Трое для одного (СИ)

– Может, ещё что-нибудь, сэр?

Морган стоически проигнорировал хулиганское желание потыкать в грудь пальцем, перевёл взгляд на кромешную мглу за окном и попросил нейтральным голосом:

– Вызовите для меня такси, если несложно.

– О-окей, – немного разочарованно протянула официантка. Затем оценила размер чаевых и повторила уже веселее: – Окей. Как скажете, сэр.

Бродить ночью по городу с риском наткнуться на что-нибудь безликое ему совсем не хотелось.

Уже дома, в своей комнате он открыл часы. Стрелки по-прежнему были недвижимы, только указывали они на десять ровно. Картинка под крышкой изменилась; впрочем, Морган не настолько хорошо её помнил, чтобы утверждать с уверенностью. Сейчас изображение немного напоминало дешёвый бар вроде той же “Кегли”, только вместо пошлой неоновой вывески над входом болталась деревянная, подсвеченная тусклым фонарём.

– “Шасс-маре”, – прочитал вслух Морган, оглаживая пальцами корпус. От металла исходило призрачное тепло. – Что бы это значило, интересно…

Часы в ту ночь он положил в изголовье кровати, на тумбочку. Не потому, что верил в их чудесную способность распугивать тени – просто рука не повернулась запереть их в ящике стола или сунуть обратно в карман куртки. Ближе к утру он проснулся от лёгкого шороха. За окном беззвучно кружились разноцветные огни – жёлто-оранжевые, малиновые, синие и зелёные. “Фейерверк”, – подумал Морган лениво и вновь сомкнул веки. А потом спохватился: “Какой к чёрту фейерверк?”, резко сел на кровати, щурясь.

Заунывно пищал будильник.

На улице опять завывала метель.

Когда он спустился в столовую, мать уже была там – как всегда, в безупречном домашнем платье цвета лаванды.

– Доброе утро, милый, – улыбнулась она, глядя сквозь него. – Донна сегодня приготовила омлет по-японски. Интересный вкус. Впрочем, если тебе не понравится, есть ещё телячий паштет с базиликом и тосты.

– Ага, спасибо, – зевнул Морган и плюхнулся на стул. Оттолкнулся пятками от перемычки стола, отклонился назад, зажмурился. – Всё замечательно. Даже не знаю, что выбрать.

– Тогда я сообщу Донне, чтобы она принесла что-то на своё усмотрение, – невозмутимо откликнулась Этель. – Как ты спал?

– Так себе. Хм… А отец ещё не вставал?

– Звонила Гвен, обещала заглянуть к тебе на днях на работу, – так же ровно ответила она. – Что же касается Годфри, то мне он о своих планах не сообщал… Морган, милый, что с тобой происходит?

– А? – Он с трудом разомкнул веки и уставился в потолок. – С чего ты взяла, мам?

– В последний раз ты так раскачивался на стуле, когда мисс Льюис сфотографировала тебя голым после хэллоуинской вечеринки.

– Ну, голым я не был, шляпу на меня всё-таки напялили, и вообще Кэндл тогда обещала… Мам! – Морган едва не свалился со стула, но вовремя дёрнулся вперёд и схватился за край стола. – Ты-то откуда про это узнала?!

Этель мягко улыбалась поверх чашки кофе. Едва заметные морщинки паутиной расходились вокруг глаз.

– Мисс Льюис прислала фотографии мне первой, разумеется. Мы с ней сошлись на том, что ты просто очарователен, но восемь коктейлей – это немного слишком. Так что беспокоит тебя на сей раз, Морган?

– Не фотографии, – только и смог он вытолкнуть из себя и отвёл взгляд. Глаза Этель, так похожие на его собственные и выражением, и особенным холодным цветом, словно душу вытягивали.

– Это связано с Годфри?

Морган хотел сказать нет, но потом вспомнил Кэндл, её расследование, исчезающие с плана земли, розарий миссис Паддлз, поручение отца, масляную улыбку Найджелла Гриффита… и немигающий птичий взгляд за плечом – под кантри-блюз в салоне старенькой “ширли” и мелькающие за окном болота.

– Не знаю, мам. Правда, не знаю. Надеюсь, что нет. – Морган ослабил узел галстука и поднялся со стула. – Я пойду на работу. Позавтракаю там, извинись за меня перед Донной.

– Хорошо, – кивнула Этель царственно, и взгляд её потеплел. Зимнее небо – весеннее небо. – Морган, я всегда на твоей стороне. Что бы ни случилось.

– Я знаю, мам, – махнул он рукой, чувствуя себя неловко. – Спасибо.

До мэрии он добрался быстрее, чем планировал, потому что выгнал “шерли” из гаража впервые за несколько дней. В офисе пока был только Оакленд, зевающий и потягивающий кофе. Морган бросил купленный по дороге пакет с фастфудом на стойку и запихнул мокрую куртку в пустой шкаф.

– С утречком, – пробасил Оакленд. Стандартная белая чашка с гербом Фореста казалась в его руках крошечной. – Чего так рано, а?

– Я на машине, – улыбнулся Морган невольно. – А ты?

– У Мэй зубки режутся, – мрачно сообщил Оакленд. – Думал, что хоть на работе с утра подремлю, но почему-то сел разбирать запросы. Привычки, чтоб их.

Морган не выдержал и расхохотался:

– Идеальный сотрудник. А Кэндл ещё не пришла?

– Её ж сегодня не будет, – удивился Оакленд. – И ещё дня четыре, как минимум. Она ж в Пинглстон упилила, там судебное заседание. Ты что, забыл?

– А… – растерянно откликнулся он, смутно припоминая разговор недельной давности. – Да, как-то из головы вылетело.

Без Кэндл офис не то чтобы опустел, но стал менее ярким – точно. Ривс первое время радовался, что над ним никто не подшучивает, но потом явно загрустил. Посетители тоже будто бы выдохлись – в один день пришло всего пятеро, а на следующий – вообще трое. Морган внаглую этим пользовался и ускользал домой раньше на полчаса, а то и на час. До ужина поднимался к матери и слушал, как она музицирует, а ближе к ночи садился перепечатывать мемуары О’Коннора. Почерк у старика был разборчивый, по-школьному аккуратный, но предложения часто обрывались на полуслове, а поля изобиловали пространными вставками, написанными вдоль. В основном О’Коннор живописал своё детство и юность, простые радости и печали, немало внимания уделял и красотам Форреста. Но некоторые пассажи настолько выбивались из текста по стилю и содержанию, что Морган подолгу зависал над ними, пытаясь понять, что к чему. Написанные на той же коричневатой бумаге, теми же выцветшими чернилами, тем же почерком, они напоминали фрагменты из художественной книги, случайно затесавшиеся в обычный дневник.

“…били его без всякой жалости.

Сперва кулаками, потом ногами, потом кто-то с жестокою радостью выдрал из забора жердь и начал охаживать несчастного по бокам. Другие вскоре последовали этому дурному примеру. А он только прикрывал рукою голову и приговаривал: “Пожалейте, чадушки, не берите греха на душу”.

Такой большой! Мог бы, пожалуй, любого из них одной рукой о колено переломить, но – терпел. Видно, именно потому, что мог.

Кто из них приволок револьвер из дому, я так и не понял. Да любой мог – после войны, чай, у каждого висело дома на стене ружьецо. А вот выстрелила дёрганная рыжая девица. По дурости выстрелила, сама первая испугалась и повисла на шее у М-ра, заливая ему жилетку слезами.

А тот, большой, сильный, завалился вдруг набок. Шея у него была разорвала пулей в лохмотья, а позвонок перебит.

Юными палачами сей же миг овладел глубокий страх. Они прыснули в разные стороны, как перепуганные цыплята. Остался только М-р, спокойный и равнодушный. Он подобрал револьвер, осторожно обтёр его платком, размахнулся и зашвырнул в середину пруда, а затем неторопливо направился к парку.

Впоследствии я долго выспрашивал у всех, рискуя быть уличённым в подглядывании, за что же били того, большого. И никто не мог мне толком ответить. Я так полагаю, что вся его вина была в безответности и доброте. Он жил в одиночестве у края болот, сам, по велению души, прибирал ближние улицы и превосходно тачал сапоги, коими не брезговал и господин мэр. По субботам он пил эль в пабе у площади, а затем ночью возвращался через весь город с керосинкой в руках, разгоняя мрачные тени.

Хоронили его нелепо. Подходящего по размеру гроба не сыскалось, да и могилу выкопали не слишком широкую. Его завернули в белое полотно, боком уложили в яму и засыпали землёй. Больше всех по нему убивалась та мелкая рыжая девица, которая его и застрелила. Она единственная надела не траур, а какое-то неуместное яркое платье, то ли оранжевое, то ли жёлтое, и сама стала как трепещущий на ветру огонёк. Она покачивалась, прижимая кулачки к груди, и плакала навзрыд. М-р пытался её приобнять, но она его оттолкнула; и, когда священник отчитал последнюю молитву, и все разошлись, осталась там, на кладбище. Пришла и на следующий день, и через день – тоже. А потом, кажется, подхватила на ветру лихоманку и слегла. Что было с ней дальше – не знаю.

М-р год спустя женился на какой-то своей троюродной кузине, точь-в-точь на него похожей.

Давеча я попробовал найти могилу того, большого, но не сумел. Одно место показалось мне похожим, но на памятнике было женское имя. Впрочем, в том могла быть повинна не моя дурная память, а привычки города – с каждым годом он всё больше отстраняется от нас.

Очень много теней в последнее время.

Страшно…”

Морган поставил точку и откинулся в кресле.

– Очень много теней, – повторил он вполголоса, словно пробуя слова на вкус. – Очень много теней…

Дневники так увлекли его, что он снова засиделся до полуночи. Часов в десять послышался тихий стук – сперва показалось, что со стороны окна, но затем выяснилось, что это Донна хочет узнать, не спустится ли он к чаю. Морган только отмахнулся, а когда снова посмотрел на часы, было уже четверть первого. Снилось ему что-то тяжёлое и липкое, и, наверно, поэтому он проспал, впервые за долгое время. На работу прибыл последним. Заглянул в приёмный зал, с облегчением убедился, что никаких разгневанных посетителей, штурмующих пустую стойку, и в помине нет, и, уже повеселев, прошёл в офис.

– …А потом он и говорит: “Кэндл, можешь выйти в зал и обнять меня там минут через пять?”. Ну, я думаю, черти-сковородки, а забавно ведь будет. Выхожу – а тот бугай уже стоит перед ним с розами… О, привет, Морган! Как, продержался без меня эти дни или по ночам в подушку рыдал? Я тут мисс Майер рассказываю про твой фан-клуб.

– Я уже слышал, – хмыкнул Морган. Кэндл была в своём репертуаре – безупречный почти-деловой-костюм с узкой юбкой до пят, из-под которой выглядывают тяжёлые ботинки, и густая подводка вокруг глаз. – Не носи чёрно-белое. Становишься похожа на панду. И, кстати, не забудь упомянуть, что того монстра с розами натравила на меня именно ты.

– Почему это натравила? – искренне возмутилась Кэндл. – Я просто помогла осознать его собственные чувства…

– В любом случае, периодические стрессы тебе на пользу. Привет, Морган.

– Привет, дорогая. Ты, как всегда, добра ко мне, – ворчливо откликнулся он и отвернулся к кофемашине, краем глаза наблюдая за сестрой. Гвен была безупречна – впрочем, как и всегда. Рыже-красные волосы укрощены строгим каре, тело – футляром тёмно-серого делового костюма, а мысли… кому какое дело до мыслей по большому счёту.

– Я по делу, – коротко произнесла она.

– Я и не сомневался. Кофе?

– Спасибо, мисс Льюис меня угостила, – вежливо отказалась Гвен, в упор глядя на него. И если цвет волос она унаследовала отцовский, то взгляд – матери. – Поговорим? Наедине.

Это “наедине” означало, что Кэндл нужно убраться из кофейной комнаты. И чем быстрее, тем лучше.

– Поговорим, – со вздохом согласился он. – Кэндл?

– Пойду посмотрю, как там дела в зале. Вдруг посетители уже грудью бросаются на стойку? – подмигнула она. – Не обижайте тут Моргана без меня, мисс Майер.

– В искусстве обижать его мне далеко до ваших высот, – ровно ответила Гвен и громко щёлкнула замком сумочки – точно выстрел раздался.

Кэндл фыркнула, подхватила свою пузатую чашку с кофе и бодро промаршировала в коридор, плотно прикрыв за собой дверь.

– И почему вы всё время ссоритесь? – риторически вопросил Морган, усаживаясь на диван рядом с сестрой.

– Глупый вопрос, мой дорогой братец. Мы с мисс Льюис слишком похожи, – с той же безупречной серьёзностью ответила Гвен. – Только она делает то, что хочет.

“А я нет” – это Гвен так и не сказала, но некоторым словам вовсе не обязательно прозвучать, чтобы отравить ноосферу.

– Жаль. Вы бы хорошо смотрелись вместе, если бы подружились, – вздохнул Морган и пригубил кофе. Было отвратительно горько. – Так зачем ты пришла?

– Поговорить. – Гвен качнула головой, и безупречно гладкое каре чиркнуло по плечу. Морган вздрогнул: на мгновение ему померещился длинный глубокий надрез в серой ткани, но это, конечно, был всего лишь аккуратный шов пиджака. – Ты знаешь мистера Диксона?

– Председатель Совета графства, – растерянно кивнул он, пытаясь отвести взгляд от бритвенно острой кромки ало-рыжих волос. – Вроде бы он помогал Найджелу Гриффиту в каких-то щекотливых делах. А что?

Взгляд Гвен был прозрачнее и холоднее ноябрьского неба.

– Диксон планирует нечто крупное. Ходят слухи о гигантском эко-парке аттракционов на болотах между Форрестом, Сейнт-Джеймсом и Тейлом.

– И где подвох? – Морган отвернулся и принялся бездумно водить пальцем по вытертым кнопкам кофемашины. На ощупь они были тёплыми и безупречно гладкими; нажмёшь посильнее – и огненный кофе сквозь решётку брызнет на стоптанный ворс ковра. – Вроде бы аттракционы – дело хорошее, а эко-парк – тем более.

Гвен медленно опустилась на диван, закинула ногу на ногу и похлопала по продавленной подушке рядом с собой. Морган без споров сел и наклонился к сестре.

– Не так давно я столкнулась в Пинглтоне с одним старым другом по юридическому колледжу, – произнесла она тихим, почти беззвучным шёпотом. Слова скорее угадывались, нежели слышались. – Он сейчас работает личным помощником Диксона… И, в общем, собирается уходить.

– Пускай уходит, если хочет, – легко согласился Морган. – Наверное, отыскал местечко потеплее.

Гвен поменяла ноги местами; теперь сверху была левая, и над коленкой сквозь колготки отчётливо просвечивало красное пятно.

“Сестрёнка-неженка”.

– Ты не понимаешь, – спокойно ответила она, так же глядя в сторону. – У Стива лисья интуиция, она никогда не подводит. И если он говорит, что Диксон замахнулся на кусок не по размеру, и надо линять – значит, так и есть. А если с этим эко-парком что-то не то… Ты ведь уже понял?

Морган кивнул.

– Отца подставят. Точнее, сделают крайним.

– Именно, – тихо подтвердила Гвен. – Гриффит – лишь посредник, и если Диксон начнёт тонуть, то сдаст его, не задумываясь. А Гриффит попытается выкрутиться и сдаст Годфри Майера.

– То есть отца.

– То есть отца, – с прохладцей согласилась Гвен. – Сомнительно, чтобы он ничего не знал о проекте, напрямую связанном с Форестом.

Морган повернул голову и уставился на сестру в упор – так, что видел сейчас каждую трещинку на её обветренных губах.

“Волнуется”.

– И чего ты от меня хочешь? Чтоб я предупредил отца?

– Как хочешь, – поморщилась она и добавила торопливо: – Главное – сам не вмешивайся. Я не хочу, чтобы ты…

– Что? – Моргану показалось, что он ослышался.

От Гвен словно шарахнуло электрическим разрядом – гнев пополам с нежностью, остро, ощутимо, до мурашек по спине.

– Не выполняй больше поручения Годфри. Слишком большие суммы на кону. Мне все равно, что будет с ним, но я не хочу, чтобы он и тебя потопил. Будь осторожнее, братец.

– Как скажешь, сестрица, – машинально ответил Морган в тон, а Гвен вдруг резко подалась к нему, стиснула в объятьях. Морган замер, чувствуя огненный жар её кожи даже сквозь доспех делового костюма. Сквозь два доспеха. – Идиот… Мало тебе было того удара по голове?

Этажом ниже пронзительно затренькал телефон.

Гвен отстранилась и поднялась, невозмутимо отвернув юбку – безупречная, холодная, словно какое-то сказочное ночное существо, случайно залетевшее в уютно-тёплую комнату отдыха в медово-молочных тонах. Даже оттенок волос сейчас напоминал апельсиново-клубничный лёд.

– Спасибо за предупреждение, – только и смог выговорить Морган.

Она махнула рукой и вышла; ковровое покрытие в коридоре впитало звуки шагов, как будто двигался призрак.

Через три минуты в комнату отдыха заглянула Кэндл и сообщила, что в приёмной по-прежнему никого, а Ривс с Оаклендом помирают от кофеиновой недостаточности, и хорошо бы захватить им пару чашек вниз, с собой. Морган кивнул, чувствуя, как наваливается тяжёлая, удушливая головная боль.

Слишком многое надо было обдумать.