Помоги проекту - поделись книгой:
Приведем из большого их количества несколько характерных доношений в Кабинет Петра I [от] русских людей и иноземцев, находившихся на службе в России, лиц различных общественных положений и профессий.
В 1721 году посол России в Дании Алексей Бестужев после ознакомления с Ништадтским мирным трактатом между Россией и Швецией счел своей обязанностью уведомить царя о правах и преимуществах, которыми пользовалась Швеция, владея прибалтийскими провинциями: Лифляндией, Эстляндией, Ингерманландией, Карелией, с городами и портами, которые должны были перейти к России. Одним из таких преимуществ было право беспошлинного прохода кораблей из прибалтийских портов через Зунд. «И тако в[аше] ц[арское] в[еличество], – сообщал свое мнение Бестужев, – перед всем светом неоспоримо претензию имеете, дабы торговым кораблям из всех завоеванных портов беспошлинно Зунд проходить». Донося царю об этом «зело авантажном» деле, Бестужев просил в случае одобрения его предложения сообщить ему формальные полномочия для ведения переговоров по данному вопросу[289]. Петр не мог не разделять точки зрения своего посла и дал все нужные указания через советника Иностранной коллегии Остермана, прибавив собственноручно: «Еще что к сему надлежит, писал к вам Остерман, почему с искусною твердостью поступай»[290].
В 1722 году, 30 августа, на берегах Каспийского моря у реки Аграхани Петр получил от бывшего президента Коммерц-коллегии, П. А. Толстого, сообщение о том, что, по доношению из Швеции русского посла, Михаила Бестужева, прибыли «в Стокгольм из Ревеля и из Абова российские люди с бородами и непотребными товарами, с ложками деревянными и орехами калеными» и что он, Бестужев, «оные орехи и ложки продавать им заказал, понеже де тамо зело оные товары презирают». На этот раз Петр не вполне согласился со своим послом, не дал безусловного запрещения вывоза названных товаров. Он воспретил «безделным купцам… с одними такими непотребными товары» ездить в Швецию, но в то же время предписал: «А ежели туда поедут купцы нарочитые и при других товарах, хотя и такие товары, какие возили вышеозначенные купцы, туда повезут, тем в отпуску в Швецию запрещения не чинить»[291].
В начале 1718 года в докладных своих пунктах мачтовых дел подмастерье Чанчиков, посланный в Муромский уезд для осмотра и охраны лесов, годных для судостроения, ставил перед царем вопрос о некоторых общих мерах охраны лесов от хищнического их уничтожения [при использовании] на мелкие нужды крестьянами Поволжья: «Как русские люди, так и татары, и черемиса, и мордва в тех лесах лучшие сосновые деревья портят на борти длинные и толстые, и на всякие волжские суды рубят всяких чинов люди». «А в Инструкции ему, – докладывал Сенат царю, – о бортях и о волжских судах никакого повеления нет. И о том требует он указу». Петр сделал распоряжение: «На борти и на суды, где есть годные леса на машты, рубить заказать, – и прибавил: – Учинить по сему в Сенате указами крепкими. Апрель 23[‐го] дня 1718 г.»[292]
В 1717 году, в ноябре, Петру I подал весьма любопытное доношение «стоявший у городового строения» в Петербурге князь Алексей Черкасский – о преимуществах производства крупных казенных строительных работ подрядом и наймом перед «посохой», т. е. принудительным набором работных людей из губерний[293]. Посоха, старинный способ выполнения государственных работ, раньше собиралась с земли, с сохи, откуда и самое название, при Петре – с определенного количества дворов. Черкасский привел точный расчет затрат людской силы и денежных средств. По этому расчету, людей призывалось с 1714 года с четырнадцати дворов – один работник, всего – 32 тысячи человек; на дачу им жалованья собиралось по 3 рубля в год на каждого, всего – 96 тысяч рублей. Указной денежной суммы обычно не хватало, требовались дополнительные сборы, например в 1716 году – от 5 до 8 рублей; при самой низкой сумме, в 5 рублей, дополнительный сбор составлял 160 тысяч рублей, а всего, таким образом, 256 тысяч рублей. Если отбросить из наличного числа работников 10 % кашеваров, от 3 до 4 % больных и столько же процентов беглых и умерших, то окажется, что не работают около 5200 человек и «данные им деньги без плода пропадают». Приведя свой расчет, Черкасский указал Петру на складывавшуюся в то время практику отдачи казенных работ с подряда, которую считал более выгодной: «А ныне на многие дела являются подрядчики и наемщики, которыми некоторые работы исправляются удобнее и скорее, нежели государственными работниками». При условии одобрения царем его проекта он предлагал приемы, план постепенной замены посохи наймом. Петр согласился с Черкасским, положив на его доношение резолюцию: «Быть по сему». Любопытно, что 6-м пунктом доношения предусматривались возможности [т. е. вероятность] злоупотреблений со стороны администрации и подрядчиков, поэтому проект предписывал «провинциал-фискалам» крепко смотреть за выполнением работ, приемом и выплатой денег.
По мере роста экономики страны снабжение армии продовольствием и снаряжением, выполнение казенных работ требовало перестройки – замены натуральных поставок покупками на деньги и наймом, а посему эти вопросы и раньше занимали Петра. Им были установлены особые лица «для подрядов» с подчинением их Сенату[294], а впоследствии выработаны по примеру французского ордонанса Людовика XIV особые формы и обряды для сдачи казенных поставок и подрядов и введены в Адмиралтейский регламент[295]. Формальная же отмена посохи, как видно, явилась следствием приведенного доношения близко стоявшего к этому делу должностного лица, князя Черкасского.
Подавали доношения Петру не только русские люди, служившие по различным отраслям управления и хозяйства, но и иноземцы, некоторые из них с глубоким пониманием дела и смелостью. Такими были, например, ближайшие сотрудники царя: в морском деле вице-адмирал К. И. Крейс или в военно-инженерном Вилим Геннинг.
Рассмотрим одно из принципиальных доношений последнего, не оставшееся без влияния на законодательное разрешение некоторых вопросов, связанных с насаждением крупной промышленности в России.
В 1714 году, 16 сентября, Геннинг представил Петру I обширный рапорт «к самому нужному делу для содержания Олонецких заводов и для лучшей пользы и отправления корабельных припасов на (для. –
Олонецкие военные заводы, во главе которых стоял инженер Геннинг, находились в вотчинах епископа Новгородского и различных монастырей. Архиерейские крестьяне, приписанные к заводам, находились под властью архиерейских и монастырских приказчиков и должны были платить положенные поборы этим вотчинным властям. Геннинг находил эти поборы слишком обременительными для крестьян и, по существу, лишенными смысла. Он в следующих чертах обрисовывает порядки управления, от которых приходилось терпеть не только крестьянам, но и делу, ему [Геннингу] порученному:
Которые вотчины архиерея новгородского и монастырские в Олонецком уезде, ежели изволишь завод содержать без остановки, надлежит им, архиерейским и монастырским, определенных к заводскому делу погостов отнюдь не ведать для того: приказчики, которые от них во всем здешнем Олонецком уезде по всем погостам вымучат из архиерейских и монастырских великие подати и работных людей. Такожде и приказчики себе великие жалованьи берут и сверх того безделничествуют и взятками лишними.
Мало того, эти вотчинные власти, приказчики, срывают всяческими способами организацию заводских работ на оборону государства. Они «противность чинят» государевым указам, не высылают «порядочно» работных людей на заводы и старостам в исполнении их службы воли не дают, воров, разбойников и душегубцев, а также беглых от заводской работы ландмилицких солдат не выдают, нетчиков, дезертиров от казенных работ для угольного жжения и подъема руды не ставят. Одиноко живущих крестьян, добросовестно выполнивших наложенные на них государственные повинности, окладные работы по копанию руды и приготовлению извести, приказчики и заказчики «обижают, и бьют, и страшат угрозами, и церковными причетники своими наветуют на них». «А сверх того, – пишет Геннинг, – грозят поимками и хотят отослать к архиерею в Новгород, а болше для своей безделной корысти». В результате казенные работы останавливаются, «ворам потачка», а приказчикам – «безделные сборы»[296].
Доносил царю Геннинг и о необоснованной привилегии местного духовенства быть свободным от налогов с находящихся в их [духовных лиц] пользовании земельных деревенских участков:
Попы здешние владеют многими деревенскими государевыми участки, кроме церковной земли, и из них не хотят против указу твоего, государева, с тех тяглых земель с другими тянуть в равенство в заводском деле и не платят. И для оных допросов посылаю, а они от того с рогатинами отбиваются, и в допрос не идут, и не хотят слушать и платить от тяглых земель[297].
Не мог Геннинг примириться и с привилегией их многочисленных детей бездельничать, в то время как окружающие крестьяне изнывали от непосильных работ и поборов и бежали за шведский рубеж. Заводам нужны грамотные люди для обучения в ружейном деле, в «фурмованье», в точенье и сверленье пушек, для рисования шпажных клинков и для делания «гефезов», – а их нет. Между тем у попов, дьяконов, пономарей и дьячков много сыновей, «которые, кроме гулянья и драки, никакой работы не имеют и на завод итти не хотят». «Без таких людей быть невозможно» или «И с такими ослушниками как повелишь?» – прибавлял в конце своих донесений инженер-директор[298].
Геннинг знал, что его доношения не придутся по вкусу тем, чьи интересы им затрагивались, и тем не менее он считал себя обязанным довести свое мнение до сведения царя: «Лучше в[ашему] ц[арскому] в[еличеству] правда принести, нежели молчать». И он был, конечно, прав.
Вскоре Иов, митрополит Новгородский, обеспокоенный распоряжениями инженера-протестанта, директора Олонецких заводов, и его предложениями царю, обращается к непосредственному начальнику Геннинга, адмиралу Апраксину, с просьбой о защите интересов церкви и вверенного ему [Иову] духовенства. «Смиренный Иов, митрополит, от души усердствует» – так писал он в своем обращении к «благочестивейшему и велелепнейшему господину, господину светлейшему адмиралу, христовы же церкви истинному защитнику и нам в дусе святем любезному сыну и искреннему благодетелю, сиятельнейшему графу Федору Матвеевичу» в следующем, 1715 году, 25 октября[299]. Защитник феодальных прав церкви, смиренный митрополит вынужден был, по его словам, обратиться к графу Апраксину, будучи «стужаем» мольбами и страданиями своей паствы, «безмерными слезами обидимых от олонецкого коменданта Геннина того уезда бедных церковных причетников». Служители врученной его попечению епархии имели к тому большие основания, ибо «не точию дьячки и пономари и их дети в плотники и во всякие земские изделия, но и священники с ними ж в ряд непременно от оного Геннина вземлемы, и за караулами держимы, и в заводских несносных работах многовременно томимы, и жестоко оскорбляемы суть». Мы видели из доношений Геннинга, для каких должностей предназначал он на заводах грамотных детей духовенства. Только для привыкших к тунеядству, гулянью, дракам [– только для таких] молодых людей заводские «многовременные» работы были «несносны». Иов не мог равнодушно «слышати и видети» «оных бедных церковников горьких слез и стужений непрестанных». Геннинг же, наоборот, был суров и неумолим к слезам тунеядцев и глух к мольбам их защитника. Директор-инженер и митрополит не понимали друг друга, несмотря на неоднократные просьбы Иова «чрез писания у него, коменданта». Митрополит так объяснил непонимание его иноземцем: «Ибо яко же церкви святей совокупления, тако и нам, служителем тоя, благотворения никакого же в нем обретается». Справедливость требует напомнить, что тот же иноземец-директор не одно доношение послал самому Петру с просьбами облегчить всякими мерами [положение] подчиненных ему заводских крестьян, и в частности освободить их от ничем не оправдываемых поборов в пользу епископской казны и защитить их от митрополичьих хищных вотчинных властей. По-видимому, Геннинг был больше склонен оказывать «благотворения» не церковникам, а находившимся под его управлением заводским крестьянам. Поэтому митрополит, тонкий и искусный защитник церковных интересов, «из глубины сердца» просил и молил «христоподражательное милосердие» адмирала о защите: «Помилуйте от сицевого инославного[300] предреченного иноземца Геннина, охраните православную христову церковь и служителей тоя, дабы оные от его несносных им тягостей конечно врознь не разбрелись и царская и вашего благородства богомолия не оскудевали». За такую защиту и помощь против иноземца митрополит обещал графу-адмиралу «возмездие стогубное и тмочисленное, в небесных восприятие и всякое благополучие»[301].
Адмиралу Апраксину трудно было стать открыто на сторону митрополита, так как инженер Геннинг с деловыми рапортами о нуждах своего завода обращался непосредственно к царю. А Петр весьма высоко ценил мнения Геннинга, внимательно прочитывал его донесения и всегда принимал к сведению его доводы. Вот, например, ответ Петра на одно из подобных его доношений: «Г[осподин] ген[ерал-]маиор. Писма ваши до нас исправно дошли, и, о чем вы писали, на те дела резолюция учинена». Мало того, царь часто вызывал Геннинга для личных бесед и совещаний, несмотря на отдаленность пребывания инженера. В том же указе Геннингу на Урал Петр писал из своего Кабинета: «Однако ж рассудили мы, чтоб для других нужнейших дел приезжали вы к нам… Приезжай к нам как наискорее на почте»[302].
Несомненно, ответом на приведенное выше настоятельное доношение инженера Геннинга явилось распоряжение Петра относительно отмены вотчинных прав епископа Новгородского в указе царя от 20 февраля 1717 года, а также указы о привлечении детей духовенства к гражданской службе и другие. И это несмотря на симпатию царя к личности епископа Новгородского Иова и одобрение его мер, направленных к насаждению просветительных учреждений, домов призрения и прочих. В указанный день было издано распоряжение царя: «По указу ‹…› Петра Алексеевича ‹…› никаких в Новгород, в Софейской дом, и новгородских монастырей вотчин крестьяном в подмогу сбирать и посланных с Софейского дому детей боярских, и подьячих, и неделщиков слушать не приказали»[303].
Однако не всегда и не все предложения своих и иноземных советников Петр принимал и осуществлял на практике. Вот, например, весьма характерные резолюции Петра на докладе одной из важных персон, директора Петербургской морской академии, барона Сент-Илера, от 18 сентября 1715 года[304]. На пункт 3, в котором директор предлагал содержать моряков академии не на довольствии от казны, а за особую плату от себя, как в заграничном пансионе[305], Петр собственноручно наложил резолюцию о неприемлемости предложения, с указанием мотивов, не вполне приятных для барона-директора: «До сего также не надлежит, ибо более клонится к лакомству и карману, нежели к службе»[306]. На один из следующих пунктов, именно 10-й, Петр написал еще более резкую резолюцию: «Чтоб подлинно объявил, хочет ли он свое дело делать без прихотных вышеписанных запросов. И, буде хочет, чтоб делал; буде нет, то чтоб отдал взятое жалованье и выехал из сей земли»[307].
Такое критическое отношение к иноземным специалистам имело место не только в последний период царствования Петра, когда он вырос во всех отношениях, и не только к людям, которых за их качества он невысоко ценил. Приводимый ниже пример замечаний царя на рапорт вице-адмирала Крюйса датируется 1706 годом, когда Петр был еще малоопытен в организации военного флота, и относятся [эти] его замечания к доношениям высоко им ценившегося за усердный труд и большие познания европейца-специалиста. В 1706 году вице-адмирал К. И. Крейс [Крюйс] подал Петру «доносителные письма», на которые «требовал указа». В них он сетовал на невысокий уровень искусства морских офицеров и падение дисциплины среди них, [на то,] «что неискусные в морском хождении офицеры непослушны суть». Констатировав столь безотрадное явление в молодом русском флоте как главный консультант и деятельный помощник царя и «великого адмирала» по организации флота и высказав, наоборот, комплимент по поводу искусства «самого его величества», Крюйс оценивает с военной точки зрения это явление: «…то есть дело зело злого произведения, которое одно довольно есть флот в бесстройство и разорение привесть». Петр, признавая заслуги своего вице-адмирала в области построения флота и в подготовке личного его состава и отнесясь равнодушно к высказанному ему лично комплименту, положил такую резолюцию: «О неискусных офицерах – виною г[осподин] вице-адмирал, ибо едва не всех он сам нанимал. И в том пенять не на кого». Далее он указал на первого адмирала России, графа Апраксина, со стороны которого вице-адмирал встретит полное содействие: «Ради же распорядку флота остается г[осподин] адмирал, с которым г[осподин] вице-адмирал все распорядить может». В заключение Петр делает вполне определенное указание: «Прошу г[осподина] вице-адмирала или из искусных (офицеров. –
Из архивных материалов видно, что не только государственные служащие писали Петру о необходимых и полезных, по их мнению, мерах по государственному управлению и по разным хозяйственным вопросам, но и частные лица, русские и иноземцы, движимые личными интересами и побуждениями, обращались к царю с различными ходатайствами. Эти челобитья иногда также вызывали распоряжения общего характера. Приведем для примера по одному из таких челобитий: первое – поданное русскими челобитчиками, второе – иноземцем-«интересентом».
В 1722 году, апреля 10-го дня, подали доношение Петру Ростовского посада ратушские бургомистры Самойло Второв [со товарищи] и «вместо всех посадских купецких людей и разных монастырей, и поместий, и вотчин разных сел и деревень старосты и выборные крестьяне»[309]. Они сообщали царю о том, «что исстари от Ростова, из Ростовского озера реками Вексою и Которостию в реку Волгу струговой и лодошной ход был, а Волгою рекою до Астрахани со всякими товары ‹…› А ныне от Ярославля и до С[анкт] – Петербурга водяной ход есть». Это право беспрепятственного прохода по рекам до Волги было старинным, обычным правом, «и от того стругового и лодошного [хода] купецкие всяких чинов люди всякими промыслами промышляли и от того промыслу кормились». В последние годы «разные помещики и вотчинники, которые подле тех рек Которости владеют землями», построили пять мельниц с высокими плотинами, «и старого ходу за теми мельницами не стало». Приходится возить соль, хлеб и другие товары на подводах сухим путем. Указав на один из весьма близких мотивов для Петра – преграждение водяного пути в Петербург, челобитчики дипломатично привели и другие убедительные основания [для жалобы]: «И от того излишнего (сухим путем, лошадьми. –
Изученное нами весьма интересное постановление Петра содержало ограничение, вследствие ходатайства купцов и промышленников, безусловного права собственности феодалов на землю.
Из приводимого ниже архивного документа видно, когда и по какому поводу было проведено ограничение другого бесспорного права феодально-крепостнического общества – права собственности помещика на личность крепостного человека. Оно [это ограничение] было установлено Петром по ходатайству купца и промышленника, но уже не русского человека, а иноземца, голландца Ивана Тамеса. Мы имеем в виду его доношение в середине 1722 года, во время пребывания царя в Астрахани в Персидском походе[311].
Доношение Тамеса начинается изложением дела. При начале организации полотняной фабрики челобитчика ему, Тамесу, дана была, по его словам, привилегия, как и шелковой фабрике Толстого и Шафирова, «принимать в ученики всяких людей, кроме сухопутных и морских служителей». По этой привилегии он принял в ученики на фабрику между другими людьми человек десять или пятнадцать «боярских людей». Эти молодые люди не пробыли еще своих урочных семи лет в учениках и трех лет в подмастерьях. И тем не менее – по ходатайству владельцев этих «господских людей» и при помощи подкупов администрации – этих учеников, как сообщает Тамес, «от нас переловили и от судей канцелярских им отданы». Далее следовали обычные в таких случаях жалобы, с приведением мотивов и общегосударственного значения, которые могли бы воздействовать на царя: в производстве фабрики замешательство, станы стоят «порозжими», хлопоты в приказных местах отнимают много драгоценного времени, государству наносится вред – не обученные до конца ученики, раньше времени оторванные от своих руководителей – мастеров, не могут надлежащим образом справляться с работой на другой фабрике, а тем более ставить дело наново на каком-либо другом новом предприятии. При наличии же крепостного человека, прошедшего в положенные сроки полный курс обучения на фабрике челобитчика, убеждал царя Тамес, помещик, господин крепостного, вполне обученного подмастерья, мог бы при желании завести свою собственную фабрику, станов в пятьдесят и больше, и производить ткани для вывоза за границу и для расхода в России, «от чего может впредь великой плод быть в государстве». В заключение Тамес просил Петра об оставлении ему учеников его фабрики из крепостных людей до положенных по закону лет.
По поводу этого ходатайства Тамеса, Петр послал Сенату указ, в котором предписал ему разрешить вопрос в том же духе, как и в приведенном выше ростовском челобитье, не подрывая устоев крепостного государства, [но] в то же время строго воспрещая отдачу с фабрик учеников из крепостных людей. Сославшись в начале указа на ходатайство Тамеса – «директор полотняной фабрики Ив[ан] Тамес доносил нам», – Петр писал «господам Сенату»: «Того для объявите указ, чтоб ни с которой фабрики никому учеников и работников не отдавали, но чтоб интересенты фабрик платили за каждого человека в казну осьмигривенные подушные деньги их». Этим распоряжением Петра обеспечивались интересы государства, причем следующая норма содержала защиту интересов и помещиков: «А помещиком их – по примеру того, как учинено о посадских. И понежи они (ученики, мастера. –
Изучение приведенных доношений государственных служащих, а также челобитий частных лиц приводит к заключению, что они были продиктованы знанием окружающей действительности, учетом ее нужд и интересов и написаны лицами, близко стоявшими к делу. Потребности обороны государства, экономическое развитие России требовали отмены некоторых феодальных прав и ограничения привилегий господствующих классов: помещиков и духовенства. Полезность замены посохи при крупных государственных работах вольным наймом рабочих, необходимость устранения вотчинных властей в архиерейских владениях, своевременность лишения духовенства земельно-податных и некоторых личных привилегий, неизбежность установления ограничений права собственности феодалов на землю, а также их права на личность крепостного человека – все это прежде других понимали наиболее наблюдательные представители администрации и заинтересованные в данных вопросах промышленники; это они и доводили до сведения царя. Со своей стороны, Петр был внимателен к таким доношениям. Находясь среди войск, во время походов, руководя составлением планов по вооружению войск, часто лично принимая участие в работах Адмиралтейства и многочисленных предприятий морского ведомства, при построении крепостей и заготовлении для войск необходимого обмундирования и снабжения, он легко понимал полезность и законность выдвигаемых в доношениях предложений и требований. Обыкновенно такие ходатайства он и удовлетворял.
Однако, относясь с чуткостью к проявлениям общественной инициативы, поощряя и даже требуя от учреждений и государственных служащих представления их мнений, предложений и проектов, Петр ни за кем не признавал права законодательного почина. Подача мнений была для государственных служащих не правом, а обязанностью, для частных же лиц – только правом просить, бить челом. Петр, как последовательный творец русского абсолютизма, ни в своих законодательных актах, ни на практике, в государственном управлении, не предоставлял никому, в своем присутствии в столице, права законодательной инициативы – даже Сенату. Проявление инициативы к установлению нового закона было фактом, а не правом, так как предложение, проект только в том случае были исходным моментом для выработки закона, если встречали одобрение царя.
Устанавливая факт влияния деловых доношений должностных и частных лиц на выработку некоторых указов Петра I, даже весьма значительных, затрагивавших иногда основы феодального правопорядка, тем не менее не следует преувеличивать значение различных «прожектов» для направления и хода реформы, как это было сделано в известной работе П. Н. Милюкова «Государственное хозяйство России [в первой четверти XVIII столетия] и реформа Петра Великого» (второе издание, 1905 года). В главе VIII своего исследования Милюков, переходя к изучению последнего периода реформ Петра I, высказывает мнение об ограниченной инициативе самого царя в проводимых им реформах: «Изучение первых двух периодов в истории петровской реформы привело нас к выводу, что в этой реформе личная инициатива Петра сводилась к гораздо более узким рамкам, чем это обыкновенно полагают»[313]. Приведя в известность значительное количество проектов, сначала финансовых, а потом и общеадминистративных, за последний период царствования Петра I и сделав их анализ, Милюков наблюдает, по его выражению, «реформу без реформатора»[314].
Приведение в известность проектов и предложений современников петровской реформы, несомненно, является заслугой названного исследователя, но его точка зрения при их анализе и общие выводы из их изучения требуют пересмотра. Из финансовых проектов П. Н. Милюковым изучены: «Статьи ко умножению государственной казны для нужды настоящей войны», принадлежащие, по его мнению, Савве Рагузинскому[315]; неизвестного автора «Мемориал, каким образом облегчить подданных крестьянских»[316], а также проекты, связанные с введением подушной подати в России[317]. Исследователь придает им большее значение, чем они имели в действительности; во всяком случае, названные проекты не были фактами, сообщавшими законодательный почин, а сами являлись ответом на запросы, искания и заботы правительства и, в частности, самого царя, в то время упорно искавшего средств для ведения войны, ибо деньги являлись, по выражению Петра, «артериею войны». В самом деле, к первой, продолжительной шведской войне прибавилась другая, не менее тяжелая, – турецкая. При таких обстоятельствах понятно внимание правительства ко всякому конкретному и дельному проекту, облегчающему затруднения государства. Составленные близкими к правительственным кругам лицами, находившимися в курсе экономической политики того времени, проекты отражали и конкретно разрабатывали практическую сторону вопроса, однако они не ставили вопроса впервые, не сообщали инициативы.
Вследствие указанного их значения приведенные проекты следует рассматривать не как материал, характерный для первой стадии выработки закона, его зарождения, а как материал, собранный и обработанный в соответствии с видами и задачами правительства. В таком случае авторы проектов являются уже не инициаторами в правотворчестве, а консультантами, знающими свое дело специалистами. В частности, что касается зарождения идеи «поголовщины», подушной подати, то, несомненно, к ней Петр был приведен всем ходом предшествовавшей финансовой политики и народных переписей, а также французской практикой, как было показано нами выше (см. указ Петра от 1717 года об этом[318], воспроизведенный в фотокопии).
Автором проектов, которому П. Н. Милюков уделяет много места и внимания, является иноземец, барон Христиан Анастасий Люберас[319]. От названного прожектера действительно осталось большое литературное наследие. В своих писаниях Люберас останавливался на вопросах о желательных нововведениях в России, излагал организацию государственного управления Швеции, и в частности народного и государственного ее хозяйства, и дал проекты регламентов всех государственных коллегий. В авторе виден государственный ум, знание и понимание современных ему задач экономической и государственной жизни. Этим отчасти можно объяснить высокую оплату его труда в России – в 5 тысяч рублей по тому времени (около 40 тысяч рублей золотом конца прошлого века), – положенную ему Петром. Тем не менее детальное изучение его сочинений, произведенное нами в связи с исследованием истории законодательства Петра I за период, предшествовавший появлению Любераса в России, и за годы пребывания его в нашем отечестве, приводит к выводу, что его обширные писания остались без всякого влияния на законодательные акты Петра I. Например, все мероприятия царя, нашедшие свое отражение в Регламенте Мануфактур-коллегии, в которой Люберас состоял на службе в должности вице-президента, были намечены и проведены на практике еще до него или осуществлялись помимо него – под влиянием неумолимых потребностей жизни, государственной и общественной, при помощи указов, формулированных самим царем. Полагаем, что Петр в свое время, так же как и П. Н. Милюков впоследствии, был приведен к повышенной оценке значения трудов Любераса умелыми, действительно с широким размахом составленными декларациями умного и образованного иноземца. Тем не менее по сравнению с ним скромный военный инженер Вилим Геннинг, и такой же всегдашний труженик вице-адмирал Корнелий Иванович Крейс, и даже только знаток бюрократических западноевропейских порядков Генрих Фик оставили гораздо больше, чем Люберас, следов в деле европеизации России, и в частности в истории русского законодательства.
Нет оснований и в «Пропозициях» Салтыкова[320] видеть проекты, побудившие Петра к проведению больших реформ, например по ограничению дробления и мобилизации недвижимых имуществ указом 1714 года, 24 марта. В следующей главе, в связи с изучением собирания иностранных законодательных источников в эпоху Петра I, нами будут высказаны соображения, не позволяющие признать за «Пропозициями» Салтыкова инициативы к изданию одного из характерных лично для Петра I законодательных актов.
Выводом из наших критических замечаний на основании приведенного выше большого числа фактов, обрисовывающих условия зарождения закона при Петре I, должно быть, по нашему мнению, утверждение, что подобного рода литературные «прожекты» иноземных и русских авторов, свидетельствующие о подъеме общественной мысли в эпоху реформ, отнюдь не являлись непосредственным поводом к законодательной постановке какого-либо крупного вопроса, не сообщали законодательного почина, а были лишь отзвуками на запросы и задания правительства, иногда удовлетворяли конкретной разработкой некоторых вопросов интерес царя и давали ему нужный и полезный материал, но уже в стадии выработки законодательного текста.
Многочисленность и большое разнообразие по содержанию законодательных актов Петра I, быстрота, а иногда и неожиданность внесения царем законопроекта на обсуждение Сената [– эти особенности] на современников реформы, стоявших вне законодательной работы, а в последующее время на исследователей, не полностью приобщенных к архивным источникам, черновым бумагам правотворческой лаборатории Петра I, производили и до настоящего времени производят впечатление случайной постановки того или иного вопроса на законодательное обсуждение. И с этой точки зрения издание важнейших законодательных актов, как и вся реформа Петра I, представляется явлением стихийным, проведенным без всякого плана, наскоро, без предварительного обсуждения, без постоянного компетентного руководства [со стороны] государственного деятеля, вооруженного комплексом государственных идей.
Разрешение этого принципиального вопроса затрагивает уже другую тему – о происхождении, развитии и плане реформы Петра I. Изучению этого вопроса будет посвящена последняя, заключительная глава настоящего очерка.
Подведем итоги.
1. Архивные источники, относящиеся к правотворчеству эпохи Петра I, дают обильный материал для восстановления истории его законодательства, в том числе и для изучения первоначального момента – подачи законодательного почина.
2. Побуждения к законодательной работе, импульсы к правотворчеству Петр I не столько черпал из бесед с государственными деятелями и учеными Западной Европы и из их трудов и не столько – из законодательств передовых тогда государств, сколько находил в непосредственном наблюдении самой жизни, в учете ее потребностей, в понимании интересов и задач, которые с такой необходимостью и неизбежностью ставились экономической, общественной и государственной жизнью России того времени.
3. Условиями и поводами к законодательной постановке того или другого вопроса, к подаче законодательного почина часто служили неустройство и отсталость тогдашней России: неорганизованность хозяйства, злоупотребления и отсутствие законности в государственных учреждениях, грубость и первобытность служебных нравов администрации, фаворитизм, невежество, ханжество и т. п. Это были побуждения и импульсы к правотворчеству, вытекавшие из отрицательных сторон русской жизни.
4. Поездки Петра за границу, его наблюдения более организованной и культурной жизни в Западной Европе, его впечатления от высокого уровня просвещения и техники, достижений в различных областях хозяйства явились побуждениями и поводами положительного характера. Они призывали законодателя к подражанию, к соревнованию.
5. Потребности и нужды армии и флота и всего народного хозяйства, интересы и борьба общественных классов, а также самые реформы Петра содействовали пробуждению мысли у представителей различных общественных классов, что находило свое выражение в многочисленных доношениях, челобитьях и деловых предложениях. В них авторы ставили перед Петром те или иные вопросы и указывали на необходимость их разрешения в законодательном порядке. Такие доношения передовых людей того времени не только иногда служили поводом, но и часто давали направление в решении затронутой в них темы.
6. Обязывая государственных служащих к проявлению инициативы, к подаче своих мнений и предоставляя частным лицам право доношений, просьб, челобитий, Петр, однако, ни одному общественному классу, ни одной организации или учреждению, государственному или общественному, не сообщил права законодательной инициативы. Это право по законодательным актам Петра принадлежало исключительно верховной власти.
7. Архивные источники не дают основания для признания ограниченной роли самого Петра I в подаче законодательного почина, в постановке проектов закона – наоборот, они указывают, что его инициатива в начальный момент правотворческого процесса была преимущественной, деятельной, многосторонней и творческой.
8. Установившиеся еще с конца прошлого, XIX века в русской историографии мнения об ограниченном участии самого Петра в законодательстве своей эпохи, в частности о стихийном всплывании законодательных вопросов и о постановке самой жизнью, без воли и сознания Петра, на законодательное обсуждение крупных вопросов реформы, о решающей роли прожектеров, иноземцев и русских, а также Правительствующего Сената в правотворчестве той эпохи, [– эти мнения] должны быть пересмотрены и отвергнуты.
9. При свете архивных источников необходимо также пересмотреть вопрос о происхождении, развитии и плане реформ Петра I, но полное освещение его может иметь место не при исследовании первого момента законотворчества, а по окончании изучения всех этапов законодательного процесса.
Тогда и будет предложен опыт такого изучения.
Глава II
Собирание иностранных законодательных актов и переводы их
Нами приведены некоторые характерные факты из подавляющего их количества, обрисовывающие Петра как инициатора издаваемых им указов. Но этим участие Петра в правотворчестве не ограничивалось. Он и в дальнейших стадиях законодательной работы был неизменным руководителем, а в некоторых, и весьма многих, случаях – единственным автором законодательных текстов.
Сам Петр сознавал свою роль в правотворчестве и высоко оценивал значение именно этой стороны своей работы, поэтому законно хотел, чтоб его участие в законодательстве было отмечено в современных ему исторических трудах. Например, в 1722 году, 29 ноября, в Царицыне, руководя собиранием материала и обработкой фактов для истории своего времени, он, со свойственной ему точностью, определил свою роль в работе над обширнейшими и важнейшими кодексами морских законов. «В [1]720 начат, – пишет собственноручно Петр, – а совершен [1]722 году Морской регламент и Адмиралитейской, еже учинено все через прилежный труд ц[арского] в[еличества], в котором не повелением токмо, но самым трудом его учинен, где не токмо утрами, но вечерами, по дважды на день, оное делано в разные времена»[321]. В своем собственноручном введении к Уставу воинскому в 1716 году, 31 марта, Петр также указал на свое авторство при его выработке: «Того ради, будучи в сем деле самовидцы обоим (поражениям и успехам русской армии. –
Изучение архивных материалов по законодательству Петра позволяет признать такое заявление царя о своем авторстве правильным не только в области военного законодательства – его следует распространить и на весьма многие отрасли гражданского управления, на законодательство и о «земских делах». Исследователь законодательных актов Петра I после изучения их может формулировать свое впечатление приведенными выше словами самого Петра, потому что большая часть его законодательных актов действительно «не повелением токмо, но самым трудом его учинена».
Руководство Петра в дальнейших стадиях правотворческой работы прежде всего выражалось в соответствующем подборе и переводе иностранных законодательных источников, в указании способа обработки западноевропейского законодательного акта и в определении характера и степени его использования.
Еще задолго до постановки на очередь разработки какого-либо закона, требующего изучения соответствующих законодательных актов и практики западноевропейских государств, Петр давал задания своим дипломатическим агентам достать относящиеся к данному предмету законодательные источники – явно, открыто или тайным путем разведать и «купить секрет». Например, собирая материалы для морского законодательства, Петр дает собственноручный указ в 1717 году о приобретении для законодательной работы и переводе на русский язык законодательных актов сильнейших морских держав того времени: «Чтоб шаутбейнахту[323] Паддону придать из русских офицеров, которые по-аглински умеют, чтоб перевесть весь полный аншталт как флота, так и магазейнов аглинских, а вице-адмиралу Крейсу – галанские, а французские к новому году поспеют». Одновременно с этим Петр предписывает сыскать имевшийся у князя Голицына датский анштальт[324]. Этот последний анштальт, по-видимому, не был отыскан, так как в следующем году секретарем Морского приказа Тормасовым было занесено в протокол сведение о получении из Дании нового экземпляра датского морского закона: «В то же время его сиятельство адмирал изволил отдать пункты датские, присланные из Копенгагена от посла Долгорукова»[325].
При этом нужно иметь в виду, что в конце 1717 года переводился уже не первый французский кодекс по морскому праву. В 1713 году Кононом Зотовым был переведен Морской ордонанс Людовика XIV: «Ordonnance de Louis XIV, Roy de France et de Navarre. Donné à Fontainebleau au mois d’Aoust 1681. Touchant la Marine»[326]. Вторым крупным законом специально военно-морского права был переведенный по указу царя тем же К. Зотовым в 1714 году и напечатанный в следующем году обширнейший кодекс: «Ordonnance de Louis XIV pour les Armées Navales et Arsenaux de Marine» (Paris, 1689). Автор перевода и время начала его работы – 1714 год, 13 сентября – устанавливаются записью самого переводчика, Конона Зотова, в его «Юрнале»: «Приехал в С[анкт-]Питербурх 11 сентября 1714[‐го] из Кроншлота по письму от господина адмиралтейца Кикина. Ц[арское] в[еличество] приказал мне книгу перевесть 13[‐го] числа того ж месяца, названную “Ordonnance de Louis XIV-me. Pour les armées navales…”»[327] Принадлежность же перевода ордонанса Людовика XIV 1681 года «Touchant la Marine» устанавливается примечанием, сделанным переводчиком в рукописном и русском печатном ордонансе при ссылке текста ордонанса 1689 года на ордонанс 1681 года: «Мною переведен в прошлом году». Впервые на это примечание обратил внимание академик Пекарский[328], поставивший после «мною» знак вопроса. Приведенным свидетельством «Юрнала» К. Зотова устанавливается документально принадлежность переводов обоих ордонансов автору «Юрнала» – Конону Зотову.
Собирание иностранных источников имело место не в самый последний момент перед началом работ над каким-либо законом. Еще задолго, например, до издания указа Паддону 1717 года Петр писал князю Куракину за границу: «Правы морские воинские[329] и аншталт адмиралтейской мы ныне собираем всех государств, кои флоты имеют, и уже датской и французский переведены и галанской. Требуем аглинского, что потрудитесь приискать немедленно» (май 1715 года)[330]. Далее мы увидим, как иногда за пять и более лет до издания какого-либо акта законодатель начинает собирать соответствующие иностранные законы. Это собирание иностранных источников начиналось тотчас, как только у Петра являлась мысль произвести нужное преобразование в какой-либо области государственной жизни.
Разыскивание и приобретение иностранных источников по приказу Петра производили как его официальные представители, послы в западных государствах, так равно и специально посланные для этой цели его агенты. Им давались задания добывать, кроме официальных напечатанных законов, всякие сведения об обычаях, практике и административных порядках тех государств, в которые они бывали посланы. Приведем несколько собственноручных писем Петра, содержащих подобные его поручения. В 1715 году, когда казалось, что война должна скоро окончиться, Петр задумывался уже над общей реформой государственного управления и поэтому обратился к князю Трубецкому[331]: «Чтоб достать книги прав и всех чинов определение, ранги и звания всех колегий, также и земские поборы и распорядки и, единым словом, весь анштальт государства Свейского… от мужика и от солдата даже до Сената». К этому он прибавил предписание: «Также которые у них определения не по книгам, но уже от обычая, то и те написать и прислать, ежели возможно, на латинском, а буде нет, то на каком есть»[332].
Намечая в качестве одного из источников для преобразования центральных учреждений шведские законы, Петр имел сведения, что эти последние не являлись первоисточниками для законодательной работы при государственной реформе. Его соображения по этому поводу весьма любопытно высказаны в собственноручном его указе, посланном в 1715 году, 12 сентября, генерал-адъютанту Ягужинскому[333]. Перед этим Петр дал поручение своему послу в Дании, князю Долгорукому[334], отыскать и выслать в Петербург «весь аншталт экономии государства Датского». В числе законов, интересовавших царя, были датские уложения, гражданское и воинское, а также положения о государственных коллегиях: «…что каждой должность, сколько каких персон в колегии каждой, како[е] жалованье кому, какие ранги междо себя и протчее все, от болшого до малого»[335]. Посол, князь Долгорукий, по-видимому, медлил, а царь нетерпеливо ожидал. Наконец он [Петр] обратился к своему агенту, посланному тогда по специальному поручению царя в Померанию, Ягужинскому, с тем же приказанием достать интересовавшие его, Петра, законы и напомнить о том же Долгорукому. Как видно из письма, внимание царя привлекали не только печатные законы, но и рукописные, а также вошедшие в практику обычаи: «А чего в печати нет – писменные; также чего и в писме нет, для того что обыкло». В этом указе Петра следует обратить внимание на тот факт, что царя уже в 1715 году интересовало и устроительство органов местного управления. Он просил Ягужинского выслать «также земских и протчих управителей должность и чин и все, что к тому надлежит»[336]. Следовательно, идея преобразования земского управления имелась в виду у Петра с самого начала осуществления им его намерения произвести государственную реформу и, во всяком случае, раньше известного «Мемориала» Генриха Фика, вопреки высказанному об этом в исторической литературе мнению[337].
В конце указа Ягужинскому Петр высказывает основания своего интереса к законам именно датским: «Ибо мы слышим, что и шведы от них взяли»[338]. Царь искал для использования законы, имевшие характер первоисточников. 24 ноября того же года Петр сообщал в новом своем указе тому же Ягужинскому, что «уже и ответ от вас получили». Затем он дал обоим своим агентам, Ягужинскому и Долгорукому, другое поручение, характерное для царя-реформатора. «Ныне при свободном часе постарайтесь, чтоб во всякую колегию приискать по человеку, и лутче б не старых, дабы могли языку обучиться». Далее, вполне в духе своих законодательных и административных приемов, он указывает на основания своих распоряжений, убеждает в их необходимости и целесообразности: «А без того, по одним книгам, нельзя будет делать, ибо всех циркумстанций никогда не пишут»[339].
Разыскать что-либо, чем Петр интересовался в данную минуту, было его обычным поручением своим послам. Например, в 1715 году он писал послу в Германии: «Универсалный Лексикон, который вы читали, – кто автор, дабы я мог отписать к Веселовскому[340], чтоб оной в Праге перевесть; также экстрат (буде всего много) из юриспруденции перевесть там же»[341]. Это обычный способ подобного заказа [от] царя. В 1716 году, в письме к Веселовскому в Вену, кабинет-секретарь Макаров сообщает послу приказание царя, передавая в названии книги латинские буквы русскими: «Також старайся достать книгу “Лексикон техником (артум ет сциенциарум)”, которая выдана в Англии»[342].
Одновременно с таким официальным собиранием сведений через послов, агенты Петра по его указанию разыскивали нужные материалы тайным путем. Эти агенты посылались во все государства, с которыми в то время поддерживались сношения, а иногда и в те, с которыми они были прерваны.
Приведем несколько таких фактов.
В том же 1715 году для собирания шведских законодательных актов, а также для изучения государственных порядков был послан в страну, с которой не было налажено – по случаю войны – нормальных дипломатических отношений, специальный агент, иностранец Генрих Фик. Последний был приглашен на русскую службу в 1714 году, в декабре ([см.] письмо Якова Брюса к кабинет-секретарю Макарову о пропуске Фика в Петербург через Ригу, от 3 декабря 1714 года[343]) и в следующем году был послан в качестве тайного агента сначала в Данию, а оттуда в Швецию. Вот рекомендательное письмо, данное Фику, без упоминания его фамилии: «Господин посол, – писал Петр собственноручно князю Долгорукому, – понеже сей доноситель письма послан от нас в Швецию для анштальта экономии оного государства, и о чем будет вспоможения от вас требовать, а именно пасы[344] от датского двора и протчее для проезду и возвращения своего, и то ему учините». При этом Петр предупредил посла: «И держите сие тайно». Царь также приказал послу выдавать «пасы и тем людям, о которых податель письма будет просить»[345].
Вот другие поручения Петра в том же духе.
«Ехать ему (Конону Зотову, морскому офицеру, переводчику французских морских законов. –
Задачей тайных агентов Петра I являлось собирание сведений о флоте, о порядках в нем, [и] не только установленных печатными законами: «…также, чего нет в книгах, но от обычая чинят, то пополнить и все перевесть на словенской язык»[346]. В письме князю Куракину из Риги 23 марта 1721 года Петр пишет: «Необходимая нужда требует, дабы вы человека какого послали в Англию, а лучше, чтоб из англичан же, противных двору, приняв оного на службу, дабы оной там был и на флот смотрел и, ежели будут экипировать, писал»[347].
В другом собственноручном указе Петра – наказе Беклемишеву, посланному в Италию, Испанию и «в иные знатные в купечестве места», даются специальные поручения изучать портовые порядки, «к чему надлежит спознаться с тамошними гишпанскими купцами, дабы с ними корешпондовать по своем отъезде»[348]. В одном из пунктов, а именно в шестом, Петр дает Беклемишеву указание относительно условий выполнения его поручения. Царь пишет:
И все сие держать в великом секрете, чтоб отнюдь никто того не ведал, не только из иноземцев, но ниже из руских, и ни к кому о сей материи не писать, кроме нас одних. Також, куда поедешь, то вид давай, будто для смотрения или какого учения, а не для торгового дела, которое весьма утаивай под всяким удоб вымышленным образом, под наказанием – живота лишением.
Нужные Петру сведения иногда удавалось получать и от иностранных послов в России. Вот пример такого сотрудничества русского вице-адмирала с иностранным морским специалистом Юстом Юлем для выработки порядка при встречах и салютах русского флота с датским. «Понеже дацкой посланник Юль предлагает некоторые (по обхождению или к комплементом промежду флотов нашего и дацкого) предложения, того для надлежит вам, – пишет Петр вице-адмиралу Крейсу, – на некоторое время быть сюда для советов»[349]. Во время законодательной работы над Табелью о рангах, когда потребовалась справка по поводу ранга «статских секретарей», Петр положил резолюцию: «Писать Павлу Егужинскому, чтоб о сем спросил он Кампредона»[350].
Указ Трубецкому о собирании шведских законодательных источников был издан в 1715 году. В следующем году Петр дает предписание перевести из шведских законодательных актов на немецкий язык «уставы и пошлины морские со обстоятельствы их: подати земские, и рекруты, и поместные дела» (собственноручный указ Петра 16 января 1716 года)[351]. В 1719 году, 9 декабря, Петр, также в собственноручном указе Сенату, предписал Комиссии для составления нового Уложения руководствоваться этими переведенными законами: «Для поместных дел взять права эстляндские и лифляндские, ибо оные сходнее и, почитай, одним маниром владение имеют, как у нас»[352]. Ввиду же малой осведомленности в немецком языке членов Комиссии из [числа] русских людей, Сенатом «по указу великого государя» было приказано «правы эстляндские и лифляндские поместные для переводу на русский язык, разобрав по частям, отослать из Сената по колегиям»[353]. Намереваясь дать узаконение о сиротах, Петр предписал Сенату пользоваться тем же источником – шведскими законами: «Также выписать из лифляндских и эстляндских прав о сиротах и предложить оба»[354]; другой [указ] – о должности вальдмейстера (январь 1722 года)[355].
Если же Петр не имел под руками и не знал о существовании определенного иностранного закона, нужного ему для какой-либо специальной цели, то предписывал разыскать такой закон: «Сыскать проект китового промыслу»[356].
Такое собирание иностранных источников по указанию Петра не ограничивалось только сферой гражданского управления, но простиралось на все стороны общественной жизни, не исключая церковного устройства и вероучения. В 1723 году, 16 января, Феофан Прокопович сообщил Синоду словесный указ Петра: «Собрать римской, люторской и калвинской катехизмы и протчие церковных действ книги и, переведчи на славенский диалект для знания и ведения, напечатать»[357]. В тот же день было записано в Сенате о том, что часть сделанных раньше немецких переводов уже была представлена в Сенат: «Объявил Штатс-конторы переводчик Аврам Иохельман переведенного с немецкого языка; на русском языке взял советник архимандрит Гавриил к себе на двор»[358].
Собирание иностранных законодательных источников по инициативе самого Петра I продолжалось десятилетиями, то замирая, то оживляясь с новой силой. Законами европейских государств, наиболее продолжительное время привлекавшими внимание царя, были: о праве наследования недвижимых дворянских имуществ; уставы воинские, сухопутные и морские; табели о рангах.
По первой из перечисленных тем собирание законодательных материалов началось еще в конце XVII века, когда Петру оказывали помощь в этом деле два деятельных и весьма способных его сподвижника: генерал Я. В. Брюс и генерал Адам Вейде. «По твоему, государеву, писанию к Адаму Вейду, послал я к тебе, государю, – доносил еще в холопском тоне “подданнейший раб твой Якушко Брюс”, – краткое описание законов (или правил) шкоцких, агленских и францужских о наследниках (или первых сынах)»[359]. Интересно сообщение Брюса также и о том, что он исполнил приказание Петра о разыскании другого закона, нужного царю для предстоящих военных преобразований. «Також, напамятая твой, государев, приказ в Агленской земле, послал к тебе, государю, описание чинам, которые были у агленского короля у артиллерии на войне и во время миру»[360]. Этот последний закон тогда же был частично использован при военной реформе Петра. Позднее, в 1711 году, интерес к первому закону сказался вновь. В этом году Петр в собственноручном указе дал поручение Посольской канцелярии «к будущему, 1712 году о первенстве детей и их наследстве перевесть из правил французских и аглинских (а буде возможно сыскать – и из венецы[й]ских)»[361]. Во исполнение повеления Петра канцлер Головкин тут же начал приводить в известность законодательные источники по этому вопросу. В том же, 1711 году он пишет секретарям Посольского приказа: «Желает е[го] ц[арское] в[еличество] ведать подлинно из правил французских, англиских и венецыйских, какое у них определение как в недвижимых маетностях и домах, так и [в] пожитках детям, по отцам оставшимся, мужеска и женска пола в наследствии и разделе оных, как знатнейших княжих, графских, шляхецких, так и купецких фамилий». Далее Головкин предписывает своим секретарям разыскивать [эти сведения] в книгах, привезенных П. Посниковым в Москву, «и ежели того нет, то спрашивайте и ищите оных правил в Москве у иноземцев»[362]. Разысканные законы по указу царя должны были быть немедленно переведены на русский язык[363].
Такие периодические приливы интереса царя к вопросу о наследовании недвижимых имуществ и к иностранным источникам относительно права наследования наконец нашли в 1714 году свое завершение в написанном Петром проекте закона. Этот интерес Петра, ранний и продолжительный, и наконец опубликование закона свидетельствуют, конечно, не о том, что чьи-либо проекты, например «Пропозиции» Салтыкова, были случайным основанием и поводом к изданию столь непонятного для современников и не понимаемого до настоящего времени историками закона, – наоборот, приведенные факты говорят за то, что разыскивание иностранных источников, как и самое представление Салтыковым его «Пропозиций», являлись удовлетворением этого интереса законодателя; самый указ был исполнением давнишних намерений и воли Петра, пытавшегося ограничением дробления и мобилизации дворянских земель заставить склонное к тунеядству дворянство служить, торговать, строить фабрики или заниматься «знатным мастерством»[364].
Такое же долгое и упорное собирание законодательных источников имело место и в подготовке материалов к военно-сухопутному и военно-морскому законодательству. Законодатель не останавливался перед переводом крупнейших кодексов законов, каких бы размеров они ни были и на каком бы языке ни был написан подлинник. Сохранившиеся до нашего времени, эти переводы свидетельствуют, что законодатель привел в известность и подготовил для законодательной работы все, что было выдающегося в Западной Европе; при этом можно твердо установить, что инициатива в том и другом деле принадлежала самому Петру. Выше были названы два замечательных ордонанса Людовика XIV по морскому военному и торговому праву.
Перечислим и некоторые другие обширные законы, переведенные при Петре: «Воинские артикулы от вельможнейшего короля и государя Карла XI свейского, готского и венденского короля. Лета 1683[‐го], обновленные и постановленные и к тому принадлежащие деяния»[365], послужившие одним из источников для русского Устава воинского 1716 года; «Шведского государства Земское уложение» и «Шведское Городское уложение»[366], служившие для справок при работе над законодательством о городах, дворянстве, крестьянах, землевладении и прочем; «Инструкция о морских артикулах и кригсрехтах, или воинских правах, королевского величества Датского», изданная в Копенгагене 15 марта 1700 года[367]; «Артикулная грамота, или Наказ корабельного всякого чина людем», изданная в Гааге в 1672 году, 31 сентября[368]; Устав морской шведский[369] и многие другие.
Особенно же многочисленны были иностранные источники при законодательной работе над русской Табелью о рангах. В руках законодателя и в тех учреждениях, где работали над этим законом, находились табели: датская «О рангах датского двора» короля Фридриха [I] от 11 февраля 1717 года[370]; «Ранги шведского двора» короля Карла [XI] от 21 февраля 1696 года[371]; «Королевское прусское учреждение о рангах» от 15 апреля 1705 года короля Фридриха[372]. Те же, а также и другие: английская, саксонская, французская, венецианская и польская, которые были менее значительным источником для русской Табели, находятся в Архиве Министерства иностранных дел – «Дела, касающиеся до образования различных государственных учреждений», папка № 1, отдельные тетради. Последние списки являются первоисточниками, списки же Морского архива – их копиями.
Значение для русского законодательства полных переводов отдельных законодательных актов разных европейских государств было неодинаковым. Степень влияния на русские акты одних законодательных источников была большей, других – меньшей. Но все они были полезны и нужны для Петра и его сотрудников по правотворчеству вследствие того, что главным, основным источником для законодательства Петра I являлся писаный закон, а не консультант-иноземец. Благодаря этим переводам законодатель имел возможность пользоваться подлинным законом в полном его объеме, а не в выдержках, не в рецепции или интерпретации иностранного консультанта, сотрудника царя. Законодатель, лично изучая иностранный закон, мог самостоятельно и независимо выбрать то, что ему было нужно, и использовать в той мере, в какой он находил полезным. Поэтому, например, морские ордонансы Людовика XIV, как будет видно дальше, оказали свое влияние даже на те законы, которых, казалось бы, совершенно не должны были и касаться, например на организацию способов и органов государственного контроля, управление лесами, организацию госпиталей, программу духовных учебных заведений и прочее.
Кроме того, для самого Петра I, этого выдающегося самоучки, чтение и сравнительное изучение иностранных кодексов, являвшихся результатом большого развития теоретической мысли, многостороннего опыта и вообще западной культуры, было школой, университетом, расширявшим его умственный кругозор, содействовавшим выработке юридического мышления и дававшим образцы многообразного воздействия правителя на общественную и экономическую жизнь страны. Петр с изучением иностранных законов рос, становился более независимым, глубоко понимающим и искусным в правотворчестве.
Вследствие такого значения иностранных законодательных актов остановимся подробнее на организации их переводов при Петре I.
Инициатива в переводной работе – намечание нужных законов, указание переводчиков, приемов и сроков работы – принадлежала также Петру и осуществлялась через ближайшего исполнителя всех распоряжений царя – его кабинет-секретаря, А. В. Макарова. Через него [Макарова] обычно и шла переписка по поводу переводов. Приведем несколько архивных сведений, обрисовывающих ход переводной работы.
Из переводчиков и одновременно крупных деятелей Петровской эпохи нужно назвать прежде всего Адама Вейде и Якова Брюса. У того и другого была постоянная связь с Кабинетом Петра, начатая, как уже было отмечено, еще в XVII столетии. Вот письмо Вейде Макарову от 6 июля 1699 года[373], в котором он сообщает о ходе переводов военных законов и о затруднениях в переводной работе Я. В. Брюса: «Воинские правилы, – пишет Вейде, – конечно в будущей почте до милости вашей пришлю. Яков Брюс статьи, которые обещал, не успел заготовить, сказывает, что не чаял о выправлении русского языку столько делу быть; только станет спешить, сколько возможно».
Мы уже видели, что Брюс работал над переводом английских рангов в артиллерии и вообще в войсках английских в самом конце XVII века. И далее, когда он стал во главе Приказа артиллерии, его канцелярия сделалась одним из центров переводной работы. Брюс покупает экземпляры иностранных законов и руководит переводом их у себя в учреждении. Приведем несколько фактов, относящихся к разным годам и характерных в этом отношении. «В 1715 году, декабря в 18[‐й] д[ень], по указу в[еликого] г[осударя] ген[ерал-]фельдц[ейхмейстер] и ген[ерал] кав[алер] Я. В. Брюс приказал у приезжего из Финляндии артилерного служителя К. Дружинина купить в Артиллерийскую канцелярию объявленное от него на немецком языке шведское Земское уложение в переплете и заплатить ему за оное два рубля десять копеек»[374].
В 1718 году, 15 ноября, Я. В. Брюс доносил из Лефе Петру о том, что получил тайно от своего друга давно разыскиваемую им [Брюсом] шведскую «Инструкцию ландcгевдингам[375]». «И понеже оная до всех колегиев касается, и того для зело и оным надобна, чего ради я всякими мерами уже давно домогался оную здесь промыслить», – сообщал Брюс. И далее перечислял отрасли местного управления, которые были регламентированы в Инструкции:
Я надеюсь, что сие известие зело к колегиям надобно, ибо во оном упоминается не токмо о содержании артиллерии, но и как морские и сухопутные служители в уездах содержатся, также о всяких земских и гражданских делех подробно, о академиях, о госпиталах, о школах, о сиротстве, о нищих и гулящих людех, о содержании мостов и дорог, о почтах, о рудокопных и протчих делех, – вкратце сказать, о всем, что принадлежит ко владению и употреблению губернии.
Вместе с тем Брюс сообщал, что он надеется в будущем получить от того же лица ведомость о Берг-коллегии и других [шведских] государственных коллегиях. При этом усердный сподвижник Петра привел некоторые подробности, обрисовывающие своеобразные условия приобретения нужных для России книг. Он получил «Инструкцию ландсгевдингам» «токмо за таким паролем, чтоб никто из их, так и из нашей свиты о том не ведал и, списав бы, паки назад отдал бы». Брюс находил уместным и желательным за такую услугу почтить лицо, оказывающее ему тайную помощь в приобретении шведских законов, некоторыми знаками внимания: «Ежели бы в[аше] в[еличество] соизволили милостиво приказать прислать недорогой мех соболей или хорошей лисей, чем его мог почтити»[376].
В 1723 году в Синоде объявил словесный указ Петра I Феодосий, епископ Новгородский, – о том, что царь, «будучи в доме у ген[ерал-]фельд[цейхмейстера] и к[авалера] графа Брюса, указал новопечатную на немецком диалекте книгу, именуемую “Лексикон универсалный исторический”, каков у некоторых в Россию прибывших иноземцев, купецских людей, обретается, купить в Синод для исправления прежнего, с такого же “Лексикона” на славенский диалект учиненного перевода и ради совершенного, что не переведено, докончания»[377].
Книги для перевода поступали в канцелярию Брюса постоянно и в большом количестве, так что в ней не успевали справляться с перепиской. Об этом мы узнаем из письма секретаря Брюса, извещавшего своего начальника: «Книг немецких и швецких, которые взяты от г[осподина] ген[ерала] Вейде, и e[го] ц[арское] в[еличество] изволил еще несколько прислать к тебе, генералу кавалеру, из Ревеля и указ переводить на словенский язык; и оные уже переводить зачали. А кому тот перевод переписывать набело, чтоб e[го] ц[арскому] в[еличеству] читать было, таковых писцов в артиллерии нет, а надобно человека два»[378].
Из одного из писем кабинет-секретаря Макарова видно, что книги для переводов поступали в канцелярию Брюса целыми сериями. В 1716 году, мая 23-го дня, он [Макаров] сам переслал Брюсу для перевода серию книг, полученных из-за границы, от посла России в Дании: «Перед нескольким временем г[осподин] посол, кн[язь] Долгоруков, прислал из Копенгагена несколько книг, между которыми есть Датцкого королевства уложения, правы и артикулы воинские, светские и духовные, которые e[го] ц[арское] в[еличество] указал послать к вашему превосходителству. Того для оные при сем посылаю. А сколко их и какие порознь, тому прилагаю при сем реестр»[379].
Кроме Вейде и Брюса, над переводами законов иностранных государств работал и предшественник Брюса по управлению артиллерией Андрей Андреевич Виниус. В 1712 году Петр, посылая из Риги переводчика из русских людей, писал Сенату: «Когда вам доноситель сего письма, Яков Веселовский, явится, тогда велите ему быть с Андреем Виниюсом для вспоможения в переводе прав других государств»[380].
Не только иностранцы, находившиеся на государственной службе в России, занимались переводом иностранных законодательных актов – эту работу по просьбе Петра делали и иноземцы-купцы. Вот, например, очень характерное письмо голландца Ивана Тамеса от 4 августа 1720 года. Последний, отправляя царю с Татищевым перевод книги об английском Адмиралтействе, «которую я по указу в[ашего] в[еличества] с аглинского на российский язык перевел», оправдывался в учиненном замедлении, указывая на большие трудности работы: «…и то ни для чего иного, токмо от тяжелости в переводу разные наречии»[381].
В период учреждения государственных коллегий, с 1717 по 1719 год, работу по подбору личного состава для них и по переводу иностранных законодательных источников, вывезенных Фиком из Швеции, вел – по указу Петра из-за границы, из «Шпа», – также Яков Брюс[382]. Предвидя это поручение, Брюс еще в 1717 году подыскивал подходящих людей, и нельзя сказать, чтобы это было делом легким. Знающих, подготовленных людей не было; из-за этого работа задерживалась, а присланные к переводу книги иногда возвращались обратно. Вот заявление одного из сотрудников Брюса – Рейнгольда, возвращавшего рукопись для перевода с объяснением: «Переводить не взялись, ибо писано де в оных зело высокие речи, и те тетради до вашего превосходительства послать или до времени здесь быть, о том прикажи уведомить»[383]. Между тем Петр требовал, напоминал. Приходилось усиленно разыскивать знающих языки людей, посылать учиться молодых за границу и спешно изучать языки пожилым людям. «Обещали ваше сиятелство, – пишет Головкину Нирод[384], вице-президент Камер-коллегии, – поручика Гамильтона выслать сюда ради исправления грамматики голландской, о которой е[го] ц[арское] в[еличество] изволил ко мне уже дважды писать, чтоб совершить, а его по се время здесь еще нет, того ради униженно прошу в[аше] с[иятельство], дабы пожаловали его к тому делу выслать»[385].
Брюс сам не имел достаточного числа переводчиков, особенно знающих шведский язык. Из письма барона Нирода к Брюсу, писанного для практики на русском языке, можно видеть, насколько были подготовлены и обеспечены знающими людьми даже ближайшие помощники Петра. «И понеже я на вашего превосходительства милость надеюся, дерзал я с в[ашим] пр[евосходительством] русским ясиком для лучею ползою своею науки кореспондати», – пишет Нирод и выражает Брюсу соболезнование по поводу отсутствия у него подходящих кадров переводчиков. Со своей стороны, он предлагает меры к восполнению столь чувствительного пробела: «Болезную, чтоб ваше превосходительство сведского переводчика не имеет, понеже я чаю, что вся вещи, которые г[осподин] Фик с собою принесет, больший часть во сведском ясике писано суть». Он предлагает окольный путь: переводить со шведского на немецкий язык, который в то время был более известен русским людям и обруселым иноземцам. «А буде ваше превосходителство позволит, вся оные сведские вещи, которые еще не переведены, через доброго слуга ко мне присылати, тогда я повелю оные, которые самые нуждные, в немецком ясике перевести и призылати паки до вашего превосходительства, от чего, я чаю, предстоящая работа многыя времени добудет. Ревель, 21 января 1717»[386]. Сам Нирод, сознавая необходимость выучиться русскому языку, в том же письме сообщает, что он уже три месяца «ижидень»[387] с г[осподином] капитаном фон-Зальца прилежно учится.
Восполняя недостаток в знающих переводчиках, Петр посылал за границу большие группы молодых людей специально изучать иностранные языки. «Послать, – писал Петр, – в Королевец 30 или 40, выбрав из молодых подьячих, для научения немецкого языка, дабы удобнее в колегиум были». Стремясь обеспечить хорошие и скорые результаты их работы за границей, Петр приказал Макарову прибавить в указе: «И послать за ними надзирателя, чтоб они не гуляли»[388].
С 1718 года Брюс часто был отвлекаем другими поручавшимися ему заданиями, также главным образом потому, что знал иностранные языки, например дипломатическими поручениями при ведéнии переговоров о мире со шведами. Поэтому в помощь ему и Вейде Петр назначил – для наблюдения за переводами иностранных источников – Генриха Фика. В самом конце 1717 года Петр пишет собственноручный указ: «Для сообщения с немецкого языка на русский и толкования колегиям вручено генера[ла]м Брюсу и Вейду. И понеже один в отлучке, а другой мало эдукоф[389], то еще к ним прибавляется 1, которому надлежит с ними обще трудиться в том ‹…› Третей определенной – Фик»[390].
Фик, осведомленный в законодательных источниках западноевропейских государств, но мало знакомый с русским языком, только доставлял тексты для переводов и давал консультации по ним, руководить же самой переводной работой он, конечно, был не в состоянии. Поэтому переводы стали производиться по указаниям Сената в государственных коллегиях.
После того как во вновь учрежденных коллегиях по штатам были положены должности переводчиков и для них были подысканы подготовленные лица, дело переводов уже не испытывало больших затруднений. При необходимости перевести какой-либо обширный закон он разделялся на несколько тетрадей и рассылался по коллегиям, а каждый переводчик к определенному сроку выполнял свое задание. Например, 5 марта 1722 года Юстиц-коллегия представила Сенату переведенные главы при таком рапорте члена коллегии Вольфа[391]: «По указу е[го] им[ператорского] в[еличества] из Правит[ельствующего] Сената, велено в Юстиц-колегии сочиненные Уложения разные пункты, которые присланы при том указе, перевести с немецкого на российский язык, пять тетрадей на тридцати листах, и взнесть в Сенат. И по тому е[го] в[еличества] указу означенные пункты на руский язык переведены»[392].
Над представленным переводом эстляндского земского права работали следующие переводчики, имена которых, в силу предписания Генерального регламента об обязательной подписи переводчика под своей работой, находятся под переведенным ими текстом: «О супружестве» переводил Берг-коллегии переводчик Бланкенгаген; следующие главы – Государственной штатс-конторы переводчик Абрам Иохельсен; «О порутчиках и о истцах и ответчиках» – Главного магистрата переводчик Федор фон Бринкен; «Об ответе и доказательствах» – он же. На других переводах также имеются подписи, например «переводил Военной колегии переводчик Евстафей Алексеев сын Грове». Или: «Вышеписанные осмнадцать листов переводил переводчик Абрам Иохельсен»[393]. «Устав Морской шведской переводил В. Стевен»[394]. Записку Генриха Фика о шведском государственном управлении «переводил Камор-колегии переводчик Мартын Шванвиц»[395].
Особенно важные тексты законопроектов, написанные на немецком языке, исправлялись переводчиками по нескольку раз, например, первоначальный проект Регламента Главного магистрата – два раза. На подлинном тексте перевода[396] находятся пометки: «Переправливал Посольской канцелярии переводчик Петр Волков… маия»; «Напоследи переправливал Исаак Веселовский маия 13[‐го] дня». Исаак Веселовский был секретарем «экспедиции на иностранных языках» Коллегии иностранных дел, а Петр Волков был у него в экспедиции переводчиком. Над переводом датской «табели о рангах» короля Фридриха от 11 февраля 1717 года – этого наиболее важного источника для русской Табели – работали также два переводчика. Первый перевод был признан недостаточно правильным и точным. Поэтому текст первого перевода, переписанный писцом, исправил другой переводчик – Иван Келдерман [Килдерман]. Он также состоял переводчиком Коллегии иностранных дел, и ему часто поручались важные иностранные переводы[397]. Перевод текста Генерального регламента тоже исправлялся два раза[398]. В приготовленном нами издании «Законодательных актов Петра Великого» мы воспроизводим обе редакции перевода Генерального регламента и [каждого из] двух вышеназванных законов – для определения степени их точности.
Поделиться книгой: