Роман Виолетты. Парижские сладости

— Это замечательно!

— А что нужно делать, если любишь?

— Мы уже делаем. Целоваться!

— И только?

— Конечно.

— Но мне кажется, этот чудесный поцелуй только начало любви. Совсем другое я испытываю сейчас.

— Что же?

— Я иногда чувствую это во сне. Счастье и истому.

— А когда просыпаетесь?

— У меня нет сил.

— И Вы чувствуете такое только во сне?

— Нет. Впервые я испытала это наяву, когда Вы меня обнимали.

— Полагаю, я первый мужчина, обнимающий Вас?

— Отец часто обнимал меня, но это не одно и то же, как мне кажется.

— Значит, Вы девственница?

— Что Вы имеете в виду? Что такое — девственница?

Интонация ее была неподдельна.

Я с уважением отнесся к такой доверчивости, к такой невинности. Я мог бы похитить сокровище, которым она обладала, но, думаю, это стало бы преступлением. Ведь она не ведала, что творила, а лишилась бы его навсегда.

Я разомкнул объятия.

— Хочу поговорить с тобой серьезно, — сказал я.

— Вы отошлете меня обратно? — испугалась она.

— Я очень рад быть с тобой, так что — нет. Пойдем за твоей одеждой.

— Замечательно! А где мне жить?

— Надо подумать об этом. Пойдем пока к тебе в комнату.

— Но там господин Берюш!

— Уже три часа утра. Необязательно ему там быть.

— Но зачем нам в комнату?

— За твоей одеждой.

— А после?

— У меня есть еще квартира, не в этом доме. Я отведу тебя туда. Мы напишем вместе письмо господину Берюшу. Уговор?

— Конечно! Я сделаю все, что Вы скажете!

Как она была юна и доверчива! Не сомневаюсь, что в этот миг она выполнила бы все мои желания.

Вещи Виолетты поместились в небольшой мешок. Она оделась и, покинув комнату со сломанной задвижкой, мы вышли на улицу и отправились на улицу Сент-Опостен, где в милой квартирке я проводил ночи удовольствия. Было так рано, что фиакры еще не ходили, и потому мы шли, как два школьника, радостно взявшись за руки.

Спустя час я вернулся к себе. Мой роман с Виолеттой только начался.

ГЛАВА 2

Квартира на улице Сент-Опостен не выглядела как гостиничный номер. Я изысканно ее обставил, ведь она должна была отвечать своему назначению. Самая взыскательная любовница должна была чувствовать себя в ней превосходно.

Алый бархат на стенах, драпировка на потолке, в тон стенам — кровать, прикроватные и оконные занавеси. Витые шнуры и атлас цвета старого золота дополняли всю эту роскошь.

Комнату украшали зеркала, расставленные друг против друга, и, отражаясь одно в другом, выстраивали бесконечный коридор изображений.

Рама зеркала над камином выглядела как модель Прадье, великолепного скульптора, способного изобразить вызывающе саму невинность.

Дверь в туалетную комнату также была завешана алым бархатом. Маленькое оконце освещало ее, тепло шло от камина, находящегося в комнате. Устройства, находящиеся в ней, были последними английскими новинками, требующими для эксплуатации лишь воду.

В диване прятался талик, и ножки, отдыхавшие в нем, становились еще белее от лежащей на полу огромной шкуры бурого медведя.

Квартиру в чистоте содержала прелестная горничная. Она не имела других забот, жила в комнате неподалеку и выполняла прихоти калейдоскопа дам. Утром она должна была обеспечить меня ванной, не побеспокоив при этом спящую девушку.

Войдя, я зажег лишь ночник и, отвернувшись, подождал, пока крошка ляжет в постель. С очаровательной непосредственностью она проделала это прямо передо мной. Я коснулся губами ее глаз, пожелал спокойной ночи и вернулся к себе.

Ночные приключения ничуть не лишили ее сна. По-кошачьи свернувшись в постели, зевнув и пожелав мне спокойной ночи, она вскоре заснула. Удивительно, она совсем не беспокоилась о том, где именно ей пришлось ночевать.

Я ушел. В отличие от Виолетты, мне не было покоя. Я все еще чувствовал ее грудь под моей рукой, губы, прижимавшиеся к моим, почти расстегнутая сорочка, под которой смог увидеть достаточно.

Чувства, взыгравшие во мне, я не в силах был обуздать. Но мне надо объяснить читателям, почему я остановился в самом начале пути. Мужчины, думаю, все поймут, а вот любознательным женщинам я хочу кое-что сказать.

Желание вовсе не покинуло меня, но Виолетте было лишь пятнадцать. Ее непорочность, ее доверчивость останавливали меня. Отдавшись, она даже не осознала бы, что произошло. С моей стороны это было бы преступлением. И потом, я люблю побаловать себя любовными деликатесами и чувственными удовольствиями. А сейчас в руки мне попало невинное создание. А невинность — цветок, и обрывать его следует постепенно, лепесток за лепестком.

Я готов был ждать, пока раскроется розовый бутон. К тому же я не хотел испытывать сожаления по поводу того, что огорчу некоего ветерана, жившего со мной в одном городе и во время войны храбро сражавшегося.

Я думаю, он славный человек, и без колебаний умер бы за свою старшую дочь. Ну а младшая? К ней он наверняка испытывал еще большую нежность, лелеял радужные планы, представлял будущее замужество. Я не хотел огорчать его, да и, возможно, все еще сможет устроиться на радость всем.

До самого утра я размышлял таким образом. Проспав в результате час или два, вскочил, совершенно разбитый, в восемь утра.

Уже час назад Виолетта должна была бы проснуться у господина Берюша. И потому я отказался от завтрака, быстро спустился и, поймав извозчика, уже через час приехал на улицу Сент-Опостен.

Сердце мое билось, будто при первой влюбленности. Перепрыгивая через несколько ступеней, я взлетел наверх.

Ванну только что принесли молодые люди. Я, стараясь шуметь как можно меньше, открыл дверь и увидел Виолетту все там же. Она спала в той же позе, лишь раскинув руки, от жары отбросив простыни и покрывала. Грудь ее была видна полностью, благодаря тому, что сорочка наполовину расстегнулась.

Это было будто полотно Джорджоне. Восхитительная грудь, облако волос, окутавшее очаровательную головку, немного откинутую назад. Грудь, белоснежная и круглая, напоминала очаровательную впадину, что оставила в пепле Помпеи грудь рабыни Диомеда.

Я тихо-тихо наклонился и поцеловал один из ярко-красных сосков. Она была брюнетка, но соски у нее, на удивление, были клубничного цвета. От моего прикосновения кончики грудей сразу стали твердыми, она слегка задрожала, но не проснулась. Я поправил покрывало и накрыл ее.

Как мне хотелось, чтобы она проснулась!

Свет не проникал в комнату, и было неудивительно, что Виолетта до сих пор спала. А если бы и проснулась, что подумала, что сейчас до сих пор ночь.

Я взял ее за руку и присел рядом.

Рука ее была маленькой, но аккуратной, немного короткая, как у испанок, с розовыми удлиненными ногтями, только указательный хранил следы работы с иглой. Я внимательно рассматривал ее руку в свете ночника, и она наконец проснулась. Возможно, ее разбудило прикосновение наших рук.

— Как я рада! — радостно вскрикнула она. — Вы здесь! Я могла бы подумать, что все — сон, если б не увидела Вас! Вы уходили?

— Да, я уходил часов на пять, но поторопился вернуться, чтобы Вы, проснувшись, увидели меня.

— И давно Вы здесь?

— Полчаса.

— Надо было меня разбудить.

— Я всеми силами сдерживал себя, чтобы этого не сделать.

— И Вы ни разу не поцеловали меня?

— В губы? Нет. Но Вы лежали с обнаженной грудью, и я позволил себе поцеловать один из бутончиков.

— Какой именно?

— Левый.

Ее невинность была восхитительна. Она приоткрыла рот и попыталась дотронуться губами до соска.

— О! Не получается поцеловать. Как досадно!

— Почему Вы хотите сделать это?

— Хочу прикоснуться там, где были Ваши губы.

Она сделала еще одну попытку.

— Не могу! Ну, хорошо! — она приблизила свою грудь к моим губам: — Вы целовали ее от себя, а теперь сделайте то же и от меня.

— Тогда ложитесь.

Она послушалась, а я наклонился, сжал сосок губами и потеребил языком. Тихий вскрик наслаждения слетел с ее губ.

— Как это чудесно!

— Похоже на ночной поцелуй?

— Ах, это было так давно, что я и не помню.

— Хотите повторить?

— Вы сказали, что это поцелуй влюбленных. И потому — да!

— Но я не уверен, люблю ли Вас.

— Но я уверена в своей любви к Вам! И потому, если не хотите Вы, я сама Вас поцелую.

И, не тратя время попусту, стала целовать меня, проникая языком между зубами.

Она сильно прижала меня к себе, и я не мог отстраниться, если бы даже и захотел. Дыхание наше стало единым, глаза ее закатились. Наконец она откинула голову и прерывисто прошептала:

— Я так сильно тебя люблю!

Я потерял контроль над собой, я хотел нести ее на край света! Схватив Виолетту, я вытащил ее из постели и стал покрывать ее груди поцелуями.

— О, перестань, пожалуйста! Мне кажется, жизнь покидает меня!

Меня охладили эти слова. Желание было сильным, но я не хотел овладеть ею врасплох.

— Я позаботился о ванной, дорогое дитя, — сказал я, — я готов нести тебя туда на руках!

Она вздохнула.

— Как же мне уютно в твоих руках!

Я удостоверился, что в ванной была теплая вода, вылил в нее полфлакона одеколона, а затем отнес туда Виолетту.

— Я пока разожгу огонь, а ты пользуйся всем, что есть здесь. Мыло и губки в твоем распоряжении.

Я занялся камином и постелил возле него шкуру медведя.

Молодые люди, принесшие ванну, не забыли и об одежде. Пеньюар из батиста, домашнее платье из белого кашемира, несколько хлопчатобумажных салфеток, домашние турецкие туфли из красного бархата с золотой отделкой — все это было для Виолетты. Одежда была подогрета на печке и лежала в футляре из дерева акажу, которое сохраняло тепло.

Я разложил белье на стуле возле ванны и стал ждать. Юная купальщица вышла через четверть часа, дрожащая, и, покраснев, небольшими шажками подошла к огню.

— Виват теплу и огню! — вскричала она и устроилась возле камина, облокотившись на мои ноги.

Будто Полигимния[2], обернулась она в пеньюар, и сквозь тонкий батист была видна влажная кожа. С интересом оглядевшись по сторонам, она выпалила: