Помоги проекту - поделись книгой:
Станислав Лем
Прежде всего постараться понять
Вступительная статья
Станислав Лем не нуждается в пространном представлении. Он давно завоевал всемирную известность как один из самых выдающихся фантастов наших дней. И даже раньше, чем у себя на родине, получил широкое признание многочисленных любителей научно-фантастической литературы в нашей стране.
Лем-фантаст дебютировал романом «Астронавты». Призрак гигантского черного гриба все еще нависал над планетой, пепел Хиросимы и Нагасаки, подвергшихся атомному удару, стучал в миллионы человеческих сердец. Перенеся действие романа в 2003 год, Лем отправил на Венеру экспедицию землян, которые увидели эту планету такой, в какую могла бы превратиться Земля, если бы атомная война стала ее уделом.
От высокой цивилизации на Венере не осталось ничего, кроме развалин, и только печальный след — два силуэта на стене — свидетельствовал о когда-то существовавшей там разумной жизни.
«Всю поверхность отлогого склона покрывали мелкие пузыри стекловидной массы, застывшей в момент кипения. Мы обратили внимание, что в двух местах стена была гладкой и слегка вогнутой. В лучах мощного фонаря, направленного так, чтобы свет падал почти параллельно поверхности, на гладком фоне проступали два стертых силуэта, заостренных кверху, словно тени в высоких капюшонах. Один сильно наклонялся вперед, словно падая, другой скорчился, как бы присев и втянув голову в плечи».
Этот еще не совершенный роман молодого польского писателя приковал к себе внимание не только злободневностью и политическим пафосом, но и завидной способностью автора так моделировать неведомое во всех его сугубо гипотетических частностях и деталях, что оно обретало удивительную, почти осязаемую реальность.
Но творческий потенциал Лема проявился несколько позже. Поклонники его таланта — а с каждой новой книгой писателя их становилось все больше — не переставали поражаться многогранности его интересов и научной эрудиции, позволявшим ему писать произведения, столь различные по жанровым признакам, что трудно было поверить в их авторскую идентичность.
Давайте вспомним.
«Магелланово облако» — социально-фантастический роман о судьбах человечества в далеком грядущем, который наряду с «Туманностью Андромеды» И. Ефремова относится к числу коммунистических утопий, хотя термин этот и не вполне точен.
Цикл романов — «Эдем», «Солярис», «Возвращение со звезд», «Непобедимый». Их можно подвести под условные рубрики «Человек и природа», «Человек и техника».
Пародийно-сатирические «Дневники Йона Тихого» и «Сказки роботов».
Серия рассказов и повестей о космолетчике Пирксе, в которых всестороннему, скрупулезному исследованию подвергается характер человека, его физические и духовные возможности, раскрывающиеся в столкновениях с необычным.
«Диалоги» и «Сумма технологии» — серьезные философско-социологические исследования о влиянии науки и техники на человечество в настоящем и будущем.
Наконец, новый его роман-трактат «Голос неба» — некий гибрид; здесь ученый и художник то яростно спорят, то мирно сотрудничают друг с другом.
Если определять научную фантастику как синтез научного и художественного видения мира в его бесконечных временных изменениях, то книги Лема не только подтверждают такое определение, но и ярко иллюстрируют его.
Сфера интересов писателя необычайно широка. В нее входят вопросы философии и социологии, физика и кибернетика, астрономия и биология, медицина и теория информации, психология и химия полимеров… Стал афоризмом ответ Лема на вопрос, заданный ему во время встречи со студентами Ленинградского университета, — следит ли он за научно-популярной литературой. С чуть смущенной улыбкой писатель сказал: «Мне некогда читать научно-популярные книги, так как все время уходит на ознакомление с первоисточниками». И это не было кокетством. Встречаясь с биологами, Лем и сам ощущал себя биологом, а с кибернетиками говорил как специалист, едва ли уступающий в знаниях адептам этой науки.
Два его романа, «Эдем» и «Солярис», составляющие настоящий сборник, суть два варианта гипотетической встречи людей с носителями инопланетного разума.
Но тут необходимо сделать небольшое отступление.
В мировой научно-фантастической литературе противоборствуют две точки зрения на «братьев по разуму», с которыми человечеству, быть может, предстоит встретиться на одном из островков жизни во Вселенной.
Одни утверждают, что высокоразумное существо будет непременно похоже на человека. Эту точку зрения наиболее убедительно обосновали известный советский писатель-фантаст и крупный палеонтолог Иван Ефремов и английский астрофизик Фред Хойл. Они полагают, что в процессе эволюции, длящемся сотни миллионов лет, из органической материи создалась наконец наиболее совершенная (целесообразная) форма для вместилища высокоорганизованного разума. И форма эта — человек. Следовательно, на планетах с условиями, приблизительно сходными с земными (с кислородом в атмосфере, не слишком отдаленным расстоянием до звезды одинакового с солнцем класса, определенной силой тяжести и т. п.), носители разума должны походить на людей. Правда, в одном из своих фантастических романов Хойл наделил высочайшим разумом… гигантское черное облако, которое, впрочем, довольно охотно вступает в контакт с учеными Земли. Отнесем это за счет пристрастия Хойла к парадоксам.
Другая точка зрения полемизирует с антропоцентризмом. Она допускает разумную жизнь и на планетных системах двойных звезд, и на планетах-гигантах типа Юпитера с чудовищной гравитацией, метановыми вихрями и замерзшими океанами аммиака. Разумную жизнь, возникшую не на кислородной, а на фторовой, гелиевой, а то и кремниевой основе, бесконечно многообразную, принявшую фантасмагорические, иногда просто невообразимые для нас формы. Разумные деревья, мыслящая плесень, вирусы, познающие окружающий мир и ощущающие себя частью этого мира, и т. д. и т. п.
Станислав Лем придерживается именно такой точки зрения. Он населяет планеты, на которые ступает нога землянина, исследующего дальний космос, правда не плесенью и размышляющими грибами, но созданиями в высшей степени необычными. В «Непобедимом», например, экипаж звездного корабля, прибывшего на планету Регис-III в созвездии Лиры, сталкивается с труднообъяснимым феноменом — неисчислимые рои неких металлических насекомых вступают в бой с вооруженными до зубов землянами. Но сражение лишено смысла, ибо на пути людей стоят не враждебно настроенные разумные существа, а металлические насекомые, всего лишь кибернетические устройства, конечный результат длительной эволюции самоорганизующихся и самовоспроизводящихся роботов, заброшенных на планету неизвестными пришельцами миллионы лет назад.
А на планете Солярис от горизонта и до горизонта медленно перекатывает тяжелые бурые волны океан. Он — единственный «обитатель» планеты, которая уже многие годы является объектом исследования земных ученых. Океан — высокоорганизованная плазма, способная не только стабилизировать орбиту Соляриса, вращающегося вокруг двух солнц — красного и голубого, — но и воспроизводить на своей поверхности различные земные образы, извлеченные из памяти людей, постоянно находящихся на станции.
Итак, на Регисе-III порождение мертвой машинной цивилизации — кибернетические насекомые, а на Солярисе — мыслящий океан.
И еще одна обитаемая планета моделируется неистощимым воображением писателя. Планета, издали напоминающая восхитительную опаловую каплю, — Эдем.
Каковы же они, разумные существа, населяющие этот мир, полный тайн и неожиданностей?
Вот каким увидел эдемца экипаж земного звездолета.
«Словно из гигантской веретенообразно вытянутой устрицы, из толстой складчатой мясистой сумки высунулось маленькое — не больше детского — туловище с двумя ручками. От собственной тяжести оно наклонилось вниз и коснулось узловатыми пальчиками пола. Оно висело на растягивающихся перепонках бледно-желтых связок, качаясь все медленнее и медленнее, пока наконец не замерло. Доктор первым отважился подойти к нему, подхватил мягкую многосуставчатую конечность. Маленький торс, исчерченный бледными прожилками, выпрямился, и все увидели плоское безглазое личико с зияющими ноздрями и чем-то разодранным, словно перекушенный язык, там, где у людей находится рот».
Конечно, это не океан и не Черное облако. У эдемца, как выясняется потом, светло-рубиновая кровь с белыми и красными кровяными тельцами, пара голубых глаз, конечности, отдаленно напоминающие руки ребенка, голосовые связки, издающие нечто похожее на прерывистый кашель. Но физиологическая структура его абсолютно отлична от человеческой. Эдемец — двутел. Маленькое главное тельце заключено в колоссальную глыбу плоти, похожую на сахарную голову. Он бесспорно высокоразумное существо, но психика его столь же отлична от человеческой, как и внешность.
Тут нельзя не отметить богатейшего воображения писателя и его удивительного умения писать реалистически достоверные детализированные картины придуманного им мира.
«Деревья-легкие», дышащие каждое в своем ритме; гибкие растения, густо увешанные большими, с человеческую голову, пушистыми шарами, которые при приближении людей взмывают в воздух и медленно уплывают; серо-зеленые мхи, покрывающие равнины; сплющенное красное солнце, ползущее к горизонту…
Еще более удивительной кажется цивилизация эдемцев. Вместо дорог — желоба, напоминающие лотки циклопического кегельбана. По ним с бешеной скоростью проносятся почти прозрачные, сверкающие на солнце клубки и двадцатиметровые голубые диски. На холмах вращаются купола. Прозрачные стены-пленки окружают сооружения, которые, по-видимому, сродни фабрикам и заводам Земли. Все это сверкает необычными красками, источает незнакомые запахи, тревожит слух землян странными свистящими шумами.
Атмосфера, насыщенная кислородом, отличная вода в кристально-прозрачных ручьях, умеренное тепло — таков этот мир, породивший в конечном счете высокую цивилизацию… Следовательно, с жителями Эдема возможен контакт? И может статься, люди найдут здесь идеально организованное общество, всеобщее счастье и, таким образом, оправдается название, которое они дали этой прекрасной планете?!
Но что значат смрадные рвы, заваленные разлагающимися трупами двутелов? Почему водители дискообразных машин так агрессивны, что людям приходится применять оружие? И отчего первая непосредственная встреча землян с двутелами приводит к паническому стихийному бегству эдемцев?
Все попытки людей установить контакт с двутелами окончились неудачей. На пути контакта высится стена взаимонепонимания, еще более непроницаемая, нежели та, стеклянистая, которой эдемцы отгородили чужеземный звездолет от своего мира.
Только незадолго до старта возникает нечто похожее на взаимопонимание: эдемский астроном добровольно приходит к пришельцам. Им движет жажда познания неведомого. Он приходит, чтобы узнать и погибнуть. Да, погибнуть по каким-то не понятным людям законам, существующим на Эдеме. Это, пожалуй, самые блестящие страницы в романе. Напряженно бьется мысль земных ученых и эдемца, с двух сторон пытающихся преодолеть барьер несовместимости. Происходит что-то вроде диалога, ведущегося через машинного посредника — калькулятора. Дополнительное средство общения — рисунки. Скрипит и крошится мел. Калькулятор обменивается скребущими звуками с двутелом.
Машина подбирает эквиваленты терминов, употребляемых двутелом, работает на пределе. Трепещет ее зеленый глазок. А людям кажется, что на них обрушивается поток ребусов — один хитроумнее другого, но суть информации ускользает, остается нерасшифрованной.
Давайте сравним эту напряженную сцену с многочисленными вариантами контактов в современной научно-фантастической литературе. Как правило, контакт землян с «братьями по разуму», будь то гуманоидные обитатели планет ближайших звездных систем или жители иной галактики, осуществляется поразительно легко.
Машина-лингвист с равной степенью точности превращает в земные слова и язык мерцаний и цветовых переливов вегажителей, и свист каких-нибудь альтаирцев, и безмолвную передачу мыслей и образов высоколобыми пришельцами из беспредельного Космоса. Строй их мыслей аналогичен человеческому, и вот уже завязалась оживленная беседа — контакт состоялся!
В ином положении находятся у Лема земные ученые, волею случая оказавшиеся на планете Эдем. Им предстоит понять, что чуждое не есть бессмыслица, но нечто принципиальное иное, не укладывающееся в привычные земные понятия, это плод разума, но чужого, опыт древней цивилизации, ничего общего не имеющей с человеческой. А когда такое понимание приходит, люди вынуждены сделать два печальных вывода.
Во-первых, планета, райски прекрасная издали, вблизи напоминает дантов ад, она насыщена ужасами. Но отчетливо представить себе эти ужасы, понять причины, их породившие, люди пока не в силах.
Во-вторых, поняв только то, что процессы, происходящие на Эдеме, для них непонятны, члены экипажа звездолета принимают нелегкое для себя решение: отказаться от всякого вмешательства в защиту того, что с точки зрения людей есть справедливость. И земной звездолет покидает Эдем.
В предисловии к русскому изданию «Соляриса» Станислав Лем писал:
«…встреча с Неизвестным должна породить целый ряд проблем познавательной природы, природы философской, психологической и моральной. Решение этих проблем силой, например какой-то бомбардировкой неизвестной планеты, естественно, ничего не дает. Это просто уничтожение явления, а не концентрация усилий для того, чтобы его понять. Люди, попавшие в это Неизвестное, должны будут постараться понять его, постичь. Может быть, это удастся не сразу, может быть, потребуется много труда, жертв, может быть, их ждет много недоразумений, даже поражений. Но это уже особый вопрос».
Этот тезис, положенный в основу «Эдема», развивает роман Ст. Лема «Солярис». В нем краски Неизвестного еще более сгущены. Если на Эдеме люди встречаются с особями разумными, пусть не похожими на человека, но хотя бы в чем-то родственными ему по биологической структуре (кровь, зрение, речь, слух и т. д.), то на Солярисе они имеют дело с океаном — мыслящей субстанцией. И вот уже десятки лет работает научная станция землян, пытающихся изучить природу, а затем и вступить в контакт с единственным, но бесспорно разумным жителем этой загадочной планеты. Однако человечество все более тревожит вопрос: кто добился больших успехов в изучении друг друга — ученые Земли или океан? Он был отнесен к классу Метаморфа. «Его волнистая поверхность могла давать начало самым различным формам, ни на что земное не похожим, причем цель — приспособительная, познавательная или какая-либо иная — этих, иногда весьма бурных извержений плазматического „творчества“ оставалась полнейшей загадкой». Но в последние годы океан «перестроился». На гребнях его тяжелых волн все чаще возникают силуэты зданий, ландшафты, машины, гигантские отливки людей. Создается впечатление, что океану гораздо легче постичь природу человека, чем человеку — природу океана.
А к моменту прибытия на станцию Солярис психолога Кельвина, от лица которого ведется рассказ, океан подготовил людям еще один сюрприз… На станции появились «гости». У Гибаряна гостит огромная молодая негритянка. Из-за дверей лаборатории Сарториуса доносится детский голос и шлепанье босых ног. Кто-то посещает и Снаута. А к только что прилетевшему с Земли Кельвину приходит Хари — его возлюбленная, покончившая с собой десять лет назад. И это не фантомы, не бесплотные призраки! «Гости» — во плоти и крови, они дышат, разговаривают, целуются. У них есть все, кроме памяти о прошлом.
Возникают трагические ситуации. Гибарян кончает жизнь самоубийством. Сарториус близок к помешательству. Снаут время от времени прикладывается к бутылке. Что же касается Кельвина, то им владеют противоположные чувства. Он и боится
В самом значительном, самом выдающемся по художественному мастерству романе Лема — «Солярисе» — самые сильные и выразительные страницы посвящены «гостям» и их взаимоотношениям с тремя основными персонажами — Кельвином, Снаутом и Сарториусом.
Оказывается, океан способен не только стабилизировать орбиту Соляриса, вращающегося вокруг двух солнц. Теперь он, проникая в тайники подсознательной сферы человеческого мозга, облекая в материальную форму, «лепит» живые образы, врезавшиеся в память ученых. И он становится невольным «обличителем» темных сторон человеческой души.
Но какой же он — добрый, злой или равнодушный? Ни то, ни другое, ни третье. Человек еще не может его постичь. Но как долго он останется непостижимым?
После того как аннигилятор, сконструированный Сарториусом, уничтожает всех «гостей» и в том числе Хари, добровольно пошедшую на гибель, Снаут и Сарториус мечтают лишь о том, чтобы поскорее покинуть Солярис.
А вот Кельвин, переживший трагедию возвращения и потери любимого человека, решает остаться на Солярисе.
«Я ни на секунду не верил, что этот жидкий гигант, который уготовил в себе гибель многим сотням людей, к которому десятки лет вся моя раса напрасно пыталась протянуть хотя бы ниточку понимания, что он, поднимающий меня, как пылинку, даже не замечая этого, будет тронут трагедией двух людей. Но ведь его действия были направлены к какой-то цели… Уйти — значило отказаться от этого исчезающе маленького, может быть только в воображении существующего, шанса, который скрывало будущее».
И он остается на Солярисе, чтобы
В упомянутом мною авторском предисловии Лем следующим образом определил «сверхзадачу» романа:
«„Солярис“ должен был быть (я воспользуюсь терминологией точных наук) моделью встречи человечества на его дороге к звездам с явлением неизвестным и непонятным. Я хотел сказать этой повестью, что в космосе нас наверняка подстерегают неожиданности, что невозможно всего предвидеть и запланировать заранее, что этого „звездного пирога“ нельзя попробовать иначе, чем откусив от него. И совершенно неизвестно, что из всего этого получится».
Скептики, пожалуй, воскликнут: «Дорога к звездам! Встреча с неизвестным! Опять похождения в космосе. Ох, уж эти фантасты! И когда только они спустятся на нашу грешную Землю?!»
А тем временем на Земле, в высокогорной Бюраканской радиообсерватории, крупнейшие астрономы, физики, биологи из многих стран мира собираются на симпозиум и всесторонне обсуждают вопрос о контактах с инопланетными цивилизациями. Горячо спорят и приходят к единодушному решению: да, попытки установить такую связь необходимо продолжать, используя для этого весь арсенал технических средств, мощь которых усиливается с каждым годом.
От резолюции, принятой в сентябре 1971 года на Бюраканском симпозиуме, нетрудно протянуть нить к «Эдему» и «Солярису» Лема. И очень прочную нить, ибо человечество умеет не только мечтать, но и осуществлять свои мечты. В лабораториях исследуется грунт, доставленный с Луны, а на орбите Марса вращаются не только Фобос и Деймос, но и искусственные спутники — автоматические станции, стартовавшие с космодромов Земли.
Сегодня мы лишь на пороге космоса. Но завтра мы его переступим.
Солярис
Предисловие автора к русскому изданию «Соляриса»
В принципе, по моему мнению, писатель не должен писать предисловий к своим собственным произведениям. Но принципы для того и существуют, чтобы их время от времени нарушать. Впрочем, могу добавить еще кое-что в свое оправдание. У каждого, кто прочтет «Солярис», сложится какое-то впечатление от этой повести. Но читателя может заинтересовать, зачем автор написал книгу, каков был его замысел. Часто художественная реализация замысла не удается или удается иначе, чем этого хотелось автору. Не знаю, насколько убедительно будет то, что я скажу. Однако я знаю, что я хотел, то есть что пытался выразить в этой повести, иначе говоря, что было в ней для меня наиболее важным.
Сейчас люди отправляются в космос. Мы не знаем, когда встретим разумных существ с иных планет, но когда-нибудь встретим. Обширная фантастическая литература, особенно американская, уже создала в качестве предположительной возможности контакта три стереотипа. Их можно кратко определить так: «Либо сообща, либо мы — их, либо они — нас». Это значит, что либо мы установим мирное сотрудничество с разумными обитателями космоса, либо, что тоже возможно, дело дойдет до конфликта, может быть до межпланетной войны, и в результате или земляне победят тех, или те — землян. Я считаю это схематическим, механистическим перенесением земных условий, и, добавлю, условий нам, людям Земли, наиболее понятных, на всю бесконечность Вселенной.
Думаю, что дорога к звездам и их обитателям будет не только долгой и трудной, но и насыщенной многочисленными явлениями, которые не имеют никакой аналогии с нашей земной действительностью. Космос — это не «увеличенная до размеров Галактики Земля». Это новое качество. Установление взаимопонимания предполагает существование сходства. А если этого сходства не будет? Обычно считается, что разница земной и неземных цивилизаций должна быть только количественной (те опередили нас в науке, технике и т. п. либо, наоборот, мы их опередили). Но если та цивилизация шла дорогой, отличной от нашей?
Впрочем, я хотел эту проблему трактовать еще шире. Это значит, что для меня важно было не столько показать какую-то конкретную цивилизацию, сколько показать Неизвестное, как определенное материальное явление, до такой степени организованное и таким способом проявляющееся, чтобы люди поняли, что перед ними нечто большее, чем неизвестная форма материи. Что они стоят перед чем-то, с некоторых точек зрения напоминающим явления биологического, а может быть, даже психического типа, но совершенно непохожим на наши, человеческие, ожидания, предположения, надежды, связанные с ним.
Эта встреча с Неизвестным должна породить целый ряд проблем познавательной природы, природы философской, психологической и моральной. Решение этих проблем силой, например какой-то бомбардировкой неизвестной планеты, естественно, ничего не дает. Это просто уничтожение явления, а не концентрация усилий для того, чтобы его понять. Люди, попавшие в это Неизвестное, должны будут постараться понять его, постичь. Может быть, это удастся не сразу, может быть, потребуется много труда, жертв, может быть, их ждет много недоразумений, даже поражений. Но это уже особый вопрос.
«Солярис» должен был быть (я воспользуюсь терминологией точных наук) моделью встречи человечества на его дороге к звездам с явлением неизвестным и непонятным. Я хотел сказать этой повестью, что в космосе нас наверняка подстерегают неожиданности, что невозможно всего предвидеть и запланировать заранее, что этого «звездного пирога» нельзя попробовать иначе, чем откусив от него. И совершенно неизвестно, что из всего этого получится.
Это не означает, как поймет, конечно, мыслящий читатель, будто я уверен, что нас должны ожидать явления именно такие, какие описаны в «Солярисе». Я не претендую на роль пророка. Но я не писал теоретически-абстрактного трактата и поэтому должен был рассказать совершенно конкретную историю, чтобы посредством ее, через нее выразить одну простую мысль: «Среди звезд нас ждет Неизвестное».
Конечно, можно спросить, почему эту историю я рассказал именно так, почему мир Соляриса именно такой, а не иной. Но это уже совсем другой вопрос, не познавательного, а художественного характера, и на эту тему я мог бы рассуждать долго. Впрочем, не знаю, сумел бы я, рассуждая даже очень долго, даже пустившись в длительные объяснения, дать понять, почему эта фантастическая форма показалась мне наилучшей для осуществления моего замысла.
Мне хотелось бы воспользоваться случаем и сердечно поблагодарить всех тех читателей моих книг в СССР, которые мне часто пишут. Угрызением совести, которое преследует меня постоянно, является то, что я отвечаю на очень небольшую часть этих писем. Увы, здесь ничего сделать нельзя. Я утешаюсь только тем, что советские читатели поймут и оправдают меня, если я скажу, что их письма для меня — необыкновенно денная помощь в работе. Я не обхожу их молчанием, а в меру своих сил стараюсь ответить на них, создавая новые книги.
Прибытие
В девятнадцать ноль-ноль бортового времени я спустился по металлическим ступенькам в капсулу. В ней было ровно столько места, чтобы поднять локти. Я вставил наконечник шланга в штуцер, выступающий из стены, скафандр раздулся, и я уже не мог сделать ни малейшего движения. Я стоял, вернее висел, в воздушном ложе, составляя единое целое с металлической скорлупой.
Подняв глаза, я увидел сквозь выпуклое стекло стены колодца и выше — лицо склонившегося над ним Моддарда. Потом лицо исчезло и стало темно — это наверху закрыли тяжелый предохранительный конус. Послышался восьмикратно повторенный свист электромоторов, которые дотягивали болты, потом писк воздуха в амортизаторах. Глаза привыкали к темноте. Я уже различал зеленоватый контур универсального указателя.
— Готов, Кельвин? — раздалось в наушниках.
— Готов, Моддард, — ответил я.
— Не беспокойся ни о чем. Станция тебя примет, — сказал он. — Счастливого пути!
Ответить я не успел — что-то вверху заскрежетало, и капсула вздрогнула. Инстинктивно я напряг мышцы. Но больше ничего не случилось.
— Когда старт? — спросил я и услышал шум, будто зернышки мельчайшего песка сыпались в мембрану.
— Уже летишь, Кельвин! Будь здоров! — загудел прямо в ухо голос Моддарда.
Прежде чем я как следует это осознал, прямо против моего лица открылась широкая щель, и через нее я увидел звезды. Напрасно я пытался отыскать Альфу Водолея, к которой улетал «Прометей». Эта область Галактики была мне совершенно неизвестна. В узком окошке мелькала искрящаяся пыль. Я понял, что нахожусь в верхних слоях атмосферы. Неподвижный, обложенный пневматическими подушками, я мог смотреть только перед собой. Я летел и летел, совершенно этого не ощущая, только жар заливал меня неспешными коварными волнами. Смотровое окно наполнял красный свет. Я слышал тяжелые удары собственного пульса, лицо горело, шею щекотала прохладная струя воздуха из кондиционера. Я пожалел, что мне не удалось увидеть «Прометея», — когда автоматы открыли смотровое окно, он, наверное, был уже за пределами видимости.
Капсулу тряхнуло раз, другой, потом ее корпус начал вибрировать. Эта нестерпимая дрожь пробила все изолирующие оболочки, воздушные подушки и проникла в глубину моего тела. Зеленоватый контур указателя размазался. Я не ощущал страха. Не для того же я летел в такую даль, чтобы погибнуть у самой цели.
— Станция Солярис! — произнес я. — Станция Солярис, станция Солярис! Сделайте что-нибудь. Кажется, я теряю стабилизацию. Станция Солярис, я Кельвин. Прием.
Я прозевал важный момент появления планеты. Она распростерлась, огромная, плоская; по размеру полос на ее поверхности я определил, что нахожусь еще далеко. А точнее, высоко, потому что миновал уже ту невидимую границу, после которой расстояние до небесного тела становится высотой. Я падал и чувствовал это теперь, даже закрыв глаза.
Подождав несколько секунд, я повторил вызов. И снова не получил ответа. В наушниках залпами повторялся треск атмосферных разрядов. Их сопровождал шум, глубокий и низкий. Казалось, это был голос самой планеты. Оранжевое небо в смотровом окне затянуло пеленой. Стекло потемнело. Я инстинктивно сжался, насколько позволили пневматические бандажи, но в следующую секунду понял, что это тучи. Они лавиной неслись вверх. Я продолжал планировать. Меня то ослепляло солнце, то накрывала тень. Капсула вращалась вокруг вертикальной оси, и огромный, как будто распухший солнечный диск равномерно проплывал мимо моего лица, появляясь с левой и уходя в правую сторону. Внезапно сквозь шумы и треск прямо в ухо мне ворвался далекий голос:
— Станция Солярис — Кельвину, станция Солярис — Кельвину! Все в порядке. Вы под контролем станции. Станция Солярис — Кельвину. Приготовиться к посадке в момент нуль. Внимание, начинаю. Двести пятьдесят, двести сорок девять, двести сорок восемь…
Слова падали, как горошины, четко отделяясь друг от друга; похоже, что говорил автомат. Странно. Обычно, когда прибывает кто-нибудь новый, да еще прямо с Земли, все, кто может, бегут на посадочную площадку.
Однако времени для размышлений не было. Огромное кольцо, очерченное вокруг меня солнцем, вдруг встало на дыбы вместе с равниной, летящей мне навстречу. Потом капсула накренилась в другую сторону. Я болтался, как груз огромного маятника. На встающей стеной поверхности планеты, иссеченной грязно-лиловыми и бурыми полосами, я увидел, борясь с головокружением, бело-зеленые шахматные квадратики — опознавательный знак станции. Тут же от верха капсулы с треском оторвался длинный ошейник кольцевого парашюта и громко зашелестел. В этом звуке было что-то невыразимо земное — первый после стольких месяцев шум настоящего ветра.
Дальнейшее происходило очень быстро. До сих пор я только знал, что падаю. Теперь я это увидел. Бело-зеленое шахматное поле стремительно росло. Уже было видно, что оно нарисовано на удлиненном китообразном серебристо-блестящем корпусе с выступающими по бокам иглами радарных антенн и с рядами темных оконных проемов, что этот металлический гигант не лежит на поверхности планеты, а висит над ней, волоча по чернильно-черному фону свою тень — эллиптическое пятно еще более глубокой черноты. Одновременно я заметил подернутые фиолетовой дымкой, лениво перекатывающиеся волны океана. Затем тучи ушли высоко вверх, охваченные по краям ослепительным пурпуром, небо между ними было далекое и плоское, буро-оранжевое. В смотровом окне заискрился ртутным блеском волнующийся до самого дымного горизонта океан, тросы и кольца парашюта мгновенно отделились и полетели над волнами, уносимые ветром, а капсула начала мягко раскачиваться особыми свободными движениями, как это обычно бывает в искусственном силовом поле, и рухнула вниз. Последнее, что я увидел, были огромные решетчатые катапульты и два возносящихся, наверное, на высоту нескольких этажей ажурных зеркала радиотелескопов.
Что-то остановило капсулу, раздался пронзительный скрежет стали, упруго ударившейся о сталь, что-то открылось подо мной, и с протяжным пыхтящим вздохом металлическая скорлупа, в которой я торчал выпрямившись, закончила свое стовосьмидесятикилометровое путешествие.
— Станция Солярис. Ноль-ноль. Посадка окончена. Конец, — услышал я мертвый голос контрольного автомата.
Обеими руками (я чувствовал неопределенное давление на грудь, а внутренности ощущались как неприятный груз) я взялся за рукоятки и выключил контакты. Появилась зеленая надпись — «Земля», стенки капсулы разошлись, пневматическое ложе легонько подтолкнуло меня в спину, и, чтобы не упасть, я вынужден был сделать шаг вперед.
С тихим шипением, похожим на разочарованный вздох, воздух покинул оболочку скафандра. Я был свободен.
Я стоял на дне огромной серебристой воронки. По стенам спускались пучки цветных труб и исчезали в круглых колодцах. Вентиляционные шахты урчали, втягивая остатки ядовитой атмосферы планеты, которая вторглась сюда во время посадки. Пустая, как лопнувший кокон, сигара капсулы стояла на дне врезанной в стальной холм чаши. Ее наружная обшивка обгорела и стала грязновато-коричневой. Я сделал несколько шагов по отлогому спуску. Дальше металл был покрыт слоем шероховатого пластика. В тех местах, где обычно проходили тележки подъемников ракет, пластик вытерся и сквозь него проступала голая сталь.
Компрессоры вентиляторов умолкли, стало совсем тихо. Я осмотрелся немного беспомощно, ожидая появления какого-нибудь человека, но никто не появлялся. Только неоновая стрелка показывала на бесшумно движущийся ленточный транспортер. Я встал на него.
Поделиться книгой: