Книга И. Са

— Так вы боитесь, что я в своих синих трусах в цветочек подорву отсюда, что ли? Или чтоб ваш магазин поддержать мне всю оттуда покупать придется?

— Не-не! Я все выдам на первое время. Вода в прачечной очень горячая — шмотье линяет и красит тюремную униформу. Кстати, без обид, я тебе оранжевую форму даю — средний уровень опасности.

— В смысле?

— Ну общий режим у нас зеленый, усиленный оранж, а строгач черный. Пробудешь без запалов 90 дней, напишешь заяву — поменяют на зеленый. Хотя это всё пофиг, вас, айсы все равно в одном бараке держат.

— 90 дней? Ты шутишь?

— Для айсов минимум, но я не судья — ты на меня не ссылайся. А судей всего два на три штата. Сам считай.

— Кисло.

— Ничо, пообвыкнешь. У нас библиотека, спортзал.

Я думал он добавит: «бассейн, дискотека по субботам», но Риз вдруг вышел из-за прилавка и окинул меня оценивающим сканом.

— А на баскетболиста ты совсем не тянешь.

Риз протянул два комплекта полосатых одежд и я дал себе слово свиснуть хотя бы штаны, как соскочу. Кивнул на дверь в белой шлакоблочной стене.

— Там переодевайся. Трусы вольные сдай. Шмонать не буду. Верю!

Я вошел в странное помещение — среднее между душевой для инвалидов и туалетом и тихо, по-русски сказал: «Зря веришь, служивый» и не стал сдавать мои родные, близкие телу трусы и носки, которые надел только сегодня утром, не подозревая, что скоро примут.

В конце-концов, что враги сделают если спалят? Депортируют быстрее? В тюрьму посадят? Свободным становишься, когда нехуй терять. Человек, которому нечего терять гораздо опаснее для общества, чем человек у которого есть семья и ипотека. Неужели оно не понимают, что оставшись без детей, жены, дома и небольшой кучки пожитков я озверею? Не понимают, что учитывая моё крайне не симпатичное отношение к географической опухоли под названием Успехистан я могу бросится в рукопашную на дружелюбного Риза только чтобы схлопотать пару лет отстрочи в американской тюрьме? Все ближе к дому. Придержу-ка эту опцию на крайний случай.

Сдал Ризу вольные шмотки в мешке с уже напечатанной моей фамилией и фоткой. На фотке я выглядел печально как белорусский крестьянин на глазах у которого враги насилуют и убивают родимую кормилицу-корову.

— Прямо по коридору, потом на право и сразу снова направо. Отсек J-100.

— Прям так без конвоя что ли идти?

— Прям так и иди. Постой-постой, я тебе телефон-карту на бесплатный звонок не дал. Он снова выступил из-за прилавка и тиснул мне бумажонок в руку.

— Там три карточки вместо положенной одной — шепнул Риз и уже громче добавил — Спасибо, что удосужились выучить английский, задержанный.

Тюряжка была новехонька — начало века. Совсем не катакомбы Шоушенка — новенькая напичканная электроникой мышеловка. Электрозамки, датчики движения, камеры ночного виденья, интеркомы в стенах и потолках. Вместо отары оглоедов, как в окружной вас охраняет всего пяток шерифов из стеклянной башни типа авиадиспетчерской — федерал стэндард. Поэтом когда я подошел к двери J-100, она сразу приветливо отъехала в сторону, как в питерском метро. Я шагнул в барак и она мягко покатила обратно, отрезая от меня остальной мир.

Все на секунду отлипли от большого плоского телека и глянули на меня. Я ответил злобным волчьим взглядом — «идите нахер со своим тюремным этикетом». В толпе быстро выделил соотечественников. О них мне говорил Риз, когда предлагал выбрать шконку — рядом с русским или с украинцем.

Я выбрал русского, объяснять что псковский спецназ или донецкие шахтеры действуют вне зависимости от моего благословения сегодня не было сил. Еще утром я пил на кухне кофе, а вчера гулял с дочкой. Мне надо пару дней — перестроить организм на отсидку.

Взгляды русского и украинца определил сразу. Тот кто бывал за границей хорошо знает, что взгляд у наших особый. Лучистый как радиация в Семипалатинске.

Подошел к моему шконарю — JB-4 и начал натягивать синюю джинсовую простыню-мешок на тонкое подобие матраса. Ко мне подошел мужичок лет шестидесяти с зелёным браслетом. Мой браслет был малиновым и я не без интереса отметил, что цветовая дифференциация коснулась не только штанов. В одного простыню натягивать крайне сложно и я поблагодарил старче за помощь.

— Вы кто?

— Я? Я — Рэнди!

— А американцы тут тоже сидят или вы из Канады?

— В жопу Канаду.

Ко мне подошли знакомиться живчики — такие есть в каждом бараке и камере — скучно им. Индус Самра, турок Орхан, иранец Мо, украинец Андрий, еще кто-то. Я старался запомнить их имена, но когда потянулась череда мексов, которых в иммиграционной тюрьме никто никогда не считал, я плюнул и стал молить Бога о скорейшем отбое. Денёк выдался длинный и тухлый.

Подошёл И. Са и сунул под нос свой малиновый браслет. В полосатом костюмчике он походил на арестованного морпехами Хо Ши Мина. И. Са требовал, чтобы я растолковал ему значение всех цифр и штрих кодов присвоенных ему местной тюрягой, айсом и прочими гестапами. Я автоматически отметил, что за последние пару часов английский И. Сы неожиданно улучшился, тюрьма явно шла ему на пользу.

Я принялся разжевывать ему значения оцифровок присвоенных ему федеральным молохом и вдруг заржал, совершенно неожиданно для самого себя. И. Са удивленно на меня уставился. Я хотел было ему объяснить, но в туже секунду понял какое это неблагодарное занятие. Я подозвал Рэнди и сунул браслет И. Сы ему под нос. Скоро Рэнди тоже булькал от смеха:

— Кто? Этот Чарли? — я обратил внимание что он называет бирмаца «чарли», как во времена вьетнамской войны.

— Ага-ага, этот чарли, этот грёбанный вьетконговский гук!

— Белый! Б-бе-белый! Это с его мурлом-то?

— Истинный ариец! — добивал я.

Шаловливый Риз причислил И. Су к племени неукротимых белых людей. Сам И. Са смотрел на нас с горькой обидою я пытался перестать смеяться и повторял:

— Не злись, Иса, эт мы не над тобой, эт мы над ними ржем.

Вскоре после этого пригнали Раджу и Бонасье — уже в полосочку. Пересчитал барак — 57 голов.

Менты вырубили свет и по громкой связи пожелали спокойной ночи. Значит камеры точно ночного виденья. Через ряд от меня вслух молилось несколько мусульман. Справа кто-то вслух мечтал, что классно было бы если по вписке в тюрьму всем давали сонную пилюлю и ты бы спал весь срок, а будили минут за десять до освобождения. Молча согласился с невидимым оратором — и правда — классно.

После этого я сразу и уснул.

Свет взвиздячили в пять тридцать, да такой яркий, что не помогла и намотанная на башку оранжевая распошенка. «Эх вида эн эль Норте» — посетовал кто-то по-испански — типа «и какого фига я поперся на этот север?»

В шесть утра в барак фурией ворвалась молоденькая довольно миловидная кобылка в черной гестаповской форме с нашивкой Мак-Кенна на вполне оформившейся сиське.

— Хэдкаунт, джентльмен — возопила Мак-Кенна с нотками истерики, выдававшей неуверенность в себе «вдруг не послушаються и что тогда?» — Хэдкаунт!! Стэндин!! Фул Юниформ!! Было что-то малоподающееся быстрому анализу в том, что мной командовала молодая девчонка лет на двадцать меня младше. Безусловно присутствовал элемент садо-мазо. Все что нужно это натянуть на нее высокие ботфорты и выдать ковбойский кнут. Доминейтрикс Мак-Кенна. Между тем Доминейтрикс начала перекличку то и дело спотыкаясь на сложных фамилиях нелегальных пришельцев.

Все поражаюсь как легко американцы выговаривают «оксиконтин» — лекарство на опиумной основе, но делают по восемь ошибок в моей не особо сложной фамилии. Мне кажется им просто лень напрячься и прочесть — они выше подобных мелочей.

— Благодарю за сотрудничество джентльмены — Макенна отчалила сопровождаемая прощупывающими задницу взглядами.

«Эх-ты вида эн эль норте» — произнес я кутаясь в одеяло с головой.

До завтрака, если они здесь чтут распорядок — еще полчаса.

Можно попробовать уснуть.

Глава 4

Мейфлауэр (так называют в Англии боярышник) — aнглийское торговое судно на котором англичане, основавшие одно из первых британских поселений в Америке, пересекли Атлантический океан.

Утром 6 сентября 1620 года корабль, возглавляемый капитаном Кристофером Джонсом, вышел из английского города Плимут. Сто два переселенца находились на его борту: сорок один взрослый мужчина, девятнадцать женщин и дети, а также как минимум две собаки. Один ребенок родился во время плавания, еще один родился на корабле 20 ноября, до обоснования в Плимуте. Экипаж корабля составлял 25–30 человек. Сами себя они называли «пилигримами». Ни один из пилигримов на тот момент не имел визы или аусвайса за ненадобностью.

Окна в бараке как бойницы древнего Кремля. Ночью, когда через матовые оконца пробивается лунный свет мне кажется, что это не космический Интерстеллар, несущийся сквозь галактики, а старинный поскрипывающий на волнах галеон из Плимута. Мигранты вокруг меня, сплетение надежд и судеб — это искатели потерянного рая, пилигримы сегодняшнего дня.

В первые дни плавания, до моего первого заседания страшного суда, я был полон оптимизма и скрытого торжества. Абсолютная уверенность, что услышав мою трогательную историю судья обольётся слезой и тут же наградит меня и аусвайсом и разрешением на работу в рейхе. Я найду приличную работенку и мы все будем жить счастливо пока не умрем.

Серега сказал что судей двое: женщина-демократ, довольно прогрессивная и относительно справедливая, и мужчина-республиканец, сорвавшийся с хера пидорг, каких свет не видывал.

— Какое странное казино они затеяли из правосудия — заметил я с грустной улыбкой инфантильного романтика.

— Какое там правосудие! Иммиграционные судьи даже не выборная должность, обычные назначенцы, чинуши из минюста. Кроме липового судьи там еще будет обвинитель от Айса и не удивляйся, если тебе через минуту захочется его задушить и залить в бетон. Его джяп как раз чтобы тебя непременно депортировали.

— Шикарно. А адвокат?

— Не положено. Только за баблецо.

— Хм. А на суд присяжных их подгрузить возможно?

— Забудь. Это в уголовном суде тебя процессят по конституции, как американского гражданина.

— А тут что же получается не работает конституция?

— Какой страны конституция, извините? — в разговор вступает панамец Пако. Если Серега мой сосед слева, то Пако — справа. — Вы ведь не американский гражданин, забыли?

— Давай на «ты».

— И кто у тебя судья?

— У меня Браун — баба — говорит Серега.

— И чо?

— Да ничо. Домой еду. Депортировали уже. Жду рейс. Братуха с Нью Йорка какое-никакое шмотье собрал, пятьсот баксов, менты уже получили. Отдадут в порту.

— Когда?

— Да от них разве правды добьешься. Крутят, темнят, врут на каждом шагу. Только по одному признаку можно безошибочно определить — телефоны в бараке вырубят на полдня. Значит — этап.

— Вот те и прогрессивная баба!

— Я сам сдался. Задрали реально. Не выдержал марафона — восемь месяцев трепали в суде. Она мне и эту форму предлагала заполнить и другую — плюнул. Устал от Америки гребаной сил никаких нет.

— Мой судья — мужик — вмешивается Пако.

— И чо?

— Пока ничо. Одно заседание пока было. Он мне постановление о депортации зачитал и спрашивает «будешь защищаться?» Я говорю а то, конечно буду. Он так молотком по столу звезданул у меня аж телевизор выключился.

— Какой телевизор?

— Да суд у них тут такой — рядом с гаражом, помнишь куда вас с этапа разгружали — комнатенка. В ней монитор с вебкамерой типа скайп. Раньше в этой комнатке алкаши перед арестом в трубку хукали. Теперь наш суд.

— Гаражное правосудие.

— От молодца, это ты хорошо ухватил идею.

Мы помолчали. Серега молчал слева, а Пако — справа. Пако — панамец из Пейнсвиля. Прожил в Огайо всю жизнь — с восьми лет. Женат. Жена тоже без аусвайса, но детишки — мериканцы. Жену не тронули, крутят пока только Пако. Думаю, отпустят. Нас всех отпустят. Как только разберутся в этом недоразумении — так и поеду домой. Даже пешком пойду. Погоды вон дивные стоят.

На шконарь ко мне присаживается И. Са. Он не понимает зачем мы здесь и когда от отъйобуться. И. Су уже судили один раз. Зачем еще суд? Он больше ничего плохого сделать не успел — сидел в окружной тюрьме. Десять долгих дней.

Английский у него хоть и улучшается с каждым часом, все равно пока говенный. Да и вообще тупит Иса по бездорожью. Зато аусвайс у него есть. Всегда завидовал таким людям — английского не знают, на Америку насрать, а вот гринка есть, да. Не то что я — изучал корни старинных англосаксонских наречий и наизусть знаю все лозунги бостонского чаепития. Не те приоритеты у меня.

В округ И. Са попал за кухонный бокс. Он работал в компании фрут-пак. Резал фрут-коктейль для дорогих магазинов. Многие люди хорошо зарабатывают, поэтому порезать арбуз, например, или ананас времени у людей не хватает. Люди покупают уже нарезанный. Режет фрукты для людей И. Са. Еще он подрабатывает шофером Убера. У И. Сы четыре дочки. Я понимающе улыбаюсь — дочки это здорово, Иса. Каждый год И. Са с женой получают неплохой возврат с налогов на четырех детей — почти восемь косарей.

Денег в Америке много — тут их делают, если вы не знаете. Как и все мигранты из голодного края, Иса рачительный и экономный хозяин. Они с женой скопили капитальцу на небольшой, но собственный домик, так чтоб без ипотеки — сразу. Большинство мигрантов из третьего мира сразу видят в ипотеке страшную разводку. Возник спор — И. Са хотел купить домик в Акроне. Там дешевле и бирманцев много гнёт спину на заводах «Гудйир».

«Шкура лицо черний будит сапсем. Но зарплят хорош. Очен хорош зарплят. Человек-мьянма много-много. Хорош. Дом Акрон хорош».

Но у прекрасной половины И. Сы было особое мнение. Ее родня обиталась в Индиане. Все настаивали чтобы домик И. Са купил именно там. Нашла коса на камень. И. Са не писался ни в какую. Грозил проиграть все накопления в карты и вообще показать жене превосходство тестостероновой формы жизни перед эстрогеновой в ближнем контактном бою.

Жена тоже была несгибаемой мьянманкой. Когда в Бирме началась заваруха ее заставляли подносить снаряды к минометам и стирать солдатское белье. Девчонка сбежала в соседний Тайланд. Там они с И. Сой и познакомились в лагере беженцев. Невеста была буддисткой, а жених мусульманином. Поженились, приехали по квоте в США — за эту квоту наверняка наша миролюбивая держава впарила одной из сторон кучу старинных кремниевых мушкетов не годных более для белых людей.

Ни Иса ни его благоверная до сих пор не могут писать и читать по-английски. Для таких беженцев внашем штате действует Интернешнл Сервис — и с переводом помогут и детей в школу оформить. Вот этой доброй миловидной женщине из Интерсервиса и пожаловалась жена на угрозы И. Сы. По свойски, по-бабьи так поплакалась. Не знала что такое «социальный работник» в США. Уже вечером у холупы, что снимал И. Са на Трискетт остановился ментовский крузер. И. Са поехал в окружную тюрьму. Там он отбыл десять дней за вербальный абьюз — то есть за неласковые высказывания в адрес жены. Статья подразумевает «violence» — возможность насилия. Это делает Ису плохим hombre в глазах новой администрации. Что было с ним дальше я уже рассказывал.

А да — судья у И. Сы была настоящая американская феминистка — теперь даже если соскочит с айса ему светит три года запрета на встречу с женой и дочерьми. Нет человека — нет проблемы.

Частично словами, частично на пальцах и языком классического балета я объяснил Исе в какую передрягу нас с ним замозговертело.

— А ти депортация зачем?

— Нет аусвайса.

— Как нет? Врешь! А что иесть?

— Нечего нет. Ни карты, ни прав водительских. Ни хера.

— Врешь! Такой не бывал. Грин карт нет? Врешь. Симешной рус. Шютка любишь. И. Са демонически захихикал и пошел выносить мозгу другому своему знакомцу — непальцу Санджаю Бисва. Непалец работал на той же фрукторезке, что и Иса. Он выпил лишнего и погнался за женой с острым режущим или колющим предметом. «Что за фрукты у них» — подумал я — «звереет с них народ». За пику костюмчик у Бисвы в черную полоску — ну особняк ни дать не взять — в СССР за такой костюмчик надо было целую деревню вырезать за ночь.

И. Са и Бисва сели вспоминать боевые будни в фруктовом раю — ланч не надо приносить, жри себе фрукт и овощ. Много доступных женщин, готовых за пятьдесят долларов сделать в обеденный перерыв чака-чака. Рядом с непальцем шконарь молодого девятнадцати летнего индуса по имене Самра.

Самра рассказывает о своем Мейфлауэре турку Орхану:

— Из Индии прилетел в Турцию. Оттуда круизным пароходом в Панаму. Хорошо в Панаме, красиво. Народ добрый-добрый. А в Никарагуа меня ограбили. Два раза. Сперва айфон. А потом всю сумку со шмотьём. Никарагуа — гавно. Не надо в Никарагуа. В общем поднялся автобусами через всю Мексику. Перешел в Аризоне. Ни забора там, ни колючки — вообще шоколад. Пустыня — все красное. Погранцы подъехали грят: «Давай, амиго, обратно дуй». Я им: «Куда обратно? В Никарагуа? Да не в жизнь! Политическое убежище прошу».

Они разозлились, наручники когда одевали в ребра дали воот так. «Полезай в машину, раз такой грамотный» — говорят.

— И чо?

Турок Орхан слушает затаив дыханье. У него длинные ресницы — будто наварные.