Стихотворения. Поэмы. Маскарад. Герой нашего времени

М. Лермонтов

Стихотворения

Поэмы

Маскарад

Герой нашего времени

{1}

На фронтисписе:

М. Ю. Лермонтов. Автопортрет. Акварель. 1837–1838. Государственный литературный музей. Москва».

Подвиг

1

Никогда не забудется тот мрачный январский день 1837 года, когда навеки закрылись глаза Пушкина. Но насколько стал бы он для нас еще чернее и горше, этот ужасный день, если бы Россия не узнала тогда стихов Лермонтова. Пушкин погиб, но не умолк голос великой поэзии. Новый, никому не известный поэт посмел сказать правду, о которой молчали даже пушкинские друзья: врагов поэта он назвал палачами, сказал, что они таятся под защитою царского трона, что их ждет в грядущем возмездие, ждет суд народа. Сколько свершалось до того смелых гражданских подвигов, сколько свершилось с тех пор, но Лермонтов навсегда останется одной из самых героических фигур в истории русской литературы и в истории русского общества.

Все удивительно в этой внезапной славе молодого поэта. И вызов, который он бросил придворному обществу. И голос общественного протеста, прозвучавший в этих стихах. И сочетание двух великих имен. И двух огромных событий — гибели Пушкина и выступления Лермонтова. Все это воспринимается, как легенда, настолько легендарными кажутся и величие подвига, и одновременность случившегося. Вот прозвучало слово правды о Пушкине. И новый поэт уже обречен. И ему уготована такая же судьба и точно такая же гибель — на поединке. Вряд ли можно назвать в мировой литературе сочетание двух таких колоссальных трагедий. И таких блистательных эстафет, являющих великие силы народа, способного послать одного гения на смену другому-не фигурально, не образно, а подобно тому, как в сражении один заменяет другого, подхватывая упадающее из рук убитого знамя.

2

Только четыре года жил Лермонтов с того дня. Но эти четыре года составили этап в истории русской литературы, ограниченный датами 1837–1841. За эти годы в сознание читателя вошел целый мир поэтических представлений и образов, который способно обнять одно только имя — Лермонтов.

За эти четыре года Лермонтов создал эпическую поэму — «Песню про царя Ивана Васильевича…», которую справедливо ставят теперь рядом с величайшими творениями народной поэзии, и критика еще в прошлом столетии отметила сродство ее с гомеровским эпосом. Вслед за тем Лермонтов сочинил последнюю — грузинскую — редакцию «Демона», создал «Мцыри» — поэмы, принадлежащие к вершинам романтического искусства. Написал ироническую по отношению к себе и к романтическому направлению в поэзии вещь, названную «Сказкою для детей». Выпустил роман «Герой нашего времени» — удивительный по смелости изображения жизни, по психологической глубине, пластичности образов, совершенству литературного слога, — означавший важнейший этап в движении русской прозы по пути к реализму. Напечатал сборник стихов — двадцать шесть гениальных творений, каждое из которых раскрывает новую грань его дарования. Внес в свои записные альбомы новые вдохновенья, которых хватило бы на вторую книгу стихов… Все за четыре года!

В этот период происходит сближение с Белинским, Лермонтов деятельно участвует в журнале «Отечественные записки». Если при этом подумать, что у него совсем не было времени для спокойной работы и почти все, что написано, сочинялось в почтовых кибитках, на постоялых дворах, в полку на дежурстве, в тюремной камере, в перерывах между боями, — подвиг Лермонтова предстает в несказанном величии. Еще более удивительной кажется его творческая сосредоточенность и великая преданность своему призванию, верность раз навсегда избранному пути. Какой же надо было обладать силой духа, какой фанатической страстью к творчеству, как много мог и должен был сказать этот человек миру, если не раз заставлял задумываться таких людей, как Белинский, не шагнул ли бы он еще дальше Пушкина, если бы пуля Мартынова не остановила его пути? До сих пор с восторгом и горестью закрывает томик Лермонтова пораженный читатель, не в силах постигнуть, как мог человек еще юный, еще не достигший полных лет зрелости, страдающий и гонимый, сказать так много, разнообразно и так современно, с такой философской мудростью и такой неустрашимой гражданской страстью!

В продолжение долгих десятилетий читателю давали неверный адрес, не в ту сторону направляли воображение, пытались объяснить великое чудо поэзии — Лермонтова — усердным подражанием великим и невеликим писателям. Утверждали, что он прожил «однообразную и огражденную со всех сторон жизнь». Это писали о Лермонтове, чья жизнь полна самых драматических эпизодов и который знал и так понимал жизнь, как знали и понимали из его современников очень немногие. Он шел в своем творчестве не от литературы, но от жизни, и от жизни идей. А литературу блистательно знал, помня наизусть тысячи строк и читая по-русски, по-французски, по-немецки, по-английски и по-латыни.

С юных лет он готовился к подвигу — учился у декабристов, которые, как говорит Огарев, шли на гибель, зная, что их слово не умрет, потому что они вслух погибнут. И Лермонтов в ранние годы, подобно Наливайке Рылеева, подобно самим декабристам, мечтает в стихах погибнуть за «дело общее», как звучал в их устах латинский термин «республика». В пятнадцать — шестнадцать лет он пишет, что его ждут изгнанье и плаха. Борьба за вольность и за отчизну, за право свободно мыслить, жить и творить составляет пафос поэзии Лермонтова с первых лет его стихотворчества.

Он выступил как верный друг и защитник Пушкина, как его ученик и продолжатель его гражданского и литературного дела. Именно потому, что замолк голос Пушкина, он заговорил вслух, принял завет и пошел по пушкинскому пути. Однако в отличие от Пушкина, которого в юности окрыляли мечты о скорой свободе, Лермонтов начинал свой путь, когда мечты эти были уже развеяны, а мечты его поколения, по слову Герцена, всегда кончались Сибирью или казнью и никогда — торжеством.

В этих новых условиях надобно было сказать всю правду о времени. И сказать ее мог только тот, кто обладал характером политического деятеля. И если бы современники не сохранили воспоминаний о том, что у Лермонтова был «железный характер», предназначенный «на борьбу и владычество», — мы догадались бы сами, зная политические условия, в которых ему приходилось писать, и зная написанное. В своей «Думе» он сказал правду о сверстниках, подавленных крушением надежд 1825 года, отказавшихся от дальнейшей борьбы. Он сказал правду о своем современнике в романе «Герой нашего времени». Изобразив в лице Печорина «пороки… поколения», он дал понять, что они порождены общественной средой. Но, написав роман в защиту героя, он показал и то, как разрушителен эгоизм и сколь, даже при глубоком и остром уме, несостоятельны и ошибочны субъективные печоринские оценки людей и явлений. И создание такого романа было подвигом еще более трудным, ибо даже и те, ради которых он говорил эту правду, обвиняли его в клевете на современное общество.

В этом романе он выступил решителем важных вопросов жизни. Тут окончательно стало ясно, что пафос творчества Лермонтова, как пишет Белинский, составляет мысль о судьбе и правах человеческой личности. Строку из лермонтовского «Демона» — «с небом гордая вражда» — современники расшифровывали как «отрицание духа и мировоззрения, выработанного средними веками или… другими словами — пребывающего общественного устройства». Лучшие люди лермонтовского поколения восприняли революционную сущность его поэзии. И увидели в ней выражение собственных устремлений и чувств. Понял ее и другой лагерь — противники Лермонтова, обвинившие его в клевете на современное общество, а затем сочинившие версию, якобы творчество Лермонтова лишено национальных корней.

3

Десять лет Лермонтов писал для себя и для малого круга лиц, ему преданных. Но как велико отличие этих юношеских откровений, среди которых есть и пламенное послание «К*» («Я не унижусь пред тобою…»), и удивительная «Русалка», и гениальный «Парус», от тех вещей, которые он создавал в ту пору, когда голос его слышала вся Россия. И это было результатом не только быстрого созревания таланта, но и ответственности, которая легла на него после гибели Пушкина, — перед читателем, перед страной, перед историей, — ответственности, которая подавляет себялюбивых и слабых, но способствует могучему возрастанию талантов сильных и убежденных в праве своем учить и вести вперед. Многое у Лермонтова зависело также и от того, что раздвинулся тесный жизненный круг и снова увидел он то, что еще в детстве так поразило его, — свободный сражающийся Кавказ, героический мир, рождавший могучие характеры и трагические конфликты, где жизнь предстала перед ним уже во всем своем социальном и национальном разнообразии: степные русские помещики и лихие чеченские наездники, терские казаки и аристократы-гвардейцы, мирные горцы и великосветская знать, контрабандисты и участники декабрьского восстания… Новый круг людей простых, с которыми все чаще сводила его судьба во время странствований по Кавказу, все более определял темы и стиль его новых произведений. Его «Завещание» — потрясающий по простоте и точности монолог русского офицера-кавказца, свободный от поэтических украшений; глухой голос умирающего, кажется, только сейчас был живым разговором и словно у нас на глазах отлился в стихи… «Валерик» поражает непринужденностью тона, с какой пишется это послание — рассказ о ненужной людям войне, о страданиях и о красоте человеческих чувств и пропасти, разделяющей очевидца сражения от петербургской гостиной, где это послание прочтут с улыбкой любезной и снисходительной. А «Родина»!

Но я люблю — за что, не знаю сам — Ее степей холодное молчанье. Ее лесов безбрежных колыханье, Разливы рек ее, подобные морям…

Вдумаемся в эти слова: «колыханье» лесов. Да еще «безбрежных» — слово, более подходящее к рекам. А в соседней строке тоже безбрежные, уподобленные морям речные разливы. Но в этой строке, где оно, казалось, напрашивалось, слово «безбрежнее» не сказано. И рядом — «холодные» степи. И вот возникает ощущение огромных просторов России, переливающееся из слова «степей» в «безбрежных», в «разливы», в «моря». И ощущение холодной весны возникает. И долгих дорог. Каждое слово здесь необычно и сильно, но одно из них сдвинуто и тем самым обновлен целый ряд, обретающий новую точность.

Все органичнее входят в поэзию Лермонтова именно в эти годы образы народной поэзии, все большую простоту обретает поэзия собственная. И не удивительно, что многие из его стихотворений ушли в народ и распеваются до сих пор как безымянные народные песни. Но все это не исключало для него самого, как не исключает для нас, романтического сочетания фантастики и реальности в «Демоне» — поэме, где «бегущая комета», посылающая улыбку изгнаннику рая, и Казбек, уподобленный грани алмаза, увиденный сверху и в отдалении, поставлены в один ранг! Прекрасно и бесконечно поэтическое воображение, способное одновременно обнять явления и аспекты столь разные! И все за четыре года!

К началу 1841 года слава Лермонтова достигла зенита. Книга его стихов раскупалась нарасхват в обеих столицах. Не только в кругу многочисленных своих почитателей, но и на всем Кавказе он имел «славу льва-писателя». Произведения его переводились на иностранные языки, уже являлись в заграничной печати отзывы, в которых говорилось о необыкновенном таланте… «Уже, — писал Белинский потом, — затевал он в уме, утомленном суетою жизни, создания зрелые», — рассказывал друзьям план трех новых романов из трех эпох жизни русского общества, связанных между собою единством действия… Но тут время остановилось для него навсегда! Не стало поэта, одного из самых гениальных по дарованию, какие когда-либо рождались на русской земле… Нет. В целом мире!

Всем своим творчеством Лермонтов отрицал официальную деспотическую Россию — то «общественное устройство», при котором ему суждено было жить. Он проклинал власть, убившую Пушкина. Оплакивал умершего декабриста. Презирал современников за раболепство перед престолом. Без слов понимал узника. Призывал к мщению за поруганную свободу. Отрицают у него «общественное устройство» царской России и простой человек, убивающий молодого опричника, и Мцыри, томящийся в монастырской неволе. И Демон, восставший на бога. И не случайно в романе своем Лермонтов написал, что герой его умер, вернувшись на родину и вдохнув воздух империи.

4

Идут годы, десятилетия. Второе столетие перевалило за половину, а мы ощущаем Лермонтова как поэта живого и глубоко современного. Лиризм и страстная гражданская мысль воплотились в его сочинениях так слитно, что каждое лирическое признание неизбежно наводит нас на глубокие размышления — о смысле бытия, о взаимоотношениях людей, о категориях добра, зла, жизни, смерти, истории, современности, вечности. Не только произведения сюжетные — поэмы, «Маскарад», проза, — но даже и лирические стихотворения его свободны от созерцания и констатации, ибо исполнены глубокой и страстной мысли, высказанной с потрясающей искренностью, силой и смелостью, и пронзают при этом беспредельной магической музыкальностью самого «созвучия слов». И поэтому каждое создание Лермонтова, особенно зрелое, заставляет трепетать наше сердце, будит мысль, зажигает воображение и устремляет его вперед.

ИРАКЛИЙ АНДРОНИКОВ

Стихотворения

Поэт

(«Когда Рафаэль вдохновенный…»)

{2}

Когда Рафаэль вдохновенный Пречистой девы лик священный Живою кистью окончал, — Своим искусством восхищенный, Он пред картиною упал! Но скоро сей порыв чудесный Слабел в груди его младой, И утомленный и немой, Он забывал огонь небесный. Таков поэт: чуть мысль блеснет, Как он пером своим прольет Всю душу; звуком громкой лиры Чарует свет и в тишине Поет, забывшись в райском сне, Вас, вас! души его кумиры! И вдруг хладеет жар ланит, Его сердечные волненья Все тише, и призрак бежит! Но долго, долго ум хранит Первоначальны впечатленья.

1828

К Д….ву

(«Я пробегал страны России…»)

{3}

Я пробегал страны России, Как бедный странник меж людей; Везде шипят коварства змии; Я думал: в свете нет друзей! Нет дружбы нежно-постоянной, И бескорыстной, и простой; Но ты явился, гость незваный, И вновь мне возвратил покой! С тобою чувствами сливаюсь, В речах веселых счастье пью; Но дев коварных не терплю, — И больше им не доверяюсь!..

1829

Веселый час

{4} (Стихи в оригинале найдены во Франции на стенах одной государственной темницы)

Зачем вы на меня, Любезные друзья, В решетку так глядите? Не плачьте, не грустите! Пускай умру сейчас, Коль я в углу темницы Смочил один хоть раз Слезой мои ресницы!.. Ликуйте вы одне И чаши осушайте, Любви в безумном сне, Как прежде, утопайте; Но в пламенном вине Меня воспоминайте!.. Я также в вашу честь, Кляня любовь былую, Хлеб черствый стану есть И воду пить гнилую!.. Пред мной отличный стол, И шаткий <и> старинный; И музыкой ослиной Скрыпит повсюду пол. В окошко свет чуть льется; Я на стене кругом Пишу стихи углем, Браню, кого придется, Хвалю, кого хочу, Нередко хохочу, Что так мне удается! Иль если крыса, в ночь,  Колпак на мне сгрызает, Я не гоняю прочь: Меня увеселяет Ее бесплодный труд. Я повернусь — и тут!.. Послыша глас тревоги, Она — давай бог ноги!.. Я сторожа дверей Всегда увеселяю, Смешу — и тем сытей Всегда почти бываю. ............. ............. Тогда я припеваю ............. ............. «Тот счастлив, в ком ни раз Веселья дух не гас. Хоть он всю жизнь страдает, Но горесть забывает В один веселый час!..»

1829

К друзьям

Я рожден с душою пылкой, Я люблю с друзьями быть, А подчас и за бутылкой Быстро время проводить. Я не склонен к славе громкой, Сердце греет лишь любовь; Лиры звук дрожащий, звонкой Мне волнует также кровь. Но нередко средь веселья Дух мой страждет и грустит, В шуме буйного похмелья Дума на сердце лежит.

1829

Романс

(«Коварной жизнью недовольный…»)

{5}

Коварной жизнью недовольный, Обманут низкой клеветой, Летел изгнанник самовольный В страну Италии златой. «Забуду ль вас, — сказал он, — други? Тебя, о севера вино? Забуду ль, в мирные досуги Как веселило нас оно? Снега и вихрь зимы холодной, Горячий взор московских дев, И балалайки звук народный, И томный вечера припев? Душа души моей! тебя ли Загладят в памяти моей Страна далекая, печали, Язык презрительных людей? Нет! и под миртом изумрудным, И на Гельвеции{6} скалах, И в граде Рима многолюдном Все будешь ты в моих очах!» В коляску сел, дорогой скучной, Закрывшись в плащ, он поскакал; А колокольчик однозвучный Звенел, звенел и пропадал!

1829

Портреты (1–6)

{7}

1

Он не красив, он не высок; Но взор горит, любовь сулит; И на челе оставил рок Средь юных дней печать страстей. Власы на нем, как смоль, черны, Бледны всегда его уста, Открыты ль, сомкнуты ль они: Лиют без слов язык богов!.. И пылок он, когда над ним Грозит бедой перун земной! Не любит он и славы дым: Средь тайных мук, свободы друг, Смеется редко, чаще вновь Клянет он мир, где вечно сир, Коварность, зависть и любовь!.. Все проклял он, как лживый сон, Как призрак дымныя мечты. Холодный ум, средь мрачных дум, Не тронут слезы красоты. Везде один, природы сын, Не знал он друга меж людей: Так бури ток сухой листок Мчит жертвой посреди степей!..

2

Довольно толст, довольно тучен Наш полновесистый герой. Нередко весел, чаще скучен, Любезен, горд, сердит порой. Он добр, член нашего Парнаса, Красавицам Москвы смешон, На крыльях дряхлого Пегаса Летает в мир мечтанья он. Глаза не слишком говорливы, Всегда по моде он одет. А щечки — полненькие сливы, Так говорит докучный свет.

3

Лукав, завистлив, зол и страстен, Отступник бога и людей; Холоден, всем почти ужасен, Своими ласками опасен, А в заключение — злодей!..

4

Все в мире суета, он мнит, или отрава, Возвышенной души предмет стремленья — слава.

5

Всегда он с улыбкой веселой, Жизнь любит и юность румяну, Но чувства глубоки питает, — Не знает он тайны природы. Открытен всегда, постоянен; Не знает горячих страстей.

6

Он любимец мягкой лени, Сна и низких всех людей; Он любимец наслаждений, Враг губительных страстей! Русы волосы кудрями Упадают средь ланит. Взор изнежен, и устами Он лишь редко шевелит!..

1829

Русская мелодия

{8}

1

В уме своем я создал мир иной И образов иных существованье; Я цепью их связал между собой, Я дал им вид, но не дал им названья; Вдруг зимних бурь раздался грозный вой, — И рушилось неверное созданье!..

2

Так перед праздною толпой И с балалайкою народной Сидит в тени певец простой И бескорыстный и свободный!..

3

Он громкий звук внезапно раздает, В честь девы, милой сердцу и прекрасной, — И звук внезапно струны оборвет, И слышится начало песни! — но напрасно! — Никто конца ее не допоет!..

1829

Романс

(«Невинный нежною душою…»)

{9}

Невинный нежною душою, Не знавши в юности страстей прилив, Ты можешь, друг, сказать, с какой-то простотою: Я был счастлив!.. Кто, слишком рано насладившись, Живет, в душе негодованье скрыв, Тот может, друг, еще сказать, забывшись: Я был счастлив!.. Но я в сей жизни скоротечной Так испытал отчаянья порыв, Что не могу сказать чистосердечно: Я был счастлив!..

1829

Наполеон

(«Где бьет волна о брег высокой…»)

{10}

Где бьет волна о брег высокой, Где дикий памятник небрежно положен, В сырой земле и в яме неглубокой — Там спит герой, друзья! — Наполеон!.. Вещают так и камень одинокой, И дуб возвышенный, и волн прибрежных стон!.. Но вот полночь свинцовый свой покров По сводам неба распустила, И влагу дремлющих валов С могилой тихою Диана осребрила. Над ней сюда пришел мечтать Певец возвышенный, но юный; Воспоминания стараясь пробуждать, Он арфу взял, запел, ударил в струны… «Не ты ли, островок уединенный, Свидетелем был чистых дней Героя дивного? Не здесь ли звук мечей Гремел, носился глас его священный? Нет! рок хотел отсюда удалить И честолюбие, и кровь, и гул военный; А твой удел благословенный: Принять изгнанника и прах его хранить! Зачем он так за славою гонялся? Для чести счастье презирал? С невинными народами сражался? И скипетром стальным короны разбивал? Зачем шутил граждан спокойных кровью, Презрел и дружбой и любовью И пред творцом не трепетал?.. Ему, погибельно войною принужденный, Почти весь свет кричал: ура! При визге бурного ядра Уже он был готов — но… воин дерзновенный!.. Творец смешал неколебимый ум, Ты побежден московскими стенами… Бежал!.. и скрыл за дальними морями Следы печальные твоих высоких дум. ...................... Огнем снедаем угрызений, Ты здесь безвременно погас. Покоен ты; и в тихий утра час, Как над тобой порхнет зефир весенний, Безвестный гость, дубравный соловей, Порою издает томительные звуки, В них слышны: слава прежних дней, И голос нег, и голос муки!.. Когда уже едва свет дневный отражен Кристальною играющей волною И гаснет день: усталою стопою Идет рыбак брегов на тихий склон, Несведущий, безмолвно попирает, Таща изорванную сеть, Ту землю, где твой прах забытый истлевает, Не перестав простую песню петь…» ...................... Вдруг!.. ветерок… луна за тучи забежала… Умолк певец. Струится в жилах хлад; Он тайным ужасом объят… И струны лопнули… и тень ему предстала: «Умолкни, о певец! — спеши отсюда прочь, — С хвалой иль язвою упрека: Мне все равно: в могиле вечно ночь. Там нет ни почестей, ни счастия, ни рока! Пускай историю страстей И дел моих хранят далекие потомки: Я презрю песнопенья громки; Я выше и похвал, и славы, и людей!..»

1829

Жалобы турка

(Письмо. К другу, иностранцу)

{11}

Ты знал ли дикий край, под знойными лучами, Где рощи и луга поблекшие цветут? Где хитрость и беспечность злобе дань несут? Где сердце жителей волнуемо страстями? И где являются порой Умы и хладные и твердые, как камень? Но мощь их давится безвременной тоской, И рано гаснет в них добра спокойный пламень. Там рано жизнь тяжка бывает для людей, Там за утехами несется укоризна, Там стонет человек от рабства и цепей!.. Друг! этот край… моя отчизна! P. S. Ах, если ты меня поймешь, Прости свободные намеки; Пусть истину скрывает ложь: Что ж делать? — Все мы человеки!..

1829

Черкешенка

{12}

Я видел вас: холмы и нивы, Разнообразных гор кусты, Природы дикой красоты, Степей глухих народ счастливый И нравы тихой простоты! Но там, где Терек протекает, Черкешенку я увидал, — Взор девы сердце приковал; И мысль невольно улетает Бродить средь милых, дальных скал… Так дух раскаяния, звуки Послышав райские, летит Узреть еще небесный вид: Так стон любви, страстей и муки До гроба в памяти звучит.

1829

Два сокола

Степь, синея, расстилалась Близ Азовских берегов; Запад гас, и ночь спускалась; Вихрь скользил между холмов, И, тряхнувшись, в поле диком Серый сокол тихо сел; И к нему с ответным криком Брат стрелою прилетел. «Братец, братец, что ты видел? Расскажи мне поскорей». «Ах, я свет возненавидел И безжалостных людей». «Что ж ты видел там худого?»  «Кучу каменных сердец: Деве смех тоска милого, Для детей тиран отец. Девы мукой слез правдивых Веселятся как игрой; И у ног самолюбивых Гибнут юноши толпой!.. Братец, братец! ты что ж видел? Расскажи мне поскорей!» «Свет и я возненавидел И изменчивых людей. Ношею обманов скрытых Юность там удручена; Вспоминаний ядовитых Старость мрачная полна. Гордость, верь ты мне, прекрасной Забывается порой; Но измена девы страстной Нож для сердца вековой!..»

1829

Мой демон

(«Собранье зол его стихия…»)

{13}

Собранье зол его стихия. Носясь меж дымных облаков, Он любит бури роковые, И пену рек, и шум дубров. Меж листьев желтых, облетевших, Стоит его недвижный трон; На нем, средь ветров онемевших, Сидит уныл и мрачен он. Он недоверчивость вселяет, Он презрел чистую любовь, Он все моленья отвергает, Он равнодушно видит кровь, И звук высоких ощущений Он давит голосом страстей, И муза кротких вдохновений Страшится неземных очей.

1829

К другу

(«Взлелеянный на лоне вдохновенья…»)