Помоги проекту - поделись книгой:
Тратить деньги там было не на что, и нам с Янком удалось кое-что прикопить. Мы с Янком в карты играть и не садились, а не то нас вмиг обчистили бы.
По воскресеньям здесь играли в совершенно дикую разновидность регби. Вот в этом я участвовал. И никогда не придерживался правил, при условии, если они вообще существовали. Главное – сбить противника с ног.
Почти каждый вечер, если не шел снег, мы боксировали на огороженном канатами импровизированном ринге. Никаких перчаток, разумеется, не было, приходилось обматывать кулаки бинтами. Всем хотелось поглядеть на мальчишку, сражавшегося против 20–30-летних мужиков, и я, уступая многочисленным просьбам, выходил на ринг. Все это очень напоминало воспитательные акции отца. Мне уже казалось, мне на роду написано биться с теми, кто старше меня. Только эти ребятки колотили посильнее моего папаши. Я не раз проигрывал, но и мои удары тоже кое-кому даром не проходили, к тому же я овладел и разными хитрыми приемами.
Думаю, мощный удар – это врожденное. Рокки Марчиано пришел в бокс уже после войны, в 26 лет, но вот у него сила удара была врожденной. Конечно, чем рука длиннее, тем сильней удар, однако главная сила идет из предплечья в кисть. Сила как бы перескакивает из предплечья в кулак, которым ты нокаутируешь соперника. Если этот прием доведен у тебя до совершенства, ты даже слышишь, как эта сила перескакивает в твой кулак – будто щелчок раздается. Взять хотя бы Джо Луиса с его шестидюймовым нокаутирующим ударом. Ему хватало двинуть кулаком всего-то с 6 дюймов, и раз – соперник в нокауте. Вся сила – в резкости удара. Это как заехать кому по заднице полотенцем – сила больше в полотенце, а не в твоей руке.
А если подучиться еще парочке приемчиков, ты, считай, вооружен. Говорят, Джек Демпси нахватался всех этих трюков в 13 лет в шахтерских поселках в Колорадо. Готов в это поверить после своих 9 месяцев в лесах Мэна.
Летом мы на попутках добрались до Филадельфии и внезапно поняли, что у нас появился новый интерес, кроме бокса – девчонки. Я работал на двух или трех работах, искал подработки, где только мог, пока в конце концов не поступил учеником в «Перлстейн глэсс компани» на 5-й улице и Ломбард-стрит. Тогда деловой квартал начинался сразу же за Скотч-стрит, теперь туда бегают за покупками детишки. А я учился на стекольщика. Учился тому, как вставлять стекла в окна всех этих огромных городских зданий. Иногда работал в мастерской по декоративной обработке стекла. Многому я там научился, да и работа эта не шла ни в какое сравнение с лесоповалом. Бывало, день заканчивается, а я как жеребчик – энергии хоть отбавляй, только по девчонкам и бегать наперегонки с Янком.
Моим секретным оружием в борьбе с Янком были танцы. Большинство детин вроде меня – неуклюжие и косолапые. Я был исключением. У меня было хорошее чувство ритма, и я прекрасно владел телом, имел подвижные ловкие руки и отличную координацию. Вся страна помешалась тогда на свинге, все вокруг под него только и отплясывали. Я бегал на танцы шесть раз в неделю (по воскресеньям никогда). И все время в разные места. Вот так и научился танцевать. Чтобы научиться танцевать, надо постоянно бегать по танцулькам. Тогда еще придерживались каких-то движений, не то что сейчас. После войны я даже какое-то время работал учителем танцев.
В 1939 году, когда мне было 19 лет, мы с моей партнершей по танцам Розанной Де Анджелис заняли второе место в «Харвест Мун Болл» – конкурсе танцевальных пар в Мэдисон-сквер-гарден (участвовало около 5000 пар). Розанна была очень грациозной танцовщицей и отличной партнершей. Мы познакомились с ней уже в Мэдисон-сквер-гарден – нас свел случай: ее партнер серьезно повредил ногу во время репетиции. А моя партнерша что-то занемогла: то ли устала, то ли еще что-то. Ну, мы и станцевали с Розанной. Этот фестиваль танцев был крупнейшим в стране. Проводился он ежегодно, а спонсором была газета «Нью-Йорк дейли ньюс». Много лет спустя я научил свою дочь всем танцам – румбе, танго и так далее.
В фирме «Перлстейн глэсс компани» я зарабатывал неплохие деньги – без малого 45 долларов в неделю. Это было намного больше, чем зарабатывал мой отец. Из этих денег я оплачивал пансион, поэтому теперь нам незачем было бегать с места на место. Моя сестра Пегги еще ходила в школу, а после школы подрабатывала в большом магазине «Эй Энд Пи», расставляя товары по полкам. Мой брат Том с нами уже не жил – он бросил школу и вступил в Гражданский корпус охраны окружающей среды[16].
Ну а остальные денежки за вычетом квартплаты и еды уходили на танцы. Конечно, на девушек всегда требовались деньги, но мы с Янком нашли способ веселиться и без денег. Однажды я пригласил одну симпатичную веснушчатую ирландку искупаться в речке у Дерби Роуд, там, где сейчас располагается больница «Мерси Фитцджеральд Хоспитал». Речка эта лежала метрах в ста от дороги. Янк незаметно подкрался к нам и стащил нашу одежду. А потом, поднявшись на холмик, крикнул моей девушке выйти из воды, одеться и пойти с ним, а не то он убежит вместе с ее одеждой. Ну, она выбралась из воды, оделась и ушла с ним, а Янк дал какому-то мальчишке 25 центов, чтобы тот приглядел за одеждой, пока они не скроются из вида. Они ушли достаточно далеко, мальчишка стремглав унесся прочь, ну а я остался несолоно хлебавши.
Я перед ним в долгу не остался – вот только не помню точно, как именно я его разыграл. То ли стал распускать слухи, что, мол, его девчонка забеременела, а он, дескать, толком и не знал от кого. Может, и так. А может, еще каким-то образом подставил? Вполне допускаю. Но не более того – дальше шуток дело не заходило. Нас теперь уже не интересовали уличные стычки, мы теперь подвизались на новом поприще – кавалеров танцев и бабников. Мне из принципа не хотелось, чтобы полученные мною от циркачек постельные навыки пропали даром.
Я вел беззаботную, полную маленьких радостей жизнь молодого повесы – никакой ответственности, никаких размышлений, куча славных друзей, толпы девчонок: одним словом, полным ходом накапливал впечатления и события для будущих воспоминаний. Вот только на месте мне не сиделось. Я все время стремился сняться с насиженного места. И довольно скоро убедился, что судьба занесла меня далеко-далеко, но к тому времени я уже не мог позволить себе роскошь быть нетерпеливым. Я был вынужден жить по армейским законам, а именно – поторапливайся и жди».
Глава 5. 411 дней
«Впервые эту песню – «Tuxedo Junction» – я услышал в 1941 году. Я служил в военной полиции в Колорадо, мы выполняли функции охраны в Лоури Филд в составе воздушного корпуса. Большинство считает, что известностью эта песня обязана Гленну Миллеру, но на самом деле простому руководителю ансамбля Эрскину Хоукинсу. Это он написал эту песню и впервые ее исполнил. И она всю войну не покидала меня. А после войны мое первое свидание с будущей женой Мэри тоже прошло под аккомпанемент ансамбля Эрскина Хоукинса, на концерт которого мы решили пойти в Филадельфии.
Однажды в холодный декабрьский вечер 1941 года я занял первое место в состязании танцоров, исполняя танец именно под «Tuxedo Junction» в танцевальном зале «Денвер дэнс холл». Утром мне предстояла переброска в Калифорнию. Японцы к тому времени уже разбомбили Перл-Харбор. Мне только что стукнул 21 год, ростом я был под 190. Четыре года спустя, когда война кончилась, меня демобилизовали за день до моего 25-летия. За войну я подрос еще сантиметров на пять. Люди забывают, как мы были молоды. Некоторые из нас такими остались навсегда.
Войну я провел пехотинцем в Европе в составе 45-й пехотной дивизии. Считается, что в среднем ветеран войны около 80 дней проводит в боях. Ко дню окончания войны мне сказали, что у меня на счету 411 боевых дней, что позволяло мне получать доплату в размере 20 долларов к ежемесячному солдатскому жалованью. Я был одним из тех, кому повезло. Есть много настоящих героев, для которых вся война ограничилась одним днем – первым и последним. Невзирая ни на рост, ни на количество боев и просто стычек с врагом, я ни разу и царапины не получил. Мне не раз приходилось, сидя в окопах, взывать к Господу, в особенности под Анцио. Что бы там ни говорили о моем детстве, именно в детстве я освоил науку выживания».
Вытащить из Фрэнка Ширана эпизоды его военной биографии оказалось делом нелегким, пожалуй, самым трудным в ходе всего интервью. Потребовалось целых два года, чтобы убедить его в том, что все, что касалось войны, вообще стоит обсуждать. И обсуждение это было очень обременительным и для интервьюируемого, и для автора – первый не желал на эту тему распространяться, а второму требовалось проявлять такт, задавая вопросы.
Ради облегчения моей задачи Ширан раздобыл 202-страничный талмуд – официальный журнал боевых действий 45-й пехотной дивизии за последние месяцы войны. Чем больше я узнавал из этого отчета и из рассказов Фрэнка, тем сильнее убеждался в том, что именно тогда в ходе боев этот ирландец и освоил ремесло хладнокровного убийцы.
В журнале боевых действий сказано: «45-я дивизия заплатила высокую цену за утверждение наших американских идеалов: 21 899 человек убитыми и ранеными». Если считать численность полностью укомплектованной дивизии в 15 000 человек, то ее личный состав полностью обновился. В журнале боевых действий говорится о 511 боевых днях дивизии в целом – то есть 511 дней, проведенных под пулями противника и в ведении огня по противнику. 45-я дивизия героически сражалась с самого первого дня войны в Европе и до последнего.
Не считая дней отдыха, на счету рядового Фрэнка Ширана 411 боевых дней – то есть таких дней у него свыше 80 %. День за днем Ширан убивал неприятельских солдат, задаваясь сакраментальным вопросом: а когда же очередь дойдет и до него? Не всем выпала участь Фрэнка Ширана – другие ветераны войны, с которыми мне приходилось беседовать, буквально лишались дара речи, если я произносил цифру в 411 боевых дней.
«– Врезать бы тебе как следует, – сказал Чарли (Диггси) Майерс. Я был на пару лет старше его и две головы выше. Мы были приятелями еще со школьных лет.
– А что не так, Чарли? За что ты хочешь мне врезать? – с улыбкой спросил я его.
– У тебя была халявная работа в тылу в военной полиции. Ты мог спокойно просидеть всю долбаную войну в Штатах. Ты просто придурок, что оказался здесь. Знаешь, мне всегда казалось, что у тебя не все дома, но до такого додуматься? Ты что же, считал, мы здесь развлекаемся?
– Мне хотелось почувствовать себя в настоящем бою, – попытался объяснить я и тут же почувствовал себя идиотом.
– Ладно, почувствуешь.
Где-то в небе вдруг засвистело, и тут же раздался оглушительный взрыв.
– Что это было?
– Это и есть твой «настоящий бой».
Ткнув мне саперную лопатку, Чарли добавил:
– На, возьми!
– На кой черт мне она?
– Окопы рыть. Давай, приступай. Добро пожаловать на Сицилию!
Когда я покончил с рытьем окопа, Чарли объяснил, что при разрывах осколки летят вверх. Поэтому во время взрыва надо залечь и как можно сильнее прижаться к земле. Тогда тебя не заденет. Не успеешь – значит, тебя просто-напросто перережет пополам. – В детстве я всегда смотрел на Диггси свысока, теперь же роли поменялись.
Как же случилось так, что я в 1943 году оказался на этой Сицилии с саперной лопаткой в руках?
В августе 1941 года я добровольцем пошел в армию. Почти весь мир воевал друг с другом, но Америка еще хранила нейтралитет.
Начальную подготовку я проходил в Билокси (штат Миссисипи). Однажды один сержант родом с Юга, выстроив нас, заявил, что, мол, сделает с нами что захочет, а если кто-то думает по-другому, пусть выйдет из строя. Я шагнул чуть ли не на метр, и сержант отправил меня на пять дней чистить отхожие места. Это у него был такой метод вызвать у нас уважение к себе, к его должности и званию. Нас готовили к войне.
По завершении начальной подготовки меня осмотрели на комиссии и, подивившись моим габаритам, тут же решили, что я буду незаменим для военной полиции. Моего мнения об этом назначении не спросили, и я еще до официального вступления США в войну оказался в рядах военной полиции.
Но после Перл-Харбора мы стали воевать по-настоящему, и все, кто пожелал сменить службу в военной полиции на участие в боевых действиях, могли написать рапорт о переводе в действующую армию. Меня привлекала перспектива, свалившись с небес, прямиком оказаться в бою, и я записался в десантники, после чего меня перевели в Форт Беннинг (штат Джорджия), где мне предстояло пройти обучение. Поскольку я был в прекрасной физической форме, подготовка меня не сильно напрягала. И вообще, я буквально рвался в бой. Дело в том, что, когда ты приземлишься, в первые минуты очень многое зависит только от тебя. Но после первого же прыжка с учебной парашютной вышки, когда я вывихнул плечо, я уже так не думал. Я неправильно приземлился – в результате меня выставили из десантников и загнали в пехотинцы.
И еще: ни наказания, ни необходимость соблюдения воинской дисциплины так и не смогли уберечь меня от всякого рода неприятностей. Я постоянно влипал в них на протяжении всей своей военной карьеры. Я начинал службу в звании рядового, и 4 года и 2 месяца спустя я закончил ее в том же звании. Время от времени меня повышали, но потом командованию приходилось вновь понижать меня за проступки. В общей сложности я 50 суток провел в самоволках – в основном попивая винцо в обществе итальянок, немок или француженок. Но все это в тылу. На передовой я ничего подобного себе не позволял. Просто, если твое подразделение на передовой, а тебе вдруг припрет идти в самоволку, любой офицер вправе пристрелить тебя, а потом сказать, что ты погиб от вражеской пули. Потому что на передовой самоволка приравнивается к дезертирству.
Дожидаться отправки в Европу мне пришлось в лагере Кэмп Патрик Генри в Вирджинии, и там я попытался сбить спесь с одного из этих южан-сержантов, за что меня отправили в кухонный наряд чистить картошку. При первой же возможности я достал слабительного и высыпал его в огромный электрический кофейник. В результате все, включая офицерский состав, страдали поносом. Но – увы – я оказался единственным, кто был избавлен от этого недуга и не явился в санчасть. Короче говоря, моя проделка была раскрыта, и нетрудно представить, что вскоре я снова драил нужники.
14 июля 1943 года нас отправили на север Африки, в Касабланку. Я попал в 45-ю пехотную дивизию рядовым. Дивизию ты не выбирал, зато имел возможность выбрать роту, при условии, если там еще оставались вакансии. Рота насчитывала 120 человек. Наша церковь в Филадельфии опубликовала список местных ребят с указанием места службы. Поэтому я был в курсе, что Диггси тоже попал в 45-ю дивизию. Я обратился с просьбой о зачислении меня в роту, где он служил, и просьба была удовлетворена. Я не рассчитывал, что попаду в тот же взвод, что и Диггси (32 человека), тем более в то же отделение (8 человек), но, вопреки ожиданиям, попал, и мы служили вместе».
Осенью 1942 года, когда наши войска еще только готовились к высадке в Европу, генерал Джордж Паттон выступил перед личным составом 45-й дивизии в Форт Девенсе (штат Массачусетс). Генерал Паттон обратился к мальчишкам, впервые оказавшимся вдали от дома и дожидавшимся отправки за океан сражаться и погибать, и заявил, что этой дивизии отведена особая роль.
Вот что пишет полковник Джордж Мартин, начальник штаба дивизии, командному составу 45-й пехотной дивизии:
«[17] говорил долго, не особо стесняясь в выражениях… Он рассказывал о том, как британские пехотинцы, идя в атаку, не заметили засевших по флангам немцев и в результате получили мощный удар в спину. Потом, когда англичане приступили к зачистке от противника захваченной территории, немцы, вдруг бросив оружие на землю, задрали руки вверх, решив сдаться. Если подобное случится с нами, предупредил генерал Паттон, мы пленных брать не собираемся, а прикончим этих ублюдков всех до единого.
Потом нам было сказано, что нашей дивизии предстоит сражаться больше, чем какой-либо другой из американских дивизий, и что немцы должны запомнить ее как «дивизию убийц».
В следующей речи, 27 июня в Алжире (Северная Африка), как вспоминал один из присутствовавших на ней офицеров, Паттон заявил бойцам своей «дивизии убийц» следующее:
«…убивайте, убивайте и еще раз убивайте – чем больше их вы прикончите сейчас, тем меньше придется их прикончить в будущем… Генерал сказал, что чем больше немцев мы возьмем в плен, тем больше их придется кормить, так что со сдающимися в плен немцами не миндальничать. Еще он сказал, что лучший немец – это мертвый немец».
Другой офицер вспоминает сказанное Паттоном об отношении к гражданскому населению:
«Генерал заявил, что, мол, те, кто окажется в зоне боевых действий, также должны считаться врагами и что с ними надлежит обращаться столь же безжалостно, как и с немецкими военными».
«Когда я отрыл для себя окопчик, Диггси поведал мне две скандальные истории. Обе стороны ненавидят снайперов, и если ты захватишь в плен снайпера, лучше прикончить его сразу. Снайперы действовали в районе аэродрома Бискари и застрелили очень многих американских солдат и офицеров. Когда около 40 человек итальянцев сдались в плен, не стали разбираться, кто из них именно снайпер, а просто выстроили и расстреляли на месте. Второй случай: один сержант привел к нам в тыл три десятка или около того сдавшихся в плен, а потом из автомата расстрелял всех до единого. Рассказ Диггси произвел на меня эффект разорвавшейся бомбы. Я всерьез задумался о том, стоит ли мне сдаваться в плен врагу, если дело дойдет до этого».
В своей последней речи к служащим 45-й дивизии в августе 1943 года, сразу же по завершении успешного сражения на Сицилии, Паттон заявил: «Ваша дивизия – одна из лучших, если не самая лучшая за всю историю Америки». И тем самым подтвердил веру в свою «дивизию убийц». Ее солдаты и офицеры действовали в полном соответствии с его распоряжениями, изложенными ранее.
Правда, в эти же дни двое служащих 45-й дивизии предстали перед военным трибуналом по обвинению в убийстве. Капитан Джон Комптон приказал расстрельной команде казнить около 40 безоружных военнопленных, причем двоих гражданских лиц. Это произошло после боя 14 июля 1943 года, в результате которого был взят аэродром Бискари. На другом участке в тот же день сержант Хорэйс Уэст лично из автомата расстрелял 36 безоружных пленных.
Вот что по этому поводу пишет генерал Паттон в своем дневнике 15 июля 1943 года:
«[18] Брэдли – преданнейший солдат – явился ко мне в 9.00, потрясенный рапортом 18-й полковой боевой группы [19] 45-й дивизии, личный состав которой всерьез воспринял мой приказ убивать всех, кто продолжал стрелять после нашего приближения на 200 ярдов, и хуже того, выстроив в ряд, хладнокровно расстрелял пятьдесят пленных. Я сказал ему, что это, вероятно, преувеличение, но приказал передать офицеру, что он должен подтвердить, что убитые были снайперами или пытались бежать, или что-то в этом роде, поскольку в противном случае разразится скандал в прессе и поднимется сильное недовольство среди гражданских. Так или иначе, они мертвы, поэтому ничего уже поделать нельзя».
Однако генерал Омар Брэдли не внял советам Паттона, инициировав расследование незаконных действий капитана Джона Комптона и сержанта Хорэйса Уэста.
Капитан Комптон заявил на суде, что исполнял приказ Паттона. На соответствующий приказ генерала Паттона сослался в свою защиту и сержант Уэст. Кроме того, один из лейтенантов заявил под присягой, что вечером накануне вторжения на Сицилию подполковник Уильям Шефер обратился по громкоговорящей связи к личному составу, напомнив солдатам о приказе Паттона «пленных не брать».
Но сержанта Уэста все же приговорили к пожизненному тюремному заключению. Однако бурные отклики на этот приговор привели к тому, что упомянутый сержант вскоре был оправдан, возвращен в действующую часть, в которой прослужил рядовым вплоть до окончания войны. Капитан Комптон 4 месяца спустя погиб – его застрелили немецкие солдаты, выбросившие белый флаг, а потом, когда американский офицер стал подходить к ним, открывшие огонь.
Сообщалось и о других случаях расправ с пленными на Сицилии. В своей книге «Генерал Паттон. Жизнь солдата» Стэнли Хиршзон ссылается на одного известного британского журналиста, который однажды был свидетелем того, как Паттон приказал расстрелять 60 человек пленных, но решил не предавать этот инцидент огласке, после того как Паттон дал ему слово чести не допускать впредь актов подобной жестокости. Однако журналист проговорился об этом одному из своих знакомых, а тот, в свою очередь, подготовил памятную записку, в которой описывался этот эпизод. В ней, в частности, говорится: «Кровожадные высказывания и распоряжения Паттона незадолго до высадки на Сицилии слишком буквально были восприняты личным составом, в особенности личным составом американской 45-й пехотной дивизии».
«В тот же день Диггси спросил меня насчет слухов, которые он слышал от одного жившего с ним по соседству парня – дескать, я пошел на войну добровольцем, потому что Янк обрюхатил какую-то там девчонку и обвинил в этом меня. Можете себе вообразить подобное? Слухи настигли меня даже за океаном. Янк тогда учился в колледже и не оставил свои шуточки».
Глава 6. Делал то, что должен
«Самым простым и легким периодом войны для меня стала Сицилия. Итальянцы – вояки никудышные. Просто немцы были для них стержнем. Случалось и такое: мы наступаем и натыкаемся на итальянцев, которые стоят по стойке «смирно» с вещмешками наготове. Как раз во время нашей высадки на Сицилии Муссолини решил выйти из войны, и вместо итальянцев воевали немцы. Сицилийцы были настроены очень дружелюбно. Как только мы выгнали немцев, я побывал в Катании, где повсюду на скатертях сушились домашние спагетти. После войны Рассела Буфалино привело в восторг то, что я побывал тогда именно в этом городе.
Моим первым новым приятелем в нашем отделении стал Алекс Сигел – уроженец еврейской части Бруклина. Мы с ним снялись на фото на Сицилии, но вот только он месяц спустя погиб во время обстрела на побережье под Салерно.
Салерно – городок южнее Неаполя на западном побережье Италии. В сентябре 1943 года мы высадились вблизи него на побережье под разрывами немецких снарядов. Салерно была самая тяжелая и опасная десантная операция, в которой мне довелось участвовать. Тем из нас, кто высадился на берег, предстояло миновать около километра простреливаемой противником территории, чтобы закрепиться на побережье. У каждого солдата была лопатка, и мы все стали окапываться. Если ты под обстрелом, тут уж окапываешься из последних сил, лишь бы в землю зарыться поглубже и поскорее.
Наши позиции обстреливали немецкая артиллерия и авиация. Как только заметишь немца, тут же открываешь огонь из винтовки. Мне тоже пришлось пострелять. Вот только не помню, когда и где я впервые выстрелил во врага. Вроде это было под Салерно. Я много раз спрашивал себя: на кой черт я добровольцем ввязался во все это?
Немцы едва не сбросили нас в море. Но я отчетливо помню, что мы стояли насмерть. Все боялись до чертиков, некоторые даже себе не хотели в этом признаться. Но признавай не признавай, а боялись все до единого».
В журнале боевых действий сохранилась запись одного из генералов, командующего другой дивизией:
«45-я пехотная не позволила немцам сбросить десант союзников в море».
«Когда наша береговая артиллерия открыла по немцам огонь, они были вынуждены отступить на участок вне досягаемости снарядов наших орудий. Это дало нам возможность для наступления, и мы вместе с другими дивизиями двинулись в северном направлении.
Пехотинец обязан исполнять приказ. Если он не исполнит приказ, то подлежит расстрелу на месте. Джимми Хоффа в армии не был. Отвертелся от службы с большим трудом. А в бою тебя мигом научат тому, что приказ есть приказ и правила есть правила, которые надлежит беспрекословно выполнять, причем всем без исключения. До участия в боях я не особенно рвался исполнять распоряжения и приказы, а вот в бою научился».
Именно исполняя приказы командиров, Ширан оказался в числе тех, кого в журнале боевых действий характеризовали как «измотанных в ожесточенных боях на суровой местности», кто, «преодолевая упорное сопротивление противника», с боями продвигался от Салерно до Венафро. Затем последовала «зимняя кампания, разыгрывавшаяся в суровых Апеннинах» под пулеметным огнем удерживаемого немцами монастыря Монте-Кассино.
«Мы продвигались на север Италии из Неаполя к Риму и к ноябрю 1943 года были уже у Монте-Кассино. А там мы застряли на целых два месяца. На вершине горы Монте-Кассино возвышался монастырь, который немцы использовали в качестве наблюдательного пункта. Таким образом, они имели возможность контролировать наши передвижения. Монастырь этот возник еще в древности, памятник архитектуры и все такое. В общем, сначала его ни бомбить, ни обстреливать не позволялось. А когда его все же пришлось разбомбить, это ухудшило положение еще сильнее – немцы теперь могли укрываться в древних руинах. В январе 1944 года мы предприняли попытку наступления, но немцы не позволили нам взобраться на эту горку. Иногда по ночам мы отправлялись за «языком». А чаще всего мы ночами думали, как укрыться от постоянных дождей и не получить немецкую пулю в лоб.
Тогда я научился не сближаться со всеми подряд. Только сдружишься, а человек гибнет. Какой-нибудь 19-летний мальчишка прибывает с пополнением, и, глядишь, его уже нет. Это очень действует на психику. Мы с Диггси дружили, и вот он погиб. И что же теперь? Завести еще одного друга, чтобы тут же его потерять?
Потом произошло наихудшее. Кое-кого из нас решили направить на отдых в тыл в Кассерту под Неаполем. Разместили в бывшем королевском дворце. Дней десять все было лучше некуда, а потом нас перебросили под Анцио. Это небольшой городок севернее линии фронта немцев у Монте-Кассино, но южнее Рима. Замысел состоял в том, чтобы ударить немцам во фланг и позволить нашим основным силам совершить прорыв к Монте-Кассино».
Силы 45-й дивизии после многократных безуспешных и кровопролитных попыток взять штурмом монастырь Монте-Кассино были переброшены на другой участок для обеспечения вторжения в Анцио с моря. В ходе марша 45-й дивизии из Монте-Кассино генерал Марк Кларк писал: «Все 72 дня 45-я дивизия постоянно вела бои со значительными силами противника и в тяжелейших условиях». Генерал Кларк вспоминал о «холодах, дождях и постоянных обстрелах неприятельской артиллерии и минометов», которым у Монте-Кассино подверглась 45-я дивизия и, в частности, один из ее бойцов, рядовой Фрэнк Ширан. Чего не мог знать генерал, так это того, что соединению суждено было попасть из ада Монте-Кассино в другой ад – под Анцио.
«Перед боем или высадкой ты весь на нервах. Но стоит только увидеть сигнальную ракету, как мандраж исчезает. Тут уж не до раздумий. Ты просто действуешь, выполняешь положенное. Но осознаешь это лишь по окончании операции.
На побережье под Анцио мы захватили немцев врасплох и взяли несколько сотен пленных. Сутки спустя, когда мы стали продвигаться с побережья, все было вроде бы тихо, но ответственному за операцию генералу в этом спокойствии почудилась ловушка. Он решил дождаться поддержки танков и авиации. Задержка дала возможность немцам подтянуть свои танки и артиллерию и припечатать нас сверху к земле, не позволив нашим танкам и артиллерии подойти на выручку».
Как выразился сэр Уинстон Черчилль, «и случилась катастрофа… Силы обороны берегового плацдарма росли, а возможности для проведения крупной операции уже не было». Гитлер подтянул подкрепление, лишившее союзников маневренности, и приказал уничтожить, как он выразился, этот «гнойник» в Анцио.
«Потом на нас обрушились их тяжелая артиллерия и авиация. Нам пришлось окапываться как следует, окопчики уже не спасали. Вгрызались в землю мы на несколько метров. Из траншей приходилось выбираться на сколоченных деревянных лестницах, а поверх траншей укладывать доски и бревна, чтобы защититься от проливных дождей и шрапнели противника.
Четыре месяца мы терпели эту беспрерывную атаку. Днем выйти из траншей не было никакой возможности – ты тут же схлопотал бы пулю. Да и куда было выходить и зачем? По ночам мы выбирались наружу справить нужду или опорожнить каски, в которые мы облегчались днем. Питались сухим пайком. Ни о какой горячей пище и думать не приходилось. Немцы в упор расстреливали наши суда войскового подвоза. Мы резались в карты и рассуждали о том, чем будем заниматься после войны. А в основном молились. Молились все независимо от убеждений и религиозности. Я со счета сбился, сколько раз воздавал хвалу Деве Марии и Иисусу. Обещал им не грешить, если они вытащат нас из этого пекла живыми. Клялся позабыть о женщинах, о вине, о сквернословии, обо всех мыслимых пороках, лишь бы выбраться оттуда.
Самый жуткий обстрел был ночью, и мы его прозвали «Экспресс на Анцио». Немцы сосредоточили огромное количество артиллерийских орудий и надежно замаскировали их, поэтому наша авиация не различила их днем. С наступлением темноты немцы по железной дороге подогнали орудия, вывели их на огневые позиции и подвергли нас интенсивному обстрелу. Грохот стоял неимоверный, такой, от которого и свихнуться недолго. От многих наших солдатиков в ту ночь даже мокрого места не осталось – нечего было отправлять родным в гробах. И ты понимал, что в любую минуту следующим мог быть ты.
Поделиться книгой: