Моя малышка

– Ей некуда идти, Крис, – настаивает жена, застыв передо мной в жутком сиреневом халате, с обвисшими от дождя волосами. Во взгляде что-то вроде радостного предвкушения. Примерно так же она смотрела на меня лет двенадцать назад, когда приготовила романтический сюрприз – расставила всюду свечи и, закинув ногу на ногу, расположилась обнаженная прямо на столе, с бокалом в руке, рядом с бутылкой вина «Шато Сен-Пьер». Тогда она специально достала бокалы за десять долларов, которые мы приберегали для особых случаев.

– И долго она у нас жить будет? – спрашиваю я.

Хайди пожимает плечами:

– Пока не знаю.

– Хотя бы примерно. День? Неделю? – повышаю голос. – А, Хайди?

– У Руби температура.

– Так отнесите ее к врачу, – настаиваю я.

Хайди упрямо качает головой:

– Уиллоу не хочет.

Тащусь дальше по коридору. Придется перекочевать из кабинета в кухню. Поставив на стол ноутбук и принтер, с досадой вскидываю руки к потолку.

– Какая разница, что она хочет? Твоя Уиллоу сама ребенок, почему ты ее слушаешь? И вообще, может, она сбежала откуда-нибудь. Тут пахнет укрывательством. Если ее ищут, знаешь, какие у нас потом могут быть проблемы?

Нахожу в кухонном ящике справочник и начинаю перелистывать в поисках номера полиции. Или лучше звонить в экстренную службу? Случившееся смахивает на незаконное проникновение. Помогите, у меня в доме незнакомая девушка.

– Ей восемнадцать, – возражает Хайди.

– Откуда ты знаешь? – спрашиваю я.

– Уиллоу сама сказала, – наивно отвечает Хайди.

– Не смеши, дураку понятно, что она младше, – заверяю я. – Надо куда-нибудь позвонить.

– Крис, мы не можем так с ней поступить! – восклицает Хайди, выдергивает из моих рук тяжелый справочник и захлопывает, не замечая, что смяла несколько страниц под желтой обложкой. – Откуда мы знаем, вдруг с ней плохо обращались? – продолжает жена. – Били? Что, если она подвергалась сексуальным домогательствам? Даже если Уиллоу и правда сбежала, у нее на это была причина.

– Тогда звони в органы опеки, пусть они разбираются. Это не твоя забота.

Хотя что я говорю? Конечно же ее. Спасать всех брошенных, обиженных, притесняемых, обездоленных, несчастных – забота моей Хайди. Сразу чувствую, что в этом споре мне не победить.

– Ты про нее вообще ничего не знаешь! Вдруг она нас зарежет? – все же пускаюсь в атаку я.

Между прочим, хороший вопрос. Так и вижу сюжет в утренних новостях: «Семья из трех человек зарезана в собственной квартире в районе Линкольн-Парк».

Тут в дверях кабинета появляется эта девица и внимательно смотрит на нас. Глаза красивого цвета, голубые, вот только белки красные. Вид у нее усталый. Волосы уныло свисают, губы не улыбаются. На лбу синяк. Возможно, насчет домашнего насилия Хайди права.

– То же самое могу спросить у вас. А вдруг вы меня зарежете?

Окинув взглядом серовато-бежевые стены и потолок, она произносит.

– Он пошлет с небес и спасет меня[6]

От неожиданности у меня челюсть отвисла. На сто процентов уверен, что сейчас ворвется ведущий Питер Фант вместе с телевизионной группой. Обалдело переспрашиваю:

– Он?..

– Бог, – поясняет девушка.

Хайди смотрит на меня, будто на поганого язычника. Потом разворачивается на каблуках и направляется в ванную, объявляя:

– Уиллоу, сейчас наполню тебе ванну. Полежишь, а я пока присмотрю за Руби. Вот увидишь, переоденешься в чистое и сухое – и сразу почувствуешь себя совсем по-другому. Думаю, вещи Зои тебе будут впору. Она с радостью с тобой поделится.

Беззастенчивое вранье, думаю я. Зои одним воздухом с этой девчонкой дышать не хочет, не то что одеждой делиться. Между тем у себя в комнате дочка включает на полную громкость музыку. Поет какой-то бойз-бэнд. Хайди берет у Уиллоу ребенка, и обе направляются в ванную.

Как только дверь за ними закрывается, принимаюсь искать в ящиках чистящее средство «Лизол».

