Помоги проекту - поделись книгой:
Чертовски своеобразный опыт.
Когда я наконец собрал все кусочки воедино, пришло крайне утешительное — и одновременно уму непостижимое, сногсшибательное, сдвигающее парадигму — осознание. Будучи втайне от самого себя бабочкой, я годами болтался среди гусениц и видел высокохудожественные сны о превращении в бабочку. Я знал, что заметно отличаюсь от гусениц. Я знал, что нас разделяет непреодолимая пропасть, что я больше не один из них, что они не похожи на меня, а я на них. Я знал, что могу общаться с ними только в самом поверхностном смысле посредством моих быстро тающих воспоминаний об их языке и обычаях. Впрочем, столько времени на понимание ушло, потому что причина, по которой я больше не был одним из них заключалась в том, что я был чем-то еще, и эта разница была абсолютной. Я получил доступ к совершенно новой реальности, но еще не попал в нее, потому что некому было мне объяснить, что этот новый порядок существования, которым я стал, был тем, что гусеницы имеют в виду, когда говорят «бабочка». В конце концов, кто тут может объяснить подобные вещи тому, кто даже не знает, что спрашивать?
Чертовски своеобразный опыт.
Как вообще возможно подобное состояние невежества и замешательства? Попросту говоря, гусеницы в высшей степени неверно понимают сущность бабочки, так же как из фильмов и романов мы знаем, насколько неверно люди понимают суть вампиров. И кто их поправит? Вампиры не проводят время с людьми. Вампиры не возвращаются, чтобы просветить людей, не вращаются в их обществе, никоим образом не беспокоятся о том, что люди подумают. А зачем им это? Они существа совершенно другого порядка и лишь поверхностно похожи на ту разновидность существ, к которой они некогда принадлежали.
И вот в этом кроется сходство с просветлением. Вместо вампиров и бабочек представь единственного взрослого в мире детей. Нет, правда. Представь, как ты развиваешься с годами. Представь, как может измениться твое восприятие детей. Представь, каким ты стал.
Чертовски своеобразный опыт.
* * *
Сколько людей на самом деле заходят так далеко? Сколько людей действительно просветленные? Многие заявляют о просветленности, но сколько их на самом деле? Я не знаю, но предположил бы, что очень немного. Кое-кто приходит к умозрительному выводу, что один из десяти тысяч приходит к этой идее и один из десяти тысяч пришедших к идее воплощает ее в действительность, что дает нам одного из ста миллионов. Если брать весь мир и все эпохи, то я бы согласился, что порядок цифр верный: в любое время в мире живет несколько десятков осознавших истину людей. И сколько из этих нескольких десятков прилагают, как я, усилия, чтобы помочь остальным? Сколько из них открывается?
Еще меньше.
И это, по правде говоря, понятно. Стоит только идее, что дуальность (как ее ни назови) «плохая», а единство (как его ни назови) «хорошее», остаться в прошлом, там же в прошлом остается и идея о необходимости «помогать» и «спасать» кого-либо. Я, например, делаю то, что делаю, не потому что я полагаю это необходимым. Мною не движут ни этические, ни альтруистические мотивы. Я ничего не считаю неправильным и не должен ничего исправлять. Я делаю это не для того, чтобы облегчить страдание или освободить людей. Я делаю это просто потому, что у меня есть к этому склонность. У меня есть внутреннее призвание к тому, чтобы делиться тем, что я нахожу интересным, и единственная вещь, которую я нахожу интересной, это великое путешествие, которое заканчивается в пребывании в недвойственном сознании.
Я слышал, что Махариши Махеш Йоги был совершенно счастлив в своей уединенной жизни у подножия Гималаев и мог никогда не возвращаться в общество людей, но он начал слышать название какого-то индийского города. Это был просто непрошенный голос в его мыслях. Когда Махариши, наконец, упомянул об этом кому-то еще, ему дали совет, что единственный способ выбросить этот город из головы — отправиться туда. Он так и сделал. В городе ему предложили прочитать цикл лекций, и из этого выросло все движение Трансцендентальной Медитации. Для меня в этом есть смысл. Ты наблюдаешь за развитием событий и отдаешься потоку вещей, и вот ты движешься туда, куда движешься.
Вот и я, зная кое-что о том, что другие люди хотят узнать, в этом конкретном случае нахожусь в правильном месте, чтобы рассказать кое-что, что упростит жизнь Полу на этом этапе его путешествия. Не так уж много известно прецедентов, когда человек перестает быть существом одного рода и становится существом другого рода, и к такому нельзя быть готовым. Возможно, говорить об этом абсурдно, но еще абсурднее проживать это. Если все это звучит слишком странно, позволь заверить тебя, что так оно и есть. И я предпочитаю помочь другим обойтись без борьбы с абсурдом, когда вижу, что они только что завершили свои плюс-минус два года душераздирающего внутреннего конфликта.
И вот когда мы с Полом стояли перед домом в этот славный кристально ясный вечер, я рад был сказать ему:
— Добро пожаловать.
Мы провели еще час за обсуждением странных вещей вроде вампиров, бабочек, одиночества, завтрашнего дня и следующего десятилетия.
— Теперь ты понял эту штуку с вратами без врат? — спросил я.
— А, — сказал он, и озарился светом понимания. — Ха! — засмеялся Пол, что только и оставалось.
Я ничего не сказал. Я больше не учу. Я не пытался подтолкнуть или направить его к определенному осознанию. Он уже сделал все сам. Я больше не учитель Полу — он убил меня как своего учителя. В самом подлинном смысле он знал теперь ровно столько же, сколько и я. Просветление не похоже на окончание школы, чтобы поступить в колледж, или даже окончание колледжа, чтобы выйти в «реальный» мир. Это полное окончание. Больше никакой гонки, никакого преследования, никаких сражений. Теперь ты можешь возвращаться в мир и делать, что пожелаешь, — учиться играть на гитаре, прыгать с парашютом, писать книги, ухаживать за виноградником, что угодно.
Наши отношения учителя и ученика подошли к концу. Теперь просто один бывалый парень показывает другому, новичку, как устроен такелаж.
(6) Это все волшебная страна Оз, малыш
Крепко держа мою жизнь в своих руках,
ты льешь на нее кипяток
среди диких скал Вечного Разума.
Как кровоточат ее цвета, пока не останется только белый!
Ты улыбаешься и усаживаешься поудобнее;
Я обсыхаю под твоим солнцем.
Этот дом похож на небольшую общину. Люди приходят, остаются на недели или годы, складываются дружеские отношения, звучат трудные слова прощания. Я уверен, что отношения между людьми в этом доме глубже и сложнее, чем в моем описании, но я обособлен от обитателей дома и не участвую в хозяйственных делах.
Прошло уже примерно пять месяцев с тех пор, как в нашей общине появились мать и дочь. Мать, Марла, одна из тех многих людей с весьма превратными взглядами на просветление. Пока я не могу научить ее ничему, разве что подталкиваю ее к тому, чтобы она взглянула на свои исходные предположения и выработала в себе желание пересмотреть их в новом свете. Как часто бывает в таких случаях, она, вероятно, предпочтет свои романтические верования суровой реальности и скорее двинется дальше, чем изменится. Ошибочные представления о просветлении возникают, или, по меньшей мере, усугубляются благодаря тому, что большинство признанных экспертов в этой области сами не просветлены. Одни из них великие мистики, другие — великие ученые, бывает и то и другое вместе, а большинство — ни то ни другое, но очень немногие из них пробуждены.
Это важное недоразумение станет одной из главных тем в этой книге, потому что это первое препятствие на пути к просветлению. Никто не попадает туда, потому что никто не знает, где оно, а те, кому люди доверяются на пути, по самым разным причинам указывают неверное направление.
В самой сердцевине этого замешательства лежит верование, что постоянное пребывание в недвойственном сознании — просветление — и преходящие переживания космического сознания — ощущение мистического единства — синонимы, в то время как на самом деле они совершенно никак не связаны. Одно вполне возможно без другого, и на бесчисленные миллионы мистических и космических переживаний разной степени глубины приходится один случай просветления. Разумеется, подлинные просветленные едва ли станут привлекать к себе внимание, так что их намного больше, чем мы думаем (как вампиров!). Сколько бы их ни было, это не отменяет простого факта — между просветлением и мистицизмом нет ничего общего.
Для любого человека, в том числе меня, кто испытал вкус мистического единения, естественно предположить, что это переживание — вершина человеческого опыта, и это, по моему мнению, верно. Из этого следует, что чем чаще и легче кто-либо достигает подобного возвышенного состояния, тем ближе он находится к вершине духовного опыта человечества, если не прямо на ней. Ну и чудненько, если только такого человека не называют духовно просветленным. Он может быть божественным аватаром, воплощением любви и верховным божеством, но просветление — это нечто иное.
Важное различие заключается в том, что один пребывает во сне, а другой нет. Один осознал истину, а другой нет. Один находится в сознании, другой независим от сознания. Просветленный пробужден ото сна и больше не путает его с реальностью. Естественно, просветленный больше не в состоянии чему-либо придавать значение. Для пробужденного ума конец мира не более и не менее важен, чем треск сломанной ветки. «Мудрый видит во всем одно», — говорится в «Гите». «Мудрый беспристрастен», — говорят даосы. Просветленный не может ни в чем увидеть что-то неправильное, поэтому он и не стремится что-либо исправлять. Нет ни лучшего ни худшего, так зачем приводить что-то в порядок? Зрители в кино не выпрыгивают из своих кресел, чтобы спасти героев фильма. Если в кино показывают астероид, несущий смерть в огне всему живому, экран остается необожженным, а зрители не спешат домой, чтобы провести последние часы с близкими. А если бы поспешили, то их упекли бы в ближайший дурдом и лечили бы от бредового расстройства.
Просветленный видит жизнь как сон, так как он может различить правильно и неправильное или добро и зло? Как можно повернуть события, чтобы они были лучше или хуже? Каково реальное значение чего угодно во сне? Ты просыпаешься, и сон уходит, словно его никогда и не было. Все персонажи и события, которые казались такими реальными, просто исчезают. Просветленный может ходить и говорить в этом мире сновидения, но он не спутает сон с реальностью.
Просветление имеет отношение к истине, а не к тому, чтобы стать лучше или счастливее. Оно не имеет отношения к личностному росту или духовной эволюции. Правдивая реклама просветления заставила бы побледнеть даже самого бывалого из моряков. Нет в этом мире или любом ином, в этом измерении или другом игры с более высокими ставками. Цена истины — все, но никто не знает, что означает это все, пока не заплатит. Если говорить совсем незамысловато, просветление безличностно, а то, чем обычно торгуют вразнос, — в высшей степени личностно. Далее мы поговорим об этом подробнее, поскольку и моя жизнь, и этот дом, и эта книга — они все об этом, на мой взгляд. А пока достаточно сказать, что одной из наиболее важных задач на пути к просветлению является выяснение, чем просветление
* * *
Наблюдать, кто попадает в этот дом и как приходит, забавно. Понятно, что нельзя просто заявиться с чемоданами и чувствовать себя как дома. Марла приехала сюда из Калифорнии с семилетней дочерью Энни. Она узнала об этом месте из слухов или от кого-то, кто был здесь, как-то так. Но Сонайя не пускает сюда людей так запросто. (Я этого не знал, пока Энни не рассказала). Марле с Энни было предложено остановиться в городе, в пансионе, и приходить сюда каждый день, чтобы понять, понравится ли им здесь и понравятся ли они.
Энни же рассказала мне о том, как здесь организована работа по дому, приготовление пищи, посещение ванной комнаты и другие хозяйственные дела. Судя по всему, она довольно неплохо разобралась в этом, и я, как всегда, был удивлен, мельком увидев, насколько сложен корабль, которым управляет Сонайя, и насколько умело она это делает.
— Тебе нравится Сонайя? — спросил я Энни.
— Сонайя — это любовь, — ответила Энни так, будто мой вопрос был слишком глуп, чтобы его задавать, и я подумал, что это верно.
Сонайя приехала сюда пять лет назад и просто приняла на себя руководство. В самом начале нашего знакомства я узнал, что примерно двадцать пять лет она провела в Международном обществе сознания Кришны. Там она тоже занималась хозяйством и приготовлением пищи. Ее преданность не поколебалась, — объяснила она мне. Когда она была с ними, на самом деле она была не с ними, а с Кришной, и теперь она на самом деле не со мной, а с Кришной.
Я понял. Не сразу, но в конце концов я осознал, что в каждой вещи, в каждом действии, в каждое мгновение каждого дня она практиковала сознательную преданность своему Господу. Это могло выглядеть как приготовление пищи на всех или мытье полов исходя из собственных представлений о чистоте или преодоление сложных ситуаций, возникающих в неоднородной группе людей, во благо этих людей или управление стихийным ашрамом для меня, но как только я уловил что к чему и действительно начал уделять внимание тому, как она уделяет внимание, скажем, всему, только тогда я понял это. Она присутствовала в каждом моменте, и каждый момент был посвящен Кришне. Это не имело ничего общего со мной или с домом или с чем бы то ни было еще. Сонайя делала то, что делала Сонайя, и это было просто место, где она делала это.
Кем или чем был для нее Кришна? Был ли он синекожим юношей с портретов? Возничим Арджуны? Вишну? Брахмой? Я не знаю. Сонайя никогда не была в этом смысле ученицей. Она никогда ничего не спрашивала, и я никогда не испытывал искушения истолковать ее мировоззрение в понятных мне словах или поделиться своим. Она обладает самой прекрасной и целостной верой из всех, что мне посчастливилось наблюдать. Она могла бы командовать армиями и управлять странами с той же видимой легкостью, с какой управляется с домом. Она сияет. Она всегда светла и нежна, даже когда ведет себя жестко. Если и есть в нашем семействе мистика, то она воплощена в Сонайе. Всегда и во всем она ведет себя с безусильной правильностью и невозмутимостью. Она выше и вне любых задач и дел, в которые постоянно погружена. Она, как и я, существо иного порядка, но не гусеница и не бабочка. Я не знаю, что делает ее такой, но я глубоко благодарен за то, что она рядом.
