Муляка (две повести)

— А я никак не рассмотрю, в какую палатку мне ночью лезть?

— А ты, — отвечаю, — сначала костылями потыкай.

После гуманитарки верхнего лагеря я перешла на гуманитарку нижнего. Работала на этом объекте Стелла, она собирала заказы, формировала наборы (бельё, одеяла, кастрюли, бытовая химия, детское питание) и развозила помощь по адресам.

— Смотри, тут три маленьких ребёнка. Им нужно вообще всё, у них ничего не осталось, — сказала Стелла. — Накладывай всего, а детского питания — побольше. В той палатке химия, в той бельё и одеяла, в той кастрюли и сухие смеси, в общем, это несложно.

Вскоре машина местного волонтёра Андрюхи забита под завязку полными мешками. Вместо перекура иду мыть посуду.

— Поедешь с нами развозить? — спросила Стелла через некоторое время.

Улыбчивый Дима пытался пристроить меня на кухню — варить ужин, а я отбивалась, как могла. К тому времени мне хватало пяти помидоров в день, от жары тошнило, и представить себя на кухне я не могла никак. Но под синим взглядом Димы моя упёртость таяла и становилась жалкой лужицей. Поэтому я спешно домыла посуду и ответила:

— Поеду!

В тот день впервые я оценила масштаб трагедии. К одному из нужных адресов мы пробирались по гравийке вдоль реки. Русло Адагума я видела и до того — в разных частях города. Кое-где оно было обильно завалено деревцами, прочно поросло кустарником, и было понятно, почему река могла выйти из берегов, кое-где оно уже вовсю чистилось и расширялось экскаваторами.

На повороте в глубь жилой улицы мы остановились.

Речушка еле текла на дне широкого и глубокого русла. Из него высоко торчали погнутые и покорёженные железные опоры пешеходного моста. Сам же мост, удержавшись одним концом за берег, лежал изогнутый на противоположной стороне реки. Было видно, что его, как шнурок, долго телепало водой.

Из ближайшего дома выскочили мальчишки, за ними — женщина лет сорока пяти. Стелла бросилась её распрашивать.

— Речку-то и цыплёнок перейдёт! Прошлым летом были сильные дожди, не чета этим. Вода поднялась почти до моста. Но даже тогда никакого наводнения не случилось. Мы всегда на реку смотрим. А ночью услышали шум воды, муж и тесть выбежали, вода была уже по щиколотку, и погнали машины на горку. Муж сразу направо повернул, а тесть гнал вдоль реки — получается, он от волны уходил. Но ничего, успел, слава богу, выскочил на горку в последний момент. Волна вышла к нам, тот-то берег высокий. А мы на чердаке спаслись, ночь там просидели. Спускали воду из водохранилища, это точно, дожди ни при чём.

Привычно ищу на стене дома отметку уровня воды. Она почти под крышей.

Люди угоняли машины, оставив дома семьи — никто не думал, что волна будет настолько высокой.

Женщина рассказывает кучу подробностей, но долго не хочет раскрывать своё имя. Боится последствий.

— У нас те, кто много говорит, уже сидят, где нужно.

По пути мы заезжаем проверить некоторые адреса. Люди часто звонят в лагерь и рассказывают про соседей, про друзей и знакомых, которым нужна помощь. Мы останавливаемся возле грязного саманного домика, в котором живёт всеми покинутая старушка. Собака беснуется за забором, но старушка на наши крики и стуки не реагирует, видимо, дома её нет, и мы идём через дорогу — там выстроен дворец, из которого выходят вполне благополучные обитатели. Под ногами хрустит засохшая муляка.

— К ней сын приехал. Вроде бы помогает.

И мы едем дальше.

— Андрей, — спрашивает Стелла нашего водителя. — Ты же местный, ты знаешь: про «магнитовские» фуры — это правда или легенда?

— Да какая легенда, — тяжело вздыхает Андрей. — Правда, конечно.

— Что за фуры? — спрашиваю я.

— Фуры магазина «Магнит». В них рефрижераторы, удобно перевозить трупы.

Трупы вывозили в другие города, местные морги не справлялись. От друга знакомых дошла закрытая информация из администрации Краснодара. По его словам, в этом городе было заказано 4 тысячи гробов для крымчан. Кроме того, постоянно натыкаюсь на рассказы местных жителей о массовых захоронениях в одной могиле и о сжигании трупов неподалёку от города. Насколько можно доверять этой информации, я не знаю. И про «сердечную недостаточность» мы наслышаны вполне — именно этот диагноз ставят утонувшим людям, чтобы не платить миллионную компенсацию их семьям.

