Том 10. Следопыт. Перст Божий

— Еще одну секунду! — сказал дон Бальдомеро. — Мы забыли о главном.

— О чем именно?

— Мы не решили, где соберемся опять.

— Правда, правда, я совсем теряю голову. Ну, так…

— Позвольте, — прервал дон Бальдомеро, — в четырех-пяти милях от Тубака у меня есть асиенда, та самая, которую вы мне продали, дон Мануэль.

— Монте-Негро?

— Она самая! Место это очень удобное. Если вы не придумаете ничего лучшего, то, по-моему, там нам безопаснее всего встретиться: во-первых, мы будем у себя, а во-вторых, мы сможем контролировать все пути, ведущие в Сонору.

— Да, это место выбрано удачно и всем нам прекрасно известно; к тому же, в крайнем случае, там нам будет удобнее всего защищаться.

— Итак, значит, решено? — спросил дон Бальдомеро.

— Решено! — ответили в один голос все присутствующие. После этого, расставшись друг с другом, все разошлись по своим покоям, приготовленным заранее.

Не успели за предводителями платеадос закрыться двери, как послышался слабый шум, после которого открылась часть стены, легко повернувшись вокруг себя, и в образовавшемся проеме показалась человеческая фигура.

Это был дон Торрибио де Ньеблас.

Он обвел комнату испытующим взглядом.

— Прекрасно, — пробормотал он со странной улыбкой, — я тоже буду присутствовать на этом собрании! До скорого свидания, господа; вы тут держали совет не одни!

Он отступил назад, исчез в отверстии, и стена приняла свое обычное положение, так что самый опытный глаз не мог бы открыть этого секретного прохода.

Глава II,

В КОТОРОЙ ИСКАТЕЛИ СЛЕДОВ

ПРИНИМАЮТСЯ ЗА ДЕЛО

Мы уже рассказывали о том, что, расставшись с двумя охотниками, Матадиесом и Редбладом, дон Торрибио де Ньеблас сел у громадной лиственницы и, опустив голову на грудь, глубоко задумался над трудной задачей, которую он поставил перед собой, и о средствах ее выполнения.

Прошел целый час, как он был погружен в свои думы. Вдруг раздался крик черноголового орла, повторившийся два раза. Молодой человек сразу поднял голову.

Поднявшись на ноги, он осмотрелся кругом и испустил крик ястреба.

Тотчас же после этого в кустах послышался шум; ветки раздвинулись, на лужайку, точно испуганная лань, прыгнул молодой человек. Это был Пепе Ортис.

Дон Торрибио улыбнулся:

— Вот и ты, брат. Наконец-то! Я ожидал тебя раньше. Добро пожаловать!

— Я опоздал, твоя правда, брат, но не жалей об этом, время не пропало даром.

— Сомневаюсь! Однако, разве есть новости?

— Еще бы, но предупреждаю тебя, я тут ни при чем, все только чистая случайность.

— Объясняйся же скорей, ты знаешь, как нам дорого время!

— Поговорим дорогой. Тут нам бояться нечего, ведь эти места прокляты — даже животные убегают отсюда.

— Твоя правда, я никогда не встречал более пустынного места.

Обменявшись несколькими словами, молодые люди углубились в чащу в направлении, противоположном тому, которому следовал Матадиес и его друг, Редблад.

— Говори, теперь я тебя слушаю! — сказал дон Торрибио.

— Нет, сначала говори ты; скажи, что ты видел?

— Почти что ничего. Мы имеем дело с людьми очень ловкими; они пытались в течение нескольких часов водить нас за нос, но добились только того, что я понял, что с этой стороны невозможно добраться до асиенды.

— Что же ты думаешь?

— Думаю, что настоящие тропинки, ведущие к асиенде, не на этой стороне, а, по всей вероятности, с противоположного косогора.

— Нам бы только добраться туда.

— Доберемся, не беспокойся.

— У тебя есть слепки?

— Да они мне вовсе не нужны, а у тебя?

— Есть несколько; мы их потом сравним.

— Ну, теперь очередь за тобой.

— Ладно. После того, как мы с тобой расстались, я по обыкновению отправился на свидание. Лукас Мендес уже давно поджидал меня, надеясь, что ты явишься со мной, так как ему нужно видеть тебя.

— Ты объяснил ему, почему я не мог быть?

— Конечно… Но это просто удивительно, брат, — прервал он самого себя, — до какой степени Лукас Мендес изменился после того, как мы с ним расстались!

— Ба-а! Да ты никак сошел с ума; по-моему, он все тот же.

— Ты просто не обращал на него внимания, иначе и сам заметил бы — это просто бросается в глаза.

— Что бросается в глаза?

— Да перемена, произошедшая в нем! Уверяю тебя, это совсем другой человек. Он точно помолодел на десять лет. Лицо его похудело и приняло выражение непоколебимой решимости, которой я раньше не замечал в нем; когда он воодушевляется, глаза его начинают блестеть; вся его фигура как-то выпрямилась; даже голос сделался более уверенным. Одним словом, это совсем другой человек.

— Да ну, ты начинаешь завираться! — сказал дон Торрибио, пожав плечами.

— Вовсе нет, я тебе говорю истинную правду!

— Пусть будет по-твоему, переменился, так переменился, для нас это теперь не играет роли; говори о деле.

— Не теряй терпения, я начинаю. Дон Мануэль убежден более, чем когда-либо, в разорении дона Порфирио; он еще ничего не знает о пронунсиаменто и о назначении дона Порфирио губернатором Соноры и Аризоны; он в полной неизвестности относительно наших действий. Но в последние дни он пребывает в большом волнении; каждую минуту он ждет важных известий. Как только они будут получены, на асиенде дель-Энганьо состоится собрание главных предводителей платеадос.

— О-о! Это драгоценные сведения.

— Не правда ли?

— И это все?

— Нет, погоди: несколько дней тому назад на асиенде поселился некий дон Бенито де Касональ. Он очень дружен с доном Мануэлем и, говорят, ухаживает за доньей Сантой.

— Что? — воскликнул дон Торрибио, вздрогнув.

— Я говорю то, что слышал, брат!

— Продолжай, говори, я готов все выслушать!

— Этот Касональ в большом фаворе у дона Мануэля, который хотел бы выдать за него донью Санту. А она ненавидит его, запирается у себя и отказывается от свидания с ним.

— Милая Санта! — проговорил молодой человек с облегчением. — А каков из себя этот Касональ?

— Молод, лет двадцати семи — двадцати восьми, красивый малый, фат, беспечный, алькальд-майор Уреса и один из главных союзников платеадос.

— Нам таких нечего бояться! Продолжай.

— Мне осталось добавить всего несколько слов, смысл которых для меня абсолютно не понятен.

— Но все-таки скажи их.

— Изволь: «Дон Торрибио должен всегда держаться востока, остерегаться друидических памятников и помнить, что левая сторона самая благоприятная, так как находится со стороны сердца». Это для меня загадка.

— Да, и очень темная; но я надеюсь, что со временем она выяснится и мы все поймем.

— Что касается меня, я отказываюсь понимать!

— Как знаешь… Лукас Мендес больше ничего не сказал?

— Нет, ничего, если не считать того, что если ты последуешь его указаниям, то вы скоро увидитесь.

— Теперь я начинаю кое-что понимать.

— Ты думаешь отгадать смысл всего этого?

— Может быть; мне кажется, что я вижу свет.

— Очень рад за тебя. Я же нахожусь в тупике.

— Вероятно, наши исследования должны начаться с востока.

— Caray! Это удивительно!

— Что?

— Да твои слова.

— Почему?

— Потому что это касается моего второго приключения.

— Кстати, ты ведь мне еще не рассказал о том, что делал после того, как расстался с Лукасом Мендесом?

— Я только что хотел начать рассказ.

— Ну говори, я слушаю.

— Ночь уже наступила, мне предстоял длинный путь, но раньше нужно было найти брод в речке, чтобы перейти ее. Я долго шел пешком и очень устал. Так как я не рассчитывал встретить тебя раньше сегодняшнего утра, то мне нечего было торопиться. Найдя развесистое дерево, я решил расположиться на нем на ночь. Я не стал зажигать огонь, боясь обратить на себя внимание какого-нибудь бродяги, шатающегося по окрестностям. Ты знаешь, в пампасах мы зачастую спим на деревьях, это же дерево оказалось вполне удобным для меня. Я живо вскарабкался не него и расположился в густых ветвях, потом, порывшись в ягдташе, с удовольствием поужинал при лунном свете. Единственное, чего мне недоставало, это папироски, — точно предчувствие предостерегало меня от курения. Закусив, я привязал себя ремнем к толстой ветке, чтобы не упасть, приготовился ко сну, пожелал себе спокойной ночи и закрыл глаза.

Ночь была дивная; над пустыней царило торжественное молчание, луна ярко светила сквозь ветви деревьев, воздух благоухал. Я стал засыпать, и приятные грезы уже проносились передо мной. Вдруг я вздрогнул и открыл глаза: мне послышался точно отдаленный гром, который становился все отчетливее. Наконец шум сделался настолько ясным, что я понял: это было не что иное, как мчавшиеся во всю прыть лошади. Я был счастлив, что выбрал себе это местечко, откуда меня не могли видеть, а я мог свободно наблюдать за всем. Долго ждать мне не пришлось; вскоре показалось от десяти до двенадцати всадников. Вместо того, чтобы продолжать свою бешеную скачку, они вдруг остановились как раз там, где я раньше намеревался отдохнуть. Сойдя с лошадей, они привязали их, накормили, затем разожгли два костра и поужинали с большим аппетитом, разговаривая между собой, но не настолько громко, чтобы я мог расслышать, что они говорили. До меня только изредка доносились некоторые слова, которые, признаться, заставили меня призадуматься.

— Что это были за люди? Краснокожие или охотники?

— Ни те ни другие, это были ранчерос, одетые очень богато: четверо из них сияли, как солнце, столько на них было серебра и золота; но это еще что! Надо было видеть их лошадей.

— Что же в них было такого особенного?

— Ничего, если не считать того, что кожа их сбруи совершенно затмевалась золотыми украшениями.

— Но в таком случае эти господа не кто другие, как платеадос; они, конечно, принадлежат к тому опасному обществу, которое я решил уничтожить.

— Я сам сначала подозревал то же самое, теперь же начинаю думать, что ты не прав: из нескольких их слов, которые я услышал, я понял, что речь шла о ложном следе и о том, чтобы ввести в обман шпионов, спрятавшихся, чтобы выследить их.

— Теперь я больше не сомневаюсь, это были мои молодцы!

— Какие молодцы?

— Говори дальше! — сказал дон Торрибио, радостно потирая руки. — Что было потом? Ведь не просидел же ты на дереве всю ночь, как ворона?

— Нет. Отдохнув до восхода солнца, всадники наконец сели на лошадей и удалились скорой рысью.

— Хм! Что же ты сделал тогда?

— То же, что сделал бы ты на моем месте: отправился вслед за ними.

— Прекрасно!

— Но я не много выиграл от этого.

— Что так?