Помоги проекту - поделись книгой:
На свободу больше…
— Что страшного в женитьбе? Всем рано или поздно приходится…
— Посмотрим, как ты запоешь, когда твоя очередь наступит.
— Не скоро, — младшенький оскалился. — Я не собираюсь совершать выдающихся деяний, а значит, хорошую партию мне не предложат. А без хорошей партии матушка настаивать не будет. Так что, братец, сам виноват… сидел бы на своей границе тихо, гулял бы свободным. Нет же, подвигов захотелось.
В чем-то он, баловень, был безусловно прав. Но вся натура Нкрума отказывалась эту правоту признавать.
— А вообще… выбери кого-нибудь. Если все равно, то просто закрой глаза и ткни пальцем…
— Нет.
— Почему?
Бабочка носилась вокруг лампы, ударяясь об абажур, и тогда рыхлая пыльца падала едва ли не комками, а в аромате проскальзывали гнилостные ноты.
— Потому… — Нкрума вздохнул. Как ему объяснить?
И не только ему.
Братец не желает понимать очевидного.
Брачный ошейник — это далеко не просто ритуальное украшение, которого рано или поздно удостаивается любой круон. Это ошейник и есть.
— Отец счастлив…
— Ему так приказано, — огрызнулся Нкрума. — Пусть бы только посмел не быть счастливым… посмотри на Джая…
— А что с Джаем?
— Ничего.
— Да успокойся ты. И объясни толком, — братец сел, и хвост его раздраженно щелкнул по подоконнику.
— Толком?
На визоре вспыхивали и гасли золотые лепестки.
И время от времени раздавался тот самый вкрадчивый голос с угрожающим обещанием обустройства личной жизни.
— Толком… раньше Джай делал, что считал нужным. А теперь — то, что полагает правильным его дорогая супруга. Маррет… его когда-то называли надеждой Шадара. И в итоге? Эта надежда надышаться на свою красавицу не способна, разве что туфельки в зубах за нею не носит… и то потому, что боится ткань попортить. Берго…
— Хватит, — младшенький махнул рукой. — Я понял. Ты боишься повторить их судьбу.
— Еще как.
Нкрума передернуло.
А может… ну его? Матушку… род… Совет галактический… тоже ничего хорошего, одна сплошная бюрократия… пусть отлучают. И тогда он, Нкрума Безымянный, будет свободен.
Отправится на границу.
Не адмиралом… безродным не положена своя эскадра, но обыкновенным наемником. Припишется к какому-нибудь боевому шлюпу и заживет простой и понятной жизнью, где не будет обязательств иных, нежели прописанные в типовом контракте.
Красота.
— Ты боишься женщин! — младшенький соскользнул на пол и потянулся до хруста в костях. А кости его, еще окончательно не застывшие, хрустели как-то особенно смачно. — Наш бесстрашный адмирал боится женщин!
— Любой нормальный круон, если он в здравом уме, боится женщин.
Младшенький захихикал.
Вот же… никакого понимания момента. Тут, может, вся жизнь перед глазами пролетает, усыпанная треклятыми лепестками, а он хохочет, как ошалевший грахан.
— Ладно… давай сюда свою анкету…
— Стой!
Но младшенький успел сграбастать визор.
— Так… это о тебе… имя… пол… возраст… статус… ничего интересного. Увлечения. Братец, ты что написал?
— Вышивание. Крестиком, — Нкрума попытался ухватить младшенького за хвост, но тот оказался на диво прыток. И хвост убрал вовремя, только кисточкой по носу щелкнул. — Мне и вправду нравится…
— Это я знаю, что тебе нравится, но, поверь, это не серьезно… вот ты хочешь, чтобы твоя будущая супруга с тобой считалась? Хочешь или нет?
Нкрума тяжко вздохнул.
— А кто будет считаться с существом, которое, уж прости меня, в свободное время крестиком вышивает?
Это он зря.
Вышивка успокаивала. Помогала сосредоточиться. Да и вообще расслабляла. И ничего-то зазорного в этом занятии Нкрума не видел.
— Нет! — палец брата мазнул по визору, стирая информацию. — Ты должен внушить к себе уважение еще на этапе знакомства! Я имею в виду заочное знакомство… так, увлечения… охота на пиратов? Нет, как-то не звучит… коллекционирование… да… предмет коллекции? Допустим, уши и иные конечности… иногда физиология не предусматривает наличия ушной раковины… пишем и иные конечности асоциальных элементов… внушает?
— Отдай!
— Обойдешься. Я тебе помогаю, — братец вскарабкался на подоконник. — Вот увидишь…
И вниз сиганул, только хвост махнул.
— Стой!
Нкрума взлетел на подоконник. В лицо пахнуло остывающим ветром…
— Стой!
— Догони, если сможешь! — крикнул братец и, зажав в зубах визор, бросился прочь.
Сможет?
Думает, что Нкрума слишком стар стал, чтобы в пустыню выбираться?
Он соскользнул вниз, привычно цепляясь когтями за неровную стену дома. Взлетели растревоженные бабочки, и старый паук заскрежетал, выражая недовольство этаким вмешательством в охоту. Что ж, Нкрума его понимал
Он остановился, на мгновение вдохнув еще горячий воздух.
Прислушался.
Загудели сторожевые камни, но вскоре успокоились: братец миновал преграду, не потревожив чувствительные нити. Что ж, и Нкрума знал пару-тройку способов выбраться из поместья…
Свобода?
Этой ночью он будет свободен.
Он тенью проскользнул через освещенную полосу, и живые пески лишь вздохнули, проглотив лепестки горицвета. Теперь уснут на несколько ударов сердца, которых хватит, чтобы добраться до сторожевых камней. Те, растревоженные младшим братцем, тускло светились, а самые матерые, на телесах которых набрякли уже ростовые почки — похоже, матушка перестаралась с подкормкой — пульсировали.
Нкрума остановился.
Он слушал ночь.
И слышал.
И понимал, что никогда не откажется… от дома, рода — быть может, но не от пустыни, голос которой звучал в его крови. Нкрума осторожно ступил, ставя ногу меж сплетения ветвей.
Шаг.
И еще один.
И замереть, позволив тончайшей поликристаллической ветви скользнуть по шкуре. Нкрума замер. И сердце привычно остановилось. Он затаил дыхание, начав про себя отсчет.
Один.
И ветвь треснула, выпустив чувствительные нити.
Два.
Они рассыпались по шкуре, которая остывала, как остывал окружающий Нкрума песок.
Три.
Щупы попробовали пробить шкуру, но та оказалась слишком плотной.
Четыре и пять.
Камень вспыхнул, пытаясь решить непосильную задачу. Живое или нет?
Живое должно быть сожрано.
Или хотя бы схвачено.
Ветвей стало больше… и щупы опутали Нкрума сетью, они прислушивались к малейшему звуку, пытаясь уловить эхо дыхания или стук сердца, что было вовсе непозволительно.
…десять и одиннадцать.
Отступили.
Они убирались медленно, иные вовсе рассыпались, чтобы стать частью почвы.
…сто двенадцать…
Легкие начинали гореть, а когда-то Нкрума способен был досчитать до двухсот, не испытывая никаких существенных неудобств.
…сто сорок пять…
Запасное сердце дрогнуло и застучало, глухо, мелко. И основное запустилось, хотя и не сразу. До края полосы оставалось три шага, и Нкрума будет свободен.
Почти.
Пустыня пела.
Стремительно остывающие пески издавали высокие звуки, в которых Нкрума по-прежнему слышались голоса песчаных богов, которым поклонялись Древние. И в хор этот, в торжественное песнопение, столь заманчивое, что не один молодой круон уже утратил разум и голову, поддавшись ему, примешивалась печаль.
Нкрума уже стар.
Не настолько, чтобы задуматься о последнем пути — и отец не думает, хотя старше Нкрума втрое — но пустыня благоволит к молодым. А он… слух ослабел. И он едва не наступил на песчаного паука, выползшего, чтобы поймать пару прытких медянок.
Мелочь, но пустыня состоит из мелочей.
Голоса песчаников.
И тяжелый гул вархашша, вынырнувшего на поверхность, чтобы остудить раскалившуюся за день шкуру. Помнится, было время, когда Нкрума вышел на охоту и ночь провел на гребне скал, высматривая, не поднимется ли где-нибудь песчаный фонтан. И уже почти уверился, что ночь пройдет бесплодно, как вархашш вынырнул прямо у подножия скал. Нкрума помнил, каков он был: огромен, размером с десантный шлюп.
Его шкуру покрывали шрамы.
Его когти вошли в гранит, точно якоря. А в фасетчатых глазах отразились и скалы, и луны.
Вархашш выполз на скалы, и Нкрума испытал одновременно восторг и ужас: по сравнению с этим чудовищем, разменявшим не один десяток циклов и утянувшим в пески не один десяток охотников, он, Нкрума, был мал и слаб.
И костяное копье, взятое данью древней традиции, уже не казалось грозным оружием.
Вообще оружием.
Нкрума испытал даже трусливое желание отступить. Солгать утром, что не дождался… это со многими происходит, но потом… потом вархашш выдохнул высокий столб песка и открыл дыхальца. Он вывалил полупрозрачные студенистые жабры, спеша вобрать ту редкую влагу, которая появляется в пустыне на рассвете.
И серая поверхность на глазах набухала.
Поделиться книгой: