Жизнь за брата

— В сейфе есть малое отделение, где обычно хранят патроны. Пистолет там поместится без проблем. Я предполагаю, что Евгений Алексеевич именно там и хранил пистолет. Он мог не заглядывать в малое отделение. Или так: принес деньги в тот день, когда пистолет пропал, складывал, а тут кто-то позвонил в дверь. Та же соседка Лидия Александровна. Но подполковник не знал, кто пришел, и потому торопливо убрал все деньги и только тогда пошел к двери. Малый ящик в сейфе проверить просто не успел.

Время и способ похищения оружия мы еще должны выяснить, хотя это не самый важный вопрос следствия. Сейчас самый важный вопрос — местонахождение бандитов. Они могут передвигаться на «Шевроле Тахо», принадлежащем Сергею Леонидовичу Никитину. Есть у них несколько комплектов запасных номеров. Возможно, в машине выделяется дверь багажника. Она или новая, или пробита пулями, если только офицер ДПС, что стрелял по машине, не обманывает. На это тоже скидку сделать необходимо. Менты обычно стреляют из рук вон плохо.

Я не думаю, что бандиты бросят незавершенное дело и уедут домой. Однако на всякий случай дома их уже караулят местные сотрудники ФСБ. Но есть опасения, что бандитов могут каким-то образом предупредить об этом. Те же домашние. И домой они не поедут. Предпочтут где-нибудь обосноваться. А это непросто. Мы им отрезали все пути к отступлению. В дополнение ко всему сегодня утром наш сотрудник встречается с хозяином ломбарда. Кажется, в девять тридцать. Произойдет небольшая намеренная утечка информации. Сотруднику позвонят, и он выйдет из кабинета, оставив на столе документы. А это означает, что наших бандитов одновременно с нами будут искать и местные уголовники. Там другие методы поиска. При этом мы надеемся на разжигание конфликта между местным криминалом и теми, кто поддерживает Лордкипанидзе. Нам такой конфликт будет только на руку. Воздух в городе станет чище. Там, где мы не можем ничего собрать на конкретное лицо, чтобы доказать его вину, уголовники будут просто стрелять. И решат многие наши насущные проблемы. Нам в итоге могут достаться только три трупа отставных десантников и, возможно, еще несколько трупов уголовников. Но это несравненно лучше, чем они оставят после себя трупы не причастных в делу людей. У охранника ювелирного магазина, что погиб вместе с Евгением Алексеевичем, осталась жена с четырьмя малолетними детьми.

Но подключение к поискам криминалитета не снимает ответственности с нас. Короче говоря, давайте вместе думать, как нам искать бандитов — это раз. И второе — как нам защитить от них Дмитрия Алексеевича. Они наверняка постараются достать его. В наличии у нас всего два дня. Через два дня судебно-медицинская экспертиза выдаст для похорон тела убитых охранников ювелирного магазина. До этого мы должны все завершить, иначе Дмитрий Алексеевич может стать легкой мишенью для бандитского снайпера. Если они решат, что завещание найти не удается, они будут убирать причастных к делу лиц — зачищать территорию…

— Лордкипанидзе позвонит мне, — решил я и почувствовал в своем голосе нотки бычьего упрямства. — И я пойду на встречу. Или приглашу его к себе. Это, скорее всего, единственный вариант.

— Если позвонит… — мрачно предрек капитан Стоматологов. — Я думаю, он наблюдал наш приезд и дал событиям верную оценку. Это могло его спугнуть. А не приехать мы не имели права, потому что вместе с Лаврентьевым в подъезде могли оказаться все три бандита.

— А защищать меня не надо. Я сам защищаться умею… — продолжил я.

— Вы без оружия. А они вооружены, — не согласился со мной Юровских. — А вооружить вас мы никаких законных оснований не имеем. Мы можем только в соответствии с законом об охране свидетелей пару человек к вам в квартиру подселить.

— Чтобы я их защищал от бандитов? — на полном серьезе спросил я.

Но мой вопрос остался без ответа.

Между тем у меня тут же промелькнул перед глазами один из видов оружия, характерный для спецназа ГРУ — особое, специальное оружие — предельно отточенная малая саперная лопатка, которую для проверки остроты обычно используют в качестве бритвы. Точильный станок и бруски для ручной доводки я видел у брата в кладовой — десантуре тоже не чуждо умение фехтовать лопатками. Сама лопатка, кажется, лежала на балконе, я видел ее. Старая и проржавевшая, без чехла. Но это меня не смущало. Наточить и почистить ее возможно.

— Я вооружусь. Малой саперной лопаткой и парой ножей. Этого будет достаточно. В свою очередь, я хотел бы попросить ФСБ проверить, есть ли наградное оружие у Лордкипанидзе и его подельников. Наградное оружие вручается не каждому участнику боевых действий. Меня смущает то, что Лордкипанидзе пользовался не своим привычным оружием, а пистолетом Евгения. Юлий Юрьевич как специалист по стрельбе может сказать, насколько чужое оружие может оказаться «не по руке».

— Это точно, — согласился капитан юстиции. — Я уже сам думал об этом. Свое оружие и то всегда пристреливаешь с каждой новой позиции. А идти на опасное дело с чужим пистолетом — рискованное предприятие. Но запрос в МВД Псковской области послать следует обязательно. И оперативнее ответят на запрос ФСБ, чем на наш.

— Мы это выясним простым телефонным звонком, — пообещал капитан Стоматологов. — И не забудем предупредить Дмитрия Алексеевича.

К нам на кухню заглянул эксперт, посудой которого мы пользовались для заварки чая. Эксперт вылил остатки заварки себе в чашку, выпил одним глотком, после чего тщательно вымыл фарфоровую посудину.

— Столовую ложку, если не сложно, выделите мне на время, — попросил он.

Я выделил. Эксперт в освобожденную посудину переложил большую часть спитого чая из заварочного чайника и плотно завинтил крышку.

— Трубка трубкой, но чай мы тоже возьмем на всякий случай на экспертизу. Мало ли что там может быть намешано. Юлий Юрьевич, мы завершили работу в квартире. Вы с нами едете?

— Мы тоже завершили разговор, — вместо капитана юстиции ответил капитан ФСБ. — Ждите нас в машине.

* * *

Следственная бригада уехала. За отъездом со своего порога наблюдала и любопытная соседка Лидия Александровна. Безбожно дымила сигаретой, рассматривая следаков почти в упор. Она, видимо, и мне хотела задать какие-то вопросы, чтобы удовлетворить свое женское любопытство. Но я, проводив гостей, спокойно закрыл под ее взглядом дверь, дабы не задохнуться от ее дыма.

Давно наступило утро. Кто-то спускался по лестнице, неимоверно при этом топая. Если моей соседке хочется с кем-то пообщаться, пусть общается с топающим соседом. Я не против.

Так, видимо, все и произошло, судя по голосам на площадке, но я уже отошел от двери и смысла произнесенных слов не разобрал, уловил только какое-то возмущенное раздражение в женском голосе. Лидия Александровна явно была чем-то сильно возмущена. Возможно, тем, что я упорно не желал ее замечать и даже не поблагодарил за вызов полиции. Хотя я и без ее бдительного ока был в состоянии, как оказалось, за себя постоять, а фельдшер «Скорой помощи» даже сказал, что не вполне уверен, что жертва моего кулака живой доберется до отделения нейрохирургии.

То есть появление наряда полиции ни на что, по сути дела, не повлияло. Усилия соседки были напрасными. Даже если бы не было звонка Лидии Александровны, я все равно встретил бы взломщика своим ударом. А видел бы он удар или нет, то есть стоял бы ко мне лицом или спиной — это не важно. Тяжелую травму я ему нанес бы в любом случае.

При ударе спереди кулак пришелся бы в область брегмы. При таком ударе поражаются участки головного мозга, ответственные за координацию движений. В итоге получалось, что Лидия Александровна, желая мне помочь, в действительности дула на ветряную мельницу, не понимая, что та крутится благодаря ветру, а не ее усилиям.

Возможно, соседку раздражало, что события сегодняшнего утра помешали ей спать. На это можно было сказать одно: меньше времени нужно проводить у дверного «глазка».

Говоря честно, я сильно утомился. Но перед тем, как устроиться на отдых, предстояло еще кое-что сделать. Я видел на полке в кладовке брата эпоксидную смолу и набор инструментов. Там же было несколько органайзеров с гвоздями и саморезами самого различного размера.

Я легко подобрал два коротких самореза, развел эпоксидную смолу с отвердителем и с двух сторон закрыл дырку в двери саморезами, которые предварительно обильно обмазал густым клеем. Насколько я знал, эпоксидная смола — самый надежный вид клея. Если приклеится, оторвать невозможно. Тем более невозможно будет вывинтить саморез отверткой, поскольку он вообще не ввинчен, а вклеен в просверленное отверстие.

Дожидаться, пока высохнет клей, я не стал. Тем более когда открывал дверь квартиры, выполняя работу, я слышал шевеление за соседней дверью. Общаться с соседкой у меня желания не было. Настроившись проснуться от любого постороннего звука, я оставил эпоксидную смолу сохнуть естественным образом, убрал инструменты в кладовку, туда же отнес оставшуюся после взломщика аккумуляторную дрель без зарядного устройства и даже без второго аккумулятора, который остался в кармане Башмачника, и отправился досыпать.

Как оказалось, и утром это было сделать сложно. У меня мелькала мысль отключить дверной звонок и все телефоны. Но я понимал, что отрезать себя от мира нельзя, поскольку я причастен к событиям, которые еще предстояло завершить. Но завершить их, будучи отрезанным от окружающего мира, невозможно.

На этот раз меня разбудил звонок в дверь. И опять — звонок последовал сразу после того, как я уснул. Проснувшись, я на часы все же посмотрел. Спал я почти пятнадцать минут. В каких-то обстоятельствах этого могло и хватить, чтобы выспаться, но не тогда, когда нервы расшатаны до предела.

Со стороны мое состояние, естественно, определить сложно. Это за счет умения держаться закрыто от окружающих и не выставлять напоказ свой внутренний мир, свои переживания и свое отношение к событиям. Представляю себе командира роты, который перед солдатами был бы злым и нервным после домашнего скандала с женой или после вызова «на ковер» к комбату. Какой пример такой командир роты мог подать своим бойцам? Как бы они потом относились к нему?

Командир должен быть всегда строг, но также справедлив и отзывчив на все солдатские нужды. За таким командиром солдаты в бой пойдут без раздумий, будучи уверенными, что командир о них уже подумал.

Но если в командире бушуют психопатия и истерия, то неизвестно еще, насколько продуманы его действия. И солдат будут сдерживать сомнения.

Потому открываться перед солдатами со своим внутренним миром нельзя. А привычка быть закрытым перед солдатами автоматически переходит на все, что офицера окружает. Так, например, моя жена прочно уверена, что я вообще человек, лишенный всяких эмоций, поскольку никогда не проявляю их в привычном для других виде. А все потому, что я всегда держу себя в защитном коконе, который сам же мысленно и создал.

После звонка в дверь я думал недолго. Это могла быть или Лидия Александровна, или кто-то еще из соседей, или сам майор в отставке Лордкипанидзе со своими подельниками пожаловал ко мне, не желая предупреждать меня телефонным звонком, чтобы я не успел запросить помощи со стороны.

Если первое или второе, выйти можно в халате брата, который я заранее перенес из ванной комнаты в спальню. Но если это пожаловал Ларик со товарищи, то мне было бы удобнее встречать их в привычном комплекте одежды. В халате даже удар рукой наносить не совсем удобно, не говоря уже об ударах ногами. Да и при маневрировании халат не настолько удобен, как полувоенный костюм.

Если пришли бандиты, я видел свое спасение только в одном — в схватке, устроенной в тесной прихожей небольшой квартиры, в замкнутом пространстве. Там сложно пользоваться пистолетом — есть возможность в своего попасть. При этом я не знал, обучают ли десантников такой дисциплине рукопашного боя, как «бокс в телефонной будке». «Телефонная будка» — это, понятно, условное название любого замкнутого пространства, будь то прихожая в квартире или кабина лифта.

Мы варианты такой схватки отрабатываем. Если отрабатывают и в ВДВ, то у меня могут возникнуть сложности, но здесь я полагался на свою боевую подготовку и тренированность. Все-таки все три моих противника — офицеры ВДВ. С гражданским неподготовленным человеком они справятся без сомнений. Но справятся ли с тренированным действующим офицером спецназа ГРУ? Это вопрос. Они сами наверняка были уверены, что втроем справятся без проблем. Я в этом справедливо сомневался. Но долго ждать и тянуть время было нельзя. Тем более звонок повторился.

— Минутку, я одеваюсь! — Громко крикнул я и в самом деле стал быстро одеваться. Я даже обулся, чтобы иметь возможность в случае необходимости использовать в качестве орудия жесткие армейские берцы.

Мой отклик был услышан. В дверь больше не звонили. Я собрался, выдохнул воздух и вышел в прихожую, глянул в дверной «глазок» и перевел дыхание. Это была соседка. Лидия Александровна, видимо, застенчивостью не отличалась и считала, что ее обязаны принимать в любое время суток.

Я открыл дверь, но не настолько широко, чтобы это можно было принять за приглашение войти.

— Чем могу быть полезен? — спросил я.

Мое лицо она рассмотреть могла: оно никак не выражало приветливости.

— Вы же брат Евгения Алексеевича? — спросила соседка так, словно видела меня впервые.

— Да.

— И вас зовут…

— Дмитрий Алексеевич.

— Так вот, Дмитрий Алексеевич, вы уже знаете, видимо, что я соседка вашего покойного брата.

— Я догадываюсь.

— Я могу паспорт показать, с регистрацией…

— Не утруждайте себя. Я вам верю.

— Так вот, для начала хочу вам сообщить, что Евгений Алексеевич время от времени брал у меня взаймы некоторые суммы денег. Но всегда отдавал вовремя…

— И что?

— Сегодня он должен был вернуть мне пять тысяч рублей. Как мне быть? Мне сегодня как раз необходимы деньги…

Сначала я подумал, что следует отдать ей деньги за брата. Потом мне показалось, что в глазах соседки пробежала искра неприкрытой хитрости. Здесь, мне подумалось, не все так однозначно.

— Но я же у вас не брал эту сумму. Почему вы у меня спрашиваете, как вам быть? Не понимаю.

— Я просто подумала, раз вы получаете наследство…

— Во-первых, наследство я получаю только через полгода после смерти Евгения Алексеевича. Таков закон. Если вас устроит, я верну вам пять тысяч через полгода. Я бы сам хотел получить наследство быстрее, но — увы. Обойти закон в данном случае невозможно. Но по наследству долговые обязательства не переходят. Если, конечно, они зафиксированы распиской, я готов рассмотреть вариант возвращения долга. Просто из уважения к его памяти.

— Да какие расписки! Я всегда просто так давала. Когда пять тысяч, когда больше — сколько было надо.

— Насколько я знаю брата, он был человек щепетильный и любил во всем порядок…

— Да, он предлагал написать расписку. Но я отказывалась. Я привыкла верить человеку на слово. Но как же быть? Мне сегодня действительно очень нужны деньги…

Мне показалось, она говорит правду. Я похлопал себя по карману и вспомнил, что мой бумажник лежит в кармане мундира.

— Минутку, я сейчас принесу. Подождите, — попросил я, вежливо не захлопнул дверь у нее перед носом и ушел в спальню.

Но когда я вернулся с пятитысячной купюрой в руке, она уже вошла в квартиру и стояла, спиной прижимаясь к двери.

Я передал ей деньги.

— Все? Вопрос исчерпан? — спросил я и взялся за дверную ручку.

— Вы так торопитесь меня выпроводить? Это не очень вежливо…

— А что вы еще хотели? — спросил я напрямую.

— Познакомиться хотела, — сказала, как выплюнула, женщина.

— Мы же уже познакомились…

— Хотелось ближе…

— Насколько близко?

— Чем ближе, тем лучше…

— Мне как, сразу раздеваться или потом? — спросил я довольно грубо и желания повиноваться не проявил…

Глава двенадцатая

— Ну, зачем же вы так? Я не это имела в виду. — Она, похоже, все же представляла особенности своей внешности, хотя большинство женщин этого не представляют катастрофически. Большинству женщин собственная внешность обычно нравится, хотя их мнение часто и расходится с мнением большинства мужчин.

— Я не могу сообразить, что вы имеете в виду. Извините, что я такой несообразительный. Это, видимо, от природы.

Она стала серьезнее и внешне как будто значительно старше.

— Понимаете, я по профессии — психолог. И хотела поговорить с вами о вашем нынешнем положении. У меня есть некоторые профессиональные вопросы. Вам этот разговор, конечно, ничем не поможет, но может помочь мне.

Было уже легче. Мне вообще никогда не нравились женщины, старше меня, тем более такие пузатые. И я не умел себя вести при их домоганиях. А такие ситуации случались. И я мог позволить себе только грубость в ответ. Но на профессиональные вопросы психолога я мог бы и ответить. Тем более спать я уже, кажется, не хотел.

— Проходите на кухню, — предложил я. — Я сейчас чай заварю.

Пока я заваривал чай, Лидия Александровна заняла угловое место, которое все почему-то стремились считать своим законным, не дожидаясь, пока хозяин им покажет, куда садиться. Я переселять соседку не стал, пристроился сбоку стола, тем самым избегая ненужных вопросов. Она и без того, как мне подумалось, желала озадачить меня.

— Я слушаю вас. — Я демонстративно посмотрел на часы. Была половина восьмого. По идее, подняла она меня вполне вовремя и возмущаться мне стоило только ее бесцеремонностью и навязчивостью, но никак не ранним визитом.

— Вы спешите куда-то в такую рань? — отреагировала Лидия Александровна на мой жест. Но вопрос был задан не таким тоном, чтобы она могла извиниться после моего утвердительного ответа и удалиться. Я вздохнул обреченно.

— У меня день не нормированный, я нахожусь, как вы могли наблюдать ночью, почти в боевой обстановке.

— Вот об этом я с вами и хочу поговорить. С точки зрения психологии. Я и вашему брату, как воевавшему военному, этот вопрос задавала. Вот вы находитесь в сложной ситуации, в опасной, прямо скажем, ситуации, когда кто-то пытается вас убить и ограбить. Меня в данном случае интересует внутренний мир человека. Что он в данном случае ощущает? Он строит какие-то планы на будущее? Он способен абстрагироваться от действительности и жить какими-то другими мыслями? И вообще, как он видит мир за пределами своей собственной реальности. Напоминаю, меня интересуют ощущения человека в то время, когда его могут убить. Когда кто-то настойчиво желает его убить, когда он находится на грани смерти. Он, понятно, готов бороться за свою жизнь, но до какой степени? И сразу еще один важный вопрос, параллельный, так сказать. Когда и как человек нравственно созревает до того, что, защищая себя, убивает сам? Это же спонтанные действия…

Осмысливая вопросы, я сначала неуверенно пожал плечами. Скорее всего, не потому, что не видел на них ответа, а просто брал, таким образом, время на раздумье и пытался сформулировать свои мысли, поскольку человек, как я читал много раз, только думает, что он мыслит словами. В реальности он мыслит исключительно образами. А случаи, когда в результате раздумий какое-то слово повторяется многократно в голове, происходит как раз после попытки перевести образы в слова. Мозг примеряется, подходит это слово под обстоятельства или нет.

— Я так считаю, что человеку всегда свойственно надеяться на лучшее. В любой ситуации. И потому планы на будущее он обязательно строит. Всегда, даже когда над пропастью на одной руке висит и камень, за который он уцепился, шатается. Человек не видит, что у него под ногами, но надеется, что там есть опора, которая его спасет. А, если нет надежды, то нет смысла жить дальше. Все становится бессмысленным, в том числе и сама смерть. Ведь смерть смерти рознь. Случается, смерть настигает человеке во сне. Случается, что на операционном столе или в больничной палате. Бывает, что смерть называют гибелью. Иногда — героической гибелью. При этом никто не знает, что чувствовал и о чем думал перед смертью герой. Но я почему-то уверен, что он тоже испытывал надежду, что все закончится для него удачно. И это не только геройства касается. Так однажды я разговаривал с человеком, который много лет назад, еще до армии, пытался повеситься. Так вот, когда он уже оттолкнул ногами табуретку, на которой стоял, у него успела промелькнуть в голове надежда на то, что веревка не выдержит его тела. И она не выдержала. Хорошо, конечно, что выдержали шейные позвонки, потому что они при повешении ломаются первыми. Человек говорил, что его спасла надежда. После этого он даже жену нашел с таким именем. И сам потом стал хорошим ответственным офицером. И больше уже не доверял веревкам. Даже в горах. У нас в горах и зашел об этом разговор, когда требовалось веревками для страховки пользоваться. Тогда он и рассказал мне, своему командиру, эту историю.

— А не возникает желания все бросить и убежать? Просто спрятаться.

Я недобро хмыкнул.

— Вы считаете, что можно убежать от себя? От своих ощущений, от своих привычек, от своих принципов? Можно ли изменить себе внутреннему и при этом остаться тем же самым человеком? Однажды совершив такой поступок, человек меняется полностью. И большинство его последующих поступков будет ориентировано именно на этот, первый случай.

— Я считаю, что это лучше, чем убивать…

В последнее слово она вложила столько злости, что, невольно подумалось, что она-то как раз и может убить.

— В данном случае, точно так же, как в боевых действиях на Северном Кавказе, убить пытаются убийцы. А я их убивать не собираюсь, я их просто уничтожаю. Чтобы они больше никого не могли убить. Уничтожить убийцу — не значит стать убийцей.

— А как же со старой средневековой поговоркой, что убивший дракона сам становится драконом?

— Поговорки зачастую имеют исключительно местное значение. Как та, что вы привели в пример. Там идет речь о борьбе за власть, и не более того. Мне кажется, что не стоит ее трактовать слишком широко. И вообще, насколько я знаю, это не средневековая поговорка, а сюжет какой-то индийской сказки. А что касается поговорок, то могу вам ответить другой, китайской: «Когда дерутся дракон и тигр, побеждает обычно обезьяна».

— Не поняла вашего намека… — ответила Лидия Александровна сердито. Так сердито, что мне подумалось даже, что при слове «обезьяна» я ткнул в нее пальцем.

Я хотел было предложить ей подумать, но потом сообразил, что она станет и дальше доставать меня, пытаясь понять смысл, и сказал:

— И дракон, и тигр в данном контексте — враги обезьяны. Кто-то из них погибнет, и обезьяне будет легче жить. Если брать эту пословицу применительно к моей ситуации, то люди, пытающиеся меня убить, и я сам — все мы принимали участие в боевых действиях на Северном Кавказе. У нас там было много врагов. Кто бы из нас ни погиб, враги будут радоваться.