— Джед МакКенна —
(3) Высокие идеи
Я брожу по миру, чтобы встретить тысячи тысяч своих лиц;
Самая грязная трава
одевается в солнечный свет моей кожи:
Я стою в этом потоке,
в самом себе, и смеюсь.
По документам владелец этого дома я. Это величественный и богатый украшенный фермерский дом со множеством комнат, построенный в 1912 году. Ходят истории, что два обеспеченных джентльмена положили глаз на одну и ту же даму, и каждый построил самый лучший дом, что смог. Оба сделали ей предложение, предполагая, что она выберет того, чей дом лучше. В первый раз я услышал эту историю в офисе моего юриста перед самым его закрытием от секретаря, который знал ее досконально. Я с волнением ждал конца истории, чтобы спросить, выиграл ли мой дом. Он выиграл. Проигравший из великодушия сжег свой дом несколько лет спустя.
Отличная история. Если это выдумка или преувеличение, я не желаю об этом знать. Мне она нравится такой, какая есть.
Дом расположен на востоке Айовы, примерно в двадцати милях от Айова-сити и в полутора часах езды от реки Миссисипи. Нам повезло, что эта местность не такая плоская, как обычно в этом штате. У нас есть несколько акров земли, заросшей лесом, и дюжина акров без леса, ручей (река Миннисипи), маленький пруд, и со всех сторон мы окружены землями фермеров. Остров в море кукурузы.
Дом окружен открытыми верандами, изогнутыми карнизами и украшен многочисленными декоративными элементами, для которых я даже не знаю правильных названий. Внутри полно встроенных шкафов с застекленными полками, дубовых полов, потолочных балок и таких искусных ремесленных поделок, каких в наши дни, говорят, уже и не сыщешь. Как бы то ни было, это восхитительный старый дом, подобных которым я не видел за все двенадцать или около того лет в Айове. Я не говорю, что он самый большой или самый лучший или что-то в этом роде, просто он неповторимый и особенный. Что важнее всего, здесь тихо. Ближайшие соседи в миле отсюда, а ближайшая асфальтированная дорога в пяти милях, достаточно далеко, чтобы не видеть ее и не слышать.
Я говорю, что являюсь законным владельцем дома, чтобы подчеркнуть, что я, тем не менее, чувствую себя в этом доме гостем. Королевским гостем, но все-таки гостем. Это дом Сонайи, и он стал им в первый же день, когда она вошла в него. Он пронизан ей сверху донизу. Она заведует приготовлением еды, ремонтом, уборкой и финансами. Она ставит гостей в очередь. Если бы не было Сонайи, это место, вероятно, выродилось бы в кишащую крысами общагу годы назад.
Сейчас утро. Я сижу в комнате с телевизором и смотрю мировые новости. Люблю это занятие. Я больше наблюдатель, чем участник. Как Чэнс Гарднер, я люблю смотреть телевидение, фильмы, новостные шоу. Я не занимаю ничью сторону и не забочусь о развязке: это драма, которой я наслаждаюсь. Я не смотрю спортивных передач или мыльных опер, потому что новости по большому счету ничем от них не отличаются: сегодняшние новости — то же комическое фиглярство, что и в мыльных операх.
Входит Мартин и садится в соседнее кресло. Он здесь не за тем, чтобы смотреть новости. В перестроенном подвале есть еще одна комната с телевизором специально для гостей. Моя комната расположена на втором этаже и куда лучше экипирована, чем та внизу. Обе комнаты оборудованы спутниковым ТВ, и комната в подвале меньше похожа на темницу, но моя — спасибо Сонайе — выглядит как один из тех домашних кинотеатров, что устраивают в богатых домах. Здесь всего пара одинаковых глубоких кресел с откидывающейся спинкой и двойные шторы, не пропускающие свет. Кроме телевизора с большим экраном, есть видеомагнитофон, DVD-проигрыватель, игровая консоль, система объемного звучания и всякие дополнительные электронные безделушки. Действительно отличная комната, и без сомнений довольно необычная для сельского дома в Айове.
По здешним правилам, когда дверь открыта, сюда может войти любой желающий и сесть во второе кресло, если оно свободно. Хочется ли мне говорить — это другой вопрос и зависит он в основном от того, хочется ли мне говорить. По телевизору заканчивается интересный новостной сюжет о независимости Тайваня, и я щелкаю новостные каналы в поисках чего-нибудь еще любопытного. В это время дня передают в основном финансовые новости. По правде говоря, мне нет дела до финансовых новостей, да и всех прочих тоже, если только не случится чего-нибудь действительно грандиозного. Ничего грандиозного не происходит. Я проверяю канал погоды в надежде на тайфуны, торнадо, ураганы или наводнения, но все тихо. Ну и ладно.
— Ты не снял обувь, — говорю я Мартину.
— О боже, — бормочет он и снимает свои сандалии. Он заталкивает обувь под кресло, чтобы ее не увидела Сонайя, если заглянет, но Сонайя видит все и Мартин знает об этом. Я, может, и великий просветленный, увидеть которого они сюда приходят, но Сонайя всевидящая и всезнающая хозяйка усадьбы и даже я в ее присутствии — всего лишь еще один лопоухий мальчишка.
Я смотрю телевизор, а Мартин смотрит на меня. Он хочет поговорить. Пожалуй, следует продемонстрировать отрицательную реакцию на все его дипломатичные попытки вовлечь меня в разговор, но по телевизору ничего нет, а Мартин иногда бывает интересен. Я выдаю умеренно раздраженный кивок, и он мирится с этим.
— Я здорово продвинулся с тем заданием, что вы мне дали, — начинает он с воодушевлением. Слово «задание» царапает слух, но на самом деле оно довольно точное, так что я не возражаю.
— Напомни, — говорю я, хотя напоминание мне не требуется. Мартин провел более двадцати лет в рабстве у одного из самых известных на Западе духовных учителей и пришел сюда уже битком набитый псевдоиндуистской галиматьей, злокозненно скрученной в его голове в гордиев узел. Я пытаюсь подтолкнуть его к решению Александра Македонского — разрубить узел одним ударом, вместо того чтобы тратить десятилетия на попытки его распутать, но Мартин медлит расставаться со своей системой верований и с порожденными ей привязанностями.
В нашу прошлую встречу Мартин принес книгу и зачитал мне несколько десятков строф из учения своего бывшего гуру. Разумеется, слова принадлежали незаурядному уму, толкующему извечные тайны, и нетрудно было понять, почему искатели толпами устремляются к подобному безграничному пониманию, но когда Мартин кончил читать, я уже не мог вспомнить, о чем только что говорилось. Что еще важнее, Мартин тоже не мог, хотя и думал обратное.
Чтобы он сам это понял, я дал Мартину «задание» сократить зачитанный мне отрывок до одной связной идеи — единственного доходчивого предложения. Идея такого задания пришла ко мне, пока я слушал, как Мартин дрожащим голосом читает запутанные слова своего бывшего гуру. Меня поразила пафосная способность этого мудреца смешивать несколько простых идей таким образом, чтобы они производили впечатление чего-то глубокого, но на самом деле бессодержательного.
В прочитанных Мартином отрывках речь шла о тройственности воспринимающего, акта восприятия и воспринимаемого объекта, о трех гунах индуизма, о пользе умиротворенного ума и о чем-то насчет восходящих уровней сознания — один другого удивительнее. Вероятно, эта тема предназначалась для освещения того, как все перечисленное связывается в единое целое, и именно это заставляло голос Мартина дрожать, но что это за тема я затрудняюсь сказать, поскольку для этого потребовалось бы куда больше внимания, чем я уделил ей на самом деле. Мне было ясно, что Мартин пытается удивить меня своим знакомством с Высокими Идеями. Сдается мне, он думал, что это он учит меня или даже выступает по отношению ко мне как самопровозглашенный посол своего бывшего наставника. Однако, как я уже сказал, я не знаю, потому что упустил суть идеи где-то ближе к началу ее изложения.
Все, что мне на самом деле нужно от ученика в начале разговора — это сигнал, простой приводной маячок. Ученик путешествует оттуда, где он находится в данный момент, в направлении, где достигается состояние недвойственного сознания. С этим путешествием я могу ему помочь, потому что смотрю сверху и ясно вижу всю территорию. Я всегда знаю, где расположен пункт прибытия, но мне нужен ясный сигнал от ученика, чтобы я увидел его текущее положение. Мне нужно всего лишь зафиксировать его местоположение, и обычно для этого достаточно первых произнесенных им слов или предложений.
Например, я знаю, где находится Мартин, и вижу, что он запутался в кустах ежевики. Возможно, он испытывает желание исчерпывающе подробно описать мне свое положение, но я уже знаю все, что нужно, чтобы вывести его оттуда. Возможно, Мартин хочет провести следующие двадцать лет, изучая местную флору, но я буду подталкивать его к тому, чтобы взять мачете, прорубить себе путь наружу и продолжить свое путешествие.
А сейчас, сидя рядом со мной, Мартин напоминает мне о прочитанных отрывках и моем требовании сократить их до одного предложения. Я киваю и спрашиваю, с чем он пришел. Если уж на то пошло, речь идет не о толковании текста или его ценности, и это небольшое упражнение требуется вовсе не ради того, чтобы он лучше его понял. Скажем, эта ложь нужна была, чтобы подтолкнуть его к самостоятельным размышлениям вместо бессмысленного повторения мудроватых идей и отказа от собственной ответственности в пользу любых внешних по отношению к Мартину авторитетов. Возможно, постепенно Мартину удастся выработать более глубокое понимание знания, которое он вертит на пальце, как воображаемый шестизарядный револьвер, но суть же не в этом.
Ну и, как я уже говорил, Мартин может быть довольно интересным парнем. Ему за сорок, он побывал во многих экзотических местах и занимался множеством интересных вещей. Он очень крупный, почти под два метра ростом и весит где-то 140 кг. Он специалист по кузовному ремонту и неплохой повар, когда Сонайя променивает кухню на еду. По происхождению Мартин то ли полностью, то ли отчасти индеец, в колледже играл за Северо-Запад, шесть лет служил десантником и на десять лет отрекался от мирской жизни. В общем-то он производит хорошее впечатление и располагает к себе. С нами он уже несколько месяцев и в основном способен ухватить то, что требуется, и двигаться вперед. За это время я узнал, что он застрял на этой штуке с внешним авторитетом, но я ни разу не тыкал его в это носом. Последнее, чего бы мне хотелось, — это ввязаться в состязание «у кого длиннее» и чье знание круче с его бывшим наставником, обладавшим в отличие от вашего покорного слуги на порядок большим весом в иерархии гуру. Это значит, что если я не буду внимателен, то могу отправить Мартина обратно к парню, которому требуется сотня слов и пятнадцать отсылок к древним текстам на трех языках, чтобы сказать «ну чё, как сам?».
То, что Мартин представил в качестве своего «задания», как стало понятно уже через пару секунд, было ничем иным, как упрощенным пересказом изначального текста. Он объяснял его, но без внесения ясности или сокращения.
— Постой, — говорю я. Он замолкает.
— Ты просто пользуешься другими словами, чтобы сказать то же самое.
— Ну да, — соглашается он, — но я использую меньше слов и применяю больше западных понятий.
Я щелкаю каналы и останавливаюсь, чтобы посмотреть, как Саманта пытается остудить взбешенного Ларри Тейта.
— Почему ты думаешь, что я просил тебя кратко пересказать те отрывки, что ты мне читал, Мартин?
— Я думал, что вы, ну, интересуетесь этим и, может, у вас какие-то проблемы, ну, знаете, с пониманием, — говорит он.
Разгневанный Ларри ушел, и теперь Саманта звонит д-ру Бомбею — верный признак того, что дело плохо, и, вероятно, как раз из-за Бомбея. Может, он превратил Даррин в лошадь для игры в поло, а она нужна Ларри, чтобы расположить к себе богатого клиента. Д-р Бомбей, тем не менее, не отвечает, потому что он в каком-то экзотическом месте скачет на Даррин ради победы в финальном периоде важного матча. Разумеется, это просто догадка, но быть Даррин нелегко.
— Да, у меня были кое-какие проблемы с этим, Мартин. Точно были. А теперь давай попробуем еще раз. Я бы хотел, чтобы ты свел весь этот запутанный клубок учительских изречений к единственной доходчивой идее. Подведи итог. Руби его, пока не достигнешь сердцевины. Сократи его, как алгебраическое уравнение. Сожги все лишнее и посмотри, что останется.
— Ну, — начинает Мартин, и я уже знаю, что мы бьемся головой о непробиваемое доверие к внешнему авторитету. — Думаю, он имел в виду, что...
Я прерываю его:
— Какое это имеет значение, что он имеет в виду, Мартин?
Он пялится на меня с приоткрытым ртом.
— Это
Я пробую зайти с другой стороны:
— Как сформулировать твою задачу, Мартин? Что важно? Что ты надеешься сделать со своей жизнью?
— Свобода от оков, — отвечает он без колебаний. — Освобождение. Единство со всем, что есть. Единое сознание.
Я делаю усилие, чтобы не выброситься из окна.
— Хорошо-хорошо, тут целый перечень, или ты считаешь, что все это разные способы сказать одно и то же?
— Ну... Да, — колеблется он, удивляясь, очевидно, не самозванец ли я, — все это разные способы сказать о просветлении.
— Правда? Откуда ты знаешь?
— Ну, я провел больше двадцати пяти лет, занимаясь...
— Чем, Мартин? Ты потратил двадцать пять лет на что?
— На все. На обучение, медитацию, очищение себя. На чтение, посещение лекций, изучение всего, что можно, о духовном развитии...
Мне в голову приходит мысль, что именно к этому привело бы Сару выбранное ей направление. Двадцать пять лет бесплодного поиска, которого можно избежать, единственный раз поговорив начистоту.
— Что если бы ты обнаружил, что все это пустая трата времени? — спрашиваю я его. Он отшатывается, и я чувствую, что он на грани того, чтобы встать и уйти. — Погоди минутку, Мартин. Мы просто разговариваем. Предположим, ты обнаружил, что для достижения просветления, о котором ты говоришь, ты должен отбросить все эти наставления, которые ты уже усвоил. Мог бы ты отказаться от всех приобретенных знаний?
— Ну, я на самом деле не думаю...
— Что для тебя важнее? Просветление или знание?
— Я не думаю...
— Как долго уже твой гуру учит?
— Ну, где-то тридцать лет с лишним...
— И сколько его учеников достигли просветления?
— Ну, хм...
— Которых ты знаешь лично?
— Ну, хм, я никогда...
— О которых ты слышал?
— Это не...
— О которых были слухи?
— Я не думаю...
— Чем они занимаются, Мартин? Что за рецепт просветления они предлагают — что это?
— Хм, ну, медитация и знание, в основном...
— И за тридцать лет они ни разу не вывели кого-нибудь вперед и не сказали: «Посмотрите на этого парня! Он просветленный, и это мы его таким сделали!» За тридцать лет ни одного? Не думаешь ли ты, что они должны были бы предъявить уже целую армию просветленных?
— Ну, это не...
— После тридцати лет у них должны быть уже десятки поколений просветленных людей. Даже если бы четверть из них стала наставниками, к этому моменту, математически говоря, не наводнили бы они уже весь мир, как ты думаешь? Я задаю эти вопросы не как учитель, заметь. Я спрашиваю как потребитель или адвокат потребителя. Не думаешь ли ты, что есть смысл поинтересоваться показателем успешности наставника? Ты же веришь моему опыту, верно? Ты же спрашивал их о плодах их учений, когда пришел к ним учиться?
— Ну, так не...
— Не думаешь ли ты, что есть смысл задаться таким вопросом? Они же специализируются на просветлении, не так ли? Или я неправильно тебя понял? Они занимаются чем-нибудь еще?