Помоги проекту - поделись книгой:
После этого видения меня стали звать Дятлом — ученые согласились, что лучше пользоваться тем именем, которое дала тебе сама Праматерь, даже если не сделаешь того, что она тебе велела. Вскоре я отправилась в горы к Истокам Великой Реки, как мне велела та ворона; и после этого я наконец освободилась от страха перед своим желанием.
Центральное видение — оно и есть центральное, оно не предназначено ни для чего, что не связано с ним самим. То, что я видела в Девятом Доме, по природе своей было словно облако или гора. Мы привыкаем к видениям, извлекаем из них какой-то смысл, черпаем в них образы, живем благодаря им, но они существуют вовсе не для нас и не про нас, во всяком случае, служат нам не больше, чем весь окружающий нас мир. Мы сами — часть этих видений. Бывают и другие сны и видения, все они дальше от центра и ближе к душе смертного; одно из них — видение перемен, оно рассказывает о личной жизни человека. То видение, в котором Праматерь назвала меня новым именем, и было как раз одним из таких видений перемен.
Наступило лето, и люди пришли в наш город из Чукулмаса. Мой брат по Дому Змеевика во время скачек уже не гарцевал верхом на своем рыжем жеребце: на нем сидела какая-то девушка из Дома Обсидиана, а он ехал рядом на гнедой кобыле. Рыжий жеребец выиграл все скачки, и его очень все хвалили. Говорили, что после этого лета он в скачках больше участвовать не будет, а станет племенным производителем. Я на скачках была только среди зрителей. Как и во время игр. Трудно сказать, что я тогда чувствовала. У меня все время стоял колючий комок в горле, и я без конца повторяла про себя: «Прощай! Прощай!», однако то, с чем я в те часы прощалась, уже миновало. Я все еще оплакивала минувшее и тем не менее оставалась спокойной. Девушка та оказалась отличной наездницей и была очень красивая, и я подумала, что они, возможно, собираются стать мужем и женой, но это не причинило мне боли, я даже почти не думала об этом. Мне только хотелось уйти подальше от Телины и начать жить той жизнью, которая была мне показана в видении перемен.
И вот в самую жару я отправилась с Черным Дегтем в горы к Источникам Великой Реки На, что близ Ваквахи.
Там, на Горе-Прародительнице, я жила в гостевой комнате хейимас Змеевика и занималась главным образом тем, что помогала их электрику налаживать хитроумную проводку вокруг хейимас, а также в Архиве и на Пункте Обмена Информацией.
По утрам я выходила из дому с восходом солнца. Стоя на крыльце, я видела вокруг только пышные белые облака тумана. Летний туман наполнял Долину, пока первые лучи солнца не развеивали его и не освещали скалистые вершины горной гряды. И я всегда пела, как меня научили еще в детстве:
Здесь Долина Пумы, Где горный бродит лев, Где он просыпается, светясь, Прекрасный из Седьмого Дома!
Позже, во время сезона дождей, эта пума, видно, сама взошла на Гору-Прародительницу, отчего вершины всех гор и Источники скрылись среди темных облаков и серого тумана. Просыпаться окруженной молчанием этих не дающих дождя и все скрывающих туч было все равно что просыпаться навстречу новому сну, все равно что дышать тем же воздухом, что и горный лев.
Живя на Горе-Прародительнице, я большую часть дня проводила в хейимас, а спала всегда только там. Я работала вместе с учеными, прорицателями и толкователями видений из Ваквахи над техникой повтора видений и их изложения с помощью слов, а также — над их передачей с помощью музыки. Я не слишком много времени уделяла танцам или рисованию, поскольку у меня не было к этому способностей, зато упорно тренировалась в пересказе, в переложении своих видений в словесную форму, а также — на язык барабана.
У меня, как и у многих людей, были несколько преувеличенные представления о трудностях жизни прорицателей и толкователей видений. Я считала, что они ведут напряженное аскетичное существование, всегда устремленное к невыразимому. На самом же деле это была довольно скучная, самая обыденная жизнь. Когда людям являются видения, они, естественно, о себе заботиться не могут, и когда возвращаются «оттуда», то порой страшно утомлены, или возбуждены, или ошеломлены, и в любом случае им прежде всего необходима тишина и покой, без каких бы то ни было отвлекающих моментов и вопросов. Иными словами, это сродни отдыху после родов или любой другой тяжелой интенсивной работы. Совершающего тяжкий труд кто-то непременно должен поддерживать и защищать. Возрождение видений и пересказ их словами требуют того же, хотя и не настолько тяжелы.
В гостевом доме я постилась перед великой ваквой; я вообще ела совсем мало, внимательно глядя, что именно я ем, и выпивала немножко вина, разбавленного водой. Если вы собираетесь вызвать видение или повторить видение, являвшееся вам прежде, то вам вовсе не хочется вызывать их каждый раз разными способами — то входя в транс, то благодаря голоданию, то под воздействием алкоголя или конопли, или же распевая специальные песни. Во всем этом самое главное — умеренность и постепенность. Если же человек уже находится в состоянии экстаза, тогда, конечно, дело совсем другое; это даже не работа, это самосожжение.
Так что та жизнь, которую я вела в Ваквахе, была скучной и мирной, каждый день примерно одинаковой от сезона к сезону, и она совершенно устраивала меня, она была мне приятна, она успокаивала мою душу и разум, и я ничего иного для себя не желала. Работа, проделанная мной за эти годы на Горе-Прародительнице, заключалась в повторе и пересказе того видения Девятого Дома, которое было мне даровано самым первым; я передала все, на что была способна, ученым из Дома Змеевика для записей и толкований. Они были добры ко мне, среди них я чувствовала себя как в своей родной семье, это и была моя семья, мой Дом, и в этом Доме я снова ощущала себя ребенком, а не человеком, добровольно отправившимся в ссылку. Мне казалось, что я наконец пришла домой и всю оставшуюся жизнь буду рассказывать свои сны, играть на барабане, погружаться в транс и выходить из него, буду танцевать на прекрасной площади Пяти Высоких Домов и утолять жажду из Источников Великой Реки На.
Танец Травы в тот год, мой третий год жизни в Ваквахе, танцевали поздно. Через несколько дней после его окончания и за несколько дней до начала Двадцати Одного Дня я как раз собиралась подняться по лестнице хейимас Змеевика, когда ко мне подошла Женщина-Ястреб. Я думала, что это одна из обитательниц хейимас, пока она не крикнула по-ястребиному: «Кийир, кийир!» Я обернулась, и она сказала:
— Танцуй Танец Солнца на вершине Горы, Дятел, а после этого ступай вниз. Пожалуй, пора тебе уже научиться красить свою одежду. — Она рассмеялась и вылетела как ястреб прямо в дверь у меня над головой.
Ко мне подошли какие-то люди, я же все стояла в молчании у лестницы. Люди слышали крик ястреба, а кое-кто и видел, как птица вылетела в дверь хейимас.
После этого у меня не было ни новых видений, ни повторных видений Девятого Дома, ни каких-либо еще.
У меня отняли этот дар и освободили меня. Этот дар на самом деле оказался тяжким бременем. Трудно было возвращать назад собственные видения, делить их с кем-то, отдавать их и терять навсегда снова и снова. Все это было свыше моих сил, и я вовсе не жалела, что перестала заниматься этим. Но когда я поняла, что скорее всего вообще утратила всякую способность видеть подобные сны и вскоре должна буду покинуть Вакваху, то весьма опечалилась. Я вспомнила о тех людях, которых считала своей семьей давным-давно, когда еще была ребенком, еще до того как мной овладел тот страх. Они ушли из моей жизни, и теперь я тоже должна уйти, оставить теперешнюю свою семью, этих родных мне людей, и жить среди чужих всю оставшуюся жизнь.
Один мужчина из Дома Змеевика, житель Ваквахи по имени Олений Язык, который многому научил меня, и пел со мною вместе, и всегда дарил меня своей дружбой, заметил, что я подавлена и мрачна, и сказал:
— Послушай. Ты, наверно, считаешь, что все для тебя кончено? Ничего подобного! Ты думаешь, что все двери закрыты? А они все распахнуты настежь! Помнишь, что сказала тебе Койотиха в самом начале?
— Она сказала, чтобы я не боялась, — ответила я. Олений Язык кивнул и засмеялся.
— Но Женщина-Ястреб сказала, чтобы я потом спустилась с вершины Горы,
— сказала я.
— Она же не сказала, чтобы ты никогда туда больше не возвращалась.
— Да, но я утратила свою способность, и видения ко мне больше не приходят!
— Но у тебя ведь осталась голова на плечах! Ну вот где, по-твоему, центр твоей жизни, Дятел?
Я подумала, хотя и не слишком долго, и ответила:
— Там. В том первом видении. В Девятом Доме.
Он сказал:
— Твоя жизнь вращается вокруг этого центра. Только не ослепляй свой разум страстным желанием вернуть то видение! Ты же понимаешь, что видение
— это не настоящая жизнь, это не ты сама действуешь в нем. Даже ястреб кружит вокруг своего ястребиного желания. И ты обойдешь вокруг своего Дома и обнаружишь, что дверь его открыта настежь.
Я танцевала тогда Танец Солнца на самой вершине Горы-Прародительницы, как велела мне та Женщина-Ястреб, и после этого почувствовала, что мне пора уходить. В Ваквахе было несколько человек, которые вызывали у себя различные видения путем длительного голодания или принимая наркотики и жили постоянно среди галлюцинаций; они, видимо, так никогда и не узнали, что такое видение, порожденное воображением, мечтой, и жили как-то нечестно, все время переделывая мир. Я боялась, что если останусь там, то, возможно, вскоре начну подражать им, как о том предупреждал меня Олений Язык. В конце концов, я уже однажды ступала на этот ложный путь. Так что я распрощалась со всеми своими друзьями и холодным ясным утром отправилась вниз, в Долину. Молодой краснокрылый ястреб кружил с криками надо мной, и крики эти — «кийир! кийир!» — звучали так печально, что я даже заплакала.
Итак, я вернулась в дом своей матери в Телине. Мой дядя женился и переехал, так что в моем распоряжении теперь оказалась отдельная небольшая комнатка; это было чудесно, потому что моя двоюродная сестра вышла замуж и родила ребенка и дом стал ужасно перенаселенным и беспокойным. Впрочем, он и прежде был таким. Я снова стала работать вместе со своим отцом, набираясь у него опыта как в теории, так и в практике, и через два года стала членом Цеха Мельников. Мы с отцом по-прежнему часто работали вместе. Жизнь моя была почти такой же спокойной, как и в Ваквахе. Иногда я проводила несколько дней в хейимас, играя на барабане; видения меня более не посещали, однако безмолвие, что возникало как бы внутри барабанного боя, было именно тем, что мне требовалось.
Один сезон сменялся другим, а я все думала над теми словами Женщины-Ястреба. Как-то раз я делала новую электропроводку в старом доме Семь Ступеней на северовосточной окраине Телины. Был жаркий полдень, один из жильцов этого дома принес мне лимонада, и мы с ним разговорились и продолжили нашу беседу на следующий день. Он был из Дома Синей Глины, родом из Чукулмаса; когда-то он женился на женщине из Дома Змеевика, и у них родилось двое детей, но младший оказался больным севаи. И эта женщина бросила детей и мужа, оставила дом своей матери и перебралась на другой конец города, чтобы там выйти замуж за мужчину из Дома Красного Кирпича. Я ее знала, в детстве мы с ней когда-то вместе играли и безобразничали, но с этим мужчиной я никогда прежде не встречалась. Его звали Тихая Вода, и жил он по-прежнему в доме бабки своих детей. Он работал в основном аптекарем, да еще иногда дубил кожи и занимался домашним хозяйством. Мы с ним много разговаривали и очень сошлись характерами. Мы и потом не раз встречались, чтобы поговорить. Потом стали заниматься и любовью и решили пожениться.
Отец мой был против этого, потому что у Тихой Воды было уже двое детей, так что мне иметь детей, видимо, вообще не следовало; но это меня вполне устраивало. Бабушка и мать вообще как-то не слишком тепло относились ко всем моим начинаниям, потому что в итоге я всегда их разочаровывала, к тому же они совсем не хотели, чтобы в нашем доме поселилось еще трое людей — там и так повернуться было негде. Но и это тоже, как ни странно, меня устраивало. В итоге все, о чем я мечтала в течение долгих лет, воплотилось в жизнь.
Мы с Тихой Водой и его малышами устроились на нижнем этаже в доме Семь Ступеней, а на втором этаже жила бабушка мальчиков. Это была женщина довольно ленивая, но добродушная и очень любила своего зятя и внуков, и мы с ней отлично уживались. Мы прожили в этом доме четырнадцать лет, и у меня всегда было все, что я хотела, и я была довольна и счастлива, как овца с двумя ягнятами на безопасном пастбище, где полным-полно сочной травы. Все эти годы прошли точно один долгий летний день на огороженном крепкой оградой поле или в тихом доме, где плотно прикрыты все двери, чтобы в комнатах сохранилась прохлада. То был день моей жизни. До него и после него были сумерки и тьма, когда вещи и их тени сливаются воедино.
Наш старший сын — к великому удовольствию моей бабушки — отправился учиться в Общество Целителей на Белый Сернистый Источник, едва надев некрашеные одежды, а к тому времени как ему исполнилось двадцать, он уже по большей части даже и жил в хейимас у Целителей. Младший умер, дожив до шестнадцати лет. Постоянное соседство с жестоко страдающим от боли, все больше слабеющим, теряющим способность управлять своими конечностями и неумолимо слепнущим братом и заставило нашего старшего сына стать Целителем. Что же касается меня, то мне радостно было жить рядом с бесстрашной душой младшего мальчика. Он был похож на ястребка, который залетел к вам на минутку, чтобы согреться, и даже дался в руки, отважный и не способный причинить вреда, но только смертельно раненный. Когда он умер, Тихая Вода ужасно затосковал и стал мечтать о своем старом доме. Вскоре он перебрался в Чукулмас и стал жить в доме своей матери. Иногда я ходила его навестить.
Я же вернулась в дом своего детства, где по-прежнему жили моя бабушка, мать, отец, тетка, двоюродная сестра, ее муж и двое ее детей. И по-прежнему семейство не знало покоя, вечно все были чем-то заняты и очень много шумели; я там себя чувствовала совершенно не к месту. Я часто ходила в хейимас играть на барабане, но и это было совсем не то, чего мне хотелось. Мне очень не хватало Тихой Воды, но время было упущено, и поздно нам было начинать снова совместную жизнь. Нет, мне хотелось чего-то другого, но чего именно, я никак не могла понять.
В Обществе Крови однажды мне сказали, что Молоко, которая теперь стала действительно ужасно старой, перенесла удар. Мой сын пошел со мною вместе навестить ее и очень хорошо подлечил; и, поскольку она жила совсем одна, я переехала к ней на время, чтобы быть под рукой, пока она еще нуждалась в помощи после болезни. Это оказалось удобно и приятно нам обеим; но она в это время была занята поисками своего последнего имени и училась умирать, так что, хотя я и могла оказать ей в этом некоторую помощь, а также кое-чему от нее научиться, все равно это было не то, чего хотелось мне самой.
Однажды, незадолго до Летних Танцев я работала в хранилищах над Лунным Ручьем. Цех Мельников установил там новый генератор, и я занималась проверкой провода, подключенного к молотилке, который кое-где нуждался в дополнительной изоляции; должно быть, над проводом изрядно потрудились мыши. Я работала там, вдали ото всех, в темной, пыльной узкой щели, слушая мышиную возню у себя над головой и под стенами сарая. Вскоре я краем глаза заметила, что в этой щели со мной вместе находятся еще какие-то люди, внимательно наблюдающие за моими действиями. Кожа у них была серовато-коричневого цвета, руки длинные, гибкие и тонкие, а ладошки и ступни очень белые; глаза у них ярко горели. Я никогда их раньше не видела, но они почему-то показались мне знакомыми. Я сказала, продолжая работать:
— Я бы хотела, чтобы вы не оголяли провода, потому что может начаться пожар. Мне кажется, в таком большом зернохранилище можно найти еду и получше изоляции!
Эти люди тихонько засмеялись, и самый темнокожий из них сказал высоким нежным голосом:
— Нам спать пора. — И они, оглянувшись на меня, бесшумно и быстро исчезли.
Но там остался кто-то еще. От страха у меня слегка екнуло сердце. Сперва я никак не могла как следует разглядеть этого человека в полумраке; потом увидела, что это Черный Деготь.
— Ты уж больше не ездишь верхом на лошадях, Дятел? — спросил он.
— Езда верхом — это для молодых, Черный Деготь, — откликнулась я.
— А ты разве старая?
— Мне скоро сорок.
— И неужели ты совсем не скучаешь по скачкам?
Он поддразнивал меня в точности так, как когда-то дразнили меня за то, что я влюблена в рыжего жеребца.
— Нет, об этом я не скучаю.
— О чем же ты скучаешь?
— У меня сынок умер.
— Почему же ты должна скучать о нем?
— Он же мертв.
— Как и я, — сказал Черный Деготь. И это было правдой. Он умер пять лет назад.
И тут я поняла, о чем именно я тосковала, чего хотела. Это было всего лишь желанием не быть больше запертой в Земных Домах. Мне бы совершенно не требовалось то входить туда, то выходить, если бы я могла видеть тех, кто это делает постоянно. Вот как Черный Деготь, И он тоже посмеялся немножко, как те мыши.
Он больше ничего не говорил, но просто наблюдал за мной из темного уголка. Когда я закончила свою работу, он исчез. Когда я уходила из хранилища, то заметила, что там, на одной из балок живет сова; она спала.
Я пошла домой, то есть к Молоку. За ужином я рассказала ей о Черном Дегте и о мышах.
Она внимательно слушала и вдруг начала тихонько плакать. После удара она очень ослабела, и ее яростный нрав порой оборачивался слезами. Она сказала:
— Ты всегда была впереди меня, всегда шла впереди!
Я никогда прежде не понимала, что она мне просто завидует. И сейчас очень опечалилась, узнав об этом, но все же мне хотелось смеяться над тем, как бессмысленно мы тратим порой свои чувства.
— Кто-то же должен отворять двери! — сказала я. И показала ей на людей, что входили в комнату, это были люди, похожие на тех, каких я обычно видела в раннем детстве. Я понимала, что они мне родня, но не знала, кто они такие. Я спросила Молоко:
— Кто они?
Сперва она была ошарашена моим вопросом да еще и видеть как следует не могла, она все время жаловалась на это. Но потом те люди стали что-то говорить ей, а она — им отвечать. Порой они говорили на нашем языке, а порой я совсем не понимала их речи; но Молоко отвечала им с охотой.
Когда Молоко устала, они тихонько ушли прочь, и я помогла ей улечься в постель. Когда она уже совсем начала засыпать, я увидела, как вошел маленький ребенок и лег с нею рядом. Она обняла его рукой. И каждую ночь после этого, до самой зимы, когда Молоко умерла, этот ребенок приходил к ней и спал в ее постели.
Как-то я заговорила с ней об этом, спросив: «Это твоя дочка?» И Молоко посмотрела на меня своим единственным зрячим глазом, как прежде яростно — точно хлыстом ударила, — и заявила: «Не моя, а твоя!» Так что теперь я живу в этом доме с дочерью, которую никогда не носила во чреве — это дитя моей первой любви. Здесь же живет и остальная моя семья. Иногда, подметая пол, я вижу, как клубится в солнечном луче пыль, танцует, кружится, завивается в спирали, посверкивает.
Примечания:
Игра, несколько напоминающая поло. В нее играют, сидя на спине лошади и используя специально открытую с одного края плетеную корзинку на длинной ручке, с помощью которой мяч подхватывают и бросают; см. главу «Игры» в разделе «Приложения».
Севан значит «заключенный в оболочку». Это генетическое заболевание, поражающее двигательные нервы и главным образом симпатическую нервную систему. Очевидно, происхождением своим севаи обязано остаточным промышленным токсинам, до сих пор содержащимся в почве и воде. В некоторых регионах планеты севаи встречается довольно редко; в других — весьма часто. В Долине примерно каждый четвертый новорожденный рождался мертвым из-за севаи; точно такому же заболеванию подвержены и животные. Как говорит Дятел, чем позже болезнь проявит себя, тем более медленно и щадяще она развивается, однако всегда неизбежно ведет к утрате способности двигаться, к слепоте, параличу и смерти.
Айяш означает одновременно и «учитель» и «ученик», учащийся и получивший знания, как, впрочем, и наше слово «ученый». Учеными в хейимас были как женщины, так и мужчины с религиозными или исследовательскими склонностями; они и были хранителями Дома.
Не очень часто встречающийся образ двух Рук Мира, то есть Пяти Домов Земли и Четырех Домов Неба.
НЕСКОЛЬКО КОРОТКИХ ТЕКСТОВ ИЗ ДОЛИНЫ
* * *
Сова летала во тьме, махая крыльями совершенно бесшумно. Тогда не существовало никаких звуков И сова сказала себе: «Ху-гу, ху-гу». Сова слышит себя — возникает звук, свидетельствующий о существовании совы и о времени, ибо он звучит четыре раза.
Звук расходится кругами в темном воздухе над океаном тьмы, вырвавшись из клюва совы. Подобно частичкам ила, сломанным травинкам и крылышкам насекомых на поверхности водоема, вещи тоже начинают существовать, двигаться кругами от центра к внешнему краю. У самого клюва совы звук громок, и там вещи движутся быстрее и более уверенно, их очертания более определенны. Чем шире расходятся круги, тем медленнее движутся вещи, очертания их расплываются, они цепляются друг за друга, сплетаются, ломаются… Но сова взлетает все выше и летит все дальше, прислушиваясь, занимаясь охотой. Один — это еще не все, как и единожды — это еще не всегда. Сова — это не все, а всего лишь сова.
Койотиха шла во тьме очень печальная и одинокая. Во тьме нечего было поесть, ничего нельзя было увидеть, даже пути видно не было. Она села во тьме и завыла: «Яу, яу, яу, яу, яу». Койотиха слышит себя; и благодаря этому смерть начинает существовать в пространстве и во времени, ибо крик Койотихи звучит пять раз.
Смерть сияет. Она окружена сиянием. Благодаря Смерти сияние разливается на поверхности воды, в воздухе, само бытие наполнено сиянием. Ближе к сердцу Койотихи сияние сильнее, и там растет все сильное, теплое, способное гореть. Чем дальше от сердца Койотихи, чем шире этот круг, чем вещи ближе к его краям, тем больше среди них обгорелых, слабых, бесформенных, холодных. Койотиха идет дальше и дальше, охотясь на живых, поедая мертвых. Койотиха — это еще не жизнь и не смерть, а всего лишь самка койота.
Душа, поющая и святящаяся, движется все дальше и дальше к краю круга, туда, где холод и тьма. Душа, молчаливая и холодная, входит в круг и стремится туда, где другая душа поет и светится у огня. Сова летает бесшумно; Койотиха ходит во тьме; душа слушает, затаившись.
ЛИЧНОСТЬ И ДУША
Подарено хейимас Змеевика Старым Кроликом из Телины
Во время Танца Травы поют такую песню:
«Вселенная есть, и все, что здесь есть, есть внутри этого дома домов».
Ну что ж, в таком случае Вселенная — это живое существо, верно? Мы ведь обращаемся к камню как к человеку: «Хейя!»; радостно кричим встающему солнцу:
«Хейя, Священное! Здравствуй!» И мы выкрикиваем, словно обращаясь к живому существу, в полном одиночестве в диком краю: «Благослови меня, как я благословляю тебя, и помоги мне в слабости моей!» Кого же мы приветствуем? Кого благословляем? Кто помогает нам?
А может, во всех этих вещах живет одно существо, одна душа, которую мы приветствуем в камне и в солнце, которой доверяем во всем и просим ее благословения и помощи? Может быть, единство Вселенной проявляется именно в этой единой душе, и единство каждого существа со многими другими — знак или символ этой единой души? Может быть, и так. Люди, которые говорят, что это так и есть, называют эту душу обратной стороной своей души, обратной стороной всего вечного, божеством. Мыслящие более лениво, возможно, скажут, что внутри скалы живет дух, а внутри солнца — некое свирепое, яростное существо, но эти же люди утверждают что и Бог во Вселенной живет, как человек в своем доме или койот в диком краю, он сам построил его и поддерживает в нем порядок. Эти люди верующие. И вовсе они не лениво мыслят.
Однако же кое-кто из людей больше склонен думать, а не верить слепо. Им все интересно, и они спрашивают, кто же он, тот, кого мы приветствуем, благословляем, кого просим о благословении? Сама ли это скала, или солнце само по себе, или же все остальные вещи? Может, и так. В конце концов, мы все живем в таком доме, который сам себя создал и сам наводит в себе порядок. Почему же душа должна чего-то бояться в своем собственном доме? Чужих здесь нет. Стены этого дома — жизнь, двери его — смерть; и мы, трудясь, входим и выходим из него.
По-моему, это друг друга мы приветствуем, благословляем и помогаем. И это друг друга мы поедаем. Мы одновременно и сборщики, и то, что собирают. Мы строим и разрушаем; мы создаем и уничтожаем и сами бываем уничтожены; мы рождаем человека и убиваем людей, мы берем кого-то за руку и тут же эту руку выпускаем. Люди, способные думать, и другие животные, растения, камни и звезды, все мыслящие существа или те, за которых мыслит кто-то другой, думая о них, те, которые способны видеть сами или те, которых видят другие, те, которые содержат что-то или сами содержатся в чем-то — все мы обитатели Девяти Домов Бытия, танцующие один и тот же танец. Это моим голосом говорит Голубая Скала, и слово, что произнес я, стало ее именем. Это моим голосом говорит Вселенная, и слово, которое она произносит, когда я слушаю ее, — это я сам. Да славится Бытие. И я не знаю, к чему она, эта слепая вера.
И я думаю так: испуганный, я буду верить в чью-либо помощь; ослабев, я буду благословлять того, кто сильнее; страдая, я постараюсь выжить. Я думаю, что следует идти именно этим путем: попросив о помощи, я умолкну и стану слушать. Я никому не стану прислуживать, но не стану и запирать ни одну из своих дверей. И я думаю, что, следуя этому, проживу в Долине так хорошо, как сумею, и умру здесь, тоже как сумею, войдя в открытую дверь.
Поделиться книгой: