Даже если Норман и слышал, он не подавал виду. Но Фаулера вдруг обуяла жажда деятельности.
— Я это сделаю! Надо попробовать. Все равно терять нечего! Я заперт в этом доме с тех самых пор, как это началось, а теперь и Норман помочь не может. По крайней мере стоит попробовать.
Он стал трясти молчащего пленника за плечо.
— Норман, проснись. Проснись же! Норман, ты слышишь меня? Проснись, Норман, нас ждет работа.
Очень медленно, как будто из далекого путешествия, пленник вернулся в свою тюрьму, съежился в костяной клетке черепа и уставился на Фаулера бессмысленным взглядом из глубоких глазниц.
И тут Фаулер с ужасом понял, что до нынешней минуты он в упор не замечал самого очевидного решения. Норман мог это сделать. Фаулер почти не сомневался. Мог и даже должен был. К такой развязке они шли с той самой минуты, когда несколько лет назад Норман позвонил в дверь. Чтобы это понять, понадобилась Вероника и вся эта передряга. Но сейчас настало время для последнего чуда.
Фаулер станет самодостаточен.
— Скоро ты славно отдохнешь, Норман, — мягко начал он. — Ты мне поможешь… научиться думать, как ты. Понимаешь, Норман? Ты знаешь, что заставляет твой мозг работать так, как он работает? Я хочу, чтобы ты меня научил, как это делается. А потом ты уйдешь на каникулы, Норман. Долгие, сказочные каникулы. Больше ты мне не будешь нужен, Норман.
Норман работал целые сутки без отдыха. Фаулер наблюдал за ним, сдерживая нарастающее волнение. Ему казалось, что его пленник не меньше его самого захвачен последним и, пожалуй, главным заданием. Он все время что-то бормотал над замысловатой проводкой для какого-то механизма. Эта штука чем-то напоминала незамкнутую многоугольную раму с подвижными сочленениями. Норман обращался с ней предельно осторожно. Время от времени он отрывался от своего занятия и, казалось, хотел что-то сказать, чему-то возразить. Но Фаулер безжалостно приказывал ему вернуться к работе.
В законченном виде конструкция смахивала на тюрбан, как раз впору какому-нибудь султану. На лбу даже сиял драгоценный камень размером с фонарь-налобник, причем он действительно испускал свет. К нему тянулись все провода, и камень, сидящий в сплетении проводов надо лбом, испускал мягкое голубоватое сияние. Что его питало — непонятно. Фаулер подумал, что камень похож на медленно моргающий глаз. Глаз глубокомысленно смотрел на него из рук Нормана.
В последний момент Норман едва не передумал. Его лицо посерело от усталости, но он склонился, не давая Фаулеру тюрбан. Почувствовав себя Карлом Великим, Фаулер нетерпеливо выхватил механизм и водрузил себе на голову. Норман с неохотой нагнулся, чтобы поправить.
Чудесная минута предвкушения…
Тюрбан оказался легким как перышко, но там, где он прикасался к коже головы, она чуть-чуть болела, как будто кто-то тянул за волосы. Боль все росла. Тут Фаулер осознал, что дело не только в волосах…
Не только в волосах, но и в мозге…
Не только…
Сквозь туман, расползшийся по комнате, проступило приближающееся встревоженное лицо Нормана. Он почувствовал, как кто-то поднял электрический венец. Ослепленный дикой болью, Фаулер смущенно смотрел на Нормана. Тот морщился.
— Нет. Нет… неправильно… ты… неправильно.
— Я не прав?
Фаулер качнул головой, и боль отступила. Осталось только сладостное предвкушение и нетерпеливое разочарование от отсрочки. В любой момент что-то могло помешать им: например, Вероника отколет какой-нибудь новый фокус, и все будет потеряно…
— Что неправильно? — Фаулер пытался обуздать свое нетерпение. — Я? В чем я не прав, Норман? Что-нибудь случилось?
— Нет. Неправильно… ты.
— Подожди-ка. — Фаулеру уже приходилось решать такие загадки. — Так, я не прав? В чем? — Он огляделся по сторонам. — Неправильная комната? — наугад выпалил он. — Неправильный стул? Неправильное подключение? Я должен чем-то помочь? — Последний вопрос вроде бы вызвал какой-то отклик. — Как помочь? С проводами? Я должен делать что-то, когда надену шлем?
— Думать! — выпалил Норман.
— Я должен думать?
— Нет, неправильно. Думать неправильно.
— Я неправильно думаю?
Норман в отчаянии отмахнулся и двинулся в комнату, захватив с собой тюрбан.
Фаулер потер лоб, где надавили провода, и задумался о случившемся. Думать неправильно. Чушь какая-то! Он посмотрел на свое отражение в экране видеофона, отлично замещающем зеркало, потрогал красный след от проводов и тихо сказал себе: «Мышление. Что-то зависит от мышления. Что же?» Очевидно, тюрбан изменял ход его мыслей, приоткрывал дверцу, за которой таились иные законы, управляющие разумом Нормана.
Фаулер подумал, что, возможно, это как-то связано с тем, что сначала шлем стал как будто тянуть волосы, потом череп, а потом и мысли — словно кто-то гладил против шерсти. Но разгадать эту загадку Фаулер не мог. Он так устал. Все эмоциональное напряжение последних дней, угроза, по-прежнему висящая над ним, трепет перед недалеким будущим… Нет, сейчас он не в силах ни в чем разобраться. Оставим это Норману. Норман и решит эту задачу — им обоим во благо.
Так и произошло. Через несколько минут Норман вышел из своей каморки с новым, более высоким и круглым тюрбаном, светящаяся точка на нем стала более насыщенно-синей. Твердой походкой он направился к Фаулеру.
— Ты… думаешь неправильно, — с поразительной четкостью произнес он. — Очень… очень стар. Не измениться. Думаешь неправильно!
Он тревожно посмотрел на Фаулера, и тот в ответ уставился на Нормана, ища в его глубоко посаженных глазах ключ к смыслу, скрытому в запертых камерах черепа.
— Думаю неправильно, — откликнулся Фаулер. — Очень… стар? Не понимаю. Или понимаю? Ты хочешь сказать, что мой разум утратил гибкость? — Он вспомнил мучительный момент, когда все процессы в мозгу будто пытались повернуть вспять. — Но тогда же он вообще не будет работать!
— Ага, — уверенно заявил Норман.
— Но если я слишком стар…
К возрасту это не имело никакого отношения. Не так уж стар был Фаулер. Просто все его мысли остановились, когда появился Норман. Он глубоко увяз в потворстве своим прихотям, и сейчас его мозг отказался принимать ответ, предлагаемый тюрбаном.
— Я не могу измениться, — в отчаянии выкрикнул он Норману. — Если бы я додумался до этого, когда ты только пришел, до того, как закостенел мой мозг…
Норман протянул тюрбан светящейся точкой к себе, и синеватый блик затанцевал на его лице.
— Этот будет работать, — сообщил он уверенно.
С запоздалой осторожностью Фаулер отодвинулся.
— Подожди-ка. Мне надо сначала узнать побольше… Как он действует? Ты не можешь сделать меня моложе, а я не хочу, чтобы над моим мозгом ставили эксперименты. Я…
Норман не слушал. Быстрым, уверенным движением он натянул электронный венец на Фаулера.
И вновь ощущение, будто какая-то сила рвет волосы, разрывает кожу, череп и мозг… А потом — на полу мгновенно сгустились тени, на секунду в восточных окнах блеснуло солнце — и мир погрузился во тьму. Тьма подмигнула, стала лиловой, багрово-красной, обернулась светом…
Фаулер не мог шевельнуться. Он отчаянно пытался сбросить тюрбан, но что бы ни приказывал мозг, это не вызывало ни малейшего отклика в скованном теле. Он все так же стоял перед зеркалом, и синий свет все так же многозначительно подмигивал ему. Но все двигалось так быстро, что он не успевал понять, свет это или тень, ни расплывчатых движений, отражающихся в зеркале, ни того, что с ним происходит.
Это было вчера, и неделю назад, и год назад — Фаулер точно не знал. «Ты не можешь меня сделать моложе». Он смутно помнил, как когда-то сказал эти слова Норману. Мысли лениво ворочались где-то в глубине разума, верхние слои которого что-то срезало один за другим, час за часом, день за днем. Норман мог сделать Фаулера моложе. Мог сделать и делал. Норман тянул его назад в то время, когда мозг Фаулера был достаточно гибким, чтобы магический тюрбан открыл ему дорогу к гениальности.
Расплывшиеся пятна в зеркале — это люди, двигающиеся с нормальной скоростью — он сам, Норман, Вероника — вперед во времени. А Фаулер возвращался в прошлое, никем не замеченный. Однако дважды он видел, как по комнате проходил Норман, нормальным шагом. Похоже, что-то искал. На глазах у Фаулера Норман залез рукой за подушку на стуле и вытянул помятую папку для бумаг — ту самую, за которой Фаулер когда-то послал своего пленника, и тот исчез из запертой комнаты.
Значит, Норман и раньше путешествовал во времени. То есть его способности еще более велики и невероятны, чем думал Фаулер раньше. И теперь он, Фаулер, станет таким же могущественным, когда в голове у него снова прояснится и прекратится это слепящее мерцание.
Ночь и день мелькали, словно взмахи черного крыла. В точности как описывал Уэллс. Взмахи, которые гипнотизировали крыла. Взмахи, которые оставляли Фаулера ослепленным и оглушенным…
Норман с папкой в руках поднял голову, и на мгновение Фаулер встретился взглядом с его отражением в зеркале. Потом Норман отвернулся и ушел в другое время, к новой встрече, которая затем приведет к этой же, и так раз за разом по сужающейся спирали, суть которой не понять никому…
Это не имело значения. Важно было только одно. На мгновение ясность мысли почти вернулась к Фаулеру, и он уставился на свое отражение в зеркале. Его лицо было так похоже на лицо Нормана…
Ночь и день взмахами крыла проносились мимо, а Фаулер стоял в этом безвременье беспомощный, неподвижный. С ужасом глядя на свое отражение в серой дымке утекающего времени, он знал, кто такой Норман.
Но потом его одолел милосердный сон, и больше Фаулер ничего не знал.
В мозге есть центры, которые для человека, каков он сейчас, бесполезны. Только в далеком будущем мы возмужаем настолько, чтобы совладать с этим могуществом. Человек из нашего времени может разгадать, как включить эти центры. И если он достаточно глуп, он повернет ключ и откроет дверцу к ним.
Но затем он уже ничего не сможет сделать.
Ведь современный человек недостаточно силен, чтобы справиться с необъятной энергией, необходимой для включения этих центров. Перегруженные цепи головного мозга и психика не продержатся и секунды. А потом энергия захлестнет активированные центры мозга, которые не должны использоваться еще лет тысячу, пока не появится новое человечество. И как только распахнутся врата мозга, эта энергия разрушит каналы, сожжет соединения, разорвет связи между нейронами.
Тюрбан на голове Фаулера накалился добела и исчез. То, что когда-то случилось с Норманом, происходило и с ним. Ослепительное открытие, осушение, истощение…
Он распознал лицо Нормана, отразившееся в зеркале рядом с его — оба бледные от истощения, оба оглушенные и опустошенные. Фаулер знал, кто такой Норман, что им двигало, по какой жестокой иронии он имел полное право эксплуатировать Нормана. Но теперь было уже слишком поздно менять будущее и прошлое.
Время все медленнее взмахивало крылами. И минувшее возвращалось — круг вот-вот замкнется. Воспоминания мерцали в голове Фаулера все более размыто, как день и ночь, как туманный, бесформенный мир, что только и оставался для него.
Ему было так холодно и плохо — неясно, невыносимо, не по-человечески плохо. Слабость проникала в кровь и кости, отдавалась в голове и сердце. Очертания окружающих предметов расплывались, будто в тумане. Зато он видел нечто… совсем иное и видел это с головокружительной ясностью, объяснения которой не было. Теперь он различал причины и следствия так же четко, как раньше видел траву и деревья. Но все это словно бы принадлежало иному миру, далекому, равнодушному.
Ему нужна помощь. Ему необходимо что-то вспомнить. Что-то очень важное. Он должен найти помощь, сконцентрироваться на том, что может его излечить. Излечиться можно, он знал это, чувствовал сердцем. Но ему нужна была помощь.
Перед ним выплыли очертания двери. Без единой мысли он полез в карман. Но у него не было кармана. На нем был новый костюм из блестящей ткани и без карманов. Нужно постучать, позвонить. Он вспомнил…
Лицо в зеркале. Его лицо? Но и тогда оно менялось, так облако, заслоняя солнце, отнимает жизнь, цвет и душу пейзажа. Как амнезия стерла его разум, так и физическая усталость сковала его тело — травматический шок от путешествия во времени, сквозь взмахи черных крыльев, стер черты его лица, оставив только матрицу, основу, лишенную всякой индивидуальности. Это было не его лицо. У него вообще не было лица, как и не было памяти. Он знал только, что за знакомой дверью, перед которой он стоит, ему помогут. Он должен спасти себя из замкнувшейся вечности.
На этом последние обрывки памяти и сил оставили его.
Снова звонок отозвался короткой трелью… Снова круг замкнулся.
Снова безликий человек ждал, когда Джон Фаулер откроет дверь.