Иногда необычное внешнее потрясение способно вырвать нас из мертвого состояния и вернуть к полным жизни ощущениям. Но нередко и сильнейшая встряска не может превратить мертвое состояние в живое. Приходящие
Потрясения, приходящие
Как ученый, углубившийся в новые, неизвестные страны, мы делаем открытия в «повседневности», и обычно безмолвная среда начинает говорить на все более понятном языке. Таким образом, мертвые знаки становятся живыми символами и мертвое оживает.
Разумеется, новая наука об искусстве может возникнуть только тогда, когда знаки станут символами, а «открытые глаза» и «слышащие уши» сделают возможным путь от молчания к разговору. Тот, кто этого не может, пусть лучше оставит разговоры о «теоретическом» и «практическом» искусстве, его усилия в области искусства никогда не приведут к созданию такого моста, а наоборот, только еще больше увеличат сегодняшнюю пропасть между человеком и искусством. Именно такие люди стараются сегодня поставить точку после слова «искусство».
При постепенном извлечении точки из узкого круга привычного действия ее до сих пор молчащие внутренние свойства приобретают все нарастающий звук.
Эти свойства – внутренние напряжения – один за другим выходят из глубины ее сущности и излучают свою энергию. И их воздействия и влияния на человека все легче и легче преодолевают препятствия. Короче – мертвая точка становится живым существом.
Из многочисленных возможных случаев мы выберем два наиболее типичных:
1. Точка из практически целесообразного состояния перемещается в нецелесообразное и потому – в алогичное.
Сегодня я иду в кино.
Сегодня я иду. В кино
Сегодня я. Иду в кино
Ясно, что во втором предложении еще можно перемещение точки воспринимать как целесообразное подчеркивание цели, силу намерения, как звук тромбона.
В третьем предложении чистая форма алогична по отношению к смыслу происходящего, но это можно объяснить как опечатку – внутренняя ценность точки блеснет на мгновение и тут же исчезнет.
2. В этом случае точка перемещается из своего практически целесообразного состояния таким образом, что оказывается вне непрерывной строки текста.
Тогда точка должна иметь вокруг себя больше свободного пространства, чтобы ее звук получил резонанс. И все-таки этот звук еще остается тихим, сдержанным и заглушается окружающим его текстом.
При увеличении свободного пространства и величины самой точки звук текста уменьшается, а звук точки выигрывает в ясности и силе (рис. 1).
Рис. 1
Так вне практически-целесообразной связи возникает двузвучие – текст-точка. Это балансирование двух миров, которое никогда не найдет компромисса. Это бессмысленное, революционное состояние – текст колеблется, сотрясаемый инородным телом, не имея возможности обрести с ним какую-либо связь.
Но, тем не менее, точка вырвана из своего привычного состояния и берет разбег для прыжка из одного мира в другой, где она освобождается от подчинения, от практически-целесообразного и начинает жить как
Точка – результат первого соприкосновения инструмента с материальной поверхностью, основной плоскостью. Бумага, дерево, холст, штукатурка, металл и т. д. могут образовывать эту материальную основу плоскости. Инструментами же могут быть карандаш, штихель, перо, игла и т. д. При этом первом соприкосновении материальная поверхность оплодотворяется.
Это само собой разумеется и кажется вначале очень простым. Но даже в этом простом случае мы сразу наталкиваемся на неточности, указывающие на абсолютно эмбриональное состояние сегодняшней теории искусства.
1. соотношение размера точки с основной плоскостью и
2. соотношение размеров прочих форм на этой плоскости.
То, что все же может считаться точкой на еще пустой основной плоскости, то должно быть обозначено как плоскость, если, например, на основную плоскость добавлена очень тонкая линия (рис. 2).
Рис. 2
Соотношение величин в первом и втором случае определяет понятие точки, что сегодня можно лишь почувствовать – точного же числового выражения не существует.
Так сегодня мы в состоянии лишь эмоционально определить и оценить приближение точки к ее внешнему размеру. Это приближение к внешней границе точки, даже определенное преодоление этой границы, достижение того момента, когда точка исчезает как таковая и на ее месте эмбрионально начинает жить плоскость, является средством к цели.
Целью же в данном случае является
Это многообразие и сложность выражения «мельчайшей» формы возникает в результате незначительных изменений ее размера – является и для объективного наблюдателя убедительным примером силы и глубины выражения абстрактной формы. При дальнейшем развитии этих средств выражения, с одной стороны, и восприимчивости зрителя – с другой, точные определения размера точки становятся неизбежными, и со временем их можно будет измерить. Числовое выражение станет необходимым.
Препятствием может оказаться лишь то, что числовое выражение останется за пределами чувственного ощущения. Формула числового выражения подобна клею. Она похожа на смерть мухи, попавшей на клей, жертвами такой смерти становятся лишь легкомысленные. Она – как мягкое кресло, которое обнимает людей своими теплыми руками. С другой же стороны, стремление освободиться от захвата есть предпосылка для дальнейшего прыжка к новым ценностям и, в конце концов, к новым формулам. Одни формулы умирают, их место занимают другие.
Вторым неоспоримым фактом является внешняя граница точки, которая определяет ее
Абстрактно задуманная или представленная точка предельно мала и идеально округла. Она, собственно говоря, является самым малым кругом. Но так же, как и размер, границы точки относительны. Реальные формы точки бесконечно разнообразны: округлая форма точки может получить совсем маленькие зазубрины и склонность переходить в другие геометрические и даже свободные формы. Она может стать заостренной, тяготеть к форме треугольника. А из потребности относительной неподвижности переходит к форме квадрата. При зубчатом крае зубцы эти могут быть мелкими или широкими и способны вступать в различные отношения друг с другом. Здесь невозможно установить каких-либо ограничений, поэтому царство точки безгранично (рис. 3).
Рис. 3. Примеры разных форм точки
Итак, размер и форма, соответствующие основному звучанию точки, изменчивы. Эту изменчивость следует понимать никак не иначе, как относительную внутреннюю окраску, которая всегда звучит в унисон.
Но надо всегда подчеркивать, что чисто звучащих, так сказать, одноцветно излучающихся элементов в действительности не существует, что даже элементы, обозначенные как «основные, или первоэлементы», имеют не примитивную, а сложную природу. Все понятия, которые звучат и обозначены как «примитивные», являются только относительными понятиями, поэтому наш «научный» язык также относителен. Абсолютного мы не знаем.
В начале этой главы при обсуждении практически-целесообразной ценности точки в письме точка была определена как по-разному длящееся молчание.
Она обращена внутрь себя. Этого свойства она никогда не теряет в полном объеме – даже в случаях своей внешне угловатой формы.
Напряжение точки даже в случае ее эксцентрических тенденций в конечном счете всегда
Точка – маленький мир, со всех сторон более или менее отделенный и почти вырванный из своего окружения. Слияние точки со средой минимально и в случаях наивысшей закругленности кажется несуществующим. С другой стороны, точка прочно держится на своем месте, не проявляя ни малейшей склонности к движению в каком бы то ни было направлении: ни горизонтальном, ни вертикальном. Продвижения вперед или назад также не происходит.
Только концентрическое напряжение точки выявляет ее внутреннее родство с кругом – другие ее свойства указывают в большей степени на квадрат[134].
Точка впивается в глубь основной плоскости и утверждается там навечно. Таким образом, она есть
Поэтому точка и является во внешнем и внутреннем смысле
Понятие «элемент» можно рассматривать с внутренней и внешней точки зрения.
Внешне элементом является каждая отдельная графическая или живописная форма. Внутренне же элементом является не сама эта форма, а ее живое внутреннее напряжение.
И на самом деле не внешние формы материализуют содержание живописного произведения, но живые силы этой формы – ее напряжения[136].
Если бы эти напряжения вдруг магическим образом исчезли или умерли, то и живое произведение сразу бы стало мертвым. А с другой стороны, тогда каждое случайное соединение отдельных форм могло бы стать произведением. Но содержание произведения находит свое выражение в композиции, т. е. во внутренне организованной сумме необходимых в этом случае напряжений.
Это кажущееся простым утверждение имеет важное принципиальное значение: его признание или непризнание разделяет не только современных художников, но и всех современных людей на две противоположные группы:
1. на тех, кто кроме материального признает еще и нематериальное, или духовное, и
2. на тех, кто не хочет признавать ничего, кроме материального.
Для второй категории людей искусства может не быть вообще, поэтому эти люди отрицают сегодня само слово «искусство» и ищут ему замену.
С моей точки зрения, элемент от «элемента» можно отличить в том случае, если под «элементом» понимается форма в отрыве от напряжения, а под элементом – живое напряжение этой формы. Тогда элементы в буквальном смысле абстрактны и сама форма «абстрактна». Но если бы действительно можно было работать только с абстрактными элементами, то внешняя форма современной живописи существенно изменилась бы, что, однако, не означало бы ненужности живописи вообще: и абстрактные живописные элементы сохранили бы свою окраску, так же как музыкальные сохраняют свою и т. д.
Отсутствие стремления к движению на и от плоскости сводит время восприятия точки к минимуму и почти полностью исключает в точке элемент
Еще сегодня употребление точки и линии в живописи порицается некоторыми теоретиками искусства, которые наряду со многими старыми стенами хотели бы сберечь и ту, которая, казалось бы, еще недавно надежно отделяла друг от друга две области искусства: живопись и графику. В любом случае это деление не имеет никакого
Проблема времени в живописи заслуживает особого разговора, она очень сложна. Несколько лет тому назад началось разрушение и этой стены[138]. Эта стена до сих пор делила между собой две области искусства: живопись и музыку.
Деление, кажущееся нам ясным и обоснованным, на:
живопись – пространство (плоскость)
и музыку – время
при более близком рассмотрении (до сегодняшнего дня оно было достаточно беглым) стало сомнительным – и, насколько мне известно, в первую очередь для художников[139]. Это в общем сохраняющееся до сегодняшнего дня привычное пренебрежение к элементу времени в живописи отчетливо показывает поверхностность господствующей теории, которая уходит от научной основы.
Здесь не место излагать этот вопрос подробно – но некоторые моменты, которые ясно обнаруживают элемент времени в живописи, необходимо подчеркнуть.