствовал его Стивен, — Прошу прощения, что не явился к завтраку, но спал как бы спал герой Плутарха, который пробежал от Марафона до Афин без передышки, если бы не упал замертво. Бедный Мартин все еще спит, невзирая на натертые ноги и все такое. Господи, как же мы мчались, так сильно боялись упустить корабль. Иногда, на очень крутых склонах, он меня за руку вел.

— Доброе утро, доктор, и хороший денек сегодня, — ответил Джек. — Мистер Мартин разве на борту? Я считал, что он вернулся домой, чтобы уладить дела и присоединиться к нам, когда вернемся в Шелмерстон.

— Разумеется, у меня не было времени поговорить о нем или чем-нибудь еще вчера после обеда, а ночью я уснул до того, как ты спустился вниз. И даже сейчас, хотя мы и не за адмиральским столом, — прошептал Стивен, посмотрев на штурвал — в десяти футах от них, сразу перед бизань-мачтой, со старшиной и рулевым, не говоря уж о вахтенном офицере у кабестана и нескольких моряках, спешащих по вантам, чтобы установить крюйс-марс. — Здесь едва ли найдется место для конфиденциального разговора.

— Значит, спустимся вниз.

— Даже сказанное здесь, — заметил Стивен в каюте, — в истинном святилище фрегата, почти все становится известно в более или менее искаженном виде всему кораблю к концу дня. Не приписываю никому на борту дурных намерений или зловредности, но факт в том, что люди уже знают о письме лорда Нельсона.

Они знают, точнее уверены, что знают, будто «Сюрприз» куплен консорциумом, публичным представителем которого выступаю я. Считают, что в него почти точно входит мой бывший пациент принц Уильям. И они уверены, что Мартин превратился из священника в хирурга, поскольку его лишили сана за перепих... тебе знакомо это выражение, Джек?

— Думаю, слышал его.

— За перепих с женой епископа. Раз он лишен сана, то не может принести неудачу. Что же до его присутствия — я предлагал ему отправиться домой, получив аванс, как ты выручил меня много-много лет назад, а потом вернуться с рундуком. Но он предпочел послать аванс жене и остаться на борту. Дела у него отчаянные — никакой надежды на приход, никакой — на капелланство после этого злосчастного памфлета, недружелюбный тесть и опасность ареста за долги по возвращении.

В любом случае, хотя мы в море лишь на две недели, он счастлив терпеть неудобства единственной рубашки и изношенных ботинок ради шанса на приз. Я объяснил ему нашу систему раздела призовых денег, он ее не понял и будет рад хоть четырехпенсовику. Есть и кое-что другое, о чем мне не терпится рассказать. Может, залезем на топ, когда матросы закончат?

— Это займет еще какое-то время, — сказал Джек, которому приходилось залезать со Стивеном на топ. — Может быть, лучше пройтись вокруг корабля на твоем ялике после практических стрельб. Я в любом случае хочу оценить дифферент.

— Ты хочешь прямо сейчас провести стрельбы?

— А почему бы и нет? Ты разве не видел, как синий катер с мишенями спускают на воду? Раз мы в удаленном уголке моря, хочу посмотреть, как новые матросы справятся с боевыми снарядами. Сделаем полдюжины залпов, правобортная вахта против левобортной, до обеда. Нужно быть в хорошей форме.

— Мишени на плаву, сэр, — доложил Пуллингс из дверей каюты. Он действительно был в форме — напряженный, словно увидевший крысу терьер, разительный контраст с Джеком Обри.

У Стивена сложилось впечатление, что его друг не сильно бы волновался, если бы мишени потихоньку утонули сами по себе, и впечатление это подтвердилось во время первой части учений. Стимулы письма Нельсона и доброты адмирала давно закончились, вернулась угрюмость.

Угрюмость не означала нежелание исполнять свои обязанности. Обри испытывал слишком сильное чувство долга по отношению к кораблю, чтобы быть неточным или непунктуальным. Но Стивен заметил, что даже запах тлеющих фитилей, сокрушительный грохот орудий, скрежет и звон отката и дрейфующий над палубой пороховой дым не волновали капитана. Пуллингс, обожавший Джека Обри, наблюдал за ним с заметной тревогой.

Чего Стивен не заметил, так это того, что учения с орудиями и ружейной стрельбой оказались исключительно неудачными. Обычно подобные упражнения происходили вечером, когда команда по сигналу «Все по местам» разбегалась по боевым постам. Хирургу надлежало быть глубоко внизу и принимать раненых.

У Стивена не хватало опыта и понимания исключительного уровня артиллерийской подготовки фрегата в былые времена. Джек Обри с самых первых шагов в море (и еще больше — со времен первого самостоятельного командования) убедился в том, что точная и быстрая стрельба вносит больший вклад в победу, нежели надраенная медяшка. Этому принципу он следовал на всех своих кораблях, и «Сюрприз», которым командовал дольше всего, довел до выдающегося уровня. В подходящихусловия ЕВК «Сюрприз» мог сделать три точных бортовых залпа за три минуты восемь секунд, по его оценке — лучший результат на всем королевском флоте.

Нынешний «Сюрприз», пусть и лишившись префикса «ЕВК», все еще нес свои старые орудия — «Умышленное убийство», «Прыгучий Билли», «Отрыжка», «Внезапная смерть», «Том Крибб» и другие, как и сохранил большую часть орудийных расчетов. Но чтобы создать единую корабельную команду, а точнее предотвратить излишнюю неприязнь и расхождение во взглядах, Джек и Пуллингс перемешали в расчетах старых и новых матросов. Результат — печально медленная, неумелая и неточная стрельба.

Приватиры привыкли брать противника на абордаж, а не расстреливать его с расстояния (вдобавок орудийный огонь наверняка мог снизить стоимость жертвы). Мало кто мог наводить орудие хоть с какой-то точностью. Старые «сюрпризовцы» бросили немало нервных взглядов на капитана — критиковал он обычно нещадно — но никакой реакции не дождались. Ничего, кроме непоколебимой суровости. Окликнул он лишь один раз, да и то нового матроса, слишком близко подошедшего к пушке: «Абордажник у шестого орудия, Джеймс, отодвинься или на отдаче лишишься ступни».

Сделали последний выстрел, орудие прочистили, перезарядили, положили пыж, забили его и выкатили.

— Ну, сэр... — замялся Дэвидж.

— Посмотрим, что они смогут сделать с левобортными орудиями, мистер Дэвидж, — ответил Джек