Очерк истории Великого княжества Литовского до смерти великого князя Ольгерда

Несмотря однако на погибель Мендовга, основанное им государство успело уже достаточно окрепнуть для того, чтобы не разложиться среди междоусобий, возникших после его смерти. Заговорщики, тяготившиеся самовластием Мендовга и убившие его за стремление к самодержавию, спешат, немедленно после его смерти, занять созданное им положение главы обширного Литовско-Русского государства [14].

Между убийцами Мендовга возникает упорная борьба, в которой интерес охранения самостоятельности областей, отдельных округов и земель отступает все более и более на второй план, главное же место занимает борьба областных представителей за великокняжеский стол. Среди этой личной борьбы ясно выделяется борьба двух народных начал за преобладание в государстве, и на этот антагонизм национальный опираются поочередно соискатели великокняжеского стола.

После убиения Мендовга, в среде заговорщиков образовались две партии с характером такой народной противоположности. Во главе одной стоял Тройнат, представитель Жмуди, области, составлявшей до половины XV столетия главный оплот литовского народного начала; во главе другой — полоцкий князь Товтивил, давно уже принявший крещение, обрусевший и опиравшийся на связи с Новгородом и Псковом. Партии эти становятся во враждебное друг к другу отношение из-за дележа Мендовгового наследства [15]. Преданный одним из полоцких бояр, Товтивил был убит Тройнатом, и сын его должен был бежать из Полоцка в Новгород; Тройнат вокняжился в Великом княжестве Литовском и «Литва посадиша в Полоцку своего князя».

Но подавлением Полоцка литовская партия не достигла окончательной победы над русской; вместо Товтивила во главе ее становится новый поборник ее интересов, более сильный и предприимчивый — это был старший из сыновей Мендовга — Войшелк. Князь этот, одаренный порывистым, неукротимым характером, предан был всецело интересам русской народности, культурному влиянию которой он подчинился со всей страстностью убежденного неофита, с пылкостью дикаря, впервые уразумевшего начала цивилизации. Еще в начале княжения отца Войшелк управлял от его имени Новогродком-Литовским и тянувшею к этому городу Черною Русью; в то время он стал известен современникам страшной жестокостью, с которой преследовал противников политических планов Мендовга. Во время погрома, постигшего Мендовга в 1255 году, Войшелк вошел в сношения с Даниилом Романовичем и, находясь в необходимости снискать мир какой бы то ни было ценой, он должен был уступить свой Новогродский удел Роману Даниловичу и сам переехал в Холм, вероятно, в качестве заложника. Здесь он познакомился с лучшим развитием тогдашней русской жизни и сблизился e лучшими ее представителями. Обращенный в христианство поучениями Григория, игумена Полонинского, «иже бысть человек свят, якого же не бысть перед ним, и ни по нем не будет», Войшелк принял новую веру не как политическую необходимую меру, но с глубоким убеждением и со всей пылкостью и страстностью своей натуры; не удовлетворившись крещением, он постригся в монахи и мечтал о том, чтобы посвятить себя вполне аскетической жизни на Афоне. Возвратившись в отечество, он основал монастырь на берегах Немана и, несмотря на укоры отца, казалось, предался исключительно исполнению религиозных обязанностей. После смерти Мендовга Войшелк бежал в Пинск и здесь оставался безучастным зрителем событий, происходивших в Литве до смерти Товтивила. Но, когда литовско-языческая партия в лице Тройната восторжествовала, Войшелк поднялся на защиту русской народности, с которой связан был неразрывно христианством. В 1265 г., оставив «ризу» монашескую, Войшелк, с помощью пинских князей, пошел на Новогродок и овладел им без сопротивления, затем, призвав на помощь Шварна Даниловича, он начал кровавую расправу с представителями литовской партии. Тройнат погиб от руки подосланных убийц, разные литовские области заняты были русскими дружинами и враги великокняжеской власти и русско-христианского государственного начала подверглись казням. Многие должны были бежать навсегда из отечества, в том числе один из убийц Мендовга — Довмонт, князь Нальщанский, прославившийся впоследствии во Пскове [16]. Желая упрочить господство русского культурного начала в Великом княжестве Литовском, Войшелк решился ввести это княжество в состав галицко-русских владений: он назвал себя сыном Василька Романовича Волынского и, в свою очередь, усыновил Шварна Даниловича; последнему он передал княжение и возвратился в монастырь, «плачася грехов своих».

Установленное таким образом преобладание в Литве русского элемента было еще не окончательно. Литовская народность, временно подавленная, не располагала отказаться от своих притязаний на господство и должна была заявить эти притязания при первой возможности. Возможность такая представилась в 1267 — 1268 годах вследствие почти одновременно случившейся смерти и Войшелка, убитого Львом Даниловичем, и Шварна Даниловича. Несогласия, возникшие в галицкой княжеской семье, не дозволили представителям ее с достаточной силой поддержать права свои на Литовское княжение, и великокняжеский стол заняли представители враждебного им начала. После смерти Шварна Даниловича в течение с лишком двадцати лет в Великом княжестве Литовском преобладает литовское начало. Вследствие устранения Литвы от русской жизни летописи сообщают нам мало подробностей об этом периоде времени. Из разрозненных летописных сказаний мы можем однако заключить, что Великое княжество Литовское потеряло в это время в значительной степени ту внешнюю силу и внутреннюю связь, которые оно успело приобрести при Мендовге и его ближайших наследниках. Представители литовского народа пытались опереться исключительно на свои национальные начала: язычество и обособленность отдельных земель; они упорно отбивались от единения с христианской Русью и, таким образом, лишились поддержки того элемента, который мог им оказать единственную возможную помощь для спасения самостоятельности их собственного племени.

Во внутреннем быту Великого княжества Литовского мы замечаем в это время стремление областей к обособлению и приобретению многими из них независимости по отношению к власти великого князя. Так, в Полоцке и Витебске утвердился литовский князь Эрден [17], не признававший над собой власти великого князя; в 1264 г. он заключил с Ливонским орденом и городом Ригой трактат от имени своего и своих княжеств Полоцка и Витебска, не упомянув в нем вовсе о великом князе литовском.

Из рассказа летописи о столкновении Эрдена со Псковом в 1266 г. явствует, что земли Полоцкая и Витебская распадались тогда на многие мелкие уделы, в которых вокняжились литовские вожди, признавшие над собой верховную власть полоцкого князя Эрдена, а не новогродок-литовского великого князя [18]. Признаки такого же обособления и независимости мы встречаем и в некоторых коренных литовских землях; так, находим под 1289 годом известие о самостоятельном князе в части собственной Литвы — Буркивиде, заключившем договор с волынским князем Мстиславом Даниловичем, которому он в залог мира уступил свой город Волковыск. Участвовавший в заключении этого договора жмудский князь Бутегайде вел в то время войну с Ливонским орденом, и магистр считал его самостоятельным царем (rex) Жмуди.

Таким образом, количество земель, подчинявшихся великому князю, жившему в Новогродке-Литовском, значительно уменьшилось. Княжеством этим владел, по свидетельству Ипатьевской летописи, князь Тройден (1270 — 1282), ревностно преданный язычеству и народным литовским началам; все время его княжения прошло в беспрестанной, упорной, но неудачной борьбе с иноплеменниками из-за этих интересов. С одной стороны, Тройден стремился отклонить притязания галицко-волынских князей на Великое княжество Литовское, отражал успешно их походы и ограждал границы своих земель со стороны Волыни поселением в русских пограничных городах колонистов прусско-литовского племени. С другой стороны, он поставлен был в необходимость защищать сопредельные с Литвой народы литовского племени от натиска иноплеменников и, несмотря на крайние усилия, на удачные походы и победоносные битвы, не в состоянии был защитить ни одного из них. То литовское начало, во имя которого действовал Тройден, внесло с собой в строй Великого княжества предания о такой разрозненности областной, которая и не дозволила великому князю располагать достаточными для борьбы силами. Действительно, в рассматриваемый промежуток времени, последовавший за смертью Шварна Даниловича, один литовский народ за другим окончательно падает в борьбе с иноплеменниками, которые вновь приближаются со всех сторон к пределам Жмуди и Литвы. Так, Ливонский орден, несмотря на несколько чувствительных поражений, нанесенных ему литовцами, успел подчинить себе Жемгалу. Прусские крестоносцы подавили окончательно восстания пруссов, и принудили их или подчиниться безусловно власти ордена, или бежать из отечества в Литву.

Наконец, польские князья, несмотря на опустошительные набеги литовцев на Польшу и Мазовию, овладели той частью ятвяжской земли, которая не была раньше покорена волынскими князьями и «ятвягом зде бысть остатняя погибель» (1281).

Таким образом, опасность, отвращенная на время Мендовгом, опять стала угрожать Великому княжеству Литовскому. Представители его должны были сознать, что для спасения своей родины им необходимо отказаться от исключительного преобладания национальных литовских начал и что они могут извлечь новые силы для борьбы, только обратившись за помощью к Руси, как вошедшей уже в состав Великого княжества Литовского, так и сопредельной с ним. Это историческое призвание выполнил новый род литовских владетелей, вокняжившийся в исходе XIII столетия, в лице Витеня и наследника его Гедымина.

II

ВИТЕНЬ И ГЕДЫМИН

Новая династия, окончательно установившая и упрочившая Литовско-Русское государство и расширившая его пределы до значительных размеров, вокняжилась в нем в конце XIII столетия. Сведения о происхождении этой династии весьма скудны и разноречивы в дошедших до нас источниках, которые не дают нам даже возможности указать точно время ее вокняжения. Оно последовало, вероятно, в промежуток времени между 1282 годом, по который княжил, по свидетельству Ипатьевской летописи, великий князь Тройден, и 1291 — в котором Дюсбург упоминает уже о первом князе нового рода. Описывая под этим годом набег литовцев на Польшу, Дюсбург говорит: «Лютувер князь (гех) Литовский отправил в этом году своего сына Витеня с большим войском в Польшу, в землю Брестскую». За исключением этого свидетельства Дюсбурга, заимствованного у него двумя другими немецкими анналистами и Стрыйковским, мы не имеем никаких других сведений о начале нового литовского княжеского рода. По словам предания, сохранившегося в летописи т. н.. Быховца, род этот происходил от владетельных князей Эйраголы в Жмуди, и представитель его, служивший долгое время в разных должностях (коморника, маршалка) у великого князя Тройдена, наследовал после его смерти великокняжеский престол [19]. О первом князе этого рода, Лютувере, кроме вышеприведенных слов Дюсбурга, в источниках нет других указаний; он уступил место своему сыну Витеню уже в 1293 году [20]. Витень (1293 — 1316) и наследовавший ему другой сын Лютувера — Гедымин (1316 — 1341) были действительными основателями могущества Великого княжества Литовского [21]; князья эти умели соединить под своей властью силы, достаточные для борьбы с наступавшими на Литву соседями; они успели остановить завоевательное движение крестоносцев, расширили пределы своих владений присоединением к ним многих русских земель и образовали сильное государство, вошедшее как новая политическая сила в число установившихся уже государственных единиц европейского материка.

В рассказах летописцев о княжении Витеня мы встречаем исключительно ряд известий о беспрерывных войнах с крестоносцами и о набегах на Польшу: только в княжение Гедымина прибавляются к этим известиям сведения о других сферах деятельности этого князя.

Впрочем, характер известий о военных действиях указывает уже на новый поворот, случившийся во внутреннем строе Великого княжества Литовского и на усвоение им более культурных форм быта. Вместо нестройных деревенских ополчений, литовские князья предводительствуют благоустроенными армиями; они дают крестоносцам и полякам сражения и нередко побеждают их в регулярных битвах [22]; армии литовские многочисленны и дисциплинированны [23], они предпринимают продолжительные и отдаленные походы [24], не удовлетворяются, как до того времени, грабежом неприятельской территории, но осаждают города, берут приступом укрепления, воздвигают стенобитные машины и располагают правильные лагери [25]. Границы земли Литовской защищены теперь от врагов не одними пущами, болотами и озерами, как в былое время, но целым рядом укрепленных замков и городов [26]; жители всего края обязаны, в силу распределения между ними государственной повинности, состоять, в качестве гарнизона, по очереди на страже этих крепостей [27] и умеют их защищать с храбростью и знанием военного дела; крестоносцы успевают только в весьма редких случаях, и то по большей части лишь с помощью хитрости или измены, овладевать литовскими городами [28].

Это заметное усиление и усовершенствование строя литовских военных сил зависело от перемены, происшедшей во внутренней группировке составных элементов, входивших в состав Великого княжества Литовского, именно, от призыва князьями новой династии русских сил к участию в защите интересов Литовско-Русского государства. К несчастью, среди многочисленных и подробных исторических известий о военных походах того времени мы не находим указаний на те приемы внутренней организации, посредством которых Витень успел вызвать из Руси силы, доставившие сильную точку опоры Литовскому государству. Несомненно, однако, что перемена, происшедшая в организации военного дела в Литве, зависела от нового прилива русских сил, выступивших теперь на защиту общего государства. Одновременно с вышеприведенными свидетельствами об новом строе военного дела в Литве, все источники указывают на присутствие в литовских войсках военных контингентов и военачальников русских. С самого начала княжения Витеня польские и немецкие летописцы, рассказывая о его походах, называют постоянно сопровождавшие его ополчения не «литовцами», как прежде, а «литовцами и русскими». Так, уже под 1293 годом, Длугош упоминает о походе Витеня в Пруссию «cum multitudine Lituanorum Rutenorumque». То же говорит он и при рассказе о другом походе литовского князя в 1308 г. В летописи Виганда Марбургского находятся такие же известия об участии Руси в походах великих князей литовских. По свидетельству Дюсбурга, русские не только находились в составе литовского войска, но отличались вооружением и военными приемами, общими западным рыцарям. Дюсбург два раза (1296 и 1305 г.) рассказывает об единоборстве немецких рыцарей с литовскими и оба раза обозначает, что последние были «Ruteni».

Участие русских в государственной жизни Великого княжества Литовского не ограничивалось их участием в военных походах литовских князей; несмотря на скудность источников, мы имеем одно свидетельство, доказывающее, что русским поручались по преимуществу посольства в сношениях литовских князей с соседними государствами. В 1326 году посланник Гедымина по имени Лессе (вероятно, Лесько, т. е. Александр) принес жалобу Рижскому архиепископу о том, что крестоносцы, несмотря на заключенное перемирие, задержали, ограбили и посадили в тюрьму как его, так и других его сотоварищей, русских, снаряженных вместе с ним в посольство от лица великого князя.

Новый признак усиления значения русской народности в Великом княжестве Литовском мы находим в том обстоятельстве, что среди сподвижников Витеня и Гедымина единственная выдающаяся личность, занимающая видное место наряду с самими князьями, это представитель Руси — Давид, староста гродненский [29].

По словам литовских источников, Давид, отличаясь необыкновенной энергией, предприимчивостью и знанием военного дела, пользовался в Литве высокими почестями и занимал при Гедымине первое место в государстве после великого князя; последний окружил его. возможным почетом и породнился с ним, отдав ему в замужество одну из своих дочерей. Судя по немногим дошедшим до нас современным свидетельствам, таково действительно должно было быть положение гродненского старосты в Литовском государстве; между тем как имена других, сподручных великому князю, вождей литовских или вовсе не упоминаются, или называются только вскользь и изредка, имя Давида гродненского встречается довольно часто во всех источниках. Управлению его поручена важнейшая из литовских крепостей — Гродно, составлявшая ключ к литовским владениям со стороны Мазовии и владений Тевтонского ордена, овладеть которой крестоносцы покушались беспрестанно; в тех походах, в которых великий князь не принимал лично участия, он вручал Давиду начальство над литовскими армиями, оказывая ему предпочтение перед своими братьями и сыновьями; Давид служил посредником в сношениях великого князя с соседними русскими землями; наконец, мы имеем свидетельство о том, что он владел известным уделом, данным ему в качестве лена, зависевшего от великого князя литовского. Первый раз имя этого русского сановника мы встречаем в источниках под 1314 годом, в рассказе о нападении крестоносцев на Новгородок-Литовский: немецкие рыцари, неожиданно явившись у этого города, взяли его и сожгли и, затем, стали штурмовать замок: на выручку крепости язился Давид гродненский; он овладел лагерем крестоносцев, перебил в нем стражу и увел лошадей и съестные припасы. Крестоносцы принуждены были к отступлению, но на обратном пути они не нашли устроенных ими по обыкновению в определенных стоянках складов провианта; стоянки эти были разрушены Давидом; армия крестоносцев, томимая голодом, рассеялась и почти вся погибла в литовских лесах от голода и недостатка. Под 1318 годом мы встречаем рассказ о смелом вторжении в Пруссию небольшого литовско-русского отряда, вышедшего из Гродна под предводительством Давида. Под 1322 — 1323 годами русские летописи передают обстоятельный рассказ о помощи, оказанной Давидом псковитянам. В это время у Пскова возникло несогласие с Ливонским орденом. Рыцари, несмотря на перемирие, заключенное со Псковом, теснили псковитян со стороны Эстонии: они перебили на Чудском озере псковских гостей и прогнали псковских ловцев, промышлявших звериным промыслом на Нарове; псковичи обратились за помощью к Давиду гродненскому, который и явился к ним на выручку; во главе своей рати и псковского ополчения он вторгнулся в Эстонию, опустошил эту область до самого Ревеля и увел огромную добычу и более 5 000 пленников; в начале следующего года, когда сильное войско крестоносцев осадило Псков, на помощь городу опять явился Давид гродненский, он разбил немецкую армию, сжег построенные рыцарями пороки и осадные машины и прогнал их за реку Великую; вследствие этого поражения крестоносцы должны были просить мира у псковитян. Наконец, в 1324 и 1326 годах мы встречаем Давида в качестве предводителя многочисленных литовско-русских армий, которые предпринимают походы в Мазовию и Брандбургскую мархию; во время последнего из этих походов гродненский староста был изменнически убит мазовецким рыцарем Андреем, находившимся в отряде, сопровождавшем Давида,

Наконец, значение, приобретенное русской народностью в Великом княжестве Литовском при Витене и Гедымине, обозначилось и в самом титуле, принятом этими князьями. В сношениях с иноземными государствами Гедымин принимал в грамотах титул короля Литвы и Руси (rex Liwinorum Ruthenorumąue или rex Lethowinorum et multorum Ruthenorum). Литовские позднейшие летописи отмечают также усилившееся влияние русского народного начала; со времени вокняжения Витеня они называют управляемое им государство не княжеством Литовским и Жмудским, как прежде, а дают ему титул «Великого княжества Литовского, Жмудского и Русского».

Значение, которое приобрела русская народность с вокняжением новой династии, установилось не без борьбы с литовским народным началом, не желавшим уступать того преобладающего значения, которое оно получило в княжение Тройдена. Насколько можем судить по немногим намекам, уцелевшим в источниках, составители которых вообще мало или вовсе не интересовались сведениями, относящимися к внутреннему развитию и устройству Великого княжества Литовского, протест против новой княжеской династии проявлялся довольно сильно в коренных литовских землях. Представителем этого протеста был Пелюза, сын Тройдена, лишенный наследственного стола Лютувером. Еще в 1286 году князь этот бежал к крестоносцам и в продолжение многих лет пытался с помощью ордена восстановить свои права на великокняжеский стол. Не признавая власти Витеня, он принял титул великого князя литовского и беспрестанными набегами тревожил пограничные области своего отечества; во время одного из таких нападений он успел захватить и предать смерти до семидесяти князей (regulos) литовских, собравшихся праздновать свадьбу. Имея связи с членами благоприятствовавшей ему партии, он вызывал неоднократно предательство литовских военачальников и комендантов крепостей, сдававших без боя крестоносцам порученные их страже замки [30].

Только в 1314 году Пелюза, вместе с главными своими сторонниками, попал в руки Гедымина и был казнен по его приказанию. Сверх этих данных мы имеем указания на то, что протест литовской народности против новой княжеской династии находил сильную поддержку в народонаселении всей Жмудской земли. Так, в 1294 году, во время нападения на Жмудь одного из самых предприимчивых вождей крестоносцев, рагнитского комтура Людвига фон Либенцель, начальные люди Жмудской земли склонили народ к союзу с крестоносцами и подняли открытое восстание против Витеня: хотя движение это и было усмирено, но, по свидетельству немецких летописцев, Витень до конца своего княжения не был в состоянии склонить жмудинов ни просьбами, ни угрозами к согласию и к общей с ним борьбе с крестоносцами.

Недоброжелательство литовской народности к своим великим князьям подавало повод последним относиться с тем большим доверием к представителям русской народности и искать в ней надежной точки опоры для утверждения своей власти; преобладание Руси усиливалось постоянно, и при Гедымине возросло еще более вследствие присоединения к Великому княжеству Литовскому новых русских земель. Поздние собиратели литовских исторических преданий, находя в народной памяти сохранившееся общее воспоминание о значительных территориальных приобретениях Гедымина на Руси, склонны были относить к его времени всякое объединение с Литвой русских областей, о времени присоединения которых к Великому княжеству Литовскому они не находили точных указаний; результатом такого приема составителей литовских хроник было то, что они внесли в летописание весьма сомнительные, иногда совершенно вымышленные или извращенные сказания о судьбе некоторых русских областей в начале XIV столетия. Попытаемся, насколько это возможно, проверить эти сказания и определить район действительных владений Гедымина на Руси.

Древнейшее владение, приобретенное литовцами на Руси еще в первой половине XIII столетия и служившее основным ядром, около которого слагалось Литовско-Русское государство, составляла Черная Русь с городами: Новогродком, Здитовым, Гродном, Слонимом и Волковыском; область эта удержала за собой до половины XIV столетия, по преимуществу, название Кривичской земли; вошедши в состав Великого княжества Литовского еще в первой половине XIII столетия, несмотря на колебания, которым подвергалось Литовское государство при Мендовге и его преемниках, земля эта оставалась постоянно достоянием великих князей литовских; при Витене и Гедымине она находилась в управлении Давида гродненского, а при распределении уделов между сыновьями Гедымина она выпала на долю двух из них: Монвида и Корията.

Другая русская область, присоединенная к Великому княжеству Литовскому еще при Мендовге, была Полоцкая земля; в ней княжил родственник Мендовга — Товтивил, а после его убиения Тройнатом, вокняжился литовский князь Эрден, управлявший этой областью в качестве самостоятельного владельца; Эрден, или один из его преемников, принял крещение, подчинил Полоцк верховной власти Рижского архиепископа; но впоследствии рыцари Ливонского ордена, враждовавшие с архиепископом, уступили, за денежное вознаграждение, верховное право на Полоцк великому князю литовскому; воспользовавшись приобретением этого права, Витень подчинил себе Полоцк в 1307 году [31]. С того времени Полоцк находился в управлении третьего брата Витеня и Гедымина — Воина [32]. «Любко князь, сын Воинов Полоцкого князя» погиб в 1341 году в стычке с ливонскими рыцарями, и затем Полоцк перешел, вероятно, после смерти самого Воина, во владение Андрея, старшего из сыновей Ольгерда (около 1343 г.).

В той части Полоцкой земли, которая тянула к Минску, княжил при Гедымине какой-то князь Василий, вероятно, из рода Всеславичей, но он признавал себя сподручником великого князя литовского и имя его мы встречаем в числе посланников, отправленных Гедымином в Новгород в 1326 году. О времени подчинения минских князей Литве источники не упоминают.

Равным образом мы не находим точных указаний на время и обстоятельства присоединения к Великому княжеству Литовскому княжеств Туровского и Пинского, хотя, несомненно, при Гедымине они уже входили в состав его владений; распределяя уделы между сыновьями, Гедымин назначил Пинск в удел Наримунту. Последний пинский князь из рода Святополка Изяславича, упоминаемый в летописи, был Юрий Владимирович, скончавшийся в 1292 году. Вероятно, в княжение сына его, Дмитрия, Пинское и Туровское княжества перешли под власть Литвы; уже внук Юрия — Данило Дмитриевич, записанный в Киево-Печерский помянник в роде князей туровских, в действительности не владел ни Туровом, ни Пинском, но имел (около 1340) новую отчину — город Острог на Волыни.

Еще один русский удел — княжество Витебское — был приобретен Гедымином мирным путем; сын его, Ольгерд, женился в 1318 году на единственной наследнице последнего витебского князя — Ярослава Васильевича и после смерти тестя получил в наследство его княжество [33].

Наконец, таким же путем, вследствие брака Любарта Гедыминовича на наследнице одного из Волынских князей, приобретено им было право на Волынь [34], которое, впрочем, он мог заявить только около 1340 года, после прекращения рода галицко-владимирских князей.

Перечисленные земли составляли те русские владения, которые действительно находились под властью Гедымина; более поздние литовские предания приписывали сверх того Гедымину завоевание таких русских земель, которые присоединены были гораздо позже к Великому княжеству Литовскому. Таков рассказ о мнимом завоевании Гедымином Волыни и Киевской земли, обыкновенно полагаемый под 1320 — 1321 годами.

Так как рассказ об этом событии приобрел незаслуженную известность и повторялся во многих ученых сочинениях, монографиях и даже учебниках, как русских, так и польских, в качестве действительного достоверного факта, то мы остановим на нем внимание и постараемся указать как происхождение этого рассказа, так и свидетельства, опровергающие его вероятность.

Рассказ о походе Гедымина на Волынь и Киев в 1320 — 1321 годах первый раз появился в хронике Мацея Стрыйковского (изд. 1582 г.). До того времени о нем не упоминают вовсе ни современные источники, ни летописные своды, ни составители позднейших прагматических исторических сочинений. Так, древнейшая литовско-русская летопись (изд. Даниловичем), составленная в первой половине XV столетия, перечисляя области, распределенные Гедымином в удел сыновьям, не упоминает вовсе о Киеве и говорит, что Волынская земля досталась Любарту вследствие его брака, следовательно она не была завоевана Гедымином. Русские летописи XIV и XV столетий, равно как составители немецких, прусских и ливонских хроник, ничего не знают о походе Гедымина на Волынь и Киев. Длугош (1480) приводит сведения об уделах сыновей Гедымина из упомянутой русско-литовской летописи, но о походе также умалчивает. Наконец, писатели второй половины XVI столетия, современники Стрыйковского, составлявшие свои труды почти одновременно с ним, но не пользовавшиеся его книгой: Мартин Бельский (ум. 1575) и Кромер (изд. 1568) не упоминают вовсе о походе Гедымина на Волынь и Киев. Единственный источник, повторивший данный рассказ, но в более сокращенном виде, это Густинская летопись. Составитель этой летописной компиляции (доведенной до 1597 г.) поместил рассказ о завоевании Гедымином Киева и Волыни самостоятельно, не заимствуя его из Стрыйковского. Оба хрониста черпали известия из одного общего источника; источником же этим была летопись, так называемая, Быховца, составленная в половине XVI столетия (оканчивается 1548 годом). Для того, чтобы оценить достоверность самого факта, приведем рассказ о нем в тексте первоначального известия, укажем прибавления и сокращения, которым подвергся этот текст у Стрыйковского и в Густинской летописи и, затем, рассмотрим подробно достоверность самого рассказа.

Летопись Быховца передает факт завоевания Волыни и Киева Гедымином следующими словами: «Вспокоивши (Гедымин) землю Жомоитскую от немцев, и пошел на князи русские, и приде наперед к городу Володимиру; и князь Володимир Володимирский, собравшися с людьми своими, и вчини бой лют с князем великим Гедымином. И поможе Бог великому князю Гедымину, иж князя Володимера Володимерского самого вбил, и рать его всю побил, и город Володимер возмет».

«И потом поиде на князя Льва Луцкого, и князь Лев услышал што князя Володимира Литва вбила и город Володимир взяли, и он не смел противу стати ему, и побежит до князя Романа, до зятя своего, ку Брянску; а князи (и) бояре Волынские били чолом великому князю Гедымину, абы в них пановал и господарем был, а земли их не казил; и князь великий Гедымин, укрепивши их присягою, и оставивши наместников своих в них, и там начнет княжити, а потом на зиму шел до Берестя, вси войска свои розпустил, а сам в Берести зимовал; и скоро велик день минул, и он, собравши вси свои силы: литовский, жомоитскии и русский, и на другой недели по велице дни, поиде на князя Станиславля Киевского; и, пришод, возмет город Вручей и город Житомир; и князь Станиславль Киевский, рбославшися с князем Ольгом Переславским, и с князем Романом Бранским, и с князем Львом Волынским, которого князь велики Гедымин выгнал з Луцка, и собралися вси у великом множестви людей своих русских, и сподкалися с князем великим Гедымином на реце на Рпени, под Белым городом, в шести милях от Киева; и вчинили бой и сечу великую; и поможе Бог великому князю Гедымину, побьет всих князей Русских на голову, и войско их все побитое на мейсцу зостало, и князя Льва Луцкого и князя Ольга Переяславского вбил, и в мале дружине Станиславль Киевский из Романом Бранским втекуть до Брянска. А князь великий Гедымин оступил город Белгород и горожане, видячи, иж господарь их з войска побег, а войско все на голову поражено, и оныи, не хотячи противится войску так великому литовскому, передалися с городом князю Гедымину, и присягу учинили служити к Великому князству Литовскому; и затым князь Гедымин пошол со всеми силами своими до Киева. Обляже город Киев, и Кияне почалися ему боронити, и лежал князь великий Гедымин под Киевом месяц. А затым здумали с собою горожане Киевские, иж моцы великого князя больш терпиты не могли без господара своего, великого князя Станислава Киевского, и услышали то, иж господарь их, князь Станиславль, утек от Гедымина, и войско все их господаря побито, и в них заставы никоторое князь их не зоставил, и оны, змовившися одномыслне, подалися великому князю Гедымину; и шедши з города со кресты: игумены, попы и дияконы, и ворота городовыя отворили, и стретили великого князя Гедымина честно, и вдарили ему чолом, и поддалися служити ему, и присягу свою великому князю на том дали, и били чолом, чтобы от них отчин их не отнимал; и князь Гедымин при том их зоставил, и сам честно в город Киев въехал».

«И услышали то пригородки Киевские: Вышегород, Черкасы, Канев, Путивль, Слеповрод, што Кияне передалися с городом, а господара своего слышели, иж утек до Бранска, а силу его всю побито, и вси пришли до великого князя Гедымина из тыми вышереченными пригородки Киевскими, и подалися служити, и присягу на том дали великому князю Гедымину; и Переяславляне слышали, иж Киев и пригородки Киевские подалися великому князю Гедымину, а господарь их, князь Ольг, от великого князя Гедымина вбит, а оны, приехавши, и подалися с городом служит» великому князю Гедымину, и присягу свою на том дали».

«И князь великий Гедымин, взявши Киев и Переяславль и вси тые вышереченные пригородки, и посадил на них князя Миндовга, сына Ольгимонта, великого князя Гольшанского, а сам з великим веселием в Литву возвратися. И в тот час, будучи великому князю Станиславлю Киевскому у Браньску, выгнанному од великого князя Гедымина, и присла к нему князь Иван Резаньский, будучи у старости своей, просячи его, абы до него приехал, и дочку у него понял, именем Ольгу, бо сына не мел, только одную тую дочку, и по смерти его абы был великим князем Резаньским. И князь Станиславль до него ехал, и дочку в него понял, по смерти его был великим князем Резаньским».

Стрыйковский, постоянно пользовавшийся летописью Быховца, заимствовал из нее вышеприведенный рассказ и, по своему обыкновению, не подвергая его критике, не только внес его целиком в свою хронику, но постарался развить в подробностях: он изобразил в пространном фантастическом рассказе ход битв у г. Владимира и на р. Ирпене (имя которой переделал в Перну), равно как и подробности осады Владимира и Киева; затем он к рассказу летописи прибавил, без ссылки на источник, одну важную фактическую подробность: по его сведениям поход Гедымина вызван был самыми волынскими князьями, напавшими на его владения в то время, когда он занят был войной с крестоносцами, и отнявшими у Литвы города Дрогичин и Берестие [35]. Сверх того, Стрыйковский приурочил рассказанные летописью Быховца без хронологической пометки события к определенному году, именно к 1320 [36]. При этом он, очевидно, имел ввиду начальные слова летописного рассказа: «вспокоивши землю Жомонтскую от немцев»; а так как под 1320 годом он нашел у Дюсбурга и Длугоша известие о поражении крестоносцев в Жмуди, то и счел удобным вслед за этим рассказом поместить поход на Волынь.

С известиями, заимствованными из летописи Быховца, совершенно иначе поступил составитель Густинской летописи; сжав самый рассказ до нескольких строк, он попытался прежде всего согласить имена упоминаемых в нем волынских князей с хорошо известной ему родословной галицко-владимирского княжеского рода; но попытка эта встретила непреодолимые препятствия: князья, носившие имена Владимира и Льва, встречались летописцу только в конце XIII столетия и потому он должен был придвинуть мнимый поход Гедымина к этому столетию; он отнес его к 1304 — 1305 годам. Но и этот хронологический прием не избавил летописца от явного противоречия; приурочив событие к 1304 году, он счел себя вправе назвать волынских князей по отчеству и именует их: Львом Даниловичем луцким и Владимиром Васильковичем волынским. Но Лев Данилович (ум. 1301) никогда не княжил в Луцке, а владел уделами Галицким и Перемышльским; Владимир же Василькович волынский, по сведениям самой Густинской летописи, скончался еще в 1289 году. Сверх того поход отнесен к тому времени, когда в Литве княжил еще Витень (ум. 1316), а не Гедымин.

Эти явные противоречия и неуверенность в передаваемом факте со стороны составителя Густинской летописи должны были навести сомнение и на рассказ Стрыйковского: тем не менее последний принят был с большим или меньшим доверием многими историками благодаря изобилию подробностей, уверенности, господствующей в тоне рассказа и, особенно, вследствие того, что он в продолжении весьма долгого времени повторялся многими писателями, черпавшими свои известия из хроники Стрыйковского.

Обратимся к самому рассказу и к его подробностям и сличим их с более достоверными источниками:

Главный сюжет всего рассказа — завоевание Волыни и Киева Гедымином около 1320 г., сам по себе не выдерживает критики: относительно Волыни мы имеем несомненные свидетельства, что область эта сохранила свою самостоятельность под управлением потомков Даниила Романовича да 1335 — 1340 годов, и затем перешла во власть Любарта Гедыминовича по наследству, без завоевания. Факт этот подтверждается как свидетельством древнейшей Литовско-русской летописи, так и указаниями семи современных грамот, писанных от имени волынских князей в период времени с 1316 по 1335 год. С 1316 по 1324 г. в Галиче и Волыни княжили Андрей и Лев Юрьевичи [37],заключившие в 1316 г. союз с Тевтонским орденом и в 1320 торговый договор с городом Торном. Из письма польского короля Владислава к папе Иоанну XXII мы знаем, что князья эти скончались в 1324 году. С 1325 по 1335 год до нас дошли четыре грамоты их наследника, Юрия II, подтверждающие союзный договор Галича и Волыни с Тевтонским орденом. Во всех перечисленных грамотах писавшие их князья именуются князьями владимирскими или датируют грамоты из столицы своей — Владимира [38].

Таким образом, указанные грамоты доказывают независимость Волыни до 1335 года. В подтверждение этого факта существует притом свидетельство русских летописей. Под 1331 годом в них помещен следующий рассказ, относящийся к истории русской церкви: митрополит Феогност уехал из Владимира на Клязьме в Южную Русь в 1328 году; он посещал разные города своей митрополии, был в Киеве, Галиче и, наконец, в 1331 году поселился в Владимире-Волынском; отсюда он известил новгородцев, что он намерен рукоположить избранного ими в архиепископы Василия и вызвал последнего на Волынь. В конце июня нареченный новгородский владыка в сопровождении знатных бояр отправился в путь; полагаясь на мир с Литвой, депутация ехала на Волынь ближайшей дорогой, через литовские владения; но Гедымин нарушил мир, задержал на пути владыку и бояр и отпустил их лишь тогда, когда новгородцы выдали ему обязательство предоставить в своей области удел в пользу его сына Наримунта. Достигнув Волыни, Василий был рукоположен митрополитом в новгородские владыки, но, вслед за тем, явилось новое за, труднительное для него обстоятельство: в одно почти время с Василием явились во Владимир-Волынский к митрополиту посольства от псковичей, от Гедымина и от других князей литовских с просьбой о рукоположении в псковские епископы избранного псковичами Арсения; новгородцы воспротивились этому предложению, так как Псков входил до того времени в состав Новгородской епархии и выбор отдельного епископа имел значение окончательного разрыва зависимости Пскова от Новгорода, считавшего Псков своим пригородом. Митрополит склонился к представлениям новгородцев и отказал в удовлетворении просьбы посольств псковского и литовского; «Арсений уехал со Псковичи посрамлен от митрополита». Но это посрамление раздражило против новгородцев Гедымина, поддерживавшего стремления псковичей; и потому, когда новопоставленному новгородскому владыке пришлось возвращаться на родину, то он «поехал на Киев, бояся Литвы». Между тем как он объезжал литовскую границу «меже Литвы и Киева», он получил предостережение от митрополита, что литовский отряд направлен с целью перехватить его на дороге; Василий ускорил свое шествие, достиг благополучно Киева и оттуда направился в Чернигов; но у этого города его встретила новая опасность; поезд его нагнал «киевский князь Федор с баскаком татарским, а с ними человек 50, разбоем». Дело, впрочем, кончилось без кровопролития; киевский князь взял с новгородцев выкуп и возвратился в Киев, владыка же поехал через Брянск в Новгород.

Рассказ этот не только подтверждает факт независимости Волыни от Литвы, но ясно указывает на то, что Киев также лежал вне пределов Великого княжества Литовского. В Киевской земле княжил в 1331 году сподручник татарский — князь Федор; обстоятельство это особенно важно потому, что оно дает возможность указать точно время завоевания Киева Литвой: последнее случилось действительно в 1362 году. В 1361 г. в Киеве княжил еще тот же князь Федор, а в 1362 г. Ольгерд Гедыминович, поразив на берегах Синей Воды трех темников татарских, освободил от татар и Подолие, и Киевщину; тогда «Киев под Федором князем взят, и посади в нем Володимира, сына своего; и нача над сими владети, им же отци его дань даяху».

Таким образом, главный сюжет рассказа Стрыйковского и летописи Быховца — завоевание Гедымином Волыни и Киева в 1320 — 1321 годах, оказывается неверным; если же рассмотрим подробности, которыми изобилует этот рассказ и которые, по-видимому, сообщают ему характер большей обстоятельности и вероятности, то убедимся, что все они частью вымышлены, частью же состоят из набора лиц и событий, заимствованных на протяжении почти двух столетий.

В рассказе летописи Быховца упоминаются, в качестве действовавших лиц, князья: Владимир волынский, Лев луцкий, Роман брянский, Станислав киевский, Олег Переяславский, Иван рязанский и Мендовг Альгимунтович Гольшанский; из числа этих семи имен только два — Лев и Иван — принадлежат действительно современникам Гедымина; три другие — Владимир, Роман и Мендовг, относятся к князьям, жившим в другое время, и, наконец, два остальные имени совершенно вымышлены. Последний князь волынский, носивший имя Владимира, был племянник Даниила Романовича — Владимир Василькович; болезнь и смерть его описаны весьма подробно в Ипатьевской летописи под 1289 годом [39], следовательно, он не мог принимать участия в войне против Гедымина.

Современник и тесть Владимира Васильковича был брянский князь — Роман Михайлович, с которым воевал великий князь литовский Мендовг еще в 1264 году. Он упоминается в летописях последний раз по поводу набега на Смоленск в 1285 году. В Брянске же в начале XIV столетия шел спор за княжеский стол (1309 — 1310) между Святославом Глебовичем и его племянником — Василием Александровичем; последний, при помощи татар, победил дядю и скончался на брянском княжении в 1314 году. Преемник его был Глеб Святославич, убитый во время мятежа в Брянске в 1339 году: Таким образом, имя Романа брянского является совершенным анахронизмом во время Гедымина. Этот князь, Роман, назван притом в летописи Быховца зятем князя Льва луцкого; если под именем Льва разумеется Лев Юриевич, княживший в 1316 — 1324 годах, то, конечно, родство его с Романом брянским составляет совершенный вымысел, равно как и смерть князя Льва в мнимой битве на р. Ирпени: из упомянутого выше письма польского короля Владислава к папе мы знаем, что Лев и Андрей Юриевичи скончались (decesserunt ex hac luce) в 1324 году. Князь Олег переяславский — личность совершенно фиктивная; после разорения Переяславского княжества Батыем оно перестало существовать, и русские летописи не упоминают вовсе о переяславских князьях. Составитель летописи Быховца, предположив переяславского князя, заимствовал для него, вероятно, имя сына Романа брянского — Олега, упоминаемого Ипатьевской летописью под 1274 годом, по поводу посещения им во Владимире-Волынском его шурина Владимира Васильковича. Плодом такого же вымысла является князь Станислав киевский; выше было указано, что последний киевский князь (1331 — 1362) носил; имя Федора. Назвав вместо него Станислава, летопись Быховца утверждает, будто, после завоевания Киева Гедымином, князь этот нашел приют у рязанского князя Ивана, на дочери которого женился и, после его смерти, за неимением сыновей, наследовал Рязанское княжество. Действительно, с 1308 по 1327 год в Рязани княжил Иван Александрович, но, после убиения его в орде, ему наследовал его сын — Иван, по прозванию Коротопол (1327 — 1343); о предполагаемом же зяте рязанского князя Ивана — Станиславе киевском, русские летописи ничего не знают. Относительно Мендовга Альгимунтовича Гольшанского, которому Гедымин поручил будто управление Киевской областью, нетрудно указать хронологическую ошибку летописи Быховца. Действительно, первый правитель Киева после литовского завоевания, не принадлежавший к роду Гедымина был Иоанн (может быть, в язычестве и носивший имя Мендовга) Альгимунтович, князь Гольшанский. Князь этот занимал видное место среди литовских сановников конца XIV столетия: ему поручено было провожать в Москву Софию Витовтовну, невесту великого князя Василия Дмитриевича, и затем, после смерти Скиргайла в 1396 году, Витовт дал ему в управление Киевскую область; он принимал участие в битве с татарами у р. Ворсклы (1399) и потом известен нам по записи на верность, выданной им Ягайлу в 1402 году. Таким образом, в рассказе о завоевании Киева князь Гольшанский передвинут из начала XIII века почти на целое столетие назад, и является здесь современником лиц, живших еще во второй половине XIII века.

Не меньшее смещение господствует в летописи Быховца и относительно данных топографических: города Киевской области названы в рассказе этой летописи сообразно с их позднейшим значением в Великом княжестве Литовском; за исключением Белгорода и Вышгорода, заимствованных из старых русских летописей, названы те города, в которых существовали «господарские замки» и которые служили центрами управления «поветов» только со времени Витовта: Житомир. Овруч, Черкассы, Канев, Переяславль; сверх того, прибавлены еще: в летописи Быховца — Путивль, и у Стрыйковского — Брянск — очевидно, по незнанию составителями рассказа территориальных отношений южнорусских земель; города эти никогда не были киевскими пригородами, находились в земле Северской и заняты были Литвой только при Ольгерде в 1356 году. Значение Вышгорода и Белгорода [40], как киевских пригородов в XIV столетии, также подлежит большому сомнению: города эти имели большое значение в прошедшем Руси: вначале, как самостоятельные земские центры, подобно Киеву сосредоточивавшие в себе общинную жизнь окружавшей их территории; потом, со времени Владимира св. — как важнейшие киевские пригороды и сильные крепости, оберегавшие, в ряду других, центральный город; наконец, в XII столетии, как удельные второстепенные столы, обыкновенно предоставляемые киевскими князьями тем родственникам, на помощь которых они более всего могли опираться. Но в половине XIII столетия, после упадка самого Киева, упало и значение его пригородов; русские летописи последний раз упоминают о Вышгороде в 1214 и о Белгороде в 1231 году [41]. Впоследствии, при литовском господстве, мы встречаем названия этих поселений только в качестве сельских общин. Из числа остальных городов, упоминаемых в рассказе, один — Снепород — никогда не существовал, другой — Черкассы — еще не существовал в описываемое время; помещение этих городов в числе киевских пригородов начала XIV столетия является в летописи Быховца как результат неточной передачи и без того неясного и сбивчивого предания об основании города Черкасс, существовавшего у приднепровского населения в половине XV столетия, т. е. в то именно время, когда редажировалась летопись Быховца. В 1545 году жители Канева заявили чиновникам, описывавшим украинные замки, следующее предание: «От початку Черкасов и Канева, уходы по всим тым рекам вольны были каневцом, бо яко князь великий литовский Гедымин, завоевавши над морем Кафу, и весь Перекоп, и Черкасы Пятигорские; и приведши Черкасов часть с княгинею их, посадил их на Снепороде [42], а инших на Днепре, где теперь черкасы сидят; а снепородцев посадил на Днепре ж, у Каневе; и сидячи снепородце на Днепре у Каневе, предся отчизны свои по речкам иным Сивирским уходити не перестали».

В этом предании народная память, на расстоянии двух столетий, заместила имя Витовта именем Гедымина, никогда не предпринимавшего походов в Крым и к подножью Кавказа; но если бы даже принять это предание буквально, то, во всяком случае, оно приписывает самому Гедымину основание города Черкасс и колоний на р. Снепороде и, следовательно, исключает возможность их существования во время мнимого завоевания Гедымином Киевской области. Очевидно, составитель летописи Быховца слышал поднепровское предание, но воспользовался им для своего рассказа в извращенном виде.

Наконец, самые события в повествовании летописи Быховца насильственно сведены летописцем в одну картину; мы имеем основание полагать, что весь рассказ составлен из двух преданий, относившихся к двум отдельным событиям, случившимся разновременно: о второй половине рассказа, т. е. о весеннем походе на Киев, мы имеем довольно точные указания. В древнейшей литовской летописи под 1392 годом мы находим следующий рассказ о походе Витовта на Киев с целью сместить князя Владимира Ольгердовича и предоставить Киевское княжение его брату Скиргайлу: «На весну князь великий Витовт иде и взя землю Подольскую, а князю Володимиру Ольгердовичю, тогда бывши в Киеве, и не всхоте покоры учинити и чолом ударити великому князю Витовту. Той же весны князь великий Витовт пойде и взя град Житомир и Вручий и приеха к нему князь Володимер. Тогож лета на осень князь великий Витовт выведе его из Киева и дасть ему Копыл, а на Киеве посади князя Скиргайла, сам же князь великий Витовт пойде на Подольскую землю. А князю Скиргайлу повеле идти из Киева ку Черкасом и ку Звенигороду. Князь же Скиргайло, Божиею помощью, великого князя Витовта повелением, взя Черкасы и Звенигород и возвратися паки ко Киеву». Составитель летописи Быховца, пользовавшийся древнейшей литовской летописью, внес вышеприведенный рассказ в свою хронику под 1392 годом, но, не ограничившись этим, он, по свойственному себе приему, переменив имена действующих лиц и прибавив несколько вымышленных подробностей, поместил его вторично в дополнение к походу Гедымина на Волынь [43].

Относительно похода на Волынь, составляющего первую половину рассказа летописи Быховца, в дошедших до нас источниках не сохранилось подлинного сведения, с которым мы бы могли сличить повествование этой летописи. Несомненно, в начале своего княжения Гедымин вел войну с галицко-володимирскими князьями, и на причины этой войны указывает, не цитируя, к несчастью, своих источников, Стрыйковский: «Волынские князья, — говорит он, — зная, что Гедымин занят войной с крестоносцами, вместо того, чтобы оказать ему помощь, делали набеги на литовские земли над Вилиею и около Новгородка... князь Лев луцкий занял было Берестие и Дрогичин во время войны с крестоносцами». Факт союза галицко-волынских князей с крестоносцами подтверждается действительно договорными их грамотами, в которых они берут на себя обязательство защищать земли ордена от нападений всяких врагов; ближайший же интерес волынских князей в этой борьбе состоял в споре с Литвой за так называемую Подляхию, т. е. за южную часть бывшей Ятвяжской земли (с городами: Берестием, Дрогичином, Мельником, Бельском и т. д.), за обладание которой распря вспыхнула еще между Львом Даниловичем и Тройденом, непосредственно после смерти Шварна Даниловича. Приняв во внимание уцелевшее в рассказе известие, что после похода на Волынь Гедымин остановился на зиму в Берестин и распустил войско по домам, можно полагать, что война окончилась победой Гедымина и присоединением к Литве спорной области. Подляхия действительно в княжение Гедымина вошла в состав Великого княжества Литовского и, при распределении уделов между его сыновьями, присоединена была к владениям Кейстута. Если во время войны за Подляхию литовский князь действительно проник на Волынь до г. Владимира, и если в битве у этого города действительно пал один из волынских князей, то, в таком случае, мы можем скорее всего согласиться с предположением г. Шараневича, что поход на Волынь должен быть отнесен к 1316 году и что князь, погибший в битве с Литвой, мог быть только Юрий Львович [44]. Но, не имея в подтверждение этих данных вполне достоверных указаний, мы должны ограничиться в этом отношении только правдоподобным предположением.

Если, за исключением Киева и Волыни, попытаться восстановить границы Великого княжества Литовского при Гедымине, то можно предполагать следующее их очертание: на севере они соприкасались с владениями Ливонского ордена по границам Корси и Ливонии; затем, перейдя Западную Двину выше Динабурга, граница шла вдоль южных пределов Псковской земли до рубежа Смоленского княжения; восточную границу составляли владения Смоленские и, затем, по Днепру, до устья Припяти — земли Северские и Черниговские; на юге граница проходила южнее Припяти, соприкасаясь с Северными пределами земель Киевской и Волынской до Западного Буга; на западе — вдоль Буга и по водоразделу до Гродна на Немане, Великое княжество Литовское граничило с Польшей и Мазовией; наконец, от Гродна, по Неману, до устья этой реки, простиралась граница с прусскими крестоносцами.