В городе расклеены объявления о пропавших в ночь наводнения детях. С фотографий глядят улыбающиеся малыши.

Вечером с Лоттой пьём заначку. Из Москвы мы привезли фляжки с водкой. Лотта рассказывает про «морскую волчицу», у которой ей довелось сегодня побывать.

— Это потрясающая женщина! Она всю жизнь работала поваром на флоте, надолго уходила в море, сейчас на пенсии. Как она про наводнение рассказывает — никакой КВН не сравнится! Очень смешно.

Мы чокаемся фляжками.

— Она ночью проснулась от того, что вода поднялась почти до кровати. Быстро схватила документы, в основном, морские удостоверения, и села ждать. Вода не останавливалась. Потом она выглянула в окно — и оказалось, что всё, она в аквариуме. Ну, я, говорит, сняла внутреннюю дверь с петель, стою наготове, жду, чем всё кончится.

Кончилось тем, что вода выломала внешнюю дверь, затопила дом, а «морская волчица», рассчитав время, нырнула под косяк и на внутренней двери, как на плоту, выехала во двор. Покружила там, зацепилась за что-то и стала ждать, пока вода схлынет.

— Всем бы бабулькам такое хладнокровие! — и мы чокаемся.

— А вместе с ней спаслась змея. Она мне фотку показывала: вокруг карниза для штор обвилась и сидела, пока вода не ушла. А дети к ней отказались приехать помогать. Сказали, что заразы от муляки боятся. И к себе не зовут.

«Ёбаный стыд, — думаю я. — Ё-БА-НЫЙ СТЫД!»

Но это повсеместно. Старики — самая пострадавшая часть населения. Мне довелось услышать про парня, спасавшего парализованную мать. Он успел закинуть её на крышу, потом подошла волна, и сам он выплыть не смог. Парализованная женщина осталась одна. Стеллу судьба свела с бабушкой, у которой утонули муж, сын и собака. Женщина сидела на лавочке во дворе и глядела остановившимся взглядом на выжившую кошку.

Но рассказывают и жизнеутверждающие истории: как мать успела выхватить из кроватки крохотную дочку, прежде чем дверь лопнула под напором воды и кроватка перевернулась. Найти девочку в муляке было бы невозможно. Обе — и мать и дочь — спаслись. Рассказывают, как вода дошла до икон, стоящих на комоде, и начала опускаться. Как три разнонаправленных волны обошли местную церковь на «Святой ручке» с трёх сторон, не задев её.

— Лотта, моя девичья честь под угрозой. Этот Дима так смотрит. Таааак смотрит! Я теряю волю!

— Он милый, — ответила Лотта. — Няшка-костыляшка. Крепитесь, Дарья, крепитесь.

Котейка

Утром ко мне подошёл мотоволонтёр и спросил, не хочу ли я поехать с ним спасать котёнка? Накануне туда же ездила Настя Топор, и я думала, что котёнок — это эвфемизм, а на самом деле надо снова что-то чистить. И согласилась. Только спросила, надевать ли сапоги? Нет, ответил мотоволонтёр, там чисто.

— А ты знаешь первое правило байкеров? — спросил меня костыляшка Дима, весело прищурясь. — Села — дала!

Я прокашлялась.

— А второе? — не унимался Дима. — Уронил — женился!

И я потуже натянула шлем.

Прежде чем тронуться, мотоволонтёр погладил меня по бедру. Я ткнула его локтём в бок. И мы поехали спасать котёнка.

В подъезде пятиэтажки, в коробке, застеленной тряпками, кошка кормила трёх полуслепых котят.

— Вот они, — сказал мотоволонтёр. — Этих мы вчера-позавчера вытащили.

Я изумилась:

— Мы что, по правде — приехали спасать котёнка?!

Он посмотрел на меня с удивлением:

— А ты думала, я тебя трахаться везу?

Такого я, конечно, не думала.

— Всё утро пищит и пищит! — горевала хозяйка квартиры, откидывая крышку подвала. — Выбраться не может.

Деревянная лестница в три ступени, вдоль цементных стен коридорчика иду полуприседью, да ещё и согнувшись. Пахнет плесенью и затхлостью. Подвальная каморка усыпана раскрошившимся цементом, в углу навалены камни. Из другого угла, из-за кирпичной кладки, доносится писк котёнка.

— Вот отсюда мы тех доставали, — мотоволонтёр посветил фонариком в узкую щель и высветил открытую баночку мясного детского питания. Потом вытащил её и радостно заявил:

— Котёнок ел! Видишь, мы специально ему оставляли!

Ел — то есть знает, как выбраться наружу, — и мы начинаем его выманивать.

— А если это не он ел? Если это крысы?

— Крысы его самого бы уже сожрали.

Мне очень жалко котейку, и через десять минут бессмысленных кис-кисов я начинаю мяукать. Котёнок усиливает голос и, кажется, приближается, но не выходит. Выломать кирпичи тоже не получается, со стороны этого подвала торчит только угол кирпичной сумки. Мы идём к соседям — в подвал за стенкой.

Он не такой цивильный, пол усыпан неровными горами битого кирпича, из разбросанных досок торчат гвозди, с потолка свисают грязные клочья паутины с высохшими трупиками пауков. Чтобы добраться до нужной нам точки, приходится ползти по-пластунски под низкими балками. Маленькая резиновая собачка валяется на моём пути, мне кажется, что это крыса, и я подпрыгиваю, как лягушка, сквозь рубашку царапая спину о балку.

— Когда я только приехал, я доской эту паутину сбивал, а то не пройти было — шторкой висела.

Мотоволонтёр — парень хоть и симпатичный, но крупный и с пузом, и мне странно видеть, что и он сумел пролезть под балками.

Непонятно, в какой точке находится котёнок, и мы выбиваем топором верхние кирпичи, чтобы лучше слышать, откуда идёт звук. Но это трудно: сверху бегают и шумят дети, приходится так напрягать уши, что в них начинается звон. Я продолжаю изображать из себя кошку, зовущую любимого сыночка ужинать. Периодически голос срывается, и мяуканье становится похожим на гортанные мартовские вопли котов. Вдруг котёнок замолкает.

— Чего это с ним? — испуганно спрашиваю я.

— Устал, наверное, — мотоволонтёр продолжает ожесточённо ковырять цемент. — Надо ещё вот этот кирпич снять…

Цемент замешан на славу — не поддаётся.

— А ты сможешь?

— Ну, не зря же я в стройбате служил?!

Кирпич шатается, как зуб, но боковой нарост цемента не даёт ему окончательно вывалиться. Я начинаю расшатывать кирпич, пытаясь растереть им раствор. Наконец, он вываливается, и мне удаётся заглянуть внутрь кладки. В зоне обзора нет никого.

Котёнок снова начинает пищать. Звук идёт из того места, где смыкаются два подвала. Там, где были вытащены другие котята, и стоит баночка детского питания. Мы ползём туда.

— Потуши фонарик и мяучь.

Я послушно тушу фонарик и мяучу. Я охрипла и устала. Котёнок то ли не может выбраться, то ли просто издевается над нами.

— Котейка, ну выбирайся, пожалуйста, — шепчет мотоволонтёр очень ласково.

Всё без толку. Мы выходим на улицу и устраиваем перекур.

— Ну, вы же его достанете? — спрашивает хозяйка первой квартиры. — А, Лёш?

ЛЁША! Ну, конечно же, Лёша! — с облегчением думаю я. Мотоволонтёр — Лёша! Ёкарный бабай!

— Вот какую вы себе замечательную профессию выбрали, — с уважением продолжает хозяйка. — Спасатели.

Я тронута. Я очень хочу стать настоящим спасателем.

Оказалось, в подвале мы просидели почти три часа, и Лёхе пора ехать узнавать, не подвезли ли воду для лагеря.

— Один я быстрее съезжу, — объясняет он мне. — А ты сиди и думай, что делать.

Он взгромождается на байк и уезжает.

Я сижу на асфальте, привалившись спиной к закрытой створке подъездной двери. Мыслей никаких. Солнце печёт. И рубашка, и защитные штаны покрыты слоем пота, грязи и паутины. Руки от напряжения потряхивает.

Отдохнув, вытаскиваю кошку Люську из коробки, отдираю присосавшихся к ней котят и снова лезу в подвал первой квартиры.

Люська не хочет в подвал и пытается вывернуться, но я крепко зажимаю её лапы в руках. В низкой каморке я сажусь на колени и запихиваю кошку в отверстие, где должен быть котёнок. Люська мяучит, и ответный писк котейки звучит воплем радости — на меня он реагировал не так. Я подпираю вход камнем, но через проделанные нами дыры кошка уходит к соседям.

К возвращению Лёхи план готов.

— Ты сидишь во втором подвале и следишь, чтобы она не выскочила. Я повторяю манёвр, кошка мяучит, котейка выходит на её голос.

И я снова вытаскиваю кормящую Люську из коробки.

На деле план не работает — Люська не мяучит.

Я пропихиваю её в дыру, тяну за шкирку, вцепляюсь ногтями в уши, тру мордой о кирпичи — она молчит.

— Люсенька, — молю я. — Ну помяучь!

Она молчит. Я начинаю злиться.