Пепел и сталь (сборник)

Кельсер знал, что его юмор натянут, что его улыбка кажется скорее мертвой, чем живой. Он не знал, почему ему так важно отложить возвращение в Лютадель, но знал — это и впрямь важно. Кельсер чувствовал открытые раны, зияющие в душе дыры, которым еще предстояло затянуться. Нужно было пока побыть вдали. Нельзя, чтобы они видели его таким — беззащитным, корчащимся во сне, переживающим еще свежие в памяти ужасы. Человеком, у которого нет ни плана, ни видения.

А еще ему надо было усвоить все то, чему учил Геммел. Кельсер не мог вернуться в Лютадель, пока… пока не стал бы самим собой. Или хотя бы покрытым шрамами собой — с затянувшимися ранами, со спокойной памятью.

— Ну тогда давай продолжать, — сказал Кельсер.

Геммел мрачно глянул на него; безумцу не нравилось, когда Кельсер пытался взять дело в свои руки. Но… собственно, это Кельсер обычно и делал. Кому-то же надо.

Цитадель Шезлер была выстроена в том же странном стиле, типичном для Западной Провинции, далеких от Лютадели земель. У нее не было блоков и пиков — она казалась почти органической, с четырьмя коническими башнями. Кельсер подумал, что здания тут, наверное, строят с каменным каркасом и некоей затвердевшей грязью поверх, которой придают нужную форму, и получают все изгибы и наросты. Цитадель, в отличие от других зданий, показалась Кельсеру незаконченной.

— Куда? — спросил он.

— Вверх, — ответил Геммел. — Потом вниз.

Он спрыгнул со стены и кинул монету, толкнул ее — вес старика погнал ее к земле. Когда монета ударилась о землю, Геммел взлетел вверх — к зданию.

Кельсер прыгнул и толкнул собственную монету. Две монетки полетели в пространство между лепной стеной и освещенной крепостью. За витражными стеклами пылал яркий свет; здесь, в Западной Провинции, окна часто были странной формы и не похожи друг на друга. Тут что, совсем не ценят нужную эстетику?

Приблизившись к зданию, Кельсер начал тянуть, а не толкать — он переключился со стали на железо и ухватился за голубую линию, устремившуюся к стальной раме окна. Это движение потянуло его вверх, словно на веревке. Хитрый трюк — сила тяжести тянула его к земле, и он все еще по инерции двигался вперед, так что, потянувшись, надо было постараться ни во что не врезаться. Сила железа помогла ему набрать большую высоту — а это было нужно, Цитадель Шезлер была так же высока, как и цитадели в столице.

Оба алломанта отскочили от фасада, хватаясь за выступы и фигуры на камне или отталкиваясь от них. Кельсер приземлился на выступ, на мгновение взмахнул руками и ухватился за статую, покрытую разноцветным глянцем; похоже, здесь ее поставили вообще без всякой причины.

Геммел пролетел справа от него; второй рожденный туманом двигался ловко и грациозно. Он швырнул монету в сторону, и она ударилась о выступ; толкнув ее, Геммел рванулся в нужном направлении. Он крутнулся, смешав полосы плаща с туманом, притянул себя к другому витражу — там он замер подобно жуку, ухватившись за металл и камень.

Сквозь окно пробивалось мощное сияние; витраж разбивал его на разноцветные лучи, окрашивая Геммела, будто покрывая глянцем и его. Старик взглянул вверх с улыбкой; в этом свете и на фоне завитков дымки облаченный в туманный плащ Геммел внезапно показался Кельсеру куда более величественным.

Сейчас он не был безумным оборванцем; он выглядел кем-то куда большим.

Геммел прыгнул в туман, потянул себя вверх; наблюдавший за ним Кельсер с удивлением почувствовал зависть.

«Я научусь, — пообещал он себе. — Стану не хуже».

Сперва его привлекли цинк и латунь — их алломантическая сила позволяла играть с чужими эмоциями. Такая сила была схожа с тем, что он делал в прошлом сам по себе; но теперь он был иным человеком, переродившимся в кошмарных ямах. Прошлых талантов было недостаточно. Надо было стать кем-то большим.

Кельсер метнулся вверх, притягиваясь к крыше здания. Геммел проскочил мимо крыши, взлетев к кончикам четырех шпилей, украшавших фасад. Отталкиваясь от большего количества металла, можно было взлететь быстрее и выше, так что Кельсер уронил весь кошелек и воспламенил сталь.

Он толкнул изо всех сил, взлетев как стрела; туман забился вокруг. Цветные огни витражей остались далеко внизу; шпили показались по обе стороны, становясь все уже и уже. Кельсер оттолкнулся от оловянного покрытия одного из них, ринувшись вправо.

Еще один толчок — и он оказался на самой верхушке шпиля, на выступе размером с человеческую голову. Приземлившись на него, Кельсер воспламенил свинец, укреплявший тело — и добавлявший не только силы, но и ловкости. Достаточно, чтобы стоять на одной ноге на шаре шириной с ладонь в сотнях футов над землей.

Поймав равновесие, Кельсер застыл и воззрился на свою ногу.

— Становишься уверенным, — сказал Геммел. Он висел как раз рядом с кончиком шпиля, цепляясь за него под Кельсером. — Хорошо.

А затем, одним быстрым движением, Геммел прыгнул вверх и сбил ногу Кельсера с опоры.

Тот вскрикнул, потеряв равновесие и рухнув в туман; Геммел толкнул полные металлической стружки флаконы на поясе Кельсера — тот носил их, как и большинство алломантов. Толчок отшвырнул вора от здания, прямо в туман.

Он камнем падал к земле и на мгновение потерял способность мыслить: разум затопил первородный страх высоты. Геммел говорил о том, что его надо контролировать, о том, что не надо бояться высоты или терять ориентацию при падении… но сейчас эти уроки исчезли из разума Кельсера.

Он падал — быстро, сквозь беснующийся туман, ничего не понимая, и до земли оставалась лишь пара секунд. Кельсер в отчаянии толкнул свои флаконы, надеясь, что смотрит в правильном направлении — они сорвались с пояса и во что-то врезались. В землю.

Металла было немного — его едва хватило, чтобы замедлить падение. Кельсер врезался в землю через долю секунды после толчка, и удар выбил из него все дыхание. Зрение помутилось.

Он лежал и пытался прийти в себя, когда что-то приземлилось рядом — Геммел. Старик насмешливо фыркнул:

— Глупец.

Кельсер застонал и с трудом встал на четвереньки. Он выжил. И, что удивительно, даже вроде ничего не сломал — хотя бок и бедро ужасно болели. Синяки будут кошмарными, но свинец сохранил ему жизнь. Падение, пусть даже и с толчком в финале, переломало бы кому другому все кости.

Поднявшись на ноги и пошатнувшись, Кельсер яростно взглянул на Геммела, но ничего не сказал. Может, это и наилучший способ учиться… по крайней мере, быстрейший. Если рассуждать разумно, то он бы и сам его выбрал — рухнуть вниз, вынужденно научиться новым трюкам в падении.

Эта мысль не мешала ненавидеть Геммела.

— Я думал, что нам надо вверх, — заметил Кельсер.

— А потом вниз.

— А потом снова вверх, я полагаю? — со вздохом спросил Кельсер.

— Нет. Еще вниз, — Геммел прошелся по двору крепости, миновав декоративный кустарник: в ночи тот казался переплетением темных, покрытых туманом силуэтов. Кельсер поспешил за наставником, остерегаясь очередного нападения.

— В подвале, — пробормотал Геммел. — В подвале, видите ли. Почему в подвале?

— Что в подвале? — спросил Кельсер.

— Наша цель, — ответил Геммел. — Надо было забраться повыше, чтобы я поискал вход. Похоже, есть вход в саду.

— Секунду, это звучит разумно, — заметил Кельсер. — Когда ты успел головой удариться?

Геммел наградил его мрачным взглядом, сунул руку в карман и вытащил пригоршню монет. Кельсер потянулся к металлам, готовясь защищаться — но Геммел выбросил руку в сторону и метнул монеты прочь: пара стражников как раз выскочила на дорогу, заметив посторонних на землях Шезлеров. Оба человека рухнули, один закричал; Геммелу, однако, было явно все равно — поднимется тревога или нет. Он двинулся вперед.

Кельсер заколебался на мгновение, поглядев на умирающих — нанятых врагом. Он попытался почувствовать что-то к ним, но не смог; эту часть его вырвали Ямы Хатсина. И все же другую часть души недостаток чувств обеспокоил.

Он поспешил за Геммелом, который подходил к строению, напоминавшему сарай садовника. Однако за его дверью не оказалось инструментов — лишь уходящая вниз темная лестница.

— Жжешь сталь? — спросил Геммел.

Кельсер кивнул.

— Следи за движением, — бросил Гемель, выхватывая несколько монет. Кельсер протянул руку к упавшим стражникам и потянул ранее брошенные монеты, направляя их к себе. Он видел, как Геммел легко притягивал предметы, чтобы они не неслись к нему на полной скорости. Сам Кельсер этот трюк еще не освоил, и ему пришлось пригнуться, давая монетам пролететь над головой и врезаться в стену сарая. Он собрал их, затем двинулся вниз; Геммел смотрел на него с нетерпением и недовольством.

— Я был безоружен, — объяснил Кельсер. — Оставил кошелек на крыше здания.

— Будешь так ошибаться — станешь трупом.

Кельсер не ответил. Да, это была ошибка; конечно, он собирался захватить кошелек — и захватил бы, не сбей Геммел его со шпиля.

Свет потускнел, потом наступила почти полная темнота, а они все спускались. Геммел не извлек ни факела, ни фонаря — но жестом велел Кельсеру идти первым. Еще одно испытание?

Горящая сталь голубыми линиями указывала на металл поблизости. Кельсер помедлил, потом кинул пригоршню монет перед собой; они поскакали по ступенькам. Падая, монеты показывали, где находятся ступеньки, а когда остановились, то дали еще лучшую картину. Голубые линии не заменяли зрение, и идти все равно приходилось с осторожностью. Но монеты изрядно помогли и, приблизившись к двери, он разглядел засов.

Позади раздалось ворчание Геммела — в кои-то веки вроде бы одобрительное.

— Неплохо придумал с монетами, — пробормотал наставник.

Кельсер улыбнулся, открывая дверь в глубине. Он потянулся к ней, зацепив металлический засов, аккуратно сдвинул его.

За дверью блеснул свет. Кельсер пригнулся: что бы там ни подумал Геммел, у него хватало опыта как тихих ночных краж, так и проникновения в дома. Он был не новичком; просто научился, что полукровка может выжить, научившись либо говорить, либо скрываться. Прямой бой в большинстве случаев был глупостью.

Конечно, ничто — ни бой, ни разговор, ни скрытность — в ту ночь не помогли. В ту ночь, когда их схватили, когда никто не мог его предать — кроме нее. Но почему тогда и ее забрали? Она не могла…

«Хватит», — сказал себе Кельсер, прокравшись в комнату. Тут было полно длинных столов, уставленных разнообразными аппаратами для плавки. Они были не такими грубыми, как в кузницах — скорее маленькие горелки и тонкие инструменты мастера-металлурга. На стенах горели лампы, а в углу тлел крупный красный горн. Кельсер почувствовал, как откуда-то повеяло свежим воздухом: на другой стороне комнаты открывался вход в несколько коридоров.

Комната казалась пустой. Вошел Геммел; Кельсер потянулся к монетам, снова притягивая их к себе. На нескольких запеклась кровь погибших стражников.

Все еще пригибаясь, он миновал стол, где лежали принадлежности для письма и маленькие книги в обложке из ткани. Кельсер глянул на Геммела, который шел по комнате, даже не пытаясь скрываться. Старик упер руки в бедра, оглядываясь.

— Так, где он?

— Кто? — спросил Кельсер.

Геммел снова забормотал и двинулся по комнате, сбрасывая со столов инструменты и разбивая их о пол. Кельсер скользнул по периметру, собираясь заглянуть в боковые коридоры — поглядеть, не идет ли кто. Посмотрев в первый же, он увидел, что коридор кончается длинной узкой комнатой. И она не была пуста.

Кельсер замер, потом медленно выпрямился.

В комнате было с полдюжины человек, мужчин и женщин, привязанных за руки к стенам. Камер не было, но бедняги выглядели так, будто их избивали почти до смерти. Одежда их свисала лохмотьями, пропитанными кровью.

Кельсер потряс головой, сбрасывая оцепенение, и шагнул к первой женщине в ряду, вытащил ее кляп. Пол был сырым; похоже, недавно кто-то вылил на пленников несколько ведер воды, чтобы не допустить вони в лаборатории. Повеяло свежестью: ее принес порыв ветра из дальнего конца холла, куда выходила комната.

Женщина напряглась, как только он коснулся ее, глаза мгновенно открылись и расширились от ужаса.

— Пожалуйста, пожалуйста, не надо… — прошептала она.

— Я не причиню тебе вреда, — пообещал Кельсер. Пустота внутри, казалось… изменилась. — Поверь. Кто ты? Что здесь происходит?

Женщина ответила пустым взглядом. Она содрогнулась, когда Кельсер потянулся к ее путам, и он заколебался.

Послышался сдавленный звук; бросив взгляд в сторону, Кельсер увидел другую женщину — постарше и с фигурой матери. От избиения ее кожа почти сошла, но глаза были не столь безумными, как у молодой.

Кельсер подошел к ней и вытащил кляп.

— Пожалуйста, — прошептала женщина. — Освободи нас. Или убей.

— Что это за место? — прошипел Кельсер, стараясь разобраться с ее путами.

— Он ищет полукровок, — ответила она. — Чтобы опробовать новые металлы.

— Новые металлы?

— Я не знаю, — выдохнула женщина; по ее щекам струились слезы. — Я просто скаа — как и мы все. Я не знаю, почему он берет нас. Он говорит о… о металлах. Неизвестных металлах. Я думаю, он сошел с ума. То, что он делает… он говорит, что хочет вызвать нашу алломантию… но, господин, я не из знати. Я не могу…

— Тише, — сказал Кельсер, освобождая ее. Узел пустоты в душе загорелся чем-то непонятным. Чем-то, похожим на гнев — но иным. Большим. Это чувство согревало, но вызывало слезы.

Освобожденная женщина уставилась на свои руки, на запястья с содранной кожей. Кельсер повернулся к остальным беднякам-пленникам: большинство уже очнулось. В их глазах не было надежды; они просто тупо смотрели перед собой.

Да, он чувствовал их отчаяние.

«Как можно жить в таком мире? — подумал Кельсер, отойдя, чтобы помочь другому пленнику. — В мире, где творится такое?»

Страшнее всего в этой трагедии было то, что он знал — подобные ужасы были обыденны. Скаа всегда были доступны. Никто не мог их защитить. Всем было плевать.

Даже ему.

Большую часть жизни он не обращал внимания на такую жестокость. О, он притворялся, что сражается — но на деле лишь обогащался. Все планы, все аферы, все великие замыслы крутились вокруг него.

Только вокруг него.

Он освободил еще одну пленницу, молодую темноволосую женщину, напомнившую ему Мэйр. Избавившись от пут, она просто свернулась клубком на земле; Кельсер стоял над ней, физически ощущая свое бессилие.

«Никто не дерется, — подумал он. — Никто даже и не думает, что можно драться. Но они неправы. Мы можем… я могу драться».

В комнату вошел Геммел; он мимоходом глянул на скаа, словно и не заметил их. Бормоча что-то себе под нос, он сделал по комнате лишь несколько шагов, когда из лаборатории раздался голос:

— Что здесь происходит?

Кельсер узнал голос. Он никогда не слышал этого человека — но узнал надменные, самоуверенные интонации. Презрение. Еще миг — и он уже встал, прошел мимо Геммела, шагнул обратно в лабораторию.

Там оказался человек в изысканном костюме и застегнутой до горла белой рубашке. Короткая стрижка по последней моде, костюм, явно доставленный из Лютадели — определенно сшитый по самым модным меркам.

Он властно воззрился на Кельсера — и тот улыбнулся. По-настоящему, впервые со времени побега из Ям. Со времени предательства.

Аристократ фыркнул, вскинул руку и метнул в Кельсера монету. Изумившись на секунду, тот толкнул ее — в ту же секунду, что и лорд Шезлер. Оба они отлетели назад, и глаза Шезлера расширились от удивления.

Кельсер врезался в стену; Шезлер был рожденным туманом.

Неважно.

В душе вскипел новый, незнакомый гнев, прорвавшийся в улыбке. Это чувство горело подобно металлу — неизвестному, славному металлу.

Он может драться. Он будет драться.

Аристократ схватился за пояс, срывая с талии и его, и металлы. Он выхватил дуэльную трость и прыгнул вперед с удивительной скоростью. Кельсер воспламенил свинец и сталь и толкнул аппарат на одном из столов, метнув его в Шезлера.

Тот зарычал, выбрасывая вперед руку и отталкивая снаряд прочь. Снова сшиблись два толчка, усилия Кельсера и врага, и они снова отлетели в разные стороны. Шезлер ухватился за зашатавшийся стол: разбилось стекло, а металлические инструменты полетели на землю.

— Ты хоть понимаешь, сколько все это стоит? — прорычал Шезлер, опуская руку и приближаясь.

— Твоей души уж точно, — прошептал Кельсер.