Картезианский развратник

Картезианский развратник

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Какое блаженство понять всю тщетность пустых удовольствий, фривольных забав и опасных наслаждений, кои подстерегают человека на его земном пути! Даже утомленный длинной чередой заблуждений, в конце которой он наконец-то обрел счастливое спокойствие и избавился от всего, что раньше разжигало в нем желания, он все еще находится во власти того ужасного волнения, что захватывает его при воспоминании об избегнутых им опасностях. Однако он вспоминает о подобных чувствах лишь затем, чтобы в очередной раз порадоваться собственной безопасности, и в конце концов эти события обретают ценность, ибо позволяют лучше осознать прелесть спокойствия, которым он наслаждается теперь.

В таком положении, дорогой читатель, нахожусь и я. Мне остается лишь благодарить Господа, милосердие которого позволило мне освободиться из затянувшего меня омута разврата и придало мне сил начать описывать свои заблуждения в назидание собратьям.

Мое рождение явилось следствием невоздержанности преподобных отцов целестинцев из города Р. Я не выделяю среди них кого-то конкретного, поскольку каждый их них уверен в своей причастности к моему появлению на свет. Не знаю, почему вдруг мое перо замерло, отказываясь писать, а сердце наполнил трепет. Может, причиной тому опасения, что я могу приподнять завесу, открывающую тайны Церкви? Ах! Сейчас не время для этих запоздалых сожалений, потому как разве не сказано, что всякий мужчина есть прежде всего мужчина, а монах в особенности! Следовательно монах, как и любой другой мужчина, вполне способен трудиться над продолжением рода человеческого. Да и к чему им это запрещать? Они ведь весьма преуспели на этом поприще.

Возможно, любезные читатели ожидают, что я подробнейшим образом расскажу вам о всех обстоятельствах своего рождения? Но тут мне придется разочаровать вас, ибо это любопытство я удовлетворить не могу. Скажу только, что жил я у одного доброго крестьянина, которого долгое время считал своим отцом, и довольно об этом.

Моего приемного отца звали Амбруаз, и был он садовником в сельской усадьбе при монастыре целестинцев, располагавшейся в небольшой деревеньке в нескольких лье от города. Его жена Туанетта стала моей кормилицей. Ее собственный новорожденный сын умер в тот же день, когда появился на свет я, что как нельзя лучше помогло скрыть обстоятельства моего рождения. Сын садовника был тайно похоронен, а младенец, рожденный от монахов занял его место. Деньги решают любую проблему.

Я мало-помалу рос, искренне считая себя сыном садовника. Однако, да простят меня читатели за столь мелкое тщеславие, но я могу смело заявлять, что уже тогда мои наклонности выдавали мое истинное происхождение. Уж не знаю, что за божественный промысел воплощается в монашеских стараниях, но, очевидно, добродетель от ряс монахов снисходит на все, к чему они прикасаются. И самое яркое доказательство тому — моя кормилица Туанетта, ибо за всю свою жизнь я не встретил более разбитной бабы. Она была привлекательной толстушкой с маленькими черными глазками, вздернутым носом и крайне похотливым нравом. Всегда одетая гораздо наряднее, чем простая крестьянка, она представляла собой настоящую панацею для почтенного человека! Тем более для монаха!

Когда эта плутовка выходила в воскресенье в нарядном корсете, стискивавшем ее не тронутую загаром грудь так, что ее сиськи так и рвались наружу, то даже я, знакомый с ними не понаслышке, мечтал бы стать ее сыном, если бы еще не был им.

Итак, наклонности у меня были совершенно монашеские. При виде любой девицы я следовал лишь своим инстинктам и думал только о том, как бы обнять ее и увлечь в укромный уголок, где она позволила бы идти делу своим чередом. Даже при том, что я пока совершенно не понимал, что должно произойти, сердце подсказывало мне, что я на верном пути, и продвинулся бы к цели гораздо дальше, если бы меня не останавливали.

И вот однажды, когда я должен был быть в школе, я спрятался в каморке, примыкавшей к спальне Амбруаза, и отгороженной от нее лишь тоненькой стенкой, у которой к тому же располагалась кровать садовника. В то время стояла жуткая жара, и утомленный ею, я уснул. И вдруг меня разбудили яростные удары в перегородку. Я не мог и предположить, что происходит, а удары все продолжались и продолжались. Прислушавшись, я различил сквозь шум взволнованные восклицания и бессвязную речь.

— Ах… Туанетта, дорогуша… тише, не спеши! Ах! Плутовка… Ты меня убьешь своей страстью, быстрее же! Еще быстрее! Ах… я сейчас умру!

Эти восклицания, да еще столь пылкие, возбудили мое любопытство. Я сел. В страхе, что меня обнаружат, я боялся даже пошевелиться и совершенно не представлял, что происходит. Но вскоре любопытство пересилило мое беспокойство. Я снова и снова прислушивался к словам, доносившимся из-за стены, и вскоре установил, что Туанетта с мужчиной поочередно повторяют те же самые слова, которые я уже слышал. Я стал прислушиваться еще внимательнее и в конце концов меня захватило непреодолимое желание узнать, что же происходит в соседней комнате, заглушив любые опасения. Прежде всего мне хотелось посмотреть, кто же там, в спальне Амбруаза? Будь я посмелее, я бы даже рискнул и вошел в спальню. Но на такое я не решился. Вместо этого я стал шарить рукой по перегородке в поисках щелочек, и вскоре обнаружил одну, прикрытую большой картиной. Я прорвал полотно и приник к отверстию.

Что за зрелище открылось мне! Туанетта распростерлась на кровати в чем мать родила, а на ней отец Поликарп, недавно назначенный настоятелем монастыря, тоже голый. Чем они занимались?.. Да тем же, чем и наши прародители в те времена, когда Господь повелел им населить Землю, только тогда это действо вряд ли выглядело так развратно.

Их вид поразил и в то же время развеселил меня, но кроме того меня охватил восхитительный жар, который я не мог описать словами. Я готов был отдать всю свою кровь ради того, чтобы оказаться на месте монаха. Как же я ему завидовал! Мне казалось, что его наслаждение безгранично! По моим венам уже струился странный огонь, лицо горело, сердце рвалось из груди, а копье Венеры, которое я достал и стиснул в руке, налилось такой силой и твердостью, что нажми я хоть немного сильнее, могло бы проткнуть перегородку.

Наконец святой отец перестал скакать и слез с Туанетты, открыв моему взору все ее прелести. Она лежала с закрытыми глазами, с раскрасневшимся лицом, раскинув руки, и была почти неподвижна, лишь ее грудь вздымалась и опадала с удивительной силой. Иногда она напрягалась и сжимала зад, испуская при этом тяжкие вздохи. Я поторопился скорее обследовать взглядом все ее тело. На нем не осталось ни единого местечка, на котором я не запечатлел бы тысячи воображаемых поцелуев. Мысленно я сосал ее груди, облизывал живот, но мои глаза то и дело возвращались к самой нежной впадинке, каждый раз подолгу останавливаясь на ней… вы меня понимаете! Каким же сокровищем мне казалась эта раковина. Ах! Что за нежный колорит! Даже несмотря на белую пенку, покрывшую ее края, для меня не было в мире ничего красивее. Особенно радовало то, что мне удалось рассмотреть самое средоточие наслаждения. Оно было затенено густой, черной, курчавой зарослью. Туанетта все еще лежала, раскинув ноги, и казалось, что ее распутство так же велико, как мое любопытство, что не могло меня не радовать.

Тем временем монах вновь обрел мужество и вознамерился ринуться в очередную битву. Он с пылом забрался на Туанетту, но не тут то было — силы покинули его, и после нескольких тщетных попыток оседлать красотку он на моих глазах вытащил из ее лона свой вялый, опустивший головку инструмент. Туанетта, недовольная осечкой своего партнера, схватила его инструмент и принялась сосать. Монах так сильно затрясся, будто был не в силах вынести испытываемое наслаждение. Я внимательно следил за всеми его движениями, используя в качестве советчика мать-природу, а в качестве учебника — живой пример перед глазами. Желая узнать, какие же ощущения испытывает святой отец, совершая эти движения, я начал повторять за ним, и вскоре меня поразило незнакомое мне доселе наслаждение, понемногу нараставшее, а потом ставшее столь огромным, что я без сил упал на кровать. Природа взяла свое, и все мое тело оказалось захвачено волной чистого блаженства, вызванного ласками той части моего тела, что я сжимал рукой. Наконец брызнула та белая жидкость, которую я уже видел на ляжках Туанетты. Придя в себя после испытанного оргазма, я вновь приник к заветной щели в перегородке. Но представление уже завершилось и актеры вышли на прощальный поклон — Туанетта одевалась, а святой отец уже облачился.

Некоторое время все мои мысли и чувства были полностью поглощены зрелищем, свидетелем которого мне довелось стать, и я ходил ошеломленный, как человек, внезапно пораженный ослепительной вспышкой света. Передо мной вдруг начали открываться секретные знания, дарованные нам матерью-природой, рассеялись прикрывавшие их облака сомнения. Я осознал причину тех разнообразных ощущений, что посещали меня каждый раз при виде женщины. Эти странные перепады от спокойствия к внезапному возбуждению, от безразличия к желанию действовать отныне не были для меня загадкой.

— Ах! — воскликнул я. — Какие же они счастливые! Они оба испытали блаженство. Стало быть, изведанное ими наслаждение огромно! Ах! Как же они были счастливы!

Мысль об этом счастье полностью захватила меня, лишив способности размышлять. Некоторое время я был погружен в молчание.

— Ах! — повторил я вскоре. — Будет ли и у меня когда-нибудь возможность сделать нечто подобное с какой-либо женщиной? Я бы наверное умер от наслаждения прямо на ней, раз уж даже сейчас мои ощущения столь велики! А ведь они явились всего лишь жалким подобием того, что Поликарп делал с моей матерью! Но, — продолжал рассуждать я, — да неужели только взрослым доступны подобные наслаждения? — И мне подумалось, что не может быть это блаженство связано с возрастом, ведь главное, чтобы один лежал на другом, а дальше дело пойдет само собой.

И я сразу же подумал, что кое-какими из моих открытий можно поделиться с моей молочной сестрой Сюзон. Она была на несколько лет старше меня — маленькая, красивая блондинка, с доверчивым личиком, которое выглядело немного простоватым из-за постоянного выражения беспечности. У Сюзон были прекрасные голубые глаза, полные нежной томности. Иногда она смотрела на вас, казалось, без особого умысла, но этот взгляд производил действие не менее ощутимое, чем пылкий взор какой-нибудь пикантной брюнетки. Почему? Я ничего об этом не знаю, поскольку всегда довольствовался ощущениями, не пытаясь разобраться в их причинах. Может быть, взгляд очаровательной блондинки с томными глазами, кажется, так и умоляет подарить ей ваше сердце, в то время как брюнетка хочет его похитить? Блондинка просит лишь снизойти до ее слабости, облаченную в весьма соблазнительные формы. И когда дарите ей сочувствие, оно незаметно оборачивается любовью. Брюнетка же напротив, хочет, чтобы слабость проявили вы, вовсе не обещая, что и сама будет таковой. Неудивительно, что сердце восстает против подобного насилия, не так ли?

Стыдно признаться, но до той поры я не бросил на Сюзон ни одного похотливого взгляда, что было странно для парня, вожделевшего всех попадавшихся ему на глаза девушек. Правда, она была крестницей владелицы поместья, которому принадлежала и наша усадьба. Благородная дама любила мою сестру и растила у себя в доме, поэтому мы редко встречались с Сюзон. А в прошлом году девушку направили в монастырь, откуда она вернулась лишь неделю назад. Крестная Сюзон, которая собиралась какое-то время провести за городом, позволила ей навестить Амбруаза. Внезапно я почувствовал неистовое желание наставить свою дорогую сестрицу на путь истинный и познать с ней те же наслаждения, что вкушали отец Поликарп с Туанеттой.

Теперь я по-другому смотрел на нее. Будто в первый раз я увидел тысячи прелестей, которых раньше у нее не замечал. Я обнаружил, что у нее сформировалась грудь, упругая и полная, белизна которой спорила с лилиями. И мое воображение уже рисовало мне, как я с невыразимым наслаждением припаду к двум клубничкам, венчавшим эти прекрасные холмы. Но за всеми описаниями прелестей Сюзон я не мог бы пропустить заветное местечко, это прибежище блаженства, полностью захватившее мой разум. Пробудившаяся страсть и жгучее желание, разгоревшееся в моем теле, так взбудоражили меня, что я кинулся прочь из дома, намереваясь немедленно отыскать Сюзон.

Солнце только что скрылось за горизонтом, и на землю стал наползать туман. Я был объят уверенностью, что стоит мне найти Сюзон, то под покровом вечерних сумерек, я легко получу желаемое. Сестру я заметил издалека — она собирала цветы и, конечно же, не подозревала, что я замыслил сорвать самый прекрасный цветок в ее букете. Не спуская с нее глаз, я подлетел к моей красавице, занятой столь невинным делом. На миг я вдруг усомнился, что ее стоит посвящать в мой план. И чем ближе я подходил к ней, тем медленнее двигался. Меня охватило жгучее волнение, усилившее мое желание. Я рассчитывал снизойти к ее невинности, но не был полностью уверен в победе, а потому сдерживал себя. На последних шагах я ощутил такой трепет, что у меня дыхание сбилось, не давая мне даже двух слов сказать.

— Что ты делаешь, Сюзон? — наконец выговорил я, подходя ближе и пытаясь обнять ее.

Она увернулась со смехом.

— Не видишь? Собираю цветы.

— Ах вот что! Собираешь цветы… — повторил я.

— Ну да, неужели ты забыл? Завтра день рождения моей крестной!

Напоминание о крестной заставило меня вздрогнуть от страха, что я могу упустить Сюзон. Для себя я уже решил, что она — моя законная добыча, если можно так выразиться, а ее отчужденность, кажется грозила сорвать мне все блаженство, которое я считал уже решенным делом.

— Значит, Сюзон, мы больше не увидимся? — печально спросил я.

— Почему же? — откликнулась она. — Разве я не бываю здесь каждый день? — она вдруг очаровательно улыбнулась мне. — А знаешь что? Помоги мне собрать букет.

В ответ я бросил ей в лицо несколько цветков. Девушка сделала то же.

— Ну, держись, Сюзон! — воскликнул я. — Если не прекратишь кидаться, я тебя… ты поплатишься!

В знак того, что мои угрозы ее не пугают, Сюзон бросила в меня еще пучок цветов. В мгновение ока я забыл о всякой осторожности. Я не боялся, что нас заметят, ибо вокруг уже стелился густой туман, не позволявший разглядеть, что происходит вокруг, что как нельзя лучше благоприятствовало моей страсти.

Я бросился к Сюзон. Она оттолкнул меня. Я обхватил ее руками, чувствуя небывалый прилив смелости, и повалил девушку на траву. Моя красавица хотела было вскочить, но я этого не допустил, крепко прижимая ее к земле и жадно припадая губами к ее груди. Сюзон сопротивлялась. И как только я вознамерился засунуть руку ей под юбку, она завизжала, словно чертенок. Я испугался, что на ее крики прибегут люди и я так и не доберусь до желанной цели.

Я со смехом встал, от всей души надеясь, что она не поняла моих истинных намерений. Как же я ошибался!

— Хорошо, Сюзон, — сказал я, — чтобы доказать тебе, что я не хотел ничего дурного, давай я тебе помогу.

— Да-да, — отвечала она, пребывая в волнении не меньше моего, — посмотри, сюда идет моя мать, а я…

— Сюзон, — быстро заговорил я, перебивая ее, — дорогая моя сестричка, не рассказывай ей ничего, а я за это… все, что хочешь сделаю!

И в залог своей клятвы я снова поцеловал ее. Она рассмеялась. Вскоре к нам подошла Туанетта. Я боялся, что Сюзон все ей выложит, но она ни словом не обмолвилась о произошедшем между нами, и мы все вместе отправились ужинать.

Отец Поликарп, только придя в монастырь поспешил осыпать новыми монашескими милостями мнимого сына Амбруаза: уже скоро я был одет во все новое. Но, конечно, же истинная причина поступков его преподобия крылась отнюдь не в монашеском милосердии, имевшем весьма ограниченные пределы, а скорее в отцовской нежности, в которой он и подавно ничего не смыслил.

Такая расточительность возбудила в достопочтенном святом отце вполне законные сомнения в законности моего рождения. Однако местные жители были людьми добродушными и не обращали внимание на то, на что их просили внимания не обращать. К тому же разве можно критиковать и порицать щедрость их преподобий? Это же почтенные, честные люди! И в деревне все любили их. Они были приветливы с мужчинами и лично надзирали за целомудрием женщин, так что каждый оставался доволен. Но давайте вернемся к вашему покорному слуге, поскольку меня ожидало впечатляющее приключение.

Кстати, раз уж речь теперь обо мне — вид у меня был шальной, и это работало в мою пользу. Я всегда был прилично одет, у меня были лукавые глаза и длинные черные волосы, которые ниспадали локонами мне на плечи и чудеснейшим образом подчеркивали свежий цвет моего лица. И хотя я был слегка смуглым, менее привлекательным от этого не становился. Таким и был мой истинный облик, который я должен представить на суд достопочтенной публике.

Как я упоминал выше, Сюзон собрала букет для мадам д’Инвилль — так звали ее крестную, жену советника из соседнего города, которая нынче приехала в свое поместье, чтобы попить молока, подышать свежим воздухом, словом немного поправить здоровье, пошатнувшееся из-за чрезмерного потребления шампанского и других излишеств.

На Сюзон было премилое платье, которое только больше раззадоривало меня. Она предложила мне прогуляться, и мы отправились в замок, где сразу же обнаружили покровительницу Сюзон, которая принимала воздушные ванны на летней веранде. То была женщина среднего роста, с темными волосами и белоснежной кожей. Ее лицо в целом нельзя было назвать красивым, тем более что оно было испещрено сетью мелких прожилок от неумеренного потребления шампанского, однако это искупалось ее глазами — живыми и сластолюбивыми. Кроме того, как и любая великосветская дама, мадам обладала внушительной грудью, что, кстати, было первым достоинством, которое я в ней заметил, ибо всегда испытывал слабость к этим полушариям. Они всегда красивы, сжимаете ли вы их руками, или… В общем, каждому свое, а мне вот это!

Дама заметила нас и приветливо кивнула. Положения своего она не изменила, так и оставшись лежать на канапе, спустив одну ногу на пол. Она была одета в белый корсет, простую юбку того же цвета, короткую настолько, что открывала ее колено и позволяла предполагать, что не так уж трудно будет увидеть и остальное. Довершала ансамбль небрежно наброшенная короткая нарядная рубашка из розовой тафты. Рука женщины скрывалась под юбкой, легко догадаться, с какой целью.

Мое воображение вмиг дорисовало остальную картину, и сердце забилось сильнее. Дело в том, что в ту пору я влюблялся в каждую женщину, попадавшуюся мне на глаза, а под впечатлением вчерашних открытий этот мой похвальный талант только усилился.

— Здравствуй, дорогая моя девочка, — обратилась к Сюзон мадам д’Инвилль, — наконец-то ты меня навестила! Ах!.. Какой прелестный букет ты принесла, мне очень приятно, мое милое дитя. Ну-ка, поцелуй меня.

Сюзон так и сделала.

— Так, — продолжала дама, переведя взгляд на меня, — а это что за славный юноша? Как! Вас, милочка, уже сопровождают молодые люди? Какая прелесть!

Я потупил взор. Потом Сюзон представила меня, сказала, что я ее брат, и я поклонился.

— Твой брат, — повторила мадам д’Инвилль, продолжая внимательно меня рассматривать. — Ну тогда тебе тоже нужно поцеловать меня, сын мой. Как же мне хочется, чтобы мы подружились!

И она притянула меня для приветственного поцелуя. Ее рука играла с моими локонами, а я вдруг почувствовал, как ее язычок скользнул мне в рот. До сего момента мне не приходилось целоваться таким образом, и во мне всколыхнулось странное волнение. Я робко посмотрел на даму, и мои глаза встретились со сверкающими, полными пламени очами, которые так и звали к новым поцелуям. Следующий поцелуй не заставил себя ждать, и только после этого она наконец разомкнула свои жаркие объятия и я смог пошевелиться. Однако я ничуть не рассердился, что она взяла меня в плен, каким-то чутьем я понял, что это вовсе не обычная церемония знакомства. И несомненно, что отпустила она меня лишь потому, что заметила, как на меня действуют ее ласки, которые она расточала с такой неосторожностью. Но мадам д’Инвилль недолго раздумывала, снова обратясь к Сюзон, она постоянно повторяла:

— Сюзон, подари мне еще один поцелуй.

Из уважения я сначала встал на почтительном расстоянии.

— Ну, а этот юноша, — мадам д’Инвилль вновь посмотрела на меня, — не хочешь ли ты еще раз меня поцеловать?

Я тотчас потянулся к ней и поцеловал в щеку. На поцелуй в губы я пока не мог решится, но все же и этот поцелуй был гораздо смелее первого. И как только я немного осмелел, она сразу же страстно ответила мне. Так что теперь она целовала нас с Сюзон по очереди, чем совершенно сбивала меня с толку. Однако ее усилия дали желанные результаты, я оказался более ловким, чем можно было предположить на первый взгляд, и неожиданно проявил себя столь удачно, что мадам снова предложила мне поучаствовать в этом незамысловатом действе. И вот Сюзон оказалась отодвинутой на второй план и могла только обращаться к крестной, в то время как я получил возможность безраздельно наслаждаться благосклонностью этой дамы.

Мы вместе сидели на канапе и болтали о том о сем, ибо мадам д’Инвилль оказалась большой охотницей поговорить. Сюзон сидела справа от нее, а я — слева, и пока моя сестра любовалась садом, мадам не сводила глаз с меня. Она словно забавлялась, поглаживая меня, пощипывая за щечку и легонько подталкивая. Я же не скрываясь пялился на нее, и в конце концов, не сдержавшись, положил руку ей на шею. Ее непринужденность подбодрила меня, и я совсем обнаглел, когда понял, что дама не возражает, и я могу делать все, что мне вздумается. Моя рука несмело соскользнула с ее шеи, но подбадриваемый той легкостью, с которой она удовлетворяла свое любопытство я уже смелее положил ладонь на ее грудь, настолько упругую, что она немного пружинила под рукой. У меня дыхание перехватило от счастья. Наконец-то в моей руке было это сокровище, которого я так мечтал когда-нибудь коснуться. Мне захотелось припасть ртом к этим прелестным полушариям, ведь чем больше получаешь, тем больше хочется. И мне бы, наверное, удалось бы достичь желанной цели, если бы в передней неожиданно не послышался голос незваного гостя. То был деревенский старый хрыч, завидующий моему счастью — черт же его принес! Услышав шум, производимый этим чудаком, мадам д’Инвилль очнулась и напустила на себя возмущенный вид.

— Что это вы делаете, маленький хулиган?

Я поспешил отдернуть руку. От подобного упрека моя наглость тут же улетучилась, будто и не бывало, и я покраснел, решив, что никаких шансов у меня больше нет. Но мадам д’Инвилль, заметив мое замешательство, легонько толкнула меня плечом, очаровательно улыбнувшись при этом, словно давала понять, что гневается только для видимости. Вся ее фигура вкупе с пылающим взглядом говорили о том, что моя дерзость ей только в радость, в отличие от прихода старого чурбана.

И вот надоедливый субъект вошел! Прокашлявшись, отхаркавшись, прочихавшись и отсморкавшись, он завел разговор еще более скучный, чем приготовления к нему. Но если бы он только ограничился своей речью! Нет, после нее этот негодяй начал передавать поклоны от каждого местного жителя. Я был взбешен.

Между ответами на его дурацкие комплименты, мадам д’Инвилль повернулась к нам:

— А вы, милые дети, приходите завтра ко мне, мы поужинаем наедине.

И мне показалось, что на последних словах она нарочно взглянула на меня. От этой догадки мое сердце забилось быстрее, и теперь даже приход бальи[1] не мог испортить мне настроение, ибо мое самолюбие было более чем удовлетворено.

— Слышите, Сюзон? — повторила мадам д’Инвилль. — Вы придете и приведете Сатюрнена.

Сатюрнен — это мое имя, достопочтенные читатели.

— Прощайте, юноша, — сказала она, поцеловав меня еще раз напоследок.

Больше оставаться мы не могли, и мы с Сюзон удалились.

Я прекрасно осознавал, что если бы неожиданный визит этого настойчивого лизоблюда не прервал нашу встречу, то мадам д’Инвилль наверняка оказала бы мне честь своим расположением. Однако мои чувства к ней не были любовью, то было лишь безумное желание предаться с какой-нибудь женщиной тем же утехам, что я наблюдал между отцом Поликарпом и Антуанеттой. Мне казалось, что время, остававшееся до нашей встречи с мадам д’Инвилль, тянется целую вечность. Чтобы как-то скоротать ожидание, я вновь попытал счастья с Сюзон, напомнив ей о нашей вчерашней встрече на лугу.

— Ты такая доверчивая, Сюзон! — сказал я. — Ты же прекрасно понимаешь, что вчера я хотел поступить с тобой плохо.

— И что же ты собирался сделать?

— Доставить тебе немного удовольствия.

— Вот как? — удивленно протянула она. — Ты собирался доставить мне удовольствие, запустив руку мне под юбку?

— Конечно. Я могу доказать это тебе, если мы пойдем в какое-нибудь укромное местечко.

Я обеспокоенно вглядывался в ее лицо, соображая, какое действие произвели на нее мои слова, но не замечал ничего необычного.

— Признайся же, милая Сюзон, тебе тоже хочется попробовать, — соблазнял я ее.

— Ну и что же это за удовольствие, если ты его так расхваливаешь — продолжала она, словно и не слышала, что я ей предложил.

— Это соединение мужчины с женщиной, — ответил я. — Они обнимаются, стискивают друг друга в объятиях, прижимаются и лишаются чувств от неземного удовольствия.

Я пристально смотрел ей в глаза, чтобы уловить хоть намек на волнение, и вскоре понял, что ее самообладание постепенно тает.

— Мой отец много раз обнимал меня так же крепко, — заметила она с наивностью, которая показалась мне добрым знаком, — но такого удовольствия, как ты обещаешь, я никогда не испытывала.

— Это потому, что я собираюсь делать с тобой совсем другое, — возразил я.

— Ах вот оно что! И что же собираешься делать ты? — спросила она взволнованно.

— Я засуну тебе кое-что между ног, — бесстыдно ответил я, — чего он не мог тебе засунуть.

Она покраснела, и по тому, как взволнованно вздымалась ее белая грудь, я понял, что нахожусь на верном пути.

— Видишь ли, Сюзон, у тебя там есть маленькая щелочка, — сказал я, показывая вниз, где видел желанное отверстие у Туанетты.

— Откуда ты это знаешь? — прошептала она, потупив взор.

— Откуда? — повторил я, немало удивившись подобному вопросу. — Ну… так ведь это же есть у всех женщин.

— А у мужчин? — спросила она.

— У мужчин на том месте, где у вас щель, находится некий инструмент. Инструмент вставляется в щель, что и служит источником бесконечного наслаждения для женщины и мужчины. Хочешь, я покажу тебе свой? Но с условием, что ты покажешь мне твою щелочку — мы потрогаем друг друга и оба получим удовольствие.

Сюзон покраснела. Мои слова застали ее врасплох, и доверяться мне она не спешила. Она сказала, что ей не хочется позволять мне шарить у нее под юбкой, ибо она опасается, что обещанного удовольствия она не получит, а я потом разболтаю всем о ее поведении. Я клялся и божился, что ни одна сила в мире не заставит меня открыть наш секрет, и я уже собирался доказать ей реальность различия между мужчиной и женщиной, и даже взял ее за руку, но тут она вырвалась, и мы продолжали наши переговоры до самого дома.

Я надеялся, что моя хитрая малышка заинтересуется описанными мной перспективами, и, если как-нибудь я еще раз застану ее собирающей цветы, она позволит мне преподать ей пару уроков. Я просто сгорал от желания поставить последнюю точку в своих наставлениях и насладиться полученным опытом.

Не успели мы войти в дом, как следом явился отец Поликарп. Я догадывался, зачем он пожаловал, а остатки моих сомнений развеялись, когда его преподобие радостно заявил, что зашел поужинать по-семейному. Как раз сегодня Амбруаза не было дома. Конечно, он нисколько им не мешал, но всегда спокойнее, когда при этом занятии мужа дома нет. Это козел отпущения на все случаи жизни.

Я был уверен, что в спальне сегодня разыграется тот же спектакль, который я наблюдал накануне, и у меня тотчас же появилась мысль показать его Сюзон. Я справедливо полагал, что подобное зрелище сделает ее более сговорчивой и поможет нашему сближению. Но до конца ужина я решил ей ничего не говорить, сохраняя это средство лишь как последний козырь на крайний случай.

Туанетта с Поликарпом совершенно не стеснялись нашего присутствия, ибо считали, что нас им нечего опасаться. Я заметил, как левая рука святого отца осторожно скользнула под стол и смяла юбку Туанетты, та послала преподобному улыбку, и по моему предположению раздвинула бедра, открывая путь ловким пальцам распутного монаха. Сама же она, оставив одну руку на столе, другую опустила вниз, под скатерть, очевидно, чтобы ухватить святого отца за некую его принадлежность.

Я уже догадался об их играх. Для того, кто в курсе дела, достаточно любого намека. Святой отец охотно пил, и Туанетта от него не отставала. Вскоре они настолько распалились, что наше присутствие им становилось в тягость, и Туанетта посоветовала нам с сестрой пойти погулять в сад. До меня тут же дошло, что на самом деле она просто хочет избавиться от нас. Мы с Сюзон закончили ужин и вышли, предоставив парочке возможность заняться более приятными вещами, чем ощупывать друг друга под столом. Я от души завидовал тому блаженству, в которое эти двое, конечно же, поспешили погрузиться, как только мы ушли. Но еще сильнее было мое желание добиться от Сюзон разрешения, не прибегая к помощи живых картин, которые я мог предложить ее взору. Она быстро поняла мои намерения и решила прояснить ситуацию.

— Послушай, Сатюрнен, — невинно молвила она, — я вижу, тебе все еще хочется этим заняться. Что ж, давай поговорим начистоту.

— Значит тебе нравится говорить об этом?