Покуда военный народ обустраивался, определялся с питанием и как-то налаживал быт, подкрались вечерние сумерки. На трех полуторках прибыло штабное имущество.
Приехал и рядовой Зозуля с документами и прочими вещами, необходимыми для работы и проживания. Он передал их Ивашову, куда-то пропал и вернулся через час с парой матрасов и ворсистым одеялом из шинельного сукна. Где он умудрился их добыть, оставалось для Егора Ивашова загадкой. Но допытываться он не стал, опасаясь услышать, что его ушлый ординарец попросту спер все это добро из какой-то хозчасти.
Зозуля старательно выбил матрасы во дворе особняка. Потом он постелил их на пол в крохотной комнатке, отведенной начальником штаба Степановым для работы и проживания личного состава отдела полковой контрразведки СМЕРШ. После чего солдат с чувством выполненного долга вышел покурить на крыльцо.
Когда совсем стемнело, отдел СМЕРШ в составе оперуполномоченного младшего лейтенанта Ивашова, его помощника сержанта Масленникова и ординарца рядового Зозули улегся рядком и укрылся одеялом поперек себя. Иначе все оно досталось бы одному Масленникову, лежавшему в середине.
Истребители вражеских шпионов немного поговорили о планах на завтра, решили, чем кому заниматься. Потом они молчали и размышляли каждый о своем.
Рядовой Зозуля думал о том, что все-таки хорошо им было в Пушкаревке, в хате бабы Дуси. Правда, в них тогда стреляли. Но сейчас нигде без этого не обходится. На то она и война. Это было ничто по сравнению с доброй периной и ласковым одеялом.
А сейчас надо снова как-то устраиваться, чтобы товарищу младшему лейтенанту было удобно работать и сносно отдыхать. Как это все наладить? Хлопотно!
Сержант Масленников получил от Ивашова приказание узнать, кто из агентов-осведомителей, имевшихся во всех подразделениях пятьсот двадцатого стрелкового полка, уцелел при наступлении на Сумы. Задача проста и понятна, поэтому думать тут особо не о чем. Не впервой. Он уснул скорее всех.
А младший лейтенант Ивашов все ворочался. Он вспоминал свою последнюю встречу с Ритой, состоявшуюся, как и обычно, на их месте возле пруда в девять вечера.
Предстоящая разлука тревожила обоих. Только Егор в отличие от девушки сумел справиться со своими чувствами. Он был строг, внутренне подтянут. Его прощальные слова были просты.
— Мы еще увидимся? — спросила Маргарита.
— Да, — ответил Егор, стараясь придать голосу уверенность. — Обязательно увидимся. Получен приказ, — произнес младший лейтенант и взял ладонь Риты в свою. — Завтра выступаем.
Девушка посмотрела ему в глаза, опустила голову и еле слышно промолвила:
— А как же мы? Ты меня не забудешь?
— Тебе не стоит переживать. Я никогда не забуду все то, что нас с тобой связывает, — честно ответил Егор. — Будем писать друг другу письма.
— А потом?
— Не надо сейчас заглядывать так далеко. Идет война. Если мы с тобой станем загадывать на потом, то ничего у нас не получится, — тоном мудрого наставника ответил Егор Ивашов. — Давай пока просто постараемся выжить, хорошо?
Маргарита кивнула в ответ.
Егор обнял девушку. Они молча шли по узкой тропе и просто слушали тишину, которая была красноречивее самых содержательных слов.
«Вот так бы я и протопал с любимой в вечность», — подумал Ивашов и почувствовал, как его охватила нежность.
Он остановился и внимательно посмотрел на Маргариту. Девушка встретила его взгляд улыбкой. Ей тоже было хорошо, а большего и не требовалось.
Сейчас Рита была особенно хороша собой. Сумрак добавил ей загадочности и очарования.
Чего уж тут лукавить, самую главную ее тайну Егор раскрыл, но вот делиться ею не собирался ни с кем. Ему могли бы сказать, что таких девушек, как Маргарита, столь же стройных и привлекательных, много. Но для него она была одна-единственная на всем белом свете.
Егор притянул к себе Маргариту и крепко ее поцеловал. Девушка ответила ему столь же страстно.
Далее были ласки, откровенные и торопливые, какие нередко встречаются на войне. Они вели себя так, словно на все про все им давалась лишь минутка. Им следовало успеть все разом, заполучить как можно больше, потому что завтра для них могло не наступить.
Они постарались. Мужчина и женщина неотрывно глядели глаза в глаза и неистово любили друг друга.
И еще они словно прощались.
Егор оторвался от воспоминаний. Где-то на западе глухо загрохотало. Там стреляли орудия, начался бой.
А может, это гремел гром, предвещая дождь. Как-никак на дворе уже осень.
Глава 7. Я хотеть остаться
В последний день августа над Сумами долго кружила «рама» — двухбалочный самолет с центральной кабиной-гондолой, похожей на большую каплю или глаз. Немцы так и звали этот самолет — «Летающий глаз».
Что высматривал этот проклятущий глаз в городе и на подступах к нему? Наверное, передовые части Красной армии, обложившие Сумы с юга и северо-востока. Обычно после такой визуальной разведки прилетали бомбардировщики.
Вдруг невесть откуда появились два советских ястребка. Один пристроился снизу, другой сверху. Летели они очень близко к «раме», чтобы обезо-пасить себя от огня немецких зениток. Те и не стреляли, потому что очень просто могли бы попасть и в свой «Летающий глаз».
А «рама» продолжала кружить над городом, поскольку ее пилот все же рассчитывал на поддержку с земли. Он лишился бы ее, если бы покинул зону обстрела зенитных установок, расположенных в городе.
Половина жителей Сум наблюдала за тем, как советские истребители полосовали «раму» пулеметными очередями. Однако, несмотря на низкую скорость, весьма непрезентабельный и хрупкий вид, немецкий самолет имел хорошую маневренность. Пилот «Летающего глаза» все время уклонялся от смертоносных очередей пулеметов, выполнял горизонтальные маневры.
Советские истребители не могли повторить их так же быстро. Им приходилось снова заходить на цель, делая крутые виражи. Все же одному из пилотов удалось влепить несколько очередей в левый двигатель немецкого самолета. Мотор сначала заглох, потом задымил и через короткое время отвалился.
«Рама» потеряла маневренность и скорость, попыталась уйти, но теперь ее не пускали истребители. Они еще несколько минут дырявили «раму» пулеметными очередями, в конце концов подбили и второй двигатель. Один из членов экипажа сумел выброситься из кабины и раскрыть парашют, но был расстрелян в воздухе и упал между частными домами на улице Садовой уже мертвым. А неуправляемый «Летающий глаз» на бреющем полете дотянул до Веретеновки и упал где-то в районе тамошнего парка.
Алевтина наблюдала за воздушным боем вместе с Ральфом Херманном. Когда «раму» сбили, она не смогла сдержать возгласов радости. Девушка тут же спохватилась и искоса глянула на немца, но не заметила на его лице даже малейшей тени сожаления.
Артиллерийская канонада и звуки боя приближались. Стали слышны частые пулеметные и автоматные очереди. Линия фронта проходила уже по реке Псел, полукольцом огибающей город с востока и юга. Ни у кого не оставалось никакого сомнения в том, что через день-два город будет взят войсками Красной армии.
В ночь с первого на второе сентября в городе мало кто спал. Бой шел уже на окраинах города. Красная армия взяла Суконку и неумолимо двигалась к самому центру.
Где-то около шести часов утра к Алевтине заявился запыхавшийся Ральф. Он был темен от копоти, его глаза блестели в темноте. Взволнованность любимого человека передалась и девушке. Она чувствовала, что скоро в ее и его жизни все изменится, но вот в какую строну — лучшую или худшую?
Впрочем, изменения в жизни ждали всех оби-тателей Сум. Каждый, наверное, задавался непростым вопросом: что-то будет дальше? Существование при немцах, конечно, было не сахар. Но вот каково будет по возвращении Советов?
— Тебе… — начал немец прямо с порога, потом запнулся, попытался подобрать слова, не нашел их и сказал что-то по-немецки.
— Я не понимаю, — заявила Алевтина и покачала головой.
— Подвал! — Ральф наконец-то нашел нужное слово и очень обрадовался.
— При чем тут подвал? — Алевтина опять не поняла его мысли.
Ральф ненадолго задумался и сказал:
— Идти.
— Идти в подвал?
— Да! — Немец радостно закивал. — А то плохо.
Они прошли на кухню. Алевтина сдвинула половик, потянула за кольцо в углублении дощатого пола и открыла вход в погреб. Она повернулась к нему спиной, нащупала ногой первую ступеньку лестницы, потом вторую и стала осторожно спускаться.
За ней двигался Ральф. Он услышал шаги где-то у входа в квартиру, поспешно и неслышно закрыл крышку. Ефрейтор не знал, куда можно ступить, поэтому так и остался стоять в кромешной тьме.
— Сюда, — услышал он шепот Алевтины.
Девушка схватила его за руку и несильно потянула к себе. Ральф стал спускаться, сделал шаг, другой, третий.
Тут над самой головой раздался рваный шаг кованых сапог. Кажется, немцев было двое. Забренчала посуда, что-то упало на пол и покатилось. Потом шаги затихли.
Через несколько мгновений вдруг рывком отворилась крышка погреба.
В подвал сперва влетел сноп света, а затем и голос:
— Эй, русский, выходи!
Алевтина и Ральф перестали дышать, вжались спинами в стену пустой ниши, где в лучшие времена горкой стояли солености и маринады.
Потом тот человек, который открыл крышку погреба, включил электрический фонарик. Кругляк яркого желтого света стал ощупывать пол и стены. В нишу заглянуть у него не получилось.
— Да нет там никого, — услышал Ральф голос второго немца. — Пошли, Фридрих. Русские уже наступают нам на пятки. Или ты вдруг захотел попасть в плен к Сталину?
Луч света пропал. Немец захлопнул крышку погреба, послышались удаляющиеся шаги, и все стихло. Кроме канонады, которая слышалась все ближе. Потом умолкла и она.
Они просидели в темноте еще два часа, не решаясь ни двигаться, ни говорить даже шепотом. Потом Алевтина медленно и тихо поднялась по ступеням, осторожно приподняла крышку погреба и посмотрела в образовавшуюся щель.
Никого.
Она поднялась еще выше, открыла крышку полностью, вылезла наружу и посмотрела в кухонное окно. Ничего необычного девушка там не заприметила.
Алевтина вышла из дома и прошагала через двор на улицу. По ней беспрерывным потоком шли красноармейцы, грязные, пыльные и усталые. Один из них заметил девушку, улыбнулся и подмигнул. Алевтина попыталась ответить ему тем же. Нет, не получилось.
Недалеко, через два дома, солдаты закладывали всяким хламом пробоину от снаряда в стене кирпичного одноэтажного дома. Третий прилаживал над входом фанерную табличку с надписью: «Комендант г. Сумы».
Рядом стоял худощавый майор с седыми висками и дымящейся папиросой во рту.
— Левее. Теперь правый угол ниже. Еще ниже, — командовал он. — Ага, вот так хорошо, пойдет.
Алевтина вздохнула и пошла обратно. Она вернулась в квартиру, кое-как приладила на место крючок, сорванный немцами, закрыла на него входную дверь и прошла на кухню.
Ральф Херманн сидел на табурете. Он был уныл и очень мрачен. Кухонное окно было плотно задернуто занавеской.
Ефрейтор приподнял голову и посмотрел на Алевтину. Девичье сердце неожиданно резанула щемящая боль. Ральф взирал на нее с надеждой. Точно так смотрят на своих родителей дети, уверенные в том, что те разрешат все их проблемы, защитят и укроют от беды.
Сейчас Алевтина особенно отчетливо поняла, что Ральф для нее был не чужим человеком.
«Что же это получается! — забилась мысль в голове Алевтины. — Кто же мог предвидеть такое? Ведь надо что-то делать. С пленным фрицем красноармейцы церемониться не станут. В лучшем случае Ральф попадет в концлагерь. А в худшем!..»
Но как его спасти, Алевтина пока не представляла. На нее навалился такой груз, который запросто мог придавить их обоих.
Девушка села против Ральфа, какое-то время смотрела ему в глаза, после чего тихо спросила:
— Почему же ты не ушел со своими?
За то время, пока они были вместе, Ральф научился немного говорить по-русски, понимал уже гораздо больше. Но сейчас он догадался бы о смысле этих слов по ее тоскливым глазам. Парень понимал, что ей было несладко. Ему следовало утешить любимую, но как это сделать, Ральф не представлял.
— Я хотеть остаться. Не хотеть война. Война — это плохо.
— Тогда ты попадешь в плен к нашим, — сказала Алевтина.
Он пожал плечами. Мол, пусть так и будет.
— Я постараюсь тебе помочь, — твердо проговорила девушка, хотя пока не придумала, как она это сделает.
Город лежал в развалинах. Всюду, куда ни кинь взгляд, воронки от снарядов, сожженные дома, разбитая техника. Под ногами, хрустя, перекатывались гильзы, валялось всякое оружие, большей частью поломанное. Особенно много разрушений было у реки, где шли на прорыв части Красной армии.
Немцы сожгли все мосты через Псел. Полицаи, оставленные прикрывать отступление, подпалили центр города, отчего многие деревянные дома напрочь выгорели.
Дороги перекрывали деревья, поваленные взрывами. Машины, управляемые бывалыми, все повидавшими шоферами, лавировали между покореженными стволами и остовами сгоревшей техники.
Два десятка шагов до здания комендатуры по искореженной булыжной мостовой дались Алевтине Симонюк непросто.
Нелегко было попасть и к коменданту города. К нему стояла длиннющая очередь, состоявшая из местных жителей и военнослужащих.
Когда Алевтина наконец-то вошла в небольшую комнату, в которой витали клубы табачного дыма, она стушевалась и не знала, как начать разговор. И вообще, что уместно говорить в таком случае? Алевтина так и стояла посреди комнаты, хлопая глазами и теребя в пальцах кончик клетчатой косынки.
— Что у вас? — нетерпеливо спросил комендант, так и не дождавшись, когда же девушка начнет говорить.
— У меня немец…
Худощавый майор с седыми висками поднял брови и пристально посмотрел на Алевтину.
— Что-что у вас? — повторил он вопрос, но уже с иной интонацией.
— Немец, — ответила Алевтина и покраснела. — У меня в квартире находится немец. Но он не такой, как другие, не фашист. — Девушка вконец разволновалась. — Он наш… ну, на нашей стороне. Ненавидит войну, Гитлера. Сам здесь остался, по доброй воле, когда его часть уходила из города.
— Немец, говорите? — Майор посмотрел на девушку так, как будто сразу догадался об их взаимоотношениях.
Худощавого майора с седыми висками звали Степаном Игнатьевичем. Назначение военным комендантом города было для него такой же неожиданностью, как если бы он был назначен художественным руководителем балетной труппы. Наверное, сказалось то обстоятельство, что до войны Степан Игнатьевич работал членом райисполкома. Поэтому сверху и был отдан такой приказ.
Степан Игнатьевич сделался начальником распорядительного органа под названием «комендатура». Он имел аж двух подчиненных: заместителя и секретаря.
На столе в его кабинете стоял телефонный аппарат. Он пока не работал, но связисты уже ковырялись за углом и обещали уладить эту проблему к концу дня. Помимо телефона на столе стояла пишущая машинка «Прогресс» с одной запасной лентой, вечно заедающей огромной кареткой и клавишами в металлических ободках. В ящике стола лежала круглая печать, на оттиске которой ни черта было не разобрать.