Помоги проекту - поделись книгой:
— Мне не нравится царь.
— Но-но, — осторожно сказал министр финансов Адонирам. Он не любил этих либеральных разговорчиков.
— Да нет же, — раздражённо сказал Азария. — Он не в целом мне не нравится. Он не нравится мне в частности. С ним что-то не так. Во-первых, жрёт, как не в себя.
— Давеча попытался уговорить меня ради шутки по павлинам стрелять, — мрачно сказал Ванея.
— Нехорошо, — заволновался министр финансов Адонирам. — Павлины дорогие.
— Работать тоже всё время рвётся, — задумчиво сказал секретарь Азария. — Что ни утро — «Где, — говорит, — мои бумажки? Давай-ка их подписывать!» И подписывает все подряд. Я ему подсунул приказ для эксперимента — «Царя казнить». Подписал. Не глядя, причём, подписал. Более того — вверх ногами.
— Не глядя? Это хорошо, — вдруг взбодрился министр финансов Адонирам. — И что, он всё этак не глядя подписывает?
Жадные глазки министра финансов даже забегали.
— Цыть, жулик, — сказал честный полководец Ванея, и Адонирам притих. А Ванея продолжил:
— В народе тоже говорят — царь как будто ненастоящий.
— А народ-то откуда знает? — подивился секретарь Азария.
— Он всегда, гад, чего-нибудь знает, — мрачно сказал министр финансов Адонирам.
Адонирам не любил народ. Народ однажды накостылял Адонираму на рынке по результатам финансовой отчётности за истекший год.
— Ещё с жёнами как-то странно себя ведёт, — сказал полководец Ванея. — В гости к ним не ходит. Дамы нервничают. Поджидают его в саду гурьбой. Он выглянет проветриться — они к нему как ломанутся с воплями: «Соломонушка! Истомилася я!..» А он ка-а-ак припустит! И краснеет, как пятиклассник. Стесняется.
— Бывает, — печально сказал министр финансов Адонирам. У него, в отличие от царя Соломона, была только одна жена, но ломануться она умела будь здоров.
— Короче, — сказал секретарь Азария. — Я не знаю, что думать. Но я знаю, что когда я не знаю, что думать, я начинаю об этом думать. А конкретно я начинаю думать именно о том, о чём я не знаю, что думать. Так что я, собственно, хотел вам сказать, что я начал об этом думать. И что я пока не знаю, что именно я думаю, но если я думаю, что я думаю именно то, что я думаю, то мне, я думаю, очень не нравится то, что я думаю.
— А? — вежливо спросил полководец Ванея. Думать он не любил, но к людям, страдающим от этой дурной привычки, относился с сочувствием и уважением.
— Хрень, говорю, какая-то происходит, — кратко резюмировал секретарь Азария.
Министр финансов Адонирам жалобно вздохнул. Он знал, что любая хрень обычно заканчивается крупными финансовыми расходами. А секретарь Азария сказал:
— Надо пристально следить за ситуацией.
И все следующие дни Азария, Ванея и Адонирам пристально следили за ситуацией. Они следили за ситуацией с утра, когда матёрый демон Асмодей делал себе палатку из двух стульев и царских одеял, они следили днём, когда царь, завернувшись в роскошный плед, швырял в павлинов яблоками со своего царского трона («Произвол! — кричали павлины. — Силовые меры!» — но не расходились), они следили вечером, когда царь с головой нырял в пенистую-пенистую ванну, а потом пускал ртом красивые мыльные пузыри. И у всех у них складывалось впечатление, что великий царь Соломон немножко тронулся. Но ничто, увы, не наводило их на мысль, что это совсем даже не царь Соломон. И жизнь у матёрого демона Асмодея в царском дворце была слаще халвы Шираза.
А у бедного царя Соломона жизнь была горше горькой травы хельбы. С утра до ночи он, сгорбившись, чистил горы скользкой колючей рыбы в тесной маленькой лавчонке на старом иерусалимском рынке. Одежда на нём испачкалась и изорвалась, когда-то белые и холёные руки покрылись порезами, а красивая гладкая борода торчала клочьями, и в ней поблескивали упрямые рыбьи чешуйки. И даже ногти у царя на ногах, надо сказать, основательно отросли. Царь Соломон часто тяжело вздыхал о своей участи, но никому не жаловался. Потому что он, как вы уже знаете, был очень, очень, очень мудрым человеком. А очень, очень, очень мудрый человек всегда знает, что такое «сам виноват». А ещё очень, очень, очень мудрый человек непременно знает одну очень, очень, очень важную тайну, которую в следующей истории узнаете и вы. И эта тайна очень помогала бедному царю Соломону не падать духом.
И вот однажды царь Соломон с утра пораньше тык ножом в очередную рыбу — а нож-то и застрял. Ничего себе! — подумал царь Соломон и как следует подёргал ножом туда-сюда. Нож подался, потом подался ещё немножко — а потом выскочил наружу, и царю Соломону на секунду показалось, что лезвие сломалось: по крайней мере, кончик ножа теперь казался не острым, а каким-то круглым. Удивлённый царь Соломон хорошенько пригляделся к ножу, а потом как завопит:
— Ха!
И ещё раз:
— Ха! Ха! Ха-ха-ха!
И даже затанцевал какой-то танец, подпрыгивая, вскрикивая «Ха!» и размахивая конечностями, как бешеный лось. И любой вменяемый человек, который заглянул бы в рыбную лавку, может быть, даже принял бы этого довольно потрёпанного, пляшущего и вопящего человека за бешеного лося — но только не за царя Израильского. И очень зря! Потому что на конце рыбного ножа сияло волшебное кольцо — то самое кольцо, которое мерзкий демон Асмодей забросил в море.
И вот ранним, ранним утром следующего дня у ворот царского дворца появился очень оборванный, очень грязный и очень весёлый человек. И постучался в окошечко, из которого тут же выглянул приветливый стражник.
— А ну пусти царя, голуба, — весело сказал царь Соломон.
— Здравствуйте, ваше величество, — вежливо сказал стражник. — Рад видеть вас в добром здравии. Посидите-ка до двенадцати часов вот на той скамеечке, там уже Клара Цеткин сидит, голубей кормит.
— А вот это видел? — радостно сказал Соломон и показал стражнику сияющее на солнце царское кольцо.
— Ой, — сказал стражник, внимательно вгляделся в весёлого грязного человека — и вдруг понял, что перед ним действительно царь, только сильно пожёванный. И даже не смог ничего сказать, кроме этого «Ой». И впустил царя Соломона во дворец. И царь Соломон направился прямиком в собственную спальню, оставляя на плитках дворца неприятные рыбные следы. А в царской спальне ровно в это время подозрительный секретарь Азария подавал матёрому демону Асмодею завтрак. В завтрак входили небольшой баран, несколько мелких курочек, пара блюд пахлавы и штук двести медовых ирисок. Медовые ириски матёрый демон Асмодей любил с раннего детства, папенька награждал ими крошку Асмодея за особенно плохое поведение.
— Фо нуфно подпифывать? — бодро профепелявил Асмодей, засунув в рот штук восемь ирисок сразу.
— Акт о капитуляции, зараза ты этакая! — вдруг громко сказал кто-то от двери спальни. От неожиданности Асмодей застыл с открытым ртом, залепленным ирисками, а секретарь Азария выронил папку с бумажками. Потому что раньше он никогда не видел такого грязного человека в королевских покоях. Его душа придворного была глубоко возмущена.
— Здравствуйте, котики, — ласково сказал царь Соломон. — Напортачили, небось, без меня?
— Что вы позволяете себе, гражданин? — строго спросил секретарь. — У нас приёмные часы по средам и пятницам. Подите прочь.
— С ума сошёл, Азария? — ласково сказал Соломон.
— Ой, — сказал Азария. — Ой. Не может быть…
— Гоните его отсюда! — завопил перепуганный демон Асмодей. — Гоните его прочь! Это мерзкий демон Асмодей, я его узнаю!
— Фу, — сказал Соломон. — Не будем опускаться до дешёвых клише, ради бога. Сейчас он станет орать, что он царь, а я демон, я стану орать, что я царь, а он — демон… Это, извините, какой-то треш. Это после шестой серии двенадцатого сезона «Симпсонов» даже воображать стыдно, не то что вслух произносить.
Матёрому демону Асмодею совсем не хотелось перебираться из царских покоев назад, на лесоповал и в каменоломни, но он очень уважал «Симпсонов» и не стал опускаться до дешёвых клише. А царь Соломон заглянул под кровать и сказал огорчённо:
— Все тапочки мне изорвал. Хорошие тапочки были, жёны вышивали. С любовью.
И тогда сбежавшиеся царедворцы тоже заглянули под царскую кровать, где стояли восемьсот сорок пар в клочья изорванных тапочек. А матёрый демон Асмодей смущенно поджал ноги — и все увидели, что на якобы царских ногах растут длинные, острые зелёные когти.
Тогда царь Соломон подошёл к матёрому демону Асмодею и легонько стукнул его волшебным кольцом по лбу. И матёрый демон Асмодей превратился в матёрого демона Асмодея.
— Кыш с кровати, — сказал царь Соломон, и Асмодей покорно слез с царской кровати. — Тапочки у меня вышивать будешь, — грозно сказал Соломон.
— Ещё скажи — рукавицы шить, — хмыкнул матёрый демон Асмодей.
— Поразговаривай у меня, — грозно сказал Соломон.
— Между прочим, сам виноват, начальник, — ухмыльнулся матёрый демон Асмодей. И на это царю Соломону было совершенно нечего сказать, потому что он действительно был сам виноват. Поэтому он только вздохнул — и покорно пошёл мыться. А матёрый демон Асмодей тоже вздохнул — и покорно пошёл вышивать тапочки.
Странная история номер 4: Про царя Соломона и подозрительного золотого человека
В одно прекрасное утро царь Соломон проснулся, потянул носом воздух, учуял доносящийся с дворцовой кухни сладкий запах ханукальных пончиков и поспешно закричал:
— Азария! Завтрак неси!
Но ничего не произошло.
Царь Соломон удивился. Обычно его секретарь Азария имел привычку появляться немедленно, стоит только царю пробудиться. Мудрый царь Соломон подозревал даже, что Азария с раннего утра стоит под дверью и только и ждёт момента, когда к бедному царю можно будет приступиться с рабочими вопросами. Но в это утро, увы, Азария не пришёл на царский зов. Это настораживало.
— Азария! Ку-ку! — громко сказал царь Соломон, но опять ничего не произошло. Впрочем, нет — кое-что произошло. А именно — царь Соломон услышал подозрительное шипение. Царь был не из трусливых: если бы, скажем, выяснилось, что в окно залетела какая-нибудь шипучая птица, или что под кресло залезла какая-нибудь шипучая змея, или что кто-нибудь шутки ради поставил царю под кровать бутылку шипучки, которая теперь, соответственно, шипела, царь бы смело прогнал птицу, с безопасного расстояния обругал змею или выпил шипучку. Но шипение не повторялось. А при мысли о сладкой шипучке царь Соломону вспомнил о сладких пончиках.
— Азари-я-а-а-а-а! — позвал царь Соломон довольно громко. Опять шипение. И тут царь Соломон, который был очень, очень, очень мудрым царём, сообразил: это была не птица, не змея и не шипучка. Это шипел он сам. Вместо повелительного царского голоса, пред которым трепетали всякие вражеские трепетатели, из горла царя вырывалось только жалкое шипение. И это шипение, надо сказать, сопровождалось очень неприятными ощущениями в царском горле, как то: болением, саднением и в целом страданием. И тогда царь Соломон понял, что у него ангина.
Царь Соломон был совершенно выдающимся царём. Мудрым, сильным, храбрым и так далее. Пред ним трепетали вражеские трепетатели; по его приказу возводились великие постройки; его чары смиряли мерзких матёрых демонов; его мудрости приезжали учиться со всех концов земли. Но при всём этом царь Соломон был всего лишь человеком. Точнее — всего лишь мужчиной. А ещё точнее — еврейским мужчиной. А еврейский мужчина, заболев чем бы то ни было (не говоря уже о такой досадной пакости, как ангина), немедленно перестаёт быть мудрым, сильным и храбрым. А становится вместо этого испуганным, растерянным и очень несчастным, будь он хоть царём над всеми царями. И царь Соломон, обнаружив у себя ангину, немедленно сделался ужасно, ужасно несчастным. Тем более, что замечательные ханукальные пончики оказалось больно глотать, и царь а) не получил от пончиков никакого удовольствия, б) остался голодным. Тут кто угодно оказался бы ужасно, ужасно несчастным.
Царь Соломон сел, пригорюнившись, у окна. Пока секретарь Азария зачитывал ему вслух последние новости о шумерско-аккадском конфликте, царь смотрел в окно на прохожих и тосковал. Прохожие поголовно царю не нравились (как это всегда бывает, если еврейскому мужчине вдруг случится заболеть). Если мимо шёл красивый, хорошо одетый прохожий, царь Соломон сердито думал: «Вот выступает, зараза… Хам, небось, ужасный… Слуг куском хлеба попрекает… Налоги не платит… Работает с утра до ночи, жену не видит, детки дикарями растут…» — ну, понятно. А если мимо шёл некрасивый, плохо одетый прохожий, царь Соломон сердито думал: «Вот, зараза, плетётся… Лентяй, небось… Работать не хочет… Налоги платить нечем… С утра до ночи сидит дома, жене надоел, детей шпыняет…» — ну, тоже понятно. Словом, бедный царь Соломон пытался, как мог, отвлечься от мысли о ханукальных пончиках, которые всё равно не радуют. И тут мимо царского окна прошёл такой человек, что царь Соломон от удивления аж ойкнул (беззвучно): этот человек был покрыт золотом с ног до головы. А вернее, от колечка на шапке и до колокольчиков на туфлях. Серьги у него были золотые, цепи на шее золотые, шитьё на одежде золотое, браслеты золотые. Даже штаны были золотые. В какой-нибудь другой день мудрый царь Соломон при виде такого человека обрадовался бы — вот, растёт благосостояние иерусалимских граждан. А в этот мрачный день царь Соломон сразу подумал: «Негодяй какой-то. Вор, небось, и мошенник. Вдов и сирот обирает. Прям вижу — вот пришла к нему под окно вдова, чего-то там в залог отдавать. С тремя детьми полдня перед окном она стояла на коленях, воя. Фу». И рассерженный царь Соломон совершенно неожиданно для самого себя кинул в этого золотого человека пончиком.
— Ваше величество! — возмущённо сказал секретарь Азария. Его очень расстроило, что великий царь и выдающийся воин попал какому-то медленно бредущему прохожему не в глаз, а в ухо. Азария беспокоился, что этот инцидент, если будет замечен, может подорвать авторитет монархии.
А золотой человек, которого пончик совершенно неожиданно шлёпнул по уху, подскочил, оглянулся — и оторопел: сам царь Соломон стоял у окна и взирал на него нехорошим взором. Золотой человек перепугался и даже позабыл утереть с уха персиковое варенье. А царь Соломон, не будучи в состоянии позвать этого человека, сурово поманил его пальцем. Честное слово, это очень страшно — когда царь кидает в тебя пончиком, а потом сурово манит пальцем. И золотой человек, смертельно перепуганный, явился пред очи царя Соломона, то есть тихонечко подошёл под самое царское окно и замер.
— Хто? — прохрипел царь Соломон.
Золотой человек (который, как вот-вот выяснится, был совсем даже не золотой, а совершенно обыкновенный) тоже, надо сказать, был еврейским мужчиной. Поэтому в состоянии сильного волнения он говорил очень много, о чём потом непременно жалел.
— Ювелир, ваше величество, — живо отозвался он. — Иду, понимаете. Показываю свой товар лицом. Лицом показываю товар в качестве изобретённой лично мною альтернативной маркетинговой стратегии, позволяющей сократить расходы на дорогое размещение наружной рекламы.
— Хм, — хмыкнул царь Соломон и устыдился за своё поведение. Этот человек, оказывается, не был никаким таким вором и негодяем. Царь Соломон решил загладить свою ошибку светской беседой и спросить, что у человека за товар.
— Што? — прошипел он, морщась от боли в горле.
Это прозвучало так невежливо, что даже секретарь Азария, человек в высшей степени приличный, не выдержал и хихикнул, а бедный ювелир в панике зачастил:
— Лицензионный, ваше величество, товар, заверенный подлинными пробами и предоставляющий покупателю… Э… Широкий выбор… Разнообразный выбор… Э… пуговиц и колокольчиков. А также браслетов и пончиков! Ой! — пискнул ювелир, поняв, что сморозил глупость. — Не пончиков! Колец! Браслетов и колец! А также пончиков и пуговиц. Ой! — снова пискнул ювелир, и царь Соломон с огорчением понял, что напугал этого человека до смерти.
— А также заколок и баранок, — хмыкнул безжалостный секретарь Азария. Царь Соломон строго погрозил ему пальцем. «Надо что-нибудь купить у этого торговца», — подумал царь Соломон. Он всё-таки даже во время болезни оставался очень, очень, очень мудрым царём и отлично знал, чем можно порадовать ювелира.
— Грустный. Кольцо. Веселить, — прошипел он.
Испуганный ювелир немножко взбодрился: он понял, что ему подвалил царский заказ. И что заказ этот — поставка какого-нибудь кольца. И ювелир немедленно стал демонстрировать Соломону самые дорогие кольца, унизывающие его собственные пальцы, с такой поспешностью, что запутался в собственных руках. Тут безжалостный секретарь Азария снова хмыкнул.
— Весёлый. Кольцо. Огорчать, — хрипло сказал царь Соломон и указал ювелиру пальцем на бессовестного Азарию.
Тут бедный ювелир оторопел. Он привык думать, что развеселить грустного человека можно любым кольцом, которое стоит больше, чем кольцо у соседа. А вот такого кольца, которое грустного бы веселило, а весёлого огорчало, ювелир не знал. И в результате испугался ещё больше прежнего.
И такой, значит, испуганный этот самый ювелир пошёл домой. И дома весь вечер думал, думал, думал — и ничего не мог придумать. И даже надоедание жене с последующим шпынянием детей ничем ему не помогло. Поэтому он решил пнуть кота. И пнул. Но промазал. И вместо кота здорово так стукнулся большим пальцем ноги об табурет.
— Бли-и-ин! — заорал несчастный ювелир, которому только ушибленного пальца и не хватало в этот трудный вечер. — Блин, блин, блин! Пончик, пончик! Баранка, баранка, баранка!!! — кричал бедный ювелир, прыгая на одной ноге; он бы предпочёл кричать что-нибудь другое, но при детях приходилось сдерживать себя. А потом несчастный ювелир прохромал к окну, шлёпнулся на табуретку и принялся смотреть на прохожих. И поскольку теперь он тоже был заболевшим еврейским мужчиной, все прохожие остро ему не нравились. Особенно ему не нравились такие прохожие, которые ходили сначала в одну сторону, а потом — в другую. Потому что о таких прохожих несчастному ювелиру приходилось сочинять гадости дважды. «Зараза… — злобно думал несчастный ювелир, глядя то на одного, то на другого пешехода, сперва бежавшего куда-нибудь по делам, а потом спешившего обратно домой. — Сначала, зараза, туда пойдёт… Потом опять сюда пройдёт… Туда пройдёт… Сюда пройдёт…»
И тут, совершенно неожиданно, на несчастного ювелира снизошло озарение. Позже он рассказывал друзьям, что это озарение было настоящим ханукальным чудом; правда, друзья были склонны считать ханукальным чудом скорее тот факт, что кот ювелира, эта ленивая толстая тварь, неожиданно подняла попу с пола и отскочила в сторону. Так или иначе, несчастный ювелир немедленно перестал быть таким уж несчастным. И бросился в свою мастерскую — чего-то там клепать. И даже забыл, что он больной еврейский мужчина. К счастью, такое с еврейскими мужчинами тоже иногда случается: уж если они решат чего клепать, то про всё забывают. Клепают, клепают, всю ночь клепают…
Так что на следующее утро, когда царь Соломон проснулся ещё ангинистее и несчастнее прежнего, кинул тапочкой в дверь, чтобы явился Азария, и принялся вместо вкусных пончиков терпеливо поглощать омерзительное молоко с содой, которое Азария считал полезным при ангине, ювелир был уже тут как тут. И как только царь Соломон согласился его принять, этот самый ювелир протянул царю очень простое золотое кольцо.
— Хм, — сказал царь немного разочарованно.
— Внимательнее, внимательнее, ваше величество, — снисходительно сказал ювелир. Он уже ничего не боялся, как это часто бывает с еврейскими мужчинами, которые всю ночь клепали.
— Хм, — заинтересованно сказал царь Соломон и поднёс кольцо поближе к глазам. И увидел, что внутри кольца аккуратно высечены четыре коротких слова:
И ЭТО ТОЖЕ ПРОЙДЁТ.
Царь Соломон даже при ангине оставался всё-таки очень, очень, очень мудрым человеком. Он прислушался к своему несчастному горлу, потом ко вкусу мерзкого горько-солёного молока во рту, потом к раздраженному сопению своего секретаря Азарии, страшно недовольного тем, что царь болеет, вместо того чтобы работать, — и засмеялся.
— Вещь! — хрипло, но довольно бодро сказал царь Соломон.
— Молочко-то работает, — сказал секретарь Азария ехидно. — Голосочек-то прорезался у нас, а? Молочко-то мы, значит, не хотели пить, выпендривались. Не работает, говорили, молочко. А голосочек-то — вот он. Слушаться надо, ваше величество, знающих людей. — И секретарь Азария постучал пальцем по бумажкам, как бы намекая, что и в государственных делах хорошо бы слушаться знающих людей, а не только в вопросах лечения больного горла. Азария тоже был еврейским мужчиной. Он никогда не умел вовремя остановиться.
— Прав оказался, да? — вкрадчиво спросил царь Соломон. — Приятно, да? Радуешься, да?
— И пожалуйста, и радуюсь, — самодовольно сказал секретарь Азария, не умевший вовремя остановиться.
— А ну-ка прочитай, что написано! — сказал царь Соломон и сунул новое кольцо прямо под горделиво задранный нос своего несносного секретаря Азарии. И Азария прочитал:
И ЭТО ТОЖЕ ПРОЙДЁТ.
И немедленно скис.
— Вещь! — сказал очень довольный царь Соломон все ещё хриплым, но, безусловно, бодрым голосом, и с удовольствием надел кольцо на палец. И это кольцо служило царю Соломону ещё много, много лет.
Правда, тут надо честно сказать, что на протяжении этих самых лет царь Соломон немного лукавил. Когда всё было хорошо, он старался про это самое кольцо не думать. А когда всё было плохо, он думал про кольцо и про надпись на нём с большим удовольствием.
Странная история номер 5: Про царя Соломона и представителей любящего народа
В одно прекрасное утро царь Соломон сидел, как положено нормальному царю, на высоком царском троне и писал очередную притчу. Соломон старался быть мирным, добрым царём. Когда ему хотелось чего-нибудь завоевать, или там разрушить, или просто отколошматить кого из свиты, как это с царями бывает, он делал глубокий вдох, потом медленный выдох — а потом садился на трон и принимался писать очередную притчу. Всего царь Соломон написал почти тысячу разных притч. Из чего мы делаем вывод, что вообще-то царь Соломон был человеком страстным, но держать себя в руках умел.
Неизвестно, чего такого воинственного хотелось царю Соломону в это конкретное утро, но писал он очень сосредоточенно. У ног царя Соломона сидел его верный полководец Ванея и играл в интересную интеллектуальную игру: кидался орехами в придворного кота Валерия. Валерий стонал. При очередном кошачьем завывании царь Соломон сделал глубокий вдох, потом глубокий выдох, а потом сказал Ванее:
— Я, дружок, довольно мирное величество, но ты меня достал.
— Знаем мы ваше мирное величество, — обиженно сказал Ванея. — Гонка вооружений вот наблюдается. Лошадей зачем-то в армию ввели. Зачем лошадей? У меня солдаты за три дня отсюда до Офира добегают, особенно если хлыстиком погонять. Рассказал им вчера анекдот про павлина и мороженую курицу — ржут так, что земля трясётся. Зачем ещё лошади? Одна морока.
Поделиться книгой: