Крым. Пирамида времени

— Мне не за что получать честные миллионные гонорары! У меня нет каких-то особых талантов. Ни спортивных, ни музыкальных, ни программерских. Я не гений шахмат, не теннисистка, не актриса Голливуда!

— Ну, не Голливуда. Но в студенческом-то театре вы играли пару лет. Ну, нет у вас Оскара или, там, Тэффи, так что ж? В нашем деле оскароносцы не обязательны.

— В вашем — это в каком, Глеб Сергеевич?

— А в театре вы играли в пьесе Чехова и еще в какой-то тех времен. Не помню точно, кажется, нарезку делали какую-то из Булгакова, да?

— Вы так подробно изучили мою жизнь? Когда же вы успели?

— Быстро находить досье на любого человека, покойного иди здравствующего, — это одно из моих основных занятий, уже давно. А еще вы великая книгочейка, Таня. В общем, о том, как жил до революции простой народ, а также графья, князья и прочие баронессы, вы знаете почти так же хорошо, как я знаю детали вашей биографии. Поэтому, и по другим вышеназванным причинам, я предлагаю вам сыграть роль. Сыграть в самых лучших декорациях из всех, которые вы когда-либо видели. Быть гением игры не требуется. Главная задача: проявить сообразительность, выносливость и соблюсти строжайшую конфиденциальность. Вообще, за конфиденциальность все порядочные деловые партнеры крупно приплачивают. И я не исключение.

— Не понимаю. Я уже ничего не понимаю. Какая пьеса? Какие декорации?

— Татьяна! Я предлагаю вам принять участие в большой игре. Вы получите подробные инструкции, хорошую экипировку и сопровождение в лице Михалыча и еще одного хорошего парня. Под их чутким руководством вы проведете несколько дней, а может быть недель, — это уж как пойдет, — в удивительной обстановке. Вы ведь видели так называемые реалити-шоу? Там людей на остров высаживают, например. Но вам не придется ловить рыбу голыми руками и поедать гусениц. Декорации будут больше напоминать знакомые вам чеховские и булгаковские пьесы, чем дикие тропические острова. Доверьтесь мне, Таня. Это будет симбиоз. Что за радость — сидеть в этом коттедже или бегать от разъяренного мафиози Владимира Петровича? Доверьтесь мне и вашей любознательности. Шоу будет великолепным! По рукам?

Глава 12

Пещера была примерно такой же, какой ее запомнила Таня. Пирамида все так же сияла мягким светом. Михалыч попросил Таню отвернуться и вплотную приблизился к подножию этого непонятного огромного светильника. На мгновение исчезло все: свет, звуки. Кажется, даже свое тело она перестала чувствовать, но разобраться в чувствах не успела. Снова стала светло. Ощутила плечом прикосновение, и голос Михалыча:

— Готово. Можно идти. Уже который раз хожу, а каждый раз волнуюсь. За мной!

Прошли с фонариками несколько сотен шагов по лабиринту галерей, кое-где пришлось сильно пригибаться, даже почти ползком протискиваться вперед. Наконец, добрались до узкой расщелины, за которой показался слабый дневной свет. Через цепкие заросли шиповника, прорубаясь тесаками, выбрались в свободный от кустов лес. По горному лесу пробирались полдня, пока не вышли на открытое плоскогорье, лишь кое-где темнеющее перелесками. Стало жарко. Все трое сняли коричневые куртки и остались в рубашках. Трое — Таня, Михалыч и самый новый Танин знакомый, Андрей. Он появился за пару дней до старта. Андрей был примерно ровесником Тани. Высокий, серьезный парень со слегка вьющимися русыми волосами, с добродушным лицом.

Посматривая на своих спутников, Таня чувствовала себя на съемочной площадке то ли вестерна, то ли какой-то экранизации Жюля Верна. На головах у них были большие широкополые фетровые шляпы, на ногах кожаные ботинки, а на голенях — гетры, сплошь утыканные колючками и палочками, налипшими в лесу. Штаны из плотной ткани. Светлые рубашки. За плечами громадные рюкзаки нелепой шарообразной формы, похожие на советские «колобки». Михалыч, несмотря на солидный возраст, держался как ни в чем ни бывало. Оба они были еще и увешаны грудами старинных предметов: фляги, кожаные и холщовые сумки, какие-то футляры, тубусы. На Тане были тоже кожаные ботинки на толстой подошве, начавшие изрядно натирать, тоже гетры и плотные штаны. По части поклажи — Таню пощадили, она несла совсем маленький рюкзачок.

Пообедали в тени возле тропинки, усеянной засохшим пометом лошадей и каких-то других копытных. Предстояло пройти еще с десяток километров до шоссе. Михалыч пошел прогуляться по холмистым окрестностям и вернулся через полчаса со всадником-подростком. Юный татарин, восседая на низкорослой неказистой лошадке, окинул оценивающим взглядом Таню, Андрея и груду вещей, резко повернул коня и ускакал в клубах пыли. Оказывается, Михалыч договорился с ним, что будут лошади. И точно, через час-полтора он вернулся с еще одним парнишкой и двумя лошадьми. Мешки навьючили по бокам лошадей, и через пару часов вся группа была на шоссе.

Дальше татары идти не захотели, да Михалыч и не настаивал. Оглядевшись на пустынном шоссе, Михалыч объявил:

— Поедем на попутке. Таня, начинай ловить тачку. Такое дело во все времена лучше поручать женщинам.

Из-за поворота вскоре показалась телега, запряженной тощей конякой. Она медленно и с громким скрипом проехала мимо, управляемая лихим чубатым парнем и заставленная доверху дощатыми ящиками. Телега еще только-только проехала, как к ее скрипу прибавилось отдаленное, но быстро приближающееся моторное тарахтение. Это был автобус. Но какой! С нелепо расставленными, торчащими колесами, лупоглазыми фарами, несуразным капотом, с салоном, нависающим на оба бока, как застекленные балконы, над колесами, лишенный каких-либо аэродинамических зализов.

Натужно рыча, он поравнялся, и стало видно, что салон забит сидящими людьми. Таня растерялась и забыла про свою роль ловца тачек. Михалыч энергично замахал рукой, но водитель в ответ мотнул головой, указав рукой в перчатке с раструбом, назад: мол, забито все, мест нет. Прибавил газу, обогнал телегу и скрылся. Его тарахтение затихло, уступив тревожному посвистыванию стрижей, носившихся в смягчающемся предвечернем воздухе.

Таня растерянно обернулась к Михалычу:

— Никогда такое чудище не видела. Даже в кино.

— Привыкай, Танюша. Серьезно тебе говорю, привыкай.

Отозвался Андрей:

— Тань, морально готовься к тому, что ярких впечатлений будет не просто много, а очень много. Про флорентийский синдром слышала? Это когда туристы во Флоренции так обалдевают от количества шедевров, и прочих чудес, что впадают в депрессию. Передозировка впечатлений. Готовься, чудес будет много.

Проехало в обоих направлениях еще несколько телег, тоже загруженных. Особенно ярким зрелищем стал фургон, отдаленно напоминавший кузов автобуса, влекомый четырьмя лошадьми. Конный автобус проехал мимо, тоже не остановившись: салон был заполнен людьми.

Снова послышалось тарахтение мотора. Появился ретро-автомобиль, без крыши, в нем на переднем сиденье рядом с шофером сидел офицер царской армии, а на заднем — дамы, накрывшиеся накидками и очень пыльными белыми зонтиками. Ехал он быстрее, чем автобус, и миновал Таню тоже без остановки.

Проехала вереница велосипедистов, разгоряченных, пыхтящих. Байки были довольно сильно похожими на современные, но люди отличались одеждой от привычных горных велосипедистов радикально.

Тени от деревьев стали бесконечно длинными. Наконец, появилось еще одно авто. По правую руку от шофера восседал толстый седобородый дядька в кругленьких очках с тонкой оправой, похожий на Грушевского с 50-гривневой купюры. Таня подняла руку. Автомобиль замедлил ход.

Седобородый приподнял со своей головы пыльную шляпу, взмахнул ею, отчего с нее сыпануло песком, и крикнул Тане:

— Добрый вечер, мадемуазель! И вам, господа, путешественники!

— Добрый вечер! — прокричал сквозь тарахтение мотора Андрей. — Мы направляемся в Симферополь, не окажете ли нам любезность? Сможете ли вы подвезти хотя бы двоих из нас и вещи?

— Нисколько не возражаю, — важно заявил пассажир. — Общество вашей спутницы сделает мне честь. — Он повернулся к водителю. — Надеюсь, вы тоже не будете возражать? Я зафрахтовал это судно до Симферополя и могу подвезти, кого захочу?

— О, я не возражать, — ответил, сдвинув на макушку свои профессиональные очки, шофер, явный иностранец. — Я только просить прибавить пять рублей. Погрузить еще два пассажиры и три мешки будет больше расходовать топливо для мотор.

— Договорились, — кивнул Андрей.

Михалыч, при помощи шофера, распределил вещи, усадил Таню и подтолкнул Андрея:

— Езжай! Я дойду налегке или поймаю другую попутку. Встретимся завтра в семь вечера на нашем обычном месте! Запасной вариант — там же послезавтра.

В густых южных сумерках доехали до симферопольского железнодорожного вокзала.

Здесь была суета, по сути дела обычная тесная вокзальная суета, но пополам с маскарадом. Люди в черных сюртуках и необычных рубашках, некоторые с тростями. Женщины сплошь в длинных юбках. Многие мужчины в пиджаках, несмотря на жару. Покрой у всех старинный. То и дело мелькали люди в форме, с кокардами и погонами. Фуражек было гораздо больше, чем широкополых шляп и кепок. Громоздились около десятка автомобилей, автобусов, все самых разных конструкций. Между ними протискивались конные экипажи, фургоны, телеги, разнообразные повозки. На земле там и сям попадался масляно блестевший конский навоз.

Андрей выкрикнул в темноту, совсем, как в кино: «Извозчик!».

Глава 13

В гостинице «Европейской», где они поселились, обалдевшая от всего этого Таня приняла ванну, из последних сил вникая в непривычные бытовые мелочи дореволюционной гостиничной сантехники, и заснула в своем отдельном номере, обставленном массивной мебелью и завешенном роскошными тяжелыми портьерами. Андрей поселился в соседнем номере.

Утром проснулась от стука в дверь. Таня долго соображала, где она, и как сюда попала. Это упражнение стало у нее в последнее время чем-то вроде ежедневной зарядки. В конце-концов, вспомнила, и впустила Андрея. Он участливо поглядел на боязливое выражение лица Тани, выглядывающее из-под одеяла. С улицы слышался цокот подков.

— Ну, как ты? Выспалась? Здесь есть хороший ресторан, совсем рядом.

В ресторане, за столиком рядом с большим фикусом, было пустынно. Только за самым дальним столиком сидела семья совершенно чеховского вида: средних лет интеллигент с бородкой и в черном сюртуке, дама с высокой прической, девочка с отложным белым воротничком и ангельскими кудряшками. Они чинно завтракали. Тяжело жужжали мухи, бились о стекло, и стук ударов их лбов перемежался со звяканьем столовых приборов о тарелки и неразборчивым тихим воркованием матери с дочерью. Отец семейства ел молча.

— Где мы? — спросила Таня Андрея.

— В Симферополе. На улице Салгирной.

— Андрей, слишком много массовки для реалити-шоу. Нанимать столько людей было бы слишком дорого. И реквизит, декорации. Оно все совсем, как настоящее. Но этого ж не может быть? Что это такое?

— Ну, Глеб Сергеевич же говорил. И Михалыч говорил, и я, — что это не совсем реалити-шоу. Здесь нет съемочной группы за углом. И нет возможности выйти из игры и вернуться в привычный мир за одну минуту. Все очень серьезно. Тем и интересно. Между прочим, полиция тут, как и все остальное, — настоящая, не ряженая. Так что еще раз напоминаю: с паспортом не расставайся. Ты киевская мещанка православного вероисповедания, Татьяна Ивановна Ведерникова, родилась в тысяча восемьсот восемьдесят девятом году, окончила гимназию, работаешь домашней учительницей английского языка. Племянница Михалыча. О себе постарайся рассказывать поменьше. Сейчас пройдемся по магазинам, прикупим тебе чего-нибудь помоднее. Конечно, лучший шоппинг для людей с деньгами — в Ялте, там самые роскошные крымские бутики. Но и здесь есть приличные магазины. Столица губернии, все-таки… Таня, на дворе действительно тысяча девятьсот четырнадцатый год. Полностью, до мелочей, без дураков, самый что ни на есть, девятьсот четырнадцатый.

Шоппинг удался. В магазине готового платья Таня после долгих консультаций с продавщицей и портнихой, выяснения трендов сезона «весна-лето-1914», примерок и сомнений, договорилась о покупках. Кое-что подгонят по фигуре, нужно будет зайти следующим утром, а кое-что забрала сразу. Андрей легко расставался с большими, важными денежными бумажками: красными десятирублевками, синими пятерками. Андрей прикупил и себе кое-что: костюм, обувь, кепку, пару мелочей.

Очень впечатлил Таню торговый центр, который Андрей называл «пассаж Анджело». Снаружи это было здание в стиле модерн, которого так много на старых киевских улочках, только еще более причудливое, чем-то даже напоминавшее, отдаленно, архитектуру Гауди. Окна третьего этажа были той странной, редко применяющейся формы, как у окон старинного здания академии муниципального управления в Киеве возле Птичьего рынка: не прямоугольные и не с округлой аркой, а со срезанными углами верхней части проема. Внутри пассаж представлял собой довольно большой четырехугольный внутренний двор трехэтажных домов, через этот двор два ряда магазинов смотрели друг на друга. Сверху, над двором, светилась стеклянная двускатная крыша, а под ней на уровне третьего этажа висел ажурный мостик. Посреди двора, в маленьком бассейне, плавали золотые рыбки.

В последнем магазине наняли юношу отнести покупки в гостиницу, а сами прогулялись по городу. Андрей ориентировался здесь, как дома. Ярким зрелищем оказался помпезный памятник Екатерине Второй, который Андрей анонсировал как памятник Булгакову. Оказалось, развел. На высоком постаменте стояла блудливая царица, окруженная со всех сторон фигурами в полный рост и бюстами. Андрей показал рукой на один из бюстов: «Смотри, Булгаков». Действительно, это оказался Булгаков. Только, естественно, не тот. Андрей сообщил, что это был известный в свое время литератор, с пятидесятилетним стажем, но памятника удостоился за заслуги в дипломатии.

Вечером на вокзале встретили Михалыча, он тоже успел приодеться подороже. Вокзал поразил Таню своей скромностью, если не сказать убожеством. Он был совсем не чета мраморному утонченному средиземноморскому красавцу, каким восхищалась Таня со времен первого приезда в Симферополь, еще в восьмидесятые годы, и в каждую новую встречу с Крымом. Вокзальчик был совершенно стандартным продуктом российской ж/д архитектуры, ничем заметно не отличаясь от сотен обычных старинных станций в неприметных провинциальных городках Украины, Беларуси, России. Таня довольно много поездила за свою 30-летнюю жизнь, и насмотрелась таких много. Вокзал в маленьком городишке Казатине, донесший от девятнадцатого до двадцать первого века каменные надписи «Буфетъ», заметно превосходил эту симферопольскую халабуду размерами и декором. Здание станции Жмеринка тоже могло, кажется, дать фору симферопольскому вокзалишке.

Зато люди и техника завораживали элегантной экзотичностью. Обилие мужчин в дореволюционной форме вызывало в памяти фильмы про белогвардейцев, про купринских и чеховских героев. А еще все эти надписи с твердыми знаками и ятями, пышные юбки дам, кинематографичное пыхтение паровозов, звяканье колокола на перроне. Да нет, какая там нафиг кинематография! Никакой Спилберг, даже с Михалковым на пару, не соберет столько денег на такие декорации и спецэффекты. «Куда ж я попала? — думала Таня. — Вот уж попала, так попала. И интересно, и страшно. И страшно интересно».

Следующим утром Таня сходила на очередную примерку, забрала последние покупки. И все трое, прямо от «Европейской», погрузились в очередное ретро-авто. Его заказал Андрей в транспортной фирме для поездки в Феодосию. Салон был полностью застекленный, так что пыль глотать почти не пришлось.

Совсем, как в привычном Тане, обычном Крыму, маячил справа, из-за низких северокрымских горок, далекий отсюда Чатырдаг, показалась слева американским скалистым столбом дивная гора Ак-Кая возле Белогорска, проплывали по обе стороны минареты. Только машины на шоссе другие. И встречались они пореже, чем лошади. И еще удивило, что в поле зрения попадали верблюды. Они совершенно по-египетски брели по пыльной дороге, сопровождаемые людьми в восточной одежде.

В Старом Крыму остановились возле фонтана, умыться и перекусить. Появились татарские дети: двое энергичных мальчишек в маленьких папахах-фесках и одна застенчивая девочка в ярком цветастом платьице. Шофер, увидев детей, очень занервничал и начал пешком патрулировать свое авто со всех сторон, пресекая попытки маленьких, но настойчиво тянувшихся к крутизне, пацанов открутить или отрезать какую-нибудь из деталей кожано-деревянно-металлического транспортного средства.

За Старым Крымом горы растеклись низкими холмами и широкими привольными полями, среди которых мелькнули группы коттеджиков староевропейского вида, утопающие в садах.

На дороге заметно прибавилось телег, зачастили дома, заборы. Шофер повернулся и радостно крикнул: «Феодосия!»

— В гостиницу «Европейскую»! Нам туда! — ответно крикнул ему Михалыч.

Таня встрепенулась:

— Как «Европейскую?» Мы же в Феодосии?

— Ну, да, в Феодосии! — отозвался Андрей. — Феодосийцы же тоже стремятся в Европу! Европа — сильный брэнд! В Феодосии есть гостиница «Европейская», и тоже одна из лучших, как и в Симферополе.

Потянулись бесконечные черепичные крыши низеньких мазанок. По мере спуска к центру города и морю («Вот он, буквальный downtown!» — подумала Таня), дома подросли и покрылись ярко раскрашенным кирпичным и гипсовым декором, мансардами, башенками, тонкими высокими шпилями.

— Приехали, господа!

Глава 14

Таня осваивалась в Феодосии-1914 уже четвертый день. Она знала этот город с конца ХХ века, и он еще тогда казался ей таинственным полукровкой: смесью образцовой советской южноукраинской провинции с наследием тысячи эпох, укутанной морем и степью. Это наследие пробивалось сквозь утвержденные госсттандартами, госпланами и съездами кварталы хрущевок и брежневок, как трава сквозь столетнюю кирпичную руину. Как трава, вечно древняя и вечно юная.

В разгар лета здесь бывало шумно и тесно. Но в сентябре, когда индейски загоревшие дети вместе с их тучными бабушками и затурканными мамашками разъезжались с курорта по своим малым родинам, в Феодосии воцарялась пасторально-провинциальная неспешка. Мягкие солнечные лучи неторопливо пересекали уютные улицы, ласково поглаживая каждую трещинку на кирпичной кладке, тихие дворики с воркущими и протяжно курлыкающими голубями, со скамеечками, столиками, клумбочками, бельем, «жигулями» и «запорожцами», бабушками и дедушками, мальчиками и девочками, котятами и щенятами, кефирами и батонами, запахом отбивных и жареной картошки, старой древесины и молодых яблок.

Тенистые улицы с неподдельно-ностальгическими кафе, умудрявшимися сосуществовать в одно и то же мгновение в одной и той же стране с «Макдональдсами». В этих кафе вкусные пирожки с картошкой — за несколько десятков копеек, и бесхитростное светлое пиво в классических кружках, столь же сказочно дешевое. Барная стойка эпохи первых советских кооператоров, времен престижности вишневых «девяток» и зеленых лосин. Холодильник-витрина и «Книга жалоб» — слегка модернизированные артефакты брежневской эпохи. Жалобная книга висит в углублении полукруглой стены с неуместным в этой лишенной каких-либо углов выемке (и оттого особенно милым) ярлычком «Уголок потребителя». Стену сложили, возможно, еще до революции. Или, по крайней мере, до того, как классические округлые формы уступили окончательно прямолинейности официальной архитектуры «развитого социализма».

И даже кобзоновская прямота брежневских пятиэтажек преображается в Феодосии: здесь она будто сглаженная, смягченная, уютная. Краснофлотские звезды и якоря, серпы и молоты, штыки и скулы здесь не так суровы, как в Севастополе, а словно забытый мальчик в старом советском рассказе про игру в часовых: оставили в карауле, да и забыли, а закончится все хорошо.

Отчего так? Гений места? Влияние эллинов? Ласка моря и солнца?

Многие фасады в центре мало изменились, отметила Таня, проезжая на извозчике по улицам среди одно-двухэтажной застройки. Форма и содержание рекламы отличаются, одежда прохожих — тоже. Но и тогда, в начале двадцать первого века, она видела много таких же черепичных крыш и дощатых ворот, и каменных крылечек, и железных водосточных труб, и деревянных резных дверей в густой темно-коричневой краске, и горшков с цветами за пыльными стеклами низких окошек.

Вот и нужный адрес. Сегодня важный день. Ей предстоит познакомиться с человеком, который почему-то очень интересует Глеба Сергеевича, Михалыча и Андрея.

Гостиная была, наверное, довольно большой, раз вместила полтора десятка людей. Публика разношерстная, почти как в фильме «Жестокий романс» на тусовках в доме Ларисы Дмитриевны. Михалыч втерся в эту компанию двумя днями раньше, его уже принимают за своего, и Михалыч перезнакомил Таню со всеми присутствующими. Самого нужного человека Тане описали заранее, но она могла бы идентифицировать его и без описаний, по одной лишь реакции, как только он увидел Таню.

Они столкнулись нос к носу, когда Таня обошла широкоплечего восточного человека в узком проходе между роялем и столом. Таня увидела вплотную перед собой рыжеватого приземистого парня в военной форме. Парень взглянул на нее, вздрогнул и окаменел. Но окаменел не весь. Его глаза начали расширяться, округлились, будто у собаки из андерсеновской сказки: как блюдца. Таня отрекомендовалась, протянув кокетливо кисть руки тыльной стороной вверх:

— Татьяна Ивановна Ведерникова. Приехала из Киева.

— Вы не баронесса… — полуутвердительно-полувопросительно пролепетал рыжеватый. — Да-да, я вижу, простите. У вас есть сестра-близнец? Или родственницы, похожие на вас… — он задумался, припоминая что-то, и закончил фразу, — как две капли воды?

— Нет. У меня вообще нет родственниц моего возраста, только совсем дети или совсем уж зрелые дамы старше сорока лет. Как вас зовут?

— Простите, я не представился. Совершенно растерялся, хотя со мной это бывает чрезвычайно редко. Поручик Грюнберг, Павел Оттович. — И как бы вместо восклицательного знака закончил свою фразу, картинным офицерским щелчком каблуков, синхронно с резким кивком головы вниз и пружинистым подбросом подбородка обратно вверх.

Дальнейший разговор с ним как-то не клеился. Поручик был явно все еще не в себе от сходства Тани с некоей баронессой, и упорно молчал, а Таня тоже чувствовала себе с ним неожиданно скованно. Она завертела головой в поисках Михалыча и обнаружила, что у него-то как раз разговор шел великолепно. Михалыч оказался охотником, и очень кстати. Из его угла доносились фразы, его и двух собеседников: «Да скажете тоже — олени! Я уж забыл, когда их в последний раз видел. На весь Крым их осталось, верно, полста голов, да и те почти все в угодьях князя Юсупова!» Худощавый усач горячился в ответ, не всегда уместно делая ударения на предпоследнем слоге: «Я вам говорю, не далее, как в прошлом году, возле Кизилташа я свалил настоящего красавца! Великолепное благородное животное!» Третий, лет пятидесяти, с неряшливой клочковатой бородкой, в мундире какого-то ведомства, примирительно что-то бубнил, поворачивая голову то к Михалычу, то к долговязому, тряся жидкой бородой, слышно было только что-то про Сибирь и про «собственными глазами видел рога».

Таню кто-то нежно тронул за локоть. Это оказалась родственница хозяйки дома, жгучая брюнетка лет тридцати, с мечтательным лицом и стройной фигурой, склонная к полноте. Не полная, а именно склонная к полноте: стройная и пропорционально сложенная, однако с плотью молочно-нежной, дрябловатой, как будто готовящейся растечься-расползтись при удобном случае.

— Я Эстер. Не уверена, что вы всех запомнили, здесь так много новых для вас лиц. К тому же, меня представили вам как Эсфирь, а я предпочитаю, чтобы меня звали Эстер. Так гораздо красивее, правда? А вы ведь из Киева, верно? Я вам так завидую! И знаете, даже не только потому, что оперный театр, семиэтажные дома, парады. Но ведь подумать только: древний Киев! Колыбель земли русской. Эти руины стольного града, златоглавые храмы! Чуден Днепр…. Там русалки, там ведьмы на Лысой горе. Там бились былинные богатыри… А пиры киевских князей! Помните, как в «Руслане и Людмиле»…

— Дамы и господа, просим к столу! — хозяйка дома решительным тоном дала старт грохоту стульев и звону сервировки. Гости начали рассаживаться за большим круглым столом под кружевным абажуром.

Глава 15

На следующий день Таня с Михалычем и Андреем отправились на бизнес-ланч в кафе. В ожидании деловых партнеров, продегустировали местную минеральную воду «Паша-Тепе». Официант посоветовал ее с такой гордостью и высокомерием, с какими, наверное, в Шампани рекомендовали местное игристое.

— А что, нормально, — оценил Михалыч, выпив с полстакана. — На «Ессентуки» похоже. Я при Союзе часто пил минералку, в юности, когда еще к алкоголю не притрагивался. И «Ессентуки», и «Боржоми» пробовал. И простецкую газировку за одну копейку из уличных автоматов любил. На жаре, к тому же по молодости, — все в кайф. Вся страна водяру квасила и шмурдяк, а я по минералке выступал. Спортсмен, потому что!

Появились двое вчерашних знакомых, с которыми Михалыч договорился об этой встрече. Это были поручик и тот, жидкобородый, зрелых лет, железнодорожный чиновник Семен Терентьевич Яхонтов. Оказалось, что сестра поручика вышла неделю назад замуж за племянника Яхонтова, и в Феодосии поручик с железнодорожником сошлись недавно, на этой самой свадьбе.

Разговоры о погоде и родственниках перетекли в деловое русло очень быстро.

— У вас товар, у нас купец, — начал излагать свою оферту Михалыч, как-то уж чрезмерно по-старинному. — Интерес у нас простой: землица крымская, прибрежная. Мы, конечно, не эмиры бухарские, не кокоревы, не миллионщики, в хозяева южнобережные угодий не метим, но здешнюю, восточнокрымскую, землю приобретать — готовы, и по хорошей цене. Мой компаньон господин Бахметьев, — Михалыч кивнул в сторону Андрея, — и я представляем интересы крупной компании и нескольких частных лиц. Деньги есть. Нужны толковые и порядочные люди, имеющие тут надежных родственников, знакомых, чтобы и землевладельцев местных порекомендовать, и c властями быть на короткой ноге. Обращаться к тем господам, которые толкутся у фонтана и называют себя биржей, не рискую. Что-то нет у меня доверия к таким вот черноморским биржевикам. Люди все какие-то восточные. Армяшки, евреи, караимы. Нет, я ничего особенно против евреев или, там, армян, не имею. Но доверия у меня как-то больше ко христианам. Хоть бы даже и не православные, а все же чтут Христа — и хорошо. И еще должен сказать, что предпочитаю действовать без большой огласки. Вас мне порекомендовала давешняя хозяйка гостеприимного дома как людей из очень честных семей. Итак, что скажете?

— Да я, собственно, человек пришлый, — осторожно протянул Семен Терентьевич. Бываю по делам железной дороги больше в Симферополе, совсем редко в Феодосии.

— А племянник ваш? Он, как я слышал, по торговым делам знаком с половиной здешних помещиков?

— Племяш-то? Он — да. Общительный малый.

— Ну, вот! — Заговорил Андрей. — Вы нас с ним сведете, а он нас с нужными продавцами. Так дела и делаются! По ниточке, по цепочке.

— Точно! — подхватил Михалыч и обратился к поручику. — А уж вы, Павел Оттович, имеете тут множество родственников среди коренных жителей.

— Совершенно верно. В трех колониях мои родственники есть. Не знаю, заинтересует ли вас земля в Гельбрунне, там живет половина из них. Хорошо для сельского хозяйства, но далеко до моря. Впрочем, постойте. Там совсем рядом, в Старом Крыму, поселяются многие чахоточные. Воздух отменный, врачи рекомендуют. В том районе можно было бы санаторию для легочных больных сделать. Сейчас много санаторий открывают. На пути из Феодосии в Судак есть одна такая, новая, профессора Вяземского.

— Да у вас деловая хватка, господин поручик! — просиял Михалыч, ощерив крупные зубы в широкой гармашевской улыбке. — Еще где есть свои надежные люди?

— Еще лучше в Судаке есть. Там в немецкой колонии живет мой двоюродный дедушка. Он живет там давно, от рождения.

— Значит, знает там все и всех! Так ведь это же просто великолепно, господа! За интересные сведения о продаже земли мы с компаньоном готовы очень даже раскошелиться. Тем более, деньги на покупку земли пойдут почти все не наши, а столичных капиталистов, — и Михалыч обаятельно захохотал.

Семен Терентьевич слегка прокашлялся и сообщил:

— У меня старый товарищ о прошлом годе прикупил домик в Отузах. Готовится в отставку выходить, на покой. А там, говорит, райское место, и дачников с каждым годом прибавляется. Не золотая еще земля, но уж поднимается в цене. В Отузах еще не так, а вот в Судаке цены понеслись, понеслись цены-то, что твой курьерский. Да и с исправником одним я хорошо знаком. Пригодится, думаю, для нашего дела. Пожалуй, господа, обсудим наше вознаграждение?

Глава 16

Прохладным утром пучеглазый автомобиль, тяжко кряхтя, выбрался из феодосийских кварталов на степной простор. В застекленной кабине теснились пятеро: водитель, Таня, Михалыч, поручик и Яхонтов. Виды вокруг были очень похожими на те, какие помнила Таня по своим поездкам между Коктебелем и Феодосией: бугристые поля, похожие на море, особенно при порывах ветра, когда волны пробегали по траве и посевам, как по штормовой морской поверхности.