Титус Кроу

— Да, по крайней мере, я так думаю. Те, другие, о которых я упомянул… их больше нет! Попытаюсь объяснить.

Мой исхудавший, бледный, осунувшийся друг откинулся на спинку кресла и явно расслабился. На несколько мгновений он зажмурился, и я понял, что он размышляет, каким образом лучше начать рассказ. Миновали секунды, и зазвучал спокойный, сдержанный голос Кроу:

— Де Мариньи, я рад, что нас — таких — двое. Будь я проклят, если бы знал, к кому еще я мог бы обратиться, не будь мы с тобой настолько близки. Есть, есть, конечно, и другие, кто разделяет эту нашу любовь к непознанному, к запретному, но никого я не знаю так близко, как тебя, и ни с кем я столько не пережил вместе, сколько с тобой. Ниточка между нами протянулась еще тогда, когда ты впервые приехал в Лондон из Америки, ты был еще мальчиком! О чем тут говорить! Мы с тобой связаны даже вот этими часами, которыми прежде владел твой отец! — Он указал на чудовищно громадные напольные часы с четырьмя стрелками. Они даже тикали как-то странно. — Да, мы с тобой родственные души, и это прекрасно, ибо как я смог бы объяснить чужому человеку те фантастические вещи, о которых должен поведать? И даже если бы я смог это сделать и не оказаться потом в палате с резиновыми стенами, кто бы принял меня всерьез? Даже ты, мой друг, вряд ли сумеешь поверить мне.

— Ой, ну будет тебе, Титус, — не выдержал и вмешался я. — Разве было что-нибудь более необъяснимое, чем та история с Камнем Викингов, в которую ты меня втянул? А как насчет Зеркала Нитокриса? Какая это была опасность, какой ужас! Нет уж, не стоит сомневаться в верности человека, пока не расскажешь, о чем речь, дружище!

— Я не сомневаюсь в твоей верности, Анри, совсем наоборот, но при всем том то, с чем я столкнулся… это просто фантастика! Тут не просто нечто оккультное — если вообще оккультное, — тут мифы, предания, сны и фантазии, жуткий страх и пугающие… выжившие!

— Выжившие?

— Да, я так думаю. Но ты должен позволить мне рассказать все по-своему. И больше не прерывай меня. Сможешь задать мне все вопросы, когда я закончу рассказ. Договорились?

Я неохотно кивнул.

— Да, я сказал о выживаниях, — продолжал Кроу. — Осадок, остатки, отголоски темных и безымянных эпох и бесчисленных циклов времени и бытия. Посмотри: видишь эту окаменелость? — Он выдвинул из письменного стола ящик и достал оттуда кусок аммонита, подобранного где-то на побережье, на северо-востоке Великобритании. — Живое существо, которым некогда была эта окаменелость, обитало в теплом море рядом с самыми ранними предками человека. Это было еще до того, как самый древний из Адамов ступил — или выполз — на сушу! Но за миллионы лет до этого, в морях нижнего каменноугольного периода, жил, предположительно, предок вот этого самого аммонита — ранний аммонит, Muensteroceras. А теперь вернемся к выжившим. В тех стародавних океанах у муэнстеросераса имелся куда более подвижный и высокоразвитый современник — рыба под названием целакант — и вот, живого целаканта, которого считали вымершим еще в раннем триассе, вылавливают сетью близ Мадагаскара в тысяча девятьсот тридцать восьмом году! Кроме того — хотя и небольшой любитель говорить о подобных вещах, — у нас есть Лох-Несское чудовище и якобы гигантские ящеры в озере Тасек Бера в Малайзии. Хотя почему такие существа не должны существовать в мире, где живут самые настоящие драконы на острове Комодо, этого я понять не в силах, и пусть многие считают, что эти создания — чистой воды миф. Даже йети и западногерманский вальд-шрекен. Но есть и более мелкие, абсолютно реальные существа — и их немало, которые прошли через века и дожили до наших дней, абсолютно не изменившись под действием эволюции.

Вот таких-то, реальных и нереальных, можно назвать «выжившими», де Мариньи, и все же и целакант, и «Несси», и все прочие — геологические младенцы в сравнении с теми существами, которых я имею в виду!

Здесь Кроу сделал паузу, встал и устало прошагал по полу, усеянному книгами и бумагами. Он подлил мне бренди, после чего вернулся на свое место за письменным столом и продолжил свой рассказ:

— Поначалу эти выжившие древние существа стали являться мне в сновидениях, но теперь я считаю, что мои сны материализовались. Уже немало лет мне известно, что я — сильный медиум. Знаю я и о том, что ты также наделен этим талантом, хотя и в меньшей степени. (Услышать такое от Титуса Кроу — это было величайшей похвалой!) Но лишь недавно я осознал тот факт, что эти мои «чувства» продолжают работать — и еще более эффективно, на самом деле, — когда я сплю. При этом, де Мариньи, в отличие от давно исчезнувшего друга твоего отца, Рэндольфа Картера, я никогда не был великим сновидцем, и обычно мои сны беспорядочны, смутны, фрагментарны — а все из-за того, что я ем на ночь и засиживаюсь допоздна. И все-таки некоторые из моих сновидений… иные!

Так вот… Несмотря на то, что я не сразу осознал, что мой талант медиума работает и во сне, у меня хорошая память, и к счастью — а может быть, к несчастью, в зависимости от обстоятельств, — моей памяти помогает то, что я — сколько себя помню — всегда скрупулезно записывал все свои сны, когда они бывали яркими и необычными. Только не спрашивай меня, зачем и почему! Мне говорили, что вести записи — характерно для оккультистов. Но какова бы ни была причина, похоже, я записал почти все, что когда-либо со мной происходило важного. А сновидения меня всегда зачаровывали.

Он махнул рукой, указав на разбросанные по полу вещи.

— Тут, под некоторыми картами, ты найдешь книги Фрейда, Шраха, Юнга и еще пяти-шести других авторов. Но вот что произвело на меня большое впечатление не так давно: мои самые эксцентричные сновидения лет за тридцать, а то и больше, по времени совпадали с более серьезными и далекоидущими событиями в мире бодрствования!

Позволь, я приведу тебе несколько примеров.

На краю стола у Кроу лежало несколько тонких ежедневников. Он выбрал один из них, открыл на заложенной странице.

— В ноябре и декабре тысяча девятьсот тридцать пятого года мне то и дело снился страшный сон, в котором фигурировали одни и те же страшные существа. Крылатые, безликие, похожие на огромных летучих мышей твари носили меня каждую ночь над фантастическими горными пиками, острыми, как иглы. Эти бесконечные странствия должны были перенести меня в какое-то странное измерение, но я все никак не мог туда попасть. Мне слышались странные эфирные песнопения, которые я затем обнаружил в «Хтаат Аквадинген», а стало быть, это составная часть «Некрономикона»[1] — вещи жуткой и кошмарной, де Мариньи! Еще мне снилось совершенно адское место за чужеродными джунглями: большущий неровный круг гниющей земли, в центре которого непрерывно вертелась какая-то Тварь в желчно-зеленом плаще, и этот плащ жил своей чудовищной жизнью. Безумие, подлинное безумие присутствовало в самом воздухе! Я все еще не до конца расшифровал многие закодированные строки в «Хтаат Аквадинген» — и, Бог свидетель, не собираюсь! — но те напевы, которые я слышал в своих снах, процитированы там, и одному Богу известно, что может быть вызвано с помощью этих жутких строк!

— А в мире бодрствования? — не выдержал и спросил я, хотя и помнил, что Кроу просил его не перебивать. — Что происходило в реальном мире, когда тебе снились эти жуткие сны?

— Что ж, — протянул Кроу, — кульминацией стал ряд ужасных происшествий в канун Нового года в психиатрической больнице «Оукдин» неподалеку от Глазго. На самом деле, пятеро пациентов в ту ночь умерли в своих одиночных палатах, а еще погиб медбрат — на дороге, ведущей к больнице, прямо рядом с ней. На него, по всей видимости, напал какой-то зверь. Тело было разорвано и кошмарно изжевано! Мало этих смертей, которые, все до одной, остались необъясненными, там еще одна медсестра сошла с ума, а еще пятерых пациентов, прежде считавшихся «безнадежными», выписали — как абсолютно здравомыслящих и ответственных граждан! Если хочешь, можешь прочесть об этом случае, у меня есть газетная вырезка…

Ну, ты, конечно, можешь сказать, что эти происшествия никак не связаны с моими снами, но, как бы то ни было, после кануна Нового года меня эти ужасные сны беспокоить перестали!

И это еще не все. Ходили слухи, будто бы в ночь перед этим ужасным происшествием самые тяжелые больные в клинике «Оукдин» предавались какому-то безумному песнопению. И я думаю, что мог рискнуть и догадаться — что это было за песнопение. Могу даже предположить, для чего оно было предназначено.

А пока — продолжим.

За следующие лет тридцать, — продолжал Кроу, закрыв первый ежедневник и взяв более свежий, — мне периодически снова снились кошмары — в целом, не более двух десятков, и все они, безусловно, записаны мной. Один из них я помню особенно отчетливо, и мы к нему вернемся и обсудим более подробно через минуту. Но в конце тысяча девятьсот шестьдесят третьего года, начиная с десятого ноября, произошло новое жестокое вторжение в мои сновидения. На этот раз мне стала сниться огромная подземная крепость, населенная тварями, которых я не желал бы увидеть вновь — ни во сне, ни наяву.

И эти существа, населявшие подводную цитадель на дне моря, они были… даже не знаю, как сказать… мерзкие ужасы из самых ужасных доантичных мифов. Их просто не с кем сравнить, кроме жутких представителей Цикла Ктулху и Йог-Сотхота. Большая часть этих тварей была занята какими-то загадочными приготовлениями — то ли магическими, то ли научными, и в этой подводной деятельности им помогало нечто неописуемое и богохульное, более похожее на горы подвижной слизи, чем на разумные существа. Они смутно напоминали описанных в «Некрономиконе» Шогготов — опять-таки из Цикла мифов о Ктулху.

Так вот, эти Шогготы — я их про себя стал называть «морскими Шогготами» — были явно подчинены своим мерзким господам, однако несколько Шогготов стояли на страже около одного из главных существ. И у меня создалось безумное впечатление, будто бы этот… эта Странная Тварь, совершенно безумная — состояла из человеческого разума, впихнутого в тело одного из жутких обитателей моря!

Стоит подчеркнуть, что и в это время, пока мне снились эти сны, в реальном мире, где люди бодрствуют, происходили довольно-таки страшные происшествия. По всей стране случались мятежи в психиатрических клиниках, происходили сборища сектантов в Западном Мидленде и на северо-востоке, случилось немало жутких самоубийств среди богемы. Кульминацией этого периода стало появление острова Сюртсей[2] — в Атлантике, поблизости от островов Вестманнаёйяр.

Конечно, тебе известна, де Мариньи, главная тема мифов о Цикле Ктулху: что придет такое время, когда Властелин Ктулху восстанет со своего скользкого трона в морских глубинах Р’льеха[3] и заявит права на свои царства на суше? В общем, все это выглядело ужасно пугающе, и долгое время я со страхом собирал газетные вырезки и статьи насчет образования острова Сюртсей. Однако больше ничего особенного не происходило, и Сюртсей со временем остыл и превратился в новый остров — абсолютно безжизненный, но вместе с тем загадочный. У меня такое чувство, Анри, что Сюртсей стал всего лишь первым шагом, и что эти кошмарные гады из моих снов на самом деле реальны, и что они собирались поднять на поверхность целую цепь островов и странно построенных городов — то есть стран, затонувших в туманные, незапамятные эпохи, чтобы тем самым начать продуманную атаку на здравомыслие всей вселенной. Атаку под руководством Властелина Ктулху, его «братьев» и их приспешников, которые некогда правили там, где теперь правят люди.

Мой друг вел свой рассказ, а я — стоило ему только впервые упомянуть о Цикле мифов о Ктулху — применил свою необычную способность сосредотачиваться сразу на нескольких темах. Одну часть своего сознания я направил на поглощение всего того, о чем мне рассказывал Кроу. Другая часть сознания пошла своим путем — потому что я знал о Цикле мифов о Ктулху гораздо больше, чем мог представить мой изможденный непрестанной работой друг. На самом деле я недолгое время владел проклятым зеркалом королевы Нитокрис, и опыт общения с этим предметом вышел мне боком, поэтому я посвятил немало времени, сопоставляя самые древние легенды и мифы, связанные с временами до появления человека, где фигурировал Ктулху и его современники. Все эти познания я черпал из редчайших рукописных книг.

Вот в этих самых «запретных» книгах я и прочел нецензурированные отрывки фотокопии из Британского музея под названием «Пнакотическая Рукопись»[4], которую считают фрагментарным описанием утраченной «Великой расы» — доисторической даже по отношению к доисторическим временам. Также я ознакомился с репродуцированными страницами «Текста о Р’льехе», вероятно, составленного рядом приспешников самого Ктулху. Ознакомился я и с «Сокровенными культами» фон Юнцта[5], а также у меня был собственный экземпляр книги Людвига Принна «Тайны червя»[6], и оба эти произведения были изданы с большими купюрами. Знаком я также был с произведением графа Д’Эрлетта[7] «Культы гулей»[8] и довольно занимательными «Заметками о «Некрономиконе» Фири, отвратительно натуралистичными, но при этом раздражающе туманными «Откровениями Глааки»[9]. Доводилось мне держать в руках и драгоценный экземпляр «Ктаат Аквадинген» — собственность Титуса Кроу.

Из этих произведений я узнал (хоть и отнесся к ним несколько скептически) о силах и божествах из невероятно древней мифологии: о добрых Старших Богах, мирно проживавших в созвездии Ориона, но при этом всегда знавших о борьбе между расами Земли и Силами Зла, а также о злобных божествах — Древних, которыми правил (а может быть, он их и сотворил или породил?) «слепой идиот, бог Азатот», «бурлящий в самом центре бесконечности», аморфная масса самого низменного ядерного синтеза, из которого излучается вся бесконечность. Узнал я также о Йог-Сотхоте, который «все-в-одном-и-один-во-всем», который сосуществует со всеми временами и примыкает ко всем пространствам, а еще — о Ньярлатотепе Вестнике, и о Великом Ктулху, «обитателе глубин», живущем в Р’льехе, о Гастуре Неописуемом — первичной стихии межзвездного пространства и воздуха, полубрате Ктулху, и о Шуб-Ниггурате, «черном лесном козле с тысячным потомством», мифологическом символе плодородия.

Прочитал я и о других существах и созданиях — таких как Дагон (рыбобожество филистимлян и финикийцев), правитель Обитателей Глубин, союзник и слуга Ктулху; о Гончих Тиндала[10], о Йибб-Тстле, Найогтхе, Тсатхоггуа, Ллоигоре, Зхаре, Итхакве, Шудде-М’еле, Глааки и Даолотхе — многих, очень многих. Об одних из этих существ было подробно написано в мифах, а в книгах были даны их пространные описания. О других было сказано более туманно, содержались лишь упоминания, да и те — краткие и несущественные.

Вкратце основной миф можно пересказать так: в эпоху столь далекого прошлого, к которому вполне можно применить выражение Кроу насчет «геологических младенцев», Старшие Боги пресекли бунт Древних, изгнав их в различные места ссылки и плена: Гастур отправился в озеро Гали в Каркозе; Ктулху был сослан в Р’льех на дно Атлантического океана; Итхаква был обречен обитать в ледяных пустошах Арктики. Азатот, Йог-Сотхот и Йибб-Тстл были отправлены в хаотические континуумы за пределами геометрических измерений, где изученные формы имеют только одну поверхность. Тсатхоггуа был сослан в хтонические гиперборейские червоточины, а Шудде-М’ель — в другие затерянные подземные лабиринты. И только Вестник Ньярлатотеп остался на воле, не в плену. Ибо в своей бесконечной мудрости и столь же бескрайнем милосердии Старшие Боги не тронули Ньярлатотепа, чтобы он имел возможность пересекать потоки между сферами и относить слова одного плененного злого божества к другому.

Не позволяли Древним выбраться из плена различные знаки, символы и преграды, применявшиеся с незапамятных времен («незапамятные времена» — не самое удачное, слишком избитое определение). Некоторые книги, а особенно — «Некрономикон» безумного араба, Абдула Альхазреда, предупреждали об опасности удаления таких знаков и о возможных попытках обезумевших или «одержимых» смертных вновь поставить Великих Древних царствовать над их былыми владениями. Мифы во всей их полноте выглядели чрезвычайно увлекательно, но точно так же, как все прочие великие мировые фантазии, могли считаться исключительно преданиями чистой воды, и только самые наивные души могли уверовать в возможную реальность высказанных в этих мифах предположений или следствий. Я до сих пор рассуждал именно так, несмотря на то, о чем мне не раз рассказывал Кроу, и даже на то, на чем я споткнулся самолично.

Все эти мысли очень быстро мелькали у меня в голове, но благодаря моей способности сосредотачиваться сразу на нескольких темах, я не упустил ничего в рассказе Титуса Кроу о его сновидениях за последние тридцать лет и о том, как эти сны согласовывались с происшествиями в реальном мире. Мой друг поведал о некоторых из своих чудовищных снов за последние годы, когда его сновидения совпали с целым рядом катастрофических аварий на океанических нефтяных и газовых платформах. Теперь Кроу собирался рассказать мне подробности еще более ужасных кошмаров, которые привиделись ему всего несколько недель назад.

— Но сначала, — сказал Кроу, — мы вернемся к тем снам, о которых я не поведал тебе раньше.

Я прогнал все прочие мысли и образы из своего сознания.

— Сделал я это потому, что не хотел докучать тебе повторами. Видишь ли, эти сновидения впервые явились ко мне очень давно — в августе тысяча девятьсот тридцать третьего года, и хотя они не были так уж подробны, во многом они совпадали с моими самыми недавними, повторяющимися страшными снами. Да, эти сны, вплоть до последнего времени, приходили ко мне каждую ночь, и стоит мне описать хотя бы один из них — считай, что я пересказал тебе большую часть. Других снов было очень мало!

Короче говоря, Анри, мне снились подземные существа, похожие на безглазых осьминогов — создания, способные прокладывать туннели в самой глубине горных недр так же легко, как нагретый нож режет сливочное масло! Пока я точно не знаю, кто они такие — эти роющие землю, хотя я почти уверен, что они представляют собой пока неизученный, неизвестный вид, противоположный так называемым «сверхъестественным» существам, уцелевшим с незапамятных времен, и созданиям из оккультных измерений. Нет-нет, я могу только строить догадки, но догадки мои таковы: это богохульный ужас! А если я прав, то, как я уже сказал, всему миру грозит адская опасность!

Кроу закрыл глаза, откинулся на спинку кресла и прижал кончики пальцев к нахмуренному лбу. Он явно сказал все, что собирался сказать без того, чтобы я его прервал. Но мне уже не очень сильно хотелось его расспрашивать. Передо мной был совсем другой Титус Кроу — не тот, которого я знал прежде. Я прекрасно знал, как глубоко он всегда проникает во все, чем бы ни занимался. Я знал, что он совершил гениальные открытия в целом ряде темных углов различных наук, но… быть может, его работа, в конце концов, сыграла с ним злую шутку?

Я смотрел на Кроу с сочувствием и пониманием, и тут он разжал веки. Я не смог скрыть свои чувства. Титус увидел мое смятение и улыбнулся.

— Я… Прости, Титус, я…

— Что ты сказал, де Мариньи? — прервал он меня. — Усомнился в человеке, не испытав его? Я тебя предупреждал, что проглотить это будет непросто, но в твоих сомнениях тебя не виню. Но у меня есть кое-какие доказательства…

— Титус, прошу тебя, прости меня, — удрученно проговорил я. — Просто ты… ты выглядишь таким усталым, изможденным. Но хорошо, хорошо… ты сказал: доказательства? О каких доказательствах ты говоришь?

Кроу снова выдвинул ящик стола и на этот раз извлек папку с письмами, рукопись и квадратную картонную коробку.

— Сначала — письма, — сказал он и протянул мне тонкую папку. — Потом — рукопись. Прочитай их, де Мариньи, пока я посплю, а потом ты сам сможешь обо всем рассудить, когда я покажу тебе содержимое коробки. И тогда ты сможешь все лучше понять. Договорились?

Я кивнул, сделал большой глоток бренди и принялся за чтение. С письмами я справился довольно быстро. Они сами по себе содержали целый ряд выводов. Затем настала очередь рукописи.

3. Бетонные стены

(рукопись Пола Уэнди-Смита)

1

Никогда не устану поражаться тому, как некоторые люди, почитающие себя христианами, испытывают извращенную радость, глядя на несчастья других людей. Насколько это соответствует действительности, мне было дано очень ярко ощутить по совершенно ненужным шептаниям и слухам, вызванным катастрофическим ухудшением здоровья моего ближайшего живущего родственника.

Нашлись такие, кто счел, что поведение сэра Эмери Уэнди-Смита после его возвращения из Африки находилось под столь же непосредственным влиянием Луны, как морские приливы и (отчасти) медленное движение земной коры. В доказательство эти люди приводили внезапное увлечение моего дяди сейсмографией — наукой о землетрясениях. Эта область науки настолько увлекла сэра Эмери, что он даже создал собственный инструмент. Прибор этот не нуждался в стандартном бетонном основании, но при этом отличался невероятной точностью и измерял даже самые мелкие подрагивания, постоянно сотрясающие нашу планету. Этот самый прибор я вижу перед собой сейчас. Его удалось спасти из руин дома дяди, и все чаще я бросаю на него резкие и опасливые взгляды.

До своего исчезновения мой дядя часами наблюдал (казалось бы, бесцельно) за едва заметными передвижениями самописца по бумажной ленте.

Лично мне гораздо более странным казалось то, что после возвращения в Лондон сэр Эмери избегал пользоваться метро и предпочитал платить немалые деньги за такси, чтобы только не спускаться, как он говорил, в «эти черные туннели». Да, странно, конечно, но мне это никогда не казалось признаком безумия.

Тем не менее, даже немногие по-настоящему близкие друзья, похоже, были убеждены в безумии моего дяди и винили в случившемся с ним то, что он слишком близко соприкоснулся с мертвыми, темными, давно забытыми цивилизациями, которые его так сильно интересовали. Но как могло быть иначе? Мой дядя был антикваром и археологом. Его странные путешествия в иноземные страны не предназначались для извлечения наживы, в них не было жажды славы. Скорее, сэр Эмери предпринимал эти странствия из любви к жизни, а если ему и перепадала кое-какая известность (а такое происходило нередко), то он чаще всего передавал ее алчущим славы коллегам.

Они ему завидовали — эти его так называемые современники, но и им мог бы сопутствовать успех, будь они, как и он, столь щедро одарены предвидением и пытливостью. Правда, со временем я начал думать о том, что эти таланты стали его проклятием. Я столь едко высказываюсь об этих людях из-за того, как они отрезали от себя моего дядю после того, как ужасно закончилась его последняя, фатальная экспедиция. В прежние годы открытия сэра Эмери помогли многим из них «сделать имя», но в последнюю экспедицию он этих прихлебателей, этих искателей славы не позвал, и они оказались не в фаворе, они лишились возможности обрести свеженькую краденую славу. Думаю, по большей части, обвинения в безумии, звучавшие со стороны этих людей, были просто злобной местью, призванной приуменьшить гениальность моего дяди.

Безусловно, то сафари стало его физическим концом. Он, который прежде был крепким и сильным для мужчины своего возраста, с черными, как смоль, волосами, всегда улыбчивый, теперь исхудал и ходил, сильно горбясь. Волосы у него поседели, улыбаться он стал редко и нервно, и при этом у него дрожали уголки губ.

До того как это стало бросаться в глаза и дало возможность бывшим «друзьям» начать насмехаться над моим дядей, сэр Эмери то ли расшифровал, то ли перевел (я в этом мало понимаю) письмена с горстки древних глиняных осколков, которые в археологических кругах именуются «Фрагментами Г’харне». Дядя никогда подробно не рассказывал о своих открытиях, но я знал: именно то, что он выяснил, расшифровав эти письмена, и вызвало его злосчастное путешествие в Африку.

Он и еще несколько его личных друзей — все в равной степени ученые джентльмены, отправились в глубь континента на поиски мифического города, который, как полагал сэр Эмери, существовал за несколько столетий до того, как были высечены из камня основания египетских пирамид. На самом деле, согласно подсчетам дяди, первобытные предки человека еще не были зачаты в ту пору, когда величественные монолитные крепостные стены Г’харне вознеслись к древним небесам. Опровергнуть данное моим дядей определение возраста этого города, если он вообще существовал, было невозможно: новые исследования «Фрагментов Г’харне» показали, что они относятся к дотриассовому периоду, и само то, что они присутствуют в такой сохранности, а не в виде вековой пыли, не поддавалось объяснению.

Сэр Эмери — в одиночку и в ужасном состоянии — набрел на поселение дикарей пять недель спустя после того, как вышел из африканской деревни, где экспедиция в последний раз имела контакт с цивилизацией. Без сомнений, свирепые люди, обнаружившие его, разделались бы с ним на месте, если бы не их суеверия. Его дикий внешний вид и то, что он пришел из области, на которой, по их верованиям, основанным на местных преданиях, лежало табу, остановило дикарей. Со временем им удалось более или менее сносно выходить сэра Эмери, после чего они проводили его в более цивилизованную местность, откуда он еще не скоро, но все же возвратился во внешний мир. Об остальных членах экспедиции с тех пор ничего не было слышно, и никто их не видел. История эта известна только мне, а я ее прочел в письме, которое мне оставил дядя, но более подробно об этом позже…

После того как сэр Эмери в одиночестве вернулся в Англию, у него появились вышеупомянутые чудачества, и стоило только постороннему человеку намекнуть или начать рассуждать об исчезновении товарищей моего дяди по экспедиции, как он вспыхивал и принимался с пеной у рта говорить о совершенно непонятных вещах вроде «похороненной страны, где булькает и плодится Шудде-М’ель, замышляя уничтожение человечества, и об освобождении Великого Ктулху из подводного плена…».

Когда дядю попросили официально отчитаться об исчезновении товарищей по экспедиции, он сказал, что они погибли при землетрясении. И хотя его просили рассказать подробности, он не проронил больше ни слова.

Поэтому я его об экспедиции не расспрашивал, опасаясь того, как он будет реагировать на вопросы. Между тем в тех редких случаях, когда дядя сам был готов говорить об этом (но так, чтобы его не прерывали), я его взволнованно и внимательно слушал, потому что мне, так же как и другим, если не больше, хотелось, чтобы загадки развеялись.

После возвращения дяди прошло всего несколько месяцев, когда он внезапно покинул Лондон и пригласил меня в свой коттедж, одиноко стоящий здесь, на йоркширских торфяниках, чтобы я составил ему компанию. Это приглашение выглядело странно само по себе, ибо дяде случалось проводить месяцы напролет в самых безлюдных краях, и я привык считать его отшельником. Но приехать я согласился, потому что увидел в этой поездке прекрасный шанс обрести хоть немного мирной тишины, которая так благотворна для моего сочинительства.

2

Как-то раз, вскоре после того, как я обосновался в коттедже дяди Эмери, он показал мне два шара, наделенные странной красотой и жемчужным блеском. Размеры шаров составляли примерно четыре дюйма в диаметре, и хотя сэр Эмери не мог точно определить, из какого материала они состоят, на его взгляд, состав был такой: неведомая комбинация кальция, хризолита и алмазной пыли. О том, как могли быть изготовлены эти изделия, дядя отвечал: «Можно только гадать». Он сказал мне, что эти шары были найдены на месте мертвого города Г’харн, и что эта находка стала первым подтверждением того, что он действительно нашел искомое место. Шары, по словам дяди, лежали под землей в каменном ящике без крышки. На стенках ящика, скошенных под странным углом, красовались странные, неземные картины. Сэру Эмери явно не хотелось рассказывать мне о них. Он лишь сказал, что там были изображены настолько отвратительные сцены, что описывать их подробно не стоит. Но я все же приставал к нему с расспросами, и он ответил, что в камне были высечены изображения чудовищных жертвоприношений какому-то неведомому древнему божеству. Больше он рассказывать ни за что не соглашался, но отослал меня, «раз уж мне так нестерпимо хочется», к трудам Коммода и «побитого молью» Каракаллы.

Сэр Эмери также упомянул, что помимо изображений на стенках этого каменного ящика имелось немало строчек четко очерченных письмен, очень похожих на клинописные и точечные символы «Фрагментов Г’харне», а в чем-то поразительно напоминающих почти совершенно нечитаемую «Пнакотическую Рукопись». Дядя сказал, что этот контейнер, вероятно, служил чем-то наподобие ящика для игрушек, а странные шары, по всей видимости, были мячиками какого-то малыша из древнего города. Во всяком случае, в загадочных письменах на каменном ящике, которые дяде удалось расшифровать, упоминались дети.

К этому моменту повествования я заметил, что глаза у сэра Эмери начали странно блестеть, язык стал заплетаться. Казалось, какой-то странный психологический блок действует на его память. Без предупреждения, словно бы неожиданно впав в гипнотический транс, он принялся что-то бормотать насчет Шудде-М’еля и Ктулху, Йог-Сотхота и Йибб-Тстла — чужеродных божеств, не имеющих описания, а также про мифологические места с такими же фантастическими названиями — Сарнат[11], Гиперборея[12], Р’льех и Эфиротх. Я еще назвал не все из них.

Мне очень хотелось узнать как можно больше об этой трагической экспедиции, но боюсь, именно из-за меня сэр Эмери прервал свой рассказ. Как я ни старался делать вид, что не замечаю его странного бормотания, он все же, видимо, заметил, с каким состраданием и жалостью я смотрю на него. Тогда он поспешно извинился передо мной и ретировался в свою комнату. Попозже, когда я незаметно заглянул к нему, он сидел перед своим сейсмографом и сверял показатели самописца с атласом мира, лежавшим перед ним на письменном столе. Я с тревогой отметил, что дядя негромко разговаривает сам с собой.

Естественно, при том, что мой дядя был ученым и питал такой глубокий интерес к особым этническим проблемам, он всегда был одержим наукой и изысканиями. У него имелось немало редких книг по истории и археологии, о древностях и странных первобытных религиях. Я имею в виду такие труды, как «Золотая ветвь»[13] и «Культ ведьм» мисс Мюррей[14]. Но что я должен был подумать о других книгах, которые я обнаружил в библиотеке сэра Эмери через несколько дней после своего приезда? На книжных полках стояло, по меньшей мере, девять трудов, о которых я знал, что они настолько возмутительны по предмету изложения, что на протяжении многих лет самые разные авторитеты упоминали о них исключительно как о проклятых, богохульных, омерзительных, безумных и так далее. В этот перечень входили «Ктаат Аквадинген» неизвестного автора, «Заметки о «Некрономиконе» Фири, «Liber Miraculorem», «История магии» Элифаса Леви и экземпляр жуткого «Культа гулей». Но пожалуй, самым худшим из всего этого была тонкая книжка работ Коммода, которую этот «кровавый маньяк» написал в сто восемьдесят третьем году до Рождества Христова. Если бы книга не была ламинирована, она бы давно рассыпалась в прах.

Но мало того, что эти книги были пугающи и загадочны сами по себе, так было и еще кое-что…

Как можно было понять и объяснить неразборчивые, монотонные, заунывные напевы, которые часто доносились из комнаты сэра Эмери по ночам? Первый раз я услышал это пение на шестую ночь после моего приезда в дом дяди. Мне спалось неважно, и меня разбудили пугающие звуки — по идее, человеческие голосовые связки не должны были быть способны их воспроизводить. Однако мой дядя бегло произносил эти варварские слова нараспев, и через некоторое время мне удалось записать на бумаге наиболее часто повторяющуюся фразу-секвенцию. Я постарался передать на бумаге как можно более близко к звучанию эти слова — или, по крайней мере, звуки:

Се‘хаййе эп-нгх фл’хур Г’харне фхтагн, Се’хаййе фтагн нгх Шудде-М’ель. Хай Г’харне орр’э эп фл’хур, Шудде-М’ель икан-иканикас фл’хур орр’э Г’харне.

Невзирая на то, что в первое время мне казалось, что произнести эту абракадабру невозможно, с каждым днем я обнаруживал, что, как ни странно, произношение этих строк становится все проще и легче. Словно бы с приближением какого-то отвратительного ужаса я становился все более способен выражаться речью этого ужаса. Возможно, это было как-то связано с тем, что не так давно я произнес эти самые слова во сне. Во сне все всегда легче и проще, и через некоторое время беглость произнесения странных слов перекочевала в мои часы бодрствования.

Но всем этим не объясняются необъяснимые приступы дрожи, которые так терзали моего дядю. Интересно — сотрясения почвы, вызывающие постоянное подрагивание самописца сейсмографа, это следы каких-то серьезных подземных катаклизмов на глубине в несколько тысяч миль и на расстоянии тысяч в пять миль, или сейсмограф реагирует на нечто иное? На нечто настолько шокирующее и страшное, что у меня просто мозг леденеет, когда я пытаюсь задуматься об этой проблеме слишком серьезно.

3

Я прожил у дяди несколько недель, и настало время, когда сэр Эмери, можно сказать, явно пошел на поправку. Правда, он по-прежнему сутулился, хотя мне казалось, что уже не так сильно, да и его так называемые «чудачества» остались при нем, но в другом он вернулся к себе, прежнему. Нервный тик почти совсем перестал терзать его лицо, и щеки теперь уже были не такими бледными. Я заключил, что эти улучшения здоровья дяди связаны с постоянными исследованиями, которые он осуществлял с помощью своего сейсмографа. К этому времени я успел уловить четкую взаимосвязь между состоянием дяди и показателями этого прибора. Тем не менее я никак не мог уразуметь, каким образом внутренние движения Земли могли так влиять на нервную систему сэра Эмери. Как-то раз я зашел к дяде, посмотрел на сейсмограф, и дядя вдруг стал рассказывать мне кое-что еще о мертвом городе Г’харне. Надо было бы мне удержать его от разговора на эту тему.

«Глиняные осколки с письменами, — сказал он, — рассказывали о местонахождении города, название которого, Г’харне, известно только в преданиях и о котором в прошлом говорили только в том же смысле, как об Атлантиде, Му[15] и Р’льехе. Миф — и ничего более. Но если придать легенде конкретное местонахождение, она становится несколько реальнее — а если это местонахождение обеспечивает вас какими-то археологическими находками, какими-то древними реликвиями, принадлежащими цивилизации, исчезнувшей тысячелетия назад, тогда предание становится историей. Ты очень удивишься, узнав, как много в мировой истории было выстроено таким путем.

Я надеялся — можешь назвать этой интуицией, предвидением, — что Г’харне действительно существовал. Расшифровав письмена на глиняных осколках, я понял, что я в силах доказать, тем или иным способом, реальность Г’харне в глубокой древности. Я побывал в некоторых очень странных местах, Пол. Мне доводилось слышать и более странные истории. Как-то раз я жил в африканском племени, люди из которого утверждали, что им известны тайны исчезнувшего города, а местные сказители говорили мне о стране, где никогда не светит солнце, где Шудде-М’елль, прячущийся глубоко в изрытой туннелями земле, замышляет рассеяние зла и безумия по всему миру и воскрешение других, еще более мерзких злобных божеств!

Он таится в земле и поджидает того времени, когда настанет верное расположение звезд, когда станет нужным число воинов в его ужасных ордах, когда он сможет заразить своей мерзостью весь мир и поспособствовать возвращению других, кто еще хуже него!

Я услышал рассказы о сказочных созданиях, рожденных на звездах, которые обитали на Земле за миллионы лет до появления Человека, а когда он появился, они все еще таились где-то, в темных уголках. И я скажу тебе, Пол… — тут голос дяди зазвучал громче, — что они до сих пор здесь — в немыслимых местах! Мне рассказали о жертвах, приносимых Йог-Сотхоту и Йибб-Тстлу, и от описания этих жертвоприношений у тебя кровь в жилах похолодеет. Я узнал о жутких ритуалах, разыгрывавшихся под доисторическими небесами задолго до зарождения Древнего Египта. В сравнении с тем, о чем я услышал, труды Альберта Великого[16] и Гроберта кажутся ручными, игрушечными. Узнай о таком де Сад — он бы мертвенно побледнел».

Каждую новую фразу мой дядя произносил все быстрее, но тут умолк, чтобы отдышаться, и заговорил медленнее и тише:

«Как только я расшифровал фрагменты, я сразу же подумал об экспедиции. Могу сказать тебе, в это время я мог бы приняться за раскопки здесь, в Англии, — ты сильно удивишься, если узнаешь, что таится под поверхностью некоторых мирных холмов Котсуолдс[17]. Однако это могло бы вызвать протест у так называемых «экспертов», да и у любителей тоже, поэтому я выбрал Г’харне. Когда я впервые упомянул об экспедиции в присутствии Кайла и Гордона и еще нескольких человек, я, видимо, привел убедительнейшие аргументы, поскольку они сразу стали настаивать на том, чтобы отправиться со мной. Правда, некоторые из тех, кто согласился поехать в экспедицию, почти наверняка не сомневались, что это пустая трата времени. Как я уже говорил, Г’харне находится в тех же краях, что Му и Эфирот — или, по крайней мере, некогда находился. И конечно, мои коллеги вполне могли рассматривать экспедицию как поход за подлинной лампой Аладдина, однако, невзирая ни на что, они все же отправились со мной. И вряд ли они могли отказаться, потому что если Г’харне действительно существовал… О! Ты только подумай об упущенной славе! Они бы никогда себя не простили! А я ни за что не прощу себя. Потому что, если бы я не возился с «Фрагментами Г’харне», все они были бы сейчас здесь, помоги им Господь…»

Голос сэра Эмери вновь зазвучал лихорадочно, взбудораженно, и он продолжил рассказ:

«Боже, но как же мне тошно здесь! Я не в силах больше это выносить. Все дело в здешней траве и почве. Меня от этого трясет! Мне нужно, чтобы меня окружал бетон. Бетонные стены! И чем толще бетон, тем лучше! Но и у городов есть свои недостатки… метро и всякое такое. Ты когда-нибудь видел картину Пикмана «Катастрофа в метро»[18], Пол? Боже, что за работа! А та ночь… та ночь!

Если бы ты их увидел — как они полезли из раскопов! Если бы ты почувствовал те сотрясения — земля содрогалась и плясала, когда они восстали! Мы их потревожили, понимаешь? Возможно, они даже подумали, что на них напали, поэтому они и начали выходить наружу. Бог мой! Но откуда взялась такая свирепость! Я ведь всего за несколько часов до этого поздравил себя с находкой — обнаружением жемчужных шаров — и тут… и тут…»

Дядя снова начал тяжело дышать, и глаза у него лихорадочно заблестели. Голос изменился — приобрел странный, гнусавый акцент.

«Се’хайие, се’хайие… — Быть может, город и похоронен под слоем земли, но те, кто объявлял Г’харне мертвым, не знали о нем и половины. Они были живые! Они были живы миллионы лет, и, может быть, они не могут умереть!.. И почему бы такого быть не может? Ведь они — боги, не так ли? Что-то наподобие божеств! И вот они появляются посреди ночи…»

«Дядя, пожалуйста!» — прервал я сэра Эмери.

«Не надо так смотреть на меня, Пол, — резко проговорил дядя, — и не надо думать о том, о чем думаешь. Случались вещи и более странные, поверь мне. Уилмарт из Мискатоникского университета[19] мог бы кое-что порассказать, бьюсь об заклад! Да ты не читал, что написал Йохансен![20] Боже милостивый, почитай рассказ Йохансена!

Хай, эп-фл’хур… Уилмарт… старый болтун… Что он знает такое, о чем умалчивает? Почему вообще все помалкивают о том, что было обнаружено в тех Горах Безумия? Что выкопало из земли оборудование Пибоди?[21] Скажи мне об этом, если что-то знаешь! Ха-ха-ха! Се’хаййе, се‘хаййе, икан-иканикас…»

Дядя уже не говорил, а визжал, его глаза остекленели, он вскочил и начал дико размахивать руками. Я уже не был уверен, что он меня видит. Вряд ли он видел что бы то ни было вообще — разве что что-то представало перед его мысленным оком: жуткие воспоминания о том, что он себе представлял. Я взял его за руку, чтобы его успокоить, но он оттолкнул мою руку, словно бы не соображая, что делает.

«Они вылезают… эти твари, как бы сделанные из каучука… Прощай, Гордон… Не кричи так — я от этих криков с ума схожу… но ведь это только сон. Просто страшный сон, я такие в последнее время вижу часто. Это ведь сон, правда? Прощайте, Скотт, Кайл, Лесли…»

Вдруг мой дядя начал дико оглядываться по сторонам.

«Земля трескается! Как их много!.. Я падаю!

Это не сон — Боже милостивый… это не сон!

Нет! Не троньте меня, слышите? А-а-а-а!.. Мерзость какая… надо бежать! Бежать! Прочь от этих голосов… Это голоса? Прочь от этого чавканья и гнусавого пения…»

Без предупреждения сэр Эмери вдруг сам начал напевать. От жуткого звучания этого напева, которому сейчас не мешало ни расстояние, ни запертая дверь, слушатель более робкого десятка упал бы в обморок. Было похоже на то, что я слышал раньше по ночам. На бумаге слова не кажутся столь омерзительными — на самом деле они даже выглядят нелепо, но услышать, как они слетают с уст моего родственника, да еще с такой неестественной беглостью…

«Эп, эп-этх, фл’хур Г’харне Г’харне фхтагн Шудде-М’ель хиас Негг’х».

Сэр Эмери произносил нараспев эти невероятные звукосочетания, и вдруг он начал стучать ногами по полу. Потешно побежал на месте. А потом вдруг испуганно вскрикнул, сорвался с места, проскочил мимо меня и налетел на стену. От удара он потерял равновесие и упал на пол.