Сатья-Юга, день девятый

–Понятно, – сказал таксист.

Все-то ему было понятно. Он мне уже не нравился. На все-то он был согласен. Второй свидетель обязательно будет интеллектуал, решил я. Обязательно будет интеллектуал и гуманитарий. С ними веселее и приятнее, и можно будет даже предложить ему заранее какую-нибудь маленькую должность, вроде лучника или посыльного, не все же гонять моих охламонов. И когда интеллектуал отдаст концы (не скоро, конечно, по новым-то правилам, но все-таки) я бы лично за него поручился. Я, к своему стыду, еще ни разу ни за кого в своей долгой жизни не ручался, в отличие от одного коллеги, который успел обогатить с полдюжины миров своими протеже. Ни один из них, правда, на Земле не жил.

А этот человек затормозил у самой зебры, и бурая снежно-грязевая жижа взлетела из-под колес, обрызгав женщину в меховой шубе.

Как раз в том момент, когда я, задумавшись, стал прикидывать, мог ли Ариман-Самаэль точно так же завербовать агента. Версия выходила расчудеснейшая, вот только вечная ссылка предусматривала еще и полное лишение всяческой силы. Единственной радостью жизни, отвоеванной у ошалевшего суда, был шарф – хотя какой он шарф… Но, в порядке бреда, вполне могло случиться так, что Ариман Владимирович подвигнул человека к сотрудничеству безо всякой мистики, одним лишь своим умением вдалбливать в человеческие головы все, что ему, Ариману, пожелается. Тут нужно было задать следующий вопрос: и что завербованный homosapiens начнет делать? как он будет нести в мир зло, со своими-то хомосапиенсными возможностями? – но как раз этот вопрос я себе не задал, а задал другой, вслух:

–Вы смотрите, где тормозите?

–Грязь, сука, – печально сказал шофер.

И тут включилась обрызганная женщина.

Чего мы наслушались! Семьдесят два земных демона, да и сам Самаэль, пожалуй, позавидовали в этот момент зеленоглазой шатенке лет тридцати пяти, которая еще не успела стереть с лица брезгливое выражение, явно сопутствующее ей всегда, но уже с неподражаемой интонацией выдала великолепный поток брани, банальных, но метких пожеланий в адрес личной жизни – моей, таксиста, машины, дороги и абстрактной злой силы – невезения.

У нее была прекрасная лисья шуба, и по этой прекрасной шубе стекали комки отвратного месива. Та еще гадость.

Таксист угрюмо посмотрел на женщину и пожал плечами.

И я жутко разозлился на своего первого свидетеля обвинения, обращенного к добру и познавшего тайные механизмы, управляющие мирами. И даже перекосило от жалости к этой зеленоглазой женщине, уже, наверное, почувствовавшей, как это противно – мокрые комки на лисьей шубе.

Не пуская больше в голову ни раздумий, ни здравого смысла, я отпустил до предела стекло, высунулся и закричал женщине:

–Кто виноват?! Кто в этом всем виноват?!

Набериус

Особенно хорош был табак. Он стоил какой-то мизер, смешно сказать, и по всему должен был быть или пересушенным (ибо откуда хорошая упаковка у дешевого табака, откуда, спрашивается, взяться ей?), или пропитанным ароматической смесью, от которой за версту несет химией и горечью. Но смесь «виржинии»11 с черт знает чем давала тонкий хлебно-орехово-фруктовый привкус, который Маркиз быстро классифицировал как охренительный. Помимо охренительного табака был еще аналогичный же коньяк, какой-то молдавский. И тоже не очень дорогой.

В кои-то веки выдалось время по-человечески покурить.

Маркиз покуривал трубку, попивал коньяк, сам над собой издевался за верность штампам и с усердием, какое рождается только большою ленью, заштриховывал белого аиста на этикетке молдавского коньяка черным маркером.

И чьих не обольстит речей нарядной маскою своей?12 – думал Маркиз. Час уже вертелось в голове это стихотворение.

День был подпорчен сначала щенком-гимназистом, обратившимся с нелепой просьбой: помочь составить письмо-признание к возлюбленной. Маркиз выпроводил его и плюнул вслед.

Мельчаю, подумал он тогда.

Потом звонила Марта. Бедная Марта, которая так и не смогла понять, что сделал и чего не сделал для нее коротко стриженный темноглазый мужчина с благородными чертами лица, но сломанным носом. Марта сама запуталась в том, что требуется говорить в таких случаях; то благодарила за прекрасные минуты, то просила вернуться. Она не плакала, и это уже в который раз вызывало у Маркиза восхищение. Но вернуться он никак не мог, потому что не любил Марту, и только сказал ей:

–Запомни обо мне что-нибудь плохое. Запомни, что я пью, курю и ругаюсь матом.

Он затянулся сигаретой, шумно, так, чтобы Марта слышала, отхлебнул воды (пусть думает, что это что-то спиртное) и выматерился.

Марта некрасиво, трескуче, засмеялась и положила трубку.

Потом канули в сонную пустоту три светлых, дневных часа. Маркиз проснулся в пять, когда снаружи уже темнело, а в комнате за время дневного сна перегорели две лампочки.

Он не любил спать днем, но иногда выключался вот так: от скуки.

Тогда он взял купленный вчера табак, тщательно набил трубку, налил себе коньяку и понял, что все мировое зло таится в мелочах – в гимназистах и звонках от всяческих Март, и справиться с ними можно только трубкой и коньяком, да еще креслом и телевизором (лет сто назад сказал бы – камином), потому что трубка, коньяк, кресло и телевизор вызывают в человеке пренебрежение к мелочи.

И когда позвонил Каим, Маркиз успел полностью перекрасить аиста в черный цвет, докурить, и едва не втянулся в просмотр сорок третьей серии некоей лав стори.

Каим был на взводе, голос его звенел, телефонная трубка дымилась и плавилась вблизи соединения с проводом.

–Старик, – звенел Каим, – я на минутку, меня, кажется, отстранили…

–М-м? – удивился Маркиз. – Тебя? Зачем?

–Ангел, сволочь, цепкий попался, я сам не заметил, где и в чем он меня подловил. Шеф сам вышел к трибуне, старик, ты понимаешь?

–Ого, – Маркиз подул на телефон, чтобы не так накалялся. – Так ты теперь… э… в опале?

–Да тут безумие какое-то! – завопил Каим. – Ты понимаешь: шеф сам вышел! Ладно бы я проиграл дело, ну бывает раз в пятьсот лет, но если шеф выходит, значит что-то совсем плохое, значит…

–Сочувствую, – сказал Маркиз. – Говорил я тебе, не засиживайся в адвокатах. Рано или поздно влипнешь.

–Приходи, – вдруг понизив голос и став почти спокойным, сказал Каим. – Приходи немедленно. После суда полетят головы, но ты не бойся, ты на хорошем счету, несмотря… Мы с Форасом сейчас обзваниваем всех, кто не пришел на заседание… Мелкой шушеры набилась тьма, а из начальства – ну тридцать от силы. Придешь?

–Ни за что, – сказал Маркиз. – Что я там делать буду.

Полчаса спустя позвонил мелкий безымянный дух из третьей сферы.

–Шефа загнали в угол, – оживленно сообщил он. – Каима отпаивают суккубы. Приказано собрать все дворянство, и вас, Ваша Светлость.

–Как вы мне надоели. Собирайте ваше дворянство.

–А вы…

–А я человек. Так и передай Каиму, когда придет в себя, и всем прочим.

Больше его не беспокоили.

Телефон превратился в лужицу пластика, которую Маркиз оставил на столе: хоть несколько дней прожить без звонков. Работа предвиделась скучная: восстановить доброе имя мелкому дельцу из Прибалтики, и, что особенно противно, две встречи по литературной части, обе не на Земле. Первого графомана из захолустного мирка Маркиз помнил и презирал, второго предстояло увидеть впервые, и особого рвения Маркиз также не испытывал.

– Душа, сестра моя, мимо нас

Проносится цвет и шум,

И долог век, и неровен час,

И я ничего не прошу.

–Плохо, – сказал Маркиз. – Набор слов.

– А если следует быть любви,

Давай же следовать за

Любовью, слепой белизной лавин,

Заглядывавшей в глаза.

И только в далекий и черный год

Тебя попрошу, сестра,

Спаси от творящего зло и от

Желающего добра.

–А вот это получше. Концовку прочитай еще раз.

–И только в далекий и черный год…

–А, ага, я вот этого не расслышал. Слушай, это ведь не ты написала.

–Конечно, не я, – сказала Марта. – Я это переписала. Ехала в автобусе, а там на окне было написано вот это.

–На стекле?

–Да. Оно постоянно запотевало, и на нем проступали буквы. Я дышала на него, чтобы лучше разглядеть. Думала, ты знаешь, чьи стихи…

–Не знаю, – Маркиз уставился в пустоту. – Нет, не знаю.

–Жалко, – сказала Марта. – В интернете не нашла.

Маркиз кивнул и принялся размешивать сахар в чашке.

–Что-то случилось?

–Все хорошо! Прекрасная маркиза! – сделав страшные глаза, пропел он. Голос у него был хриплый, сорванный давным-давно, и любая песня звучала по-пиратски.

А ведь и правда, что случилось, подумал Маркиз. Дышится, как через марлю… И отчего-то до сих пор болит обожженный вчера палец. («Не играй со спичками, – сказала ему тогда дочь. – Хотя ты бы и зажигалкой обжегся…», и они принялись шутить по этому поводу.)

–Все-таки ты мне очень нравишься, – Марта посмотрела на него сквозь стакан. – И шутовство твое, и голос твой, и глаза, и вообще. И то, что ты меня Мартой называешь. Очень-очень жаль, что ты меня разлюбил.

–Страсть как жаль, – кивнул Маркиз. – Но когда я посмотрел на себя в зеркало, то понял – у меня нет шансов.

–Дурак, – сказала Марта. – Хочешь, я уйду в монастырь?

Правый уголок маркизова рта искривился.

–Не знаю. Скорее нет, чем да. Я хочу, чтобы ты была счастлива. Со мной – не вариант, а с кем другим – прости, не знаю.

–Сотрудника себе склею, – заявила она с решимостью, которая показалась бы искренней любому, не знакомому с Мартой. – Знаешь, какой у меня сотрудник? В профиль – вылитый Габен. Интересный такой…

–Тот очкарик?

Марта расхохоталась. Она умела смеяться всегда, и всегда неожиданно. И почти никогда не плакала.

–Не-ет, Габена ты не видел. Когда он пришел к нам, ты меня уже с работы не встречал…

–А. Вот как. Ну что ж.

Встречаться с Мартой впредь он не собирался. Надо было понять тогда, раньше, когда она сказала «я люблю тебя», глядя в глаза, – констатировала. Поставила перед фактом. Делай что хочешь, Маркиз, но знай. А он обрадовался, дурак; такая женщина; много крови, много песней…

Марта. Она никакая не Марта, не Мария и даже не Маргарита. Она Евгения Мартынец. Но прозвище прилипло крепко, как и все прозвища, которые давал людям Маркиз. Хотя назвать его самого Маркизом новая подруга отказалась, заявив, что это пародия, вселенское некомильфо и т.д. Миронова в «Достоянии республики» звали Маркиз, вот это было то, а называть так любовника – совсем не то.

Надо было понять, что не судьба, и уйти красиво. А он связался.

–А, черт, минутку, – Маркиз погрузил руку в недра куртки в поисках зазвонившего телефона. На звонке у него стояла «Финская полька».

Телефон зашипел в руке и обжег пальцы.

–Где тебя носит, едрить твою, Нобе…

–Стоп! – крикнул Маркиз в трубку и отключил громкую связь. Марта одобрительно посмотрела на телефон.

–Что у тебя со стационарным?

–Сгорел, – угрюмо сообщил Маркиз, перехватывая пальцами раскаляющийся аппарат. – Откуда у тебя мой мобильный?

–Еле раздобыл. Через наших-то бюрократов… – голос Каима сложился в улыбку.

–Тебя не уволили?

–Хм, да, скорее, наоборот. Я тут что-то вроде начальника. Старик, ты свободен сейчас?

Маркиз покосился на даму.

–Сейчас не совсем.

–Ну так освобождайся, освобождайся давай. Есть работа.

–Что?

–Работа, – почти весело сказал Каим. – Работа, старик.

–Ты что, – Маркиз почти физически ощутил кренящееся под ногами мироздание, – нашел мне клиента?