Уиллоу

Про маму теперь мало что помню. Даже фотографий нет, чтобы посмотреть на ее длинные черные волосы, смуглую кожу и красивые синие глаза. И все из-за Джозефа. Стоя посреди отведенной мне комнаты, сказал, что я не должна жить прошлым. На кровати лежало лоскутное одеяло, окна сквозили, поэтому зимой здесь всегда было холодно, а летом, наоборот, слишком жарко. Золотистые обои в цветочек отслаивались во всех углах, по каждому шву. И все-таки могу припомнить, как выглядела мама. Вспоминаю ее профиль в зеркале ванной, когда она стригла миссис Даль. Помню, как она смеялась, смотря какую-то передачу. Как загорала в старом пластиковом шезлонге на жухлой лужайке. Я тогда сидела рядом и копалась в земле, ища червяков. Помню, как мама что-то пекла на кухне, сверяясь с кулинарной книгой Джулии Чайлд, которую взяла в библиотеке. Мама еще опрокинула на себя полбанки дижонской горчицы и засмеялась.

Джозеф порвал все мамины фотографии прямо у меня перед носом. Сначала пополам, потом на мелкие кусочки – нарочно, чтобы нельзя было склеить. Заставил подобрать обрывки с пола и вынести в мусор, а мальчики стояли и смотрели. А потом велел отправляться в свою комнату и не выходить, пока не разрешит. Как будто это я устроила в комнате беспорядок.

– Сиди тихо, поняла? – приказал Джозеф. Он был мужчина высокий, ростом метр восемьдесят, у него была густая рыжая, цвета тыквы, борода и строгий ястребиный взгляд. – Проси Бога, чтобы простил тебя.

Можно подумать, любить маму – это грех. Вот почему воспоминания о ней у меня слабые, ненадежные. Тогда по ночам я лежала на кровати, укрывшись лоскутным одеялом, и пыталась вспомнить, как мама смеялась или гладила меня по волосам. Это меня успокаивало. А какая у нее форма носа? Были ли у нее веснушки? Как звучал мамин голос, когда она произносила мое имя?

– Что случилось с твоими родителями? – спрашивает Луиза Флорес.

Стаскивает темно-синий жакет, аккуратно складывает пополам, точно открытку, и кладет на стол рядом с диктофоном и секундомером. Обращаю внимание, как она худа.

– Вы ведь наверняка и сами знаете, мэм, – отвечаю я.

В углу, прикидываясь невидимкой, сидит дежурная офицер. Сказала, что пока я могу не отвечать на вопросы, если не захочу. Могу дождаться мисс Эмбер Адлер или моего адвоката. Но, живо представив разочарованный взгляд мисс Адлер, решаю все рассказать сейчас, пока она не пришла.

– Хочется услышать это от тебя, – произносит старуха, хотя знаю, что на одном из листов в лежащей перед ней папке бумаг наверняка об этом написано. И про мамин старый «датсун-блубёрд», и про аварию. Машина перевернулась на трассе 1-80, под Огаллалой. Свидетели говорили, что автомобиль вилял и ехал зигзагами. Папа потерял управление, а потом завертел руль слишком сильно, и машина перевернулась. Представляю, как автомобиль кувыркается по дороге, а мама с папой пытаются удержаться.

Мы с Лили тогда были дома одни. Когда родители уходили, за нами никто не присматривал. Заботу о Лили мама доверяла мне, хотя мне было всего восемь. Я тогда здорово навострилась – меняла ей подгузники, укладывала спать, нарезала яблоки и морковку мелкими кусочками, чтобы Лили не подавилась. Все, как учила мама. А еще всегда запирала входную дверь на задвижку и никому не открывала, даже соседке миссис Грасс, которая постоянно бегала к нам за молоком и яйцами. Мы с Лили лежали на ковре перед телевизором и смотрели «Улицу Сезам» – это была ее любимая передача. Из всех персонажей Лили особенно нравился мамонт Снаффи. При виде него она всегда смеялась. Ковер был густой, как мех у Снаффи. Лили тыкала в мамонта пальчиком и заливалась смехом.

Мама редко оставляла нас с Лили одних дома, но говорила, что взрослым иногда надо заниматься своими, взрослыми делами. То же самое мама сказала в то утро, когда они с папой сели в машину. Когда они ехали по засыпанной гравием подъездной дорожке, мама сидела, высунувшись в окно. Ее длинные черные волосы трепало ветром, поэтому лица было не разглядеть, но я слышала, как мама велела:

– Присматривай за Лили как следует.

Потом прибавила еще что-то, но я разобрала только «люблю» и «тебя». Люблю тебя, как пчелка мед. Люблю тебя, как арахисовое масло мармелад. Люблю тебя, как рыбка воду.

Мама хотела, чтобы я присмотрела за Лили. Это были ее последние слова. Такой я видела ее в последний раз – мама сидела, высунув голову из окна старого, раздолбанного «датсуна», и ветер бросал волосы ей в лицо. «Присматривай за Лили как следует». Я собиралась исполнить ее наказ, но потом потеряла и Лили тоже.

Хайди

Первой купаем Руби. Воду набираю теплую, но не горячую – у младенцев кожа нежная. Собираюсь выйти из ванной, чтобы не мешать Уиллоу, но тут девушка с усталым видом поворачивается ко мне и просит:

– Помогите, пожалуйста.

С готовностью соглашаюсь. Держу девочку в руках, а Уиллоу льет на нее воду. Невольно вспоминаю Джулиэт. Вместе с ней я потеряла не просто ребенка, а саму возможность иметь детей. Всех, которые у меня могли бы быть. Одно время часами думала про маленькую Джулиэт. Она мне даже во сне снилась. Пыталась представить, как она могла бы выглядеть. Какие у нее были бы волосы – светлые и тонкие, как у Зои? Или густые и темные, как у Криса? Его мать говорит, что родился он уже с пышной шевелюрой. По примете, женщин, дети которых появляются на свет с волосами, во время беременности мучает изжога.

Давно не позволяла себе думать о малышке Джулиэт. Но вот эти мысли снова вернулись, напоминая про всех малышей, которых у меня не будет. Едва не произнесла вслух «Джулиэт». Джулиэт Вуд. Сейчас ей исполнилось бы одиннадцать лет, и, если бы все пошло по плану, за Джулиэт последовали бы другие малыши, каждые два года новый. София, Алексис, маленький Зак.

Отвлекает меня взвизгнувшая Руби. Моя девочку, Уиллоу забрызгала все пальто. Зеленые рукава кажутся черными. Я предлагала ей снять пальто перед тем, как начнем мыть Руби, но Уиллоу отказалась. Руки ее чуть подрагивают, когда она растирает между ладонями ванильный гель для душа, моет головку Руби, подмышки, попку. Крошечные ягодицы сплошь покрыты алой сыпью. Такая же виднеется под мышками и в складочках кожи по всему тельцу. Явные признаки грибковой инфекции – красную сыпь окружает белая корка. Составляю в уме список покупок – крем от опрелостей, мазь клотримазол… Когда гель для душа попадает Руби в глаза, и она резко вскрикивает, добавляю еще один пункт – детский шампунь без слез. Запасных подгузников у Уиллоу нет, поэтому заворачиваю Руби в синее полотенце из органического хлопка, а для надежности закалываю булавку. Значит, надо купить еще подгузники и детские салфетки.

Собираюсь унести Руби из ванной, чтобы Уиллоу могла спокойно помыться, но тут она снова меня останавливает. Похоже, не хочет расставаться с ребенком ни на минуту. Не доверяет мне. Во всяком случае, пока. Впрочем, это абсолютно естественно, думаю я. Она ведь меня совсем не знает. Я ведь тоже не дала медсестре унести новорожденную Зои из палаты, хотя врач настаивал, что мне нужен отдых.

Больше всего сейчас хочется пойти с Руби в гостиную, покормить, а потом сидеть с девочкой на руках, пока не заснет. Стелю на фарфоровую плитку пола второе полотенце и кладу на него ребенка. Руби сосет собственные пальчики ног. На секунду застываю, глядя на нее как завороженная. Настоящая маленькая гимнастка!

Уиллоу запирает за мной дверь. Стою в коридоре, опершись рукой о стену. Даже дыхание перехватило. Крис сидит на кухне, за столом, и что-то яростно печатает на ноутбуке. Уже успел вставить принтер в розетку, и некрасивый черный провод тянется через всю кухню. Хочу сказать, что это опасно, но не решаюсь. Когда встречаюсь с мужем взглядом, он всем своим видом показывает, что категорически не согласен с моим решением. С мрачным видом качает головой и снова поворачивается к жидкокристаллическому экрану. Разглядывает какие-то таблицы, заполненные напечатанными мелким шрифтом цифрами. Из комнаты Зои доносятся оглушительные звуки поп-музыки. В коридоре даже фотографии на стенах дрожат. Гляжу на снимки Зои. Вот дочка сияет беззубой улыбкой, а вот, спустя несколько лет, стоит перед камерой с покрасневшим от холода носом. Зубы растут криво, потому что слишком крупные для ее челюстей. На следующих фотографиях Зои уже в брекетах. Зои всегда любила дни, когда в школу приходит фотограф, потому что тогда ученикам разрешают надеть собственные вещи, а не форму, как обычно. Когда Зои была маленькой, я решала, в чем она будет фотографироваться. На этих снимках дочка в основном одета в атласные платьица и шерстяные свитеры. На голове ободки с цветами или тюлевыми помпонами. Но годы шли, и моя малышка превратилась в подростка. По фотографиям это сразу заметно – исчезли и оборочки, и бантики, зато появились животные и графические принты, спортивные куртки, черные топики. Все эти предметы одежды ярко отражают то, какой теперь стала Зои, то есть замкнутой и вечно надутой.

Стучусь в дверь ее комнаты.

– Чего? – резко отзывается она.

Вхожу внутрь. Зои сидит на кровати с любимой желтой тетрадью в руках. Обогреватель включен, температура после нашего разговора о том, что не годится превращать спальню в духовку, понижена до двадцати четырех градусов. Но Зои все равно сидит завернувшись в одеяло и конечно же дуется. И шерстяные нарукавники натянула. Вот еще одна часть ее стиля, которой совсем не понимаю. Нарукавники черные с блестками, подарила их дочке подруга. Когда Зои в первый раз пришла в них из школы, меня по глупости угораздило спросить: «У тебя что, руки мерзнут?»

Судя по взгляду, этот вопрос только подтвердил давнее подозрение Зои, что мать отстала от жизни и ничего не понимает. Заговариваю первой и сама слышу, как испуганно звучит мой голос, – боюсь, что двенадцатилетняя дочь меня оттолкнет.

– Уиллоу не во что переодеться после ванны. Давай что-нибудь подберем, – робко произношу я, трусливо продолжая стоять в дверях.

– Издеваешься, что ли? – отвечает Зои, хватает мобильник и принимается ловко и быстро настукивать эсэмэску. Остается только догадываться, какие гадости про меня дочка отправляет Тейлор.

– Прекрати! – восклицаю я и, запрыгнув на кровать, тянусь за телефоном. Выхватываю мобильник у дочки из рук и вижу на дисплее какие-то загадочные аббревиатуры. Что все это значит – понятия не имею. Например, что такое J2LYK[7]?

– Это мое! – возмущенно восклицает Зои и порывается отобрать у меня мобильник.

Но я напоминаю:

– Учти, деньги тебе на телефон кладем мы с папой.

Продолжая держать в руке мобильник, встаю с кровати. Мы договорились – Зои разрешено пользоваться мобильным телефоном только в том случае, если мы с Крисом будем просматривать список звонков и эсэмэски. На всякий случай.

Выражение лица у Зои как у обиженного малыша, которого только что отшлепали.

– Отдай, – требует она, устремив на меня взгляд огромных карих глаз. Они такие большие, что взгляд всегда кажется грустным. Зои вытягивает руку. На предплечье снова что-то нарисовано. До чего хочется вернуть телефон! Я ведь не собиралась ее злить. Но Зои просто пылает от негодования. Должно быть, сейчас она меня просто ненавидит. Кто сказал, что быть матерью легко?..

Скучаю по тем дням, когда сидела в старом кресле-качалке с маленькой Зои на руках и смотрела в окно. Сиденье было мягкое и пушистое, ручки украшены резьбой. Укачивала дочку, пока та не засыпала, а потом еще долго сидела с ней на руках, пока не заканчивала играть запись с колыбельными песнями, а солнце не садилось.

Смотрю в окно спальни Зои на затянутое тучами небо. Благодаря тому, что живем мы на пятом этаже, поверх крыш более низких зданий видно Луп. Вот почему мы с Крисом буквально влюбились в эту квартиру четырнадцать лет назад и решили, что покупать будем только ее. Вид просто потрясающий. С южной стороны Луп, с восточной – кусочек озера Мичиган. Даже торговаться не стали – заплатили ровно ту цену, которую просили. Слишком боялись, что квартира достанется кому-нибудь другому.

– Не надо никому рассказывать про Уиллоу, – спокойным, ровном тоном произношу я. – Во всяком случае, пока.

– По-твоему, я должна врать лучшей подруге? – возмущается Зои.

Мысленно отвечаю – «вот именно». Однако отвечаю по-другому:

– Я же сказала – никому.

– Почему? Она что, прячется? Типа программа по защите свидетелей? – спрашивает Зои тоном, который удается только двенадцатилетним.

Игнорирую вопрос и спрашиваю:

– Ну так что насчет вещей для Уиллоу?

С видом несчастной жертвы Зои встает с кровати и нехотя направляется в гардеробную. Сзади замечаю, что брюки почти висят у нее на бедрах.

– Это временная мера, – срывается у меня с языка. – И вообще, скоро пойдем и купим тебе что-нибудь новенькое.

Жалкая попытка к примирению.

Тоном, исполненным горечи и соблазна, Зои произносит:

– Кто она вообще такая? Одна из твоих клиенток?

– Не совсем, – отвечаю я. Ничего удивительного, что дочке сразу пришла в голову именно эта мысль. Я ведь постоянно рассказываю домашним истории о бездомных, безграмотных людях, с которыми встречаюсь каждый день.

– Зои, Уиллоу нужна наша помощь.

Надеюсь, что заставить ее подумать о долге помогать ближнему будет проще, чем Криса. Когда Зои была маленькой, мы с ней пробирались через глубокие сугробы, чтобы отнести курточки, из которых дочка выросла, в приют для женщин с детьми. Еще отдавали игрушки и книги в детскую больницу, где лечили малышей с лейкемией, лимфомой и другими страшными формами рака. Ни один ребенок не заслуживает таких страданий. Постоянно напоминала Зои о тех, кому посчастливилось меньше, чем нам, и кому мы обязательно должны помогать. Зои сдергивает с вешалки ярко-розовые спортивные штаны и рубашку в фиолетовую и светло-серую полоску. Швыряет вещи мне в протянутые руки и бормочет:

– Все равно они мне не нравятся.

Вижу, потребность заботиться о ближних сменилась только ехидством и сарказмом.

– Они некрасивые, – прибавляет Зои.

– Это временно, – снова бормочу я, отступая из комнаты.

Когда иду по коридору, Крис поднимает голову от ноутбука и опять качает головой. Кладу одежду на диван и остаюсь ждать в коридоре. Скоро Уиллоу выходит из заполненной паром ванной, завернувшись в синее полотенце. В мокрых руках она держит Руби. На цыпочках заходит в кабинет и закрывает дверь. Щелкает замок.

Отправляюсь в ванную и, собрав с пола грязную одежду, бросаю в пустую корзину для белья. Сверху стоят стиральный порошок и пятновыводитель, рядом лежат полотенца. На кухне достаю кошелек, в который складываю мелкую сдачу, и говорю Крису, что скоро вернусь. Преодолев шесть лестничных маршей, бегу в нашу домовую прачечную. Находится она в подвале. Прежде чем успеваю выскочить за порог, Крис спрашивает:

– Ну, и что мне с ней делать?

– Вернусь через пять минут, – выпаливаю я, хотя понимаю, что муж имел в виду совсем другое. Убегаю, прежде чем Крис успевает возразить.

Прачечная пуста. Помещение маленькое, на полу старый паркет. Вдоль стены стоят пять стиральных машин и столько же сушилок. И те и другие работают так себе, явно не оправдывая тех денег, которые приходится в них забрасывать. Кладу комбинезончик Руби с надписью «Сестренка» на стиральную машину и обрабатываю грязь пятновыводителем. Потом беру давно не стиранное розовое одеяльце. Следом выуживаю из корзины одежду Уиллоу. Пальто, которое застегиваю перед тем, как положить в машину. Джинсы. От них комбинезончик может окраситься в синий, поэтому откладываю штаны в сторону. Постираю в другой машине. Потом выдергиваю из-под свитера когда-то белую майку. И застываю. Приглядываюсь внимательнее, надеясь, что многочисленные пятнышки крови просто мне померещились из-за слабого освещения. Впрочем, это может быть не кровь, а что угодно. Например, брызги кетчупа, или соуса, или вишневого сока. Нюхаю майку, надеясь учуять запах томатной пасты или вустерского соуса. Однако пахнет немытым телом. И кровью. Принимаюсь снова осматривать вещи Уиллоу – потертые джинсы, свитер с распущенными петлями, комбинезончик Руби. Все вещи одинаково грязные, но больше ни на одной не видно брызг засохшей крови. Схватив пятновыводитель, принимаюсь жать на бутылку со всей силы, но потом замираю, сообразив, что засохшую кровь так просто не отстираешь. Скомкав майку, поднимаюсь с ней наверх и по пути выбрасываю в мусоропровод. Представляю, как эта вещь падает с высоты пяти этажей в мусорный бак возле черного хода, унося с собой свои секреты.

Нет, об этом Крис узнать не должен ни в коем случае.

Уиллоу

Мама рассказывала, что у нее есть сестра Аннабет, но, если это и была правда, никакая тетя или другая родственница нас с Лили не забрала.

– Как ты попала к Джозефу и Мириам? – спрашивает Луиза Флорес.

Когда я спросила, какая у нее должность, она ответила – помощник главного прокурора. Часы на стене показывают 14:37. Опускаю голову на холодный металлический стол в кабинете, где проводят допросы, и закрываю глаза.