С моей точки зрения, разумеется, Сонайя ниспослана небесами. Без Сонайи нет этого дома. Нет книги. Нет беспрерывно лепечущего меня. Нет, ну я бы, конечно, продолжал лепетать, но моей аудиторией была бы, скорее всего, какая-нибудь вечно голодная и смертельно скучающая псина. Я люблю эту планету и эту вселенную и все, что связано с людьми, и одна из причин моей любви — магия, которая удерживает все это вместе. Когда я смотрю на Сонайю, то вижу эту магию наиболее отчетливо.
* * *
Энни восхищает меня. Я действительно не способен привязываться к взрослым людям, но кошки, собаки и дети — другое дело. Энни ведет меня за руку через сады, за летнюю кухню и дальше, к одному из кюветов вдоль дороги. Этот участок полон загадок и чудес, которыми ей надо поделиться, или она просто лопнет, потому что новые чудеса и загадки продолжают одолевать ее. В этот момент я служу ее предохранительным клапаном. Описав кому-нибудь, в чем именно заключается чудесность каждого из чудес, она может вычеркнуть его из своего постоянно растущего перечня и двигаться дальше. Мне не хватает времени поближе взглянуть на следы оленя, отпечатавшиеся в грязи соседского поля, потому что мы должны добраться до почтового ящика, чтобы взять на заметку паутину, изготовленную пауком, и пойманную жертву, потом спешить к самому большому дубу на участке, чтобы увидеть брошенное птичье гнездо, потом к березам у ручья, чтобы увидеть заселенное гнездо, и нам следует спешить, иначе не хватит времени, чтобы поиграть в «делай, как я» перед медитацией.
Благоразумное и своевременное планирование маршрута сэкономило бы сил, но Энни неправдоподобно хорошо справляется и, естественно, не задумывается о тех, кто менее одарен. Несмотря ни на что, мне целых две или три минуты удается справляться с «делай, как я». После этого прыжки, скачки, кувыркания, бег по лужам и «классики» начинают брать свое и я вынужден ретироваться, чтобы перейти к менее напряженным процедурам вроде кряхтения и стонов. Я падаю на траву и дожидаюсь санитаров с носилками. Энни оказывает мне помощь, усевшись мне на грудь и подпрыгивая.
* * *
Медитация проходит с половины шестого до семи вечера. Участвовать необязательно, но всех просят быть в это время потише. Я медитирую мало, и если делаю это, то обычно рано утром, так что мне нравится пользоваться преимуществами этого тихого часа, проводя время на крыльце или в гостиной. По общему правилу, это время, когда со мной может поговорить любой желающий. Иногда человек приходит и сосредотачивается на своей текущей проблеме, а иногда собирается несколько человек и тогда разговор разворачивается более динамично. У меня нет предпочтений. Обычно я рад такому времяпрепровождению.
С тем, чему я учу, у меня нет проблем или затруднений. Полагаю, это и означает быть наставником. Я знаю этот материал вдоль и поперек, сверху донизу. Я могу учить этому во сне и, возможно, так и делаю. Трудность заключается в том, как эта информация воспринимается. Большая часть того, что я говорю, если не все, усваивается определенной частью воспринимающего мозга, но там всегда что-то уже есть. Эта ячейка никогда не бывает пустой, только и ожидающей, чтобы оказаться занятой. Не просто каждая ячейка уже заполнена, она оборудована еще и системой безопасности — вероятно, довольно серьезной — которая охраняет ее. Если бы я учил восьмиклассников английской литературе, то достаточно было бы поддерживать интерес к новому материалу, чтобы соединение оставалось открытым, пока я загружаю информацию, но здесь все по-иному. Никто не приходит сюда, чтобы оказаться беззащитным перед духовным измерением. Каждый приходит с готовыми знаниями, и этот образовательный багаж, с которым они прибывают, более чем бесполезен в смысле какого-либо практического применения. Вот с чем я имею дело. Я не мастер орудовать черепной отмычкой, я просто настойчиво пытаюсь сделать то немногое, что могу, зная, что успех или неудача от меня не зависят.
Это поразительно, насколько отчаянно мы цепляемся за свои верования. Как показывает история, самый быстрый способ ввергнуть достойных людей в состояние дикарей — исказить их верования. Тех, кто это делает, называют еретиками, и исторически так сложилось, что предусмотренное для них возмездие по жестокости намного превосходит наказания за любого другого рода преступления. Проблема в том, что к тому времени, когда люди приходят ко мне, их верования надежно защищены. Никто не подходит ко мне и не просит разрушить свои давшиеся дорогой ценой верования. Они приходят, чтобы строить поверх того, что уже есть, и продолжать тот же курс, который они уже взяли. Разрушение, тем не менее, — это как раз то, что им нужно. Если они хотят пробудиться.
Однако это очень большое «если». Сколько из них на самом деле хочет того, чем это на самом деле является? Мое мнение таково, что лишь доля процента искателей просветления хотя бы нацелена в нужном направлении. Тем не менее, я бы добавил, что процент несколько выше, если речь идет о группе, которая собралась в этом доме или добралась до этой книги, меня и моего послания. В тот момент, когда я это пишу, послание, изложенное в этой книге, и то, чем я делюсь с нашими гостями в этом доме, — просветление, очищенное от духовных капканов, — крайне редкое явление. Еще скажу, что больший процент людей из тех, кто сидит рядом со мной или держит в руках эту книгу, желают просветления, чем бы оно на самом деле ни было, потому что мы все получаем то, что нам нужно, и тогда, когда нам это нужно. Если вселенная поставила вас передо мной и вложила эту книгу в ваши руки, это вероятнее всего значит, что вы ближе других к тому, чтобы встретиться лицом к лицу с суровой реальностью своего положения. Это работает в обе стороны: когда появляется наставник, ученик готов.
Крайне редко приходят люди, которые уже встали на тот путь, который я так превозношу. Например, Пол. Он уже был в правильном настроении и преуспел на своем пути. Для него я был советником, благодушным проводником и подбадривающим голосом в безжалостном сражении, которое он вел. Но это редкое исключение. Большинство из тех, кто приходит в дом, уже купились на всю эту сладкозвучную духовность, или продались ей. Они хотят стать лучше, более открытыми, более любящими, счастливее, ближе к Богу, а достичь духовного просветления они желают, потому что, как всем известно, это то, куда ведет духовный путь. Желтая кирпичная дорога тоже может быть путем, но ведет она в волшебную страну Оз, малыш.
Они купились на это просветление, и это то, чего они хотят. Я не знаю, как они представляют себе подлинное просветление, потому что я могу судить об этом только с их слов, а они не знают. Я задаю вопрос и обычно получаю одни и те же невнятные ответы о более высоком сознании, тат твам аси, слиянии, блаженстве, единстве, не-уме и так далее. Они толкают мне то же, что толкнули им, без всякого понимания, которое появляется, если остановиться и задуматься. Это маленькое чудо, потому что, перефразируя Гертруду Стайн, здесь нет никакого «здесь». То, что они описывают, — это по большей части причудливая, мифологическая разновидность Рая/Шангри Ла/Нирваны для индуистско-буддистско-нью-эйджевской тусовки, которой удалось отступить на шаг от своего иудео-христианского воспитания. Их идеи о просветлении добротны ровно настолько, чтобы продать их, но к концу дня ты либо гусеница, либо бабочка, и единственный способ получить хотя бы малейшее представление о том, что это значит, — это самому стать бабочкой. Среди гусениц нет экспертов по бабочкам, несмотря на бесчисленные заверения в обратном, и я поощряю своих учеников по крайней мере учитывать возможность, что этот мир битком набит гусеницами, которые вполне успешно убеждают себя и других, что они на самом деле бабочки.
Или, говоря проще, подавляющее большинство мировых авторитетов в просветлении сами не просветлены. Они могут быть кем угодно, но они не пробуждены. Различать гусениц и бабочек довольно просто, если помнить, что просветленный ничему не придает значения и что для просветления не требуется знание. Оно не имеет отношения к любви, состраданию или сознанию.
Оно имеет отношение к истине.
(7) Не святой и не мудрец
Когда покоен разум, покоен и мир.
Ничто не реально,
ничто не отсутствует.
Не цепляющийся за реальность,
не застрявший в пустоте,
ты не святой и не мудрец,
а просто обычный человек,
сделавший свое дело.
Во время тихого часа приходит Марла и садится рядом. Она чувствует себя неловко и бросает на меня неопределенный косой взгляд, будто не верит, что ей можно побыть здесь. Не думаю, что от меня исходит много вибраций, характерных для гуру, но какие-то, должно быть, исходят, потому что все реагируют на меня одинаково — со своего рода почтением. Я не одеваюсь и не говорю как гуру. Я не ношу на себе цветочные гирлянды, не совершаю чудес, не улыбаюсь блаженно и ничего не излучаю, насколько мне известно. Я думаю о себе как о довольно невозмутимом парне, который едва держится за то, что подразумевается под жизнью человека среди людей. Будто я еще могу промычать несколько тактов песни, но совершенно позабыл все слова. Я не могу стоять в очереди в магазине и поддерживать нормальный разговор, если он заходит дальше погоды. Я не могу пойти в бар и выпить пива или сыграть в бильярд, потому что я не могу притворяться, будто разделяю опыт и интересы остальных посетителей заведения. Общность людей на этом уровне столь фундаментальна, что, надо полагать, невозможно даже представить себе, что это такое — не разделять ее. Нет двух людей, между которыми было бы меньше общего, чем между любым человеком и мной. Я не принадлежу ни к одной группе. Благодаря тому, что я живу в иной парадигме, я по сути стою особняком от человечества.
Угу. Вот и еще одна аналогия с вампирами. Когда люди становятся вампирами, они совершают сделку, хотя даже не знают, от чего на самом деле отказываются и что получат. Возможно, их подталкивает какая-то непреодолимая сила, как это было со мной. Быть просветленным означает совершить Первый Шаг на пути к просветлению — и впредь с этого момента быть вычеркнутым из мира людей. Я знал, когда начинал свое путешествие, что это значит — оставить позади все связи с людьми, и для меня это было абсолютно приемлемо. Никто не доходит сюда не будучи готовым, пусть и простодушно, заплатить цену.
* * *
На самом деле мне нет особого дела до общения с Марлой, и не потому что с ее точки зрения она здесь никуда не продвинется — а она не продвинется — и не потому что она скоро умчится навстречу очередному духовному приключению со звучным названием — а она умчится, — но из-за этого особого аромата — не подберу другого слова, — которое распространяет ее эго.
Марла скорее маскируется духовностью, чтобы избежать страх, чем имеет с ним дело. Разумеется, под поверхностью всегда прячется страх и неважно, какую форму он принимает. У Марлы страх вращается вокруг денег, безопасности, отношений и амбиций, и все это сводится к страху отверженности и одиночества, что сводится к черному бриллианту в сердце любого страха — страху не-я. Внешне она очень хорошо владеет собой: спокойная, мягкая, убежденная в том, что она очень открытая и духовно гармоничная особа, но я бы предпочел общение с буйнопомешанным, который честно противостоит собственной лжи, чем с тем, который тратит всю энергию, чтобы подавить в себе честность. Маскировка всегда выдает себя металлической ноткой, которую те, кто способен ее «услышать», воспринимают как диссонанс и неблагозвучие.
Говоря совсем просто, одна-единственная истина любого человека покоится, подобно черной дыре, в самом его сердце, а все остальное — вообще
В конечном счете любой страх — это страх этой внутренней черной дыры, и по эту сторону дыры нет ничего истинного. Достичь просветления — значит прорваться через заторы и шагнуть сквозь черную дыру, а все, что не относится к прорыву и этому шагу, образует еще больше мусора и обломков.
* * *
— У меня было переживание во время медитации, хотела бы поделиться с вами, — начала Марла и стала быстро перечислять череду прозрений, которые, как она полагает, помогут ей освободиться от того и этого, а может она преодолеет препятствие, сразит дракона или что-то вроде этого. Я с первых ее слов уже знаю, что она пытается произвести на меня впечатление, чтобы я вознаградил ее похвалой. Это довольно обычное развитие событий. Она исходит из того, что между нами заключен негласный договор, по которому она должна отражать и усиливать мое представление о себе как Великом Духовном Учителе, а я, в свою очередь, должен отражать и усиливать ее представление как об Очень Духовной Особе. Она исходит из того, что такой негласный договор есть, потому что он был заключен с десятком или около того других духовных наставников, и это всегда работало — удобная беспроигрышная ситуация.
Я прерываю ее.
— Никогда не слышала такой термин — макё? — спрашиваю ее я.
— Да, это ведь что-то, связанное с...?
— Это из дзэна. Очень удобный термин. В дзэне никто не заинтересован в духовном росте. Никто не заинтересован в самоисследовании или самоосознании. Они не пытаются стать лучше или счастливее. Они не следуют духовному пути, они следуют пути проснись-уже-черт-побери. Они полностью сосредоточены на страстном и пристальном поиске просветления. Ни утешительных призов, ни вторичных целей. Они подписались на полное пробуждение. Конечно, у них, как и у любых учеников, нет подлинного понимания, что за собой влечет подобный поиск на самом деле, так что задача наставника заключается в том, чтобы следить, не сбились ли они с курса. Ты следишь за мыслью?
Она как-то неопределенно кивает.
— Дао предупреждает нас опасаться увитых цветами ловушек на этом пути или чего-то похожего. На пути к пробуждению многое придется увидеть и сделать. Все это внове и напоминает магию. Например, есть такие моменты, когда ты можешь остановиться и развить в себе то, что ты считаешь особыми силами: пророчествование, телепатию, общение с духами, магические искусства, вращение тарелочки, да что угодно. Во время дзэнской медитации — дзадзен — ученик может погрузиться в безвременное единое сознание. Он может разрешить все затруднения в своей жизни за одну замечательную сессию. Он может почувствовать, что выблевал огромный шар раскаленного свинца, который много лет покоился у него в груди. Он может сойти в бездны ада и убить всех своих демонов. После подобного переживания он мог прибежать к наставнику, чтобы поделиться своими победами и переживаниями, думая, что он на правильном пути к просветлению, а наставник охлаждал его пыл, называя это макё.
Теперь Марла хмурится, понимая, что это ее пыл только что охладили.
— С помощью термина макё дзэнский наставник сообщает ученикам, что драгоценные камни, которые они подбирают, остановившись, или прекрасные цветы, которые они собирают, замедлившись в пути, имеют ценность или красивы только в том мире, который они решили оставить позади. Дао говорит «остерегайся увитых цветами ловушек», потому что чтобы овладеть ими или извлечь из них пользу, ты должен остановить свое путешествие, остаться во сне. В конечном итоге, это просто отвлекает от утонченного поиска пробуждения. Освобождение от заблуждений забирает все, что у тебя есть. Цена истины — все.
Она выглядит печальной. Я продолжаю тоном помягче:
— Я объясняю, что такое макё, потому что именно это здесь происходит. В медитации тебя посетили глубокие идеи, и ты принесла их мне. И это вполне понятно. Западная духовность, кажется, приравнивает просветление к самосовершенствованию, так что естественно предположить, что освобождение себя от ментального и эмоционального багажа — это и есть путь. А я говорю тебе, что в контексте поиска просветления твои переживания — макё. Ты приносишь мне эти бесценные жемчужины, а я говорю тебе смыть их в унитаз и двигаться дальше.
Я медлю, чтобы это уложилось у нее в голове. Дело здесь не в том, чтобы помочь Марле в ее поиске просветления, но помочь увидеть, что она его и не ищет. Иногда я размышляю — а был бы я хорошим наставником дзэн — роси — но нет, я так не думаю. А может, я был бы великим наставником — зависит от того, как посмотреть. Моей эмблемой был бы рисунок головы Будды, насаженной на пику, с капающей кровью и свисающими потрохами. Под эмблемой был бы девиз: «УМРИ!» Ученики выстраивались бы после дзадзен в очередь перед моей дверью, чтобы рассказать мне о своих переживаниях, и как только первый открыл бы рот, я заорал бы во всю мочь своих легких: «
«
Вот что в сущности определяет поиск просветления: тот ты, о котором ты думаешь, как о себе, (и который думает о тебе как себе), — это не ты, это просто мимолетно существующий персонаж, который снится лежащей в основе тебя истине. Разумеется, в том, чтобы быть персонажем сна нет ничего неправильного, если только твоей целью не является пробуждение, поскольку в этом случае персонаж сна подлежит безжалостному уничтожению. Если твоя цель — переживание трансцендентального блаженства, высшей любви, измененных состояний сознания, пробуждение кундалини, подготовка к раю, освобождение всех разумных существ или просто получение высшего из возможных данов в человечности, то — возрадуйся! — ты в правильном месте — в царстве сна, в дуалистичной вселенной. Но если ты заинтересован в том, чтобы перестать пороть чушь и разобраться в том, что истинно, то ты в неправильном месте: тебе предстоит очень грубая потасовка и нет причин притворяться, что все не так.
* * *
Выше я написал про отрубленную голову Будды и себя, орущего на студентов, что они должны быть мертвы и все такое, — так вот я не поэтому думаю, что из меня не получилось бы хорошего наставника дзэн. На самом деле, именно поэтому я думаю, что я был бы реально крутым наставником дзэн. Превратное толкование происходило бы, как я подозреваю, из того, что считается неважным соотношением между количеством пришедших учиться и дошедших до конца. Оказалось бы, что я довольно приятный парень с легким стилем обучения и похвальным соотношением поступивших и выпускников, и если бы у меня было знамя или эмблема, то наверняка минималистическая версия Дурака из колоды Таро — дурак, блаженно шагающий со скалы в пропасть.
Моей задачей как дзэнского наставника было бы заронить в учеников зерно полного знания абсолюта. Возможно, это звучит как невыполнимая задача, но только до тех пор, пока не примешь во внимание тот факт, что просветление требует не больше знания, чем подчинение закону гравитации или принятие солнечных ванн. Поскольку просветление есть не что иное, как осознание истины, не так уж сложно понять, что если что-либо и требует знания или усилий и чего-то вроде сверхчеловеческих способностей воображения, так это не истина, а заблуждение, и если есть что-нибудь крайне невероятное, во что трудно поверить, так это не безбрежный океан и мириады рыб в нем, а неспособность этих рыб найти воду.
Я слышу, как Марла хлюпает носом. Она чувствует, что получила нагоняй. Мастер отверг ее подношение. Так она и должна себя чувствовать. Тем ученикам дзэн не до смеха, когда опускается палка.
— Как ты думаешь, Марла, зачем я тебе это рассказываю?
— Не знаю... так я могу выйти за пределы общепринятого... так я могу оставить позади... знаете, так я могу...
— Мы говорим здесь о двух разных вещах, Марла. Понимаешь? Ты думаешь, я рассказываю тебе, что твои озарения в медитации — это макё, верно?
Она смотрит на меня и кивает.
— Нет, вовсе нет. Это важное различие. Я говорю, что твои озарения — это макё в контексте пробуждения. Видишь ли, в отличие от меня, дзэнский наставник точно знает, зачем собрались его ученики. Ему не надо их спрашивать. Но здесь все иначе, поэтому я спрашиваю тебя сейчас. Чего ты хочешь?
Она начинает что-то говорить, но я ее прерываю.
— Вселенная даст тебе то, чего ты хочешь, Марла. Именно так она работает, даже если ты не знаешь этого. По-другому и быть не может. Тебе не нужно быть достойной этого, но ты должна знать, чего ты хочешь. Ты должна сосредоточиться. Попробуй сделать это. Попробуй записать, чего ты хочешь, и сокращать написанное, пока от него не останется лаконичное утверждение о желании или намерении. Твой путь будет извилист, а твоя жизнь неясна, пока ты не сделаешь этого. Приходи ко мне поговорить, когда у тебя будет что-то, ладно?
Она кивает.
— И, Марла, я думаю, совершенно замечательным ответом был бы такой: быть хорошей мамой для той маленькой девочки.
Она кивает, улыбается и обнимает меня. Она поняла. Уверен, это больно, когда наставник говорит, что твои глубокие трогательные озарения — это дерьмо, но она поняла. Это хорошо.
(8) Мне нет дела до сердца
При усвоении необходимых для жизни знаний важнее всего отказаться от того, что ложно.
В своих монологах я имею обыкновение слегка отклоняться от темы, но они вполне могут быть куда более вольными. С моей стороны требуется сознательное усилие, чтобы оставаться в колее и не поддаваться каждому искушению отступить от основной темы. Мне нравится придерживаться курса, продиктованного моим первоначальным впечатлением о том, что именно необходимо услышать ученику, и, как правило, я заканчиваю, отправив мяч на его половину. Я могу сказать что-то, а они могут кивнуть и согласиться, но от этого нет вообще никакого толку. Если хочешь извлечь из знания пользу, тебе придется овладеть им самостоятельно, а единственный способ сделать это — сразиться за него. Эмерсон сказал: «Ни один человек не понимает до конца истину, пока не поспорит с ней». Иметь ответ недостаточно. Ты должен соображать сам.
Кресло, опустевшее после ухода Марлы, недолго остается пустым. Появляется инженер пятидесяти с лишним лет по имени Артур. Он ожидает разрешения сесть, и я легким жестом позволяю ему. Это может показаться излишне формальным, но для Артура это на самом деле шаг вперед. При первом нашем разговоре он уселся у моих ног в позе лотоса, что заставило меня чувствовать себя глуповато. После того, как я уговорил его перебраться в кресло, мы провели около часа, развеивая его иллюзии о том, что просветление и божественность это одно и то же. В его мышлении все еще прочно зашито убеждение, что к учителю следует относиться как к возвышенному существу, поэтому он не садится без разрешения и говорит, соблюдая все условности. Артур не живет в доме, но часто здесь появляется, особенно весной, когда очень требуется помощь в саду.
Артур говорит мне, что ему нужна техника. Вернее, он хочет
— Хорошо, Артур, — начинаю я, — техника называется духовное саморазрушение. Саморазрушение подразумевает самопереваривание и духовное средство... черт, я правда не знаю. Скажем, это означает такой уровень самости, который включает ментальные, физические и эмоциональные аспекты. Сложи два слова вместе и ты получишь процесс, посредством которого ты скормишь самого себя, кусочек за кусочком, очищающему, переваривающему пламени.
— Могу я задать вопрос? — спрашивает Артур.
— Да, Артур.
— С ваших слов это духовное саморазрушение довольно неприятная штука.
— Да, Артур, это неприятный процесс.
— Да. Я понимаю. Спасибо.
Поделиться книгой: