— Я вижу тебя даже тогда, когда ты думаешь, что я на тебя не смотрю. Кажется, я одержим тобой.
Она попыталась сдержать улыбку, но я видел, как она зародилась в уголках её рта. Я повалил Оливию на спину. Она засмеялась. Она почти никогда не смеялась... Мне хватит пальцев обеих рук, чтобы сосчитать все случаи, когда мне удавалось услышать её смех.
— Ты никогда не сдаешься. Именно поэтому ты мне так нравишься, Оливия — без второго имени — Каспен. Ты заставляешь меня потрудиться ради каждой твоей улыбки, каждого твоего смешка...
Она покачала головой.
— Я не смеюсь.
— Правда? — мои пальцы ползли вверх по её ребрам. Я щекотал её, а она смеялась. Смеялась так сильно, что я сам едва сдерживал смех.
Когда мы успокоились, она положила голову мне на грудь. Её следующие слова застали меня врасплох. Я старался лежать как можно тише, сдерживая дыхание и опасаясь, что Оливия прекратит говорить сердцем, стоит мне только пошевелиться.
— Моя мама хотела, чтобы у неё было шесть детей, но родилась только я, и это было довольно дерьмово для неё, потому что я оказалась той еще чудилой.
— Ты не такая, — возразил я.
Она подняла голову, чтобы взглянуть на меня.
— Я подводила губы черной подводкой для глаз и сидела в «позе лотоса» на кухонном столе... медитируя.
— Не так уж и плохо, — сказал я. — Ты просто хотела внимания.
— Ладно, когда мне было двенадцать, я начала писать письма своей биологической матери, потому что мне хотелось быть удочеренной.
Я покачал головой.
— Твое детство отстой, и тебе просто хотелось другой реальности.
Она выдохнула через нос.
— Мне казалось, что у меня в душе живет русалочка, я называла ее Сарой и болтала с ней.
— Активное воображение, — парировал я. Она становилась настойчивей, её маленькое тело извивалось в моих объятьях.
— Я пыталась сделать бумагу, высушивая хлопок.
— Ботаничка.
— Мне хотелось немного единения с природой, поэтому я заваривала траву и пила её, добавляя грязь в качестве подсластителя.
Я промолчал.
— Ладно, это действительно странно.
— Спасибо! — сказала она, а затем снова стала серьезной. — Моя мама любила меня, не смотря на все эти причуды.
Я сильнее сжал её в своих руках. Я боялся, что ветер, вода... сама жизнь отнимут её у меня. Мне не хотелось, чтобы она испарилась.
— Лежа при смерти в больнице и страдая от невыносимой боли, она волновалась только обо мне, — Оливия сделала паузу и слегка улыбнулась. — У неё не было волос. Её голова напоминала сверкающее яйцо и всегда была холодной. Я попыталась связать ей шапку, но она получилась просто ужасной, вся в дырках, но мама, конечно же, все равно её надела.
Я услышал, как она начала плакать. Мое сердце разрывалось от боли, словно она только что ударила по нему кулаком.
— Она всегда спрашивала меня: «Ты голодна? Ты устала? Тебе грустно?» — голос Оливии надорвался. Я начал гладить её по спине, пытаясь успокоить, но понимал, что у меня не получится.
— Я поменялась бы с ней местами.
Её слезы вывернули меня наизнанку. Я сел, усадив её к себе на колени.
Её боль была настолько колючей, что невозможно было прикоснуться к ней, не поранившись самому. Мне хотелось обернуться вокруг неё, чтобы самому принять все удары, которые ещё приготовила ей жизнь.
В этот самый момент, наши сердца соединились. Казалось, словно кто-то взял иголку с ниткой и сшил наши души воедино. Как девушка может быть такой колючей и одновременно такой уязвимой? Всё, что произойдет с ней, произойдет и со мной. Я разделю с ней любую боль, которую ей придется испытать. Мне хотелось этого, и это было удивительно. Эгоистичный и самовлюбленный Калеб Дрейк настолько сильно полюбил девушку, что готов был изменить себя, лишь бы удовлетворять её потребностям.
Я влюбился.
Сильно.
До конца этой жизни, а, возможно, и следующей.
Я хотел её — каждый дюйм её упрямого, агрессивного, коварного сердца.
Спустя пару месяцев после этого разговора я впервые признался ей в любви. И хотя влюбился в неё уже давно, я всё же понимал, что она пока ещё не была готова услышать подобное признание. В том момент, когда у меня с губ слетели слова признания, она выглядела так, словно хотела запихнуть их обратно. Ноздри начали раздуваться, а лицо покраснело. Она не могла ничего сказать в ответ. Я был разочарован, но не удивлен. Я знал, что она любит меня, но мне всё равно хотелось услышать это от неё. Чем настойчивее она возводила вокруг себя стены, тем сильнее мне хотелось их разрушить. Иногда мне удавалось подобраться к ней поближе... Я пытался доказать ей, что она не была такой независимой, как ей казалось. Я хотел показать ей, что быть уязвимой и хотеть меня — совершенно нормально. Для людей вроде Оливии секс напрямую связан с эмоциями. Она пыталась притворяться, что секс для неё не имеет никакого значения, что она может находиться в здоровых отношениях и без него. Но, её тело было её игральной картой. Чем сильнее она оттягивала момент секса, тем дольше она удерживала свою власть.
Войдя тем вечером в палатку, я был решительно настроен лишить её этой власти.
— Ты хозяйка своего собственного тела, да?
Она демонстративно выставила подбородок.
— Да.
— Тогда у тебя будут кое-какие проблемы с управлением им.
Приблизившись к ней, я заметил неуверенность, поселившуюся в её глазах. Раз она хотела играть в игры, то я намеревался начать играть жестче. Игра вышла из-под её контроля. Весь последний год мне приходилось сражаться за каждое желание, за каждую потребность, а ведь всё, чего я хотел, умещалось в три слова. Три слова, которые она мне так и не сказала, и теперь она поплатится за это.
Она попыталась уйти, но я схватил её за запястья и притянул к себе.
Сдержанность, которую я так усиленно проявлял в течение года, неуверенно висела на краю обрыва. Я позволил ей ещё немного там повисеть, после чего спихнул её в пропасть и поцеловал Оливию. Я целовал её так, как целуют опытную девушку. Я целовал так, как целовал тогда, в первый раз, в бассейне — ещё до того, как узнал, что она так разбита. Она отреагировала лучше, чем я ожидал, словно ждала, когда же я её так поцелую. Она пыталась оттолкнуть меня пару раз, но делала это вполсилы. И даже тогда она не прекращала меня целовать. Её разум боролся сам с собой. Я решил немного ей помочь. Оторвавшись от неё, я схватил край её тонкой футболки и порвал прямо по шву. Порвал, словно бумагу. Она приоткрыла рот, когда я снял порванную ткань с её рук и отбросил в сторону. Снова притянув к себе Оливию, я поцеловал её, ловко расстегивая лифчик и откидывая его в сторону. Она стояла возле меня. Кожа к коже. Я сдернул с неё штаны, и она простонала мне в рот так, словно это было одновременно лучшее и худшее, что я когда-либо делал.
Она тяжело дышала мне в рот, что… о Господи … я был так возбужден, что решил немного замедлиться. Мне хотелось растянуть время, целуя её в тех местах, в которых я всегда хотел её поцеловать, но не мог: ложбинку между её грудей, внутреннюю поверхность бёдер, поясницу...
У неё есть одно маленькое родимое пятнышко прямо над ключицей, возле основания шеи. Слушая её вздохи удовлетворения, я продолжил путь вниз. Когда я достиг её идеальных сосков, она прильнула ко мне, словно её желание было настолько невыносимым, что ей с трудом удавалось стоять. Я уложил её на пол, нависая сверху. Посасывая её соски, я рукой скользил вверх по внутренней стороне её бедра. На ней были надеты чёрные кружевные трусики, выделяющиеся на её кремовой коже. Моя рука остановилась, когда я достиг её промежности. Мне хотелось, чтобы она тоже этого захотела. Я провел большим пальцем по кружеву, и она изогнулась подо мной. Интересно, кто-нибудь прежде касался её там? Мне становилось всё труднее и труднее контролировать себя. Я дышал, уткнувшись в её волосы. От них пахло свежестью и чистотой.
— Ты всё ещё контролируешь себя?
Она кивнула. Я чувствовал, как она дрожит подо мной. Лгунья.
— Останови меня, — сказал я. — Если у тебя всё под контролем, то останови меня.
Я стянул с неё спортивные штаны, которые до этого все ещё висели в районе лодыжек. Она посмотрела на меня остекленевшими глазами, словно остановить меня — было последним, чего она хотела.
И тогда я пришёл в себя. Моя игра становилась ядовитой. Дышать становилось всё тяжелее. Я мог взять её сейчас. Она бы позволила. Но это было бы несправедливо, ведь я манипулировал ей. Она бы разозлилась на меня, когда пришла в себя, и я потерял бы её. Мне просто нужно было, чтобы она признала мою власть.
— Так кто владеет тобой?
Она облизнула губы. Её запястья были зажаты в моих руках. Я почувствовал слабое давление, когда Оливия попыталась приподняться. Она молча спрашивала меня. Я отпрянул — Оливия научила меня этому. Она покачала головой, не понимая, что происходит.
Я встретился с ней взглядом, призывая посмотреть на меня.
Положив руку на грудь Оливии, я почувствовал, как бьется её сердце... Почувствовал, как оно бьется для меня и из-за меня.
Я хочу её. Я хочу её. Я хочу её. «
— Так кто же владеет тобой?
Её глаза увлажнились. Она всё поняла. Её тело обмякло.
— Ты, — мягко ответила она.
Её уязвимость, тело, волосы…— все это чертовски заводило меня. Никогда в своей жизни я не хотел ни одну женщину так, как её.
Откинув голову назад, я закрыл глаза и слез с неё.
— Спасибо.
И затем я ушел так быстро, как только мог, чтобы принять холодный, очень холодный душ.
Всю следующую неделю она даже не смотрела на меня.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Звонит мобильный телефон. Я с трудом открываю глаза. Сквозь шторы не пробивается свет, а это значит, что сейчас либо очень поздно, либо очень рано для звонков. Я нажимаю «ответить» и прислоняю телефон к уху.
— Слушаю.
— Калеб?
Я сажусь в кровати и оглядываюсь на Джессику, чтобы понять, не разбудил ли я её. Она спит на животе, её лицо скрыто волосами.
— Да? — Я потираю глаза, притягивая колени к корпусу.
— Это я.
Мне требуется несколько секунд, чтобы сообразить, кем является «это я».
— Оливия?
Я смотрю на часы. Сейчас 4:49. Я свешиваю ноги с кровати, удерживая телефон между ухом и плечом. Прежде, чем она успевает сказать мне что-нибудь ещё, я надеваю штаны и разыскиваю свои тапки.
— Калеб, прости... я не знала, кому ещё позвонить.
— Не извиняйся, просто скажи, что случилось.
— Это Добсон, — говорит она. Оливия торопится, её слова обрываются и путаются. — Он присылал мне письма целый год. Прошлой ночью он совершил побег из «Селбета». Полиция полагает, что он направляется сюда.
Я отрываюсь от телефона, чтобы натянуть на себя кофту.
— Где Ной?
На другой стороне линии тишина, и я начинаю думать, что она сбросила вызов.
— Оливия?
— Его здесь нет.
— Ясно, — говорю я. — Хорошо. Буду у тебя через полчаса.
Я бужу Джессику и говорю, куда собираюсь.
— Хочешь, чтобы я поехала с тобой? — спрашивает она, едва открыв глаза.
— Нет, всё в порядке.
Я целую её в висок, и она опять возвращается на подушку. Выйдя из лифта и направляясь к гаражу, я улавливаю присутствие соли в воздухе. Вы всегда можете учуять запах океана рано утром, пока выхлопные газы машин и антропогенные загрязнения ещё не заполонили улицу.
За полчаса я доезжаю до пляжа Санни Айслес, где её дом возвышается над всеми остальными, одной стороной открывая вид на город, другой — на океан. Это единственный жилой дом с антибликовыми стеклами. Когда я захожу в лобби, ночной консьерж смотрит на меня так, словно решил, что мое имя Добсон, и я только что сбежал из сумасшедшего дома.
— Миссис Каспен дала нам строгое указание не пускать никого наверх, — говорит он.
— Позвоните ей, — говорю я, указывая на телефон.
И тогда я слышу её голос, раздавшийся позади меня.
— Всё в порядке, Ник.
Я поворачиваюсь и вижу, как она направляется ко мне. Оливия одета в белые штаны для йоги и подходящую к ним толстовку. На голову она натянула капюшон, но из-под него выбилось несколько прядей, обрамляя её взволнованное лицо. Я повинуюсь инстинктам: за пару шагов пересекаю пространство, разделяющее нас, и притягиваю её к себе. Она зарывается лицом мне в грудь так сильно, что едва может дышать, и обхватывает руками меня за плечи. Мы всегда так обнимались. Она называла это апперкотом. В колледже она всегда говорила:
Поделиться книгой: