Медленное угасание

— Спасибо, что дал мне выговориться. Мне нужно было, чтобы кто-то меня выслушал. Увидимся в офисе завтра?

— Э-э... да. Спокойной ночи.

Люси направилась к дверям. Рис, к его чести, не смотрел, как покачивается на ходу её элегантная худая задница в слишком узких джинсах. Вместо этого он повернулся к Гвен и сказал кое-что, что добавило ему несколько очков в её глазах и избавило от перспективы провести ночь на диване.

— Я чувствую себя как человек, которого только что стащили с самого края скалы.

— Знаешь, тебе действительно не хочется думать о падении прямо сейчас. Даже вскользь.

Он засмеялся, и его смех был искренним, ненаигранным.

— Гвен... — начал он.

— Рис, нам не стóит говорить об этом. В самом деле не стóит.

— Не о чем здесь говорить, — ответил он. — Может быть, именно поэтому мы должны это сделать.

Они направились к двери, ощущая ту субтелепатическую связь, которая появляется у пар, долгое время живущих вместе.

— Люси милая... — продолжил он.

— Ты имеешь в виду «сексуальная».

— Нет, это ты сексуальная. А она милая. И у неё действительно кое-какие проблемы с её приятелем. Он сидит на героине, и ей приходится продавать вещи, чтобы платить за это. И она никогда не знает, в каком настроении он будет, когда придёт домой, что становится всё реже и реже. Она просто искала сочувствия, и я оказался рядом. То, что она держала меня за руку – я не знал, что она собирается это сделать, и когда ты вошла, я пытался придумать, как убрать руку. Мне действительно жаль, что это произошло. Так что – у нас всё в порядке?

Гвен потянулась, чтобы взять его за руку.

— Нет, у нас не всё в порядке, и это моя вина. Меня никогда нет дома. Я провожу с тобой недостаточно много времени. А когда мы вместе, кажется, что мы всё время только и делаем, что ругаемся. Рис, я не хочу, чтобы так было. Я люблю тебя, и я не понимаю, почему так получилось.

Он сжал её руку, когда они вышли из ресторана и пошли по центру Кардиффа, вдыхая его влажный, пахнущий бензином воздух. У них за спинами официанты принялись работать, как муравьи, пытаясь убрать ресторан за рекордное время.

— Я люблю тебя, а ты любишь меня. Важно только это. Всё остальное – рядовые проблемы, которые мы можем решить, имея достаточно шоколада и массажного масла.

— Рис, я в самом деле люблю тебя.

— Я знаю. О, кстати – ничего, если Люси немного поживёт у нас?

* * *

Оуэн потрясённо смотрел мимо плеча Тошико.

— Это не может быть лицо, — выдохнул он. — Я имею в виду, просто не может быть. Разве нет? Скажи мне, что это неправда.

Но это была правда. По крайней мере, это было что-то похожее на лицо. Не так похоже, как у долгоносиков, но основные формы были такими же, и пропорции, и общее соотношение черт.

Тошико насвистывала себе под нос; немелодичное подвывание действовало ему на нервы. Он попытался не обращать на это внимания и переварить то, что говорили ему его глаза.

Как биолог – или, скорее, как врач-стажёр с твёрдым знанием человеческой анатомии — Оуэн предполагал, что жизнь на других планетах будет следовать по совершенно иному курсу, нежели жизнь на Земле. Конечно, не то чтобы он часто думал о жизни инопланетян до того, как пришёл в Торчвуд, но это было то, что иногда беспокоило его в те моменты, поздно ночью, где-то между пятой и десятой бутылками «Сан Мигеля»[16], когда его разум мог отвлечься от мыслей о сексе и сосредоточиться на более глубоких мировых тайнах. Эволюция означала то, что всё – начиная от двусторонней симметрии и заканчивая пятью пальцами на руке и пятью – на ноге, было результатом случайных мутаций, которые по счастливой случайности получили преимущество над другими случайными мутациями, а это, в свою очередь, означало, что их обладатели будут иметь немного больше шансов не умереть, и потому было немного больше шансов на то, что их мутировавшие гены передадутся потомству. И это преимущество было тесно связано с местными условиями: химический состав Земли, геология, погодные условия, хищники, всё, что угодно. Возьмите любую другую населённую планету – если такие существуют – и любое из этих условий, или все сразу, могут быть иными. А это означает, что иные, разные, случайные мутации могли получить большее преимущество и передаваться будущим поколениям. Предпочтительным вариантом внешнего вида могла бы стать радиальная симметрия: вся экосистема, состоящая из существ, похожих на морские звёзды, возможно, с восемью, или десятью, или пятнадцатью руками. Или вообще никакой симметрии: многообразные существа с глазами, расположенными в разных местах по всему телу. Шанс на то, что две руки, две ноги, два глаза и всё остальное станут случайным результатом эволюции на другой планете, бесконечно мал.

На этой стадии Оуэн обычно прекращал думать об эволюции, и случайных мутациях, и жизни на других планетах, и начинал беспокоиться о том, как ему заполучить шанс передать свои собственные гены этой ночью.

С тех пор, как Оуэн стал квалифицированным врачом, а потом присоединился к Торчвуду, он узнал, что основная человеческая форма во всей вселенной является скорее нормой, нежели исключением. Не всегда – были и существа, внешне настолько непохожие на человека, насколько это возможно, – но было больше таких, которые в тёмном переулке вполне могли бы сойти за человека. Что у него как у биолога вызывало вопрос: почему? Что такого было во вселенной, чему так нравился человекоподобный вид?

И теперь, когда он смотрел на изображение формы жизни, возможно, никогда ранее не виденной человечеством, каким-то образом закодированное в серии инопланетных электронных микросхем, все те ночные студенческие мысли напомнили о себе.

Этот унылый свист всерьёз начинал действовать ему на нервы. Он хотел сказать что-нибудь Тошико, предложить ей заткнуться, но Оуэн беспокоился из-за того, как Тошико иногда реагировала на вещи. Она всё копила в себе. В отличие от Оуэна, который давал выход эмоциям так часто, как только мог. Она обдумывала. Размышляла. Он не хотел говорить ничего такого, что заставило бы её ещё больше уйти в себя. Не то чтобы его это сильно заботило, но она была ключевым членом команды. Оуэн не хотел, чтобы его обвиняли, если она съедет с катушек.

Пропорции лица, которое смотрело на него и Тошико из инопланетного устройства, отличались от человеческих: это лицо было короче и шире, немного похоже на голову рыбы-молот. У него было два глаза – по крайней мере, там было то, что могло оказаться глазами – расположенных по краям головы. Вертикальный разрез в самой середине лица мог быть ртом или, возможно, носом. Или чем-нибудь совершенно другим. Изображение заканчивалось на уровне шеи, но Оуэн мог бы поставить кучу денег на вероятность наличия рук и ног, присоединённых к туловищу где-то ниже головы.

Определить масштаб было невозможно – голова могла быть размером с дом или с микроб – но Оуэн был уверен, что, если поставить их с инопланетянином рядом, они могли бы посмотреть друг другу в глаза.

— Так что это всё такое? — спросил он Тошико. — Просто портрет? Фотография жены?

— Нет, — тихо ответила она, по-прежнему изучая изображение и водя по нему пальцем. — Это функционирующее устройство. Вот здесь есть источник питания: думаю, какая-то разновидность батареи. И я считаю, что эта зона – усилитель, хотя я не уверена, что именно он усиливает. Судя по тому, как направлены цепи, какая-то разновидность энергии обнаружена здесь, а усиленная версия передаётся сюда. Изображение существа – это побочный эффект. Что-то сопровождающее основную функцию.

— Сопровождающее?

Она пожала плечами.

— Ты когда-нибудь видел дешёвые радиоприёмники в форме… — она запнулась, ища подходящую аналогию. — Элвиса Пресли! Или Дэвида Бэкхема!

— Нет, — быстро сказал Оуэн. — Никогда. Я никогда не видел радио в форме Дэвида Бэкхема, и у меня точно никогда такого не было.

Тошико бросила на него недоверчивый взгляд через плечо.

— Я понимаю, что когда-то они были необъяснимо популярны, — сказала она. — Схемы работают вне зависимости от того, в какой форме они выполнены. Форма корпуса – это украшение. И всё это – тоже украшение. Незначительное дополнение.

— Но в приёмниках с Элвисом Пресли отделка снаружи. А это изображение – внутри. В самой схеме. Это и есть схема. Для кого это сделано?

— Может быть, это была шутка, — предположила Тошико. — Создатель добавил сюда что-то, что, как он знал, никто никогда не увидит.

— Или, возможно, раса, к которой принадлежал создатель прибора, обладала какой-то разновидностью рентгеновского зрения. Может быть, у всего, что они делают, изображение внутри, а не снаружи.

— Я полагаю, что возможно всё, — сказала Тошико. — Слушай, Оуэн, я могу попросить тебя кое о чём?

— Да, а о чём?

— Ты не мог бы перестать свистеть? Это застало его врасплох.

— Я не свищу. Я думал, это ты свистишь.

— Я не из тех, кто свистит. Я была уверена, что это ты. Это из тех вещей, которые ты мог бы делать. Это, и ещё пение. И пуканье.

— Тош, честное слово, я не свищу.

— Ты можешь делать это бессознательно.

— И ты тоже. — Он взял её за плечо. Она напряглась под его хваткой. — Повернись. Давай, повернись.

Она повернулась на своём стуле, но почему-то не захотела смотреть ему в глаза.

— Тош, посмотри на меня. Я свищу?

Она подняла взгляд и посмотрела на его рот.

— Нет, Оуэн, — сказала она. — Ты не свистишь. — Она напряглась, когда до неё дошло. — Но я по-прежнему слышу свист.

Она была права. Оуэн тоже слышал низкий заунывный шум, а также скорбное погребальное пение, постоянно угрожавшее влиться в мелодию, но так и не делавшее этого. Такой шум могут создавать люди во время работы, сосредоточившись на чём-то, не вполне точно помня мелодию.

— Гвен ушла… — задумчиво произнёс он.

— А Джек в своём кабинете, и мы не могли бы слышать его отсюда. К тому же, — добавила она, — он не свистит. Вообще никогда.

— Хорошо, если это не ты, и это не я, и это не Гвен, и это не Джек… — он не договорил, но устремил взгляд в темноту в дальних концах Хаба. — А как насчёт Йанто? Он всё ещё сидит в своей маленькой каморке? — спросил он, думая о границе между ними и остальным миром. О человеке, который выступал в качестве привратника и офис-менеджера Торчвуда. — Он когда-нибудь свистит?

— Я никогда не слышала, чтобы Йанто свистел.

— Тогда ветер? Скажи мне, что это ветер.

— Это ветер, — сказала Тошико, но её голос звучал неуверенно.

— Это не ветер, — возразил Оуэн. — Это одна из тех вещей, которые мне здесь не нравятся. Я давно уже говорю Джеку, что нам нужен кондиционер.

Он кивнул в сторону тёмных глубин Хаба.

— Как ты думаешь, мы должны… Тошико тоже кивнула.

— Да, думаю, должны. Определённо.

Вместе они ушли из ярко освещённой центральной части Хаба в тёмные дальние зоны. Для Оуэна это было словно перемещение назад во времени. В центре высокотехнологичное оборудование и яркий свет, не говоря уж об облицованном металлом водопаде, который являлся продолжением фонтана у Бассейна на поверхности, придавали Хабу современный вид, несмотря на кирпичную кладку и остатки старого насосного оборудования. Но по мере продвижения дальше, по одному из многих изогнутых тоннелей, ведущих из центра, осыпающиеся каменные стены и массивные, изогнутые арки всегда заставляли Оуэна чувствовать себя так, словно он проходил через двадцатый век в недра девятнадцатого. Архитектура заставляла его жалеть, что он одет не в цилиндр и фрак. Где-то там должен был бродить Джек Потрошитель. А проститутки в трусиках с оборочками – показывать по углам свой товар.

— Думаю, мы на правильном пути, — сказала Тошико, и она оказалась права. Свист становился громче, словно в АМ-радиоприёмнике, ищущем сигнал.

Они свернули за угол, и, когда они увидели, что лежит впереди, свист неожиданно прекратился.

Это была зона, где содержались случайные нежданные гости Торчвуда. Расположенные в ряд арки были закрыты толстым пуленепробиваемым стеклом, образуя изолированные камеры. Прочные стальные двери в задних частях камер вели в соединительный коридор. Именно здесь команда Торчвуда держала любых посетителей, которым не следовало бродить здесь. Бродить по всей Земле, не только по Хабу.

В данный момент в камерах был только один обитатель.

Это был долгоносик: сгорбленная, мускулистая фигура с жестоким морщинистым лицом; в слабо освещённом кардиффском переулке или в коридоре старого многоквартирного дома он мог бы сойти за человека. Каннибалистическая форма жизни, которая – нет, не каннибалистическая, поправил сам себя Оуэн. Долгоносики не были людьми. Хищная, да, но не людоедская, хотя иногда, глядя на них, трудно было не думать о них как о каком-либо подвиде человека. Среди больных, поступавших в отделение неотложной помощи в субботние вечера, Оуэн часто видел менее человекоподобных существ, чем этот долгоносик. Джек и команда поймали его примерно в то же время, когда к ним присоединилась Гвен. Сначала они не знали точно, что с ним делать, но со временем он стал сначала их странным талисманом, а потом – просто частью обстановки.

Долгоносик повернулся, чтобы посмотреть на них, когда они медленно подошли к разделявшему их барьеру из пуленепробиваемого стекла. Он скрючился с одной стороны камеры, почти стоя на коленях. Его голова была склонена, а руки почти ритуально вытянуты. Теперь, увидев их, он медленно выпрямился, приняв своё обычное обезьянье положение тела, и уставился на них глубоко посаженными поросячьими глазками.

— Определённо… — начала Тошико, но осеклась.

— Это должен быть он, — сказал Оуэн. — Я имею в виду, я не знал, что долгоносики свистят, но у меня нет причин утверждать, что они этого не могут. Если шакалы могут смеяться, то почему долгоносики не могут свистеть, правильно?

— Правильно… — голос Тошико звучал неуверенно. Они повернулись и направились обратно в Хаб.

И у них за спинами свист зазвучал снова. Печальный. Скорбный. Одинокий.

* * *

«Торчвуд» – высветилось на экране её мобильного телефона. Снова.

Небо за окном было бледным, прозрачным, испещрённым прожилками перламутровых облаков. Врывавшийся в комнату воздух был свежим и прохладным. Было утро, но не такое, какое нравилось Гвен.

Повернувшись, она посмотрела на расслабленное лицо спящего Риса.

Во сне люди кажутся совсем другими. Налёт опыта исчезает. Маски соскальзывают.

Остаётся лишь невинное ядро человека. Внутреннее дитя.

Она любила Риса. Это был факт – явный, неоспоримый. И всё-таки чего-то не хватало. Постоянный и неожиданный секс, открытия относительно другого человека, взлёты и падения чувств – всё это исчезло, со временем и опытом превратившись в удобный эмоциональный ландшафт с невысокими холмами и маленькими долинами. Как будто они начинали встречаться в Шотландском высокогорье, а теперь живут в Норфолке. Образно говоря. Гвен никогда не стала бы рассматривать как вариант жизнь в Норфолке.

Что делать, если страсть превращается в дружбу? Если вы знаете тела друг друга так хорошо, что полное открытий путешествие становится больше похожим на прогулку по магазинам? Если оргазмы, когда хочется кричать и рвать простыни, становятся менее важными, чем хороший ночной сон?

О Господи. Они что, отдаляются друг от друга? Расходятся, как в море корабли?

— Лучше иди, — сказал Рис, не открывая глаз. — Если это будет продолжаться, оно может меня разбудить.

— Прости, любимый. Я думала…

— Не волнуйся, — пробормотал он. — Потом говорим. Я сплю.

Она слезла с кровати и быстро оделась – свежее бельё и какая-то одежда, которую она нашла разбросанной на кровати. К тому времени, как она уходила и остановилась в дверях, чтобы в последний раз посмотреть на него, Рис завернулся в одеяло и храпел.

На улице пели птицы. Воздух обжёг её кожу прохладой, как будто она только что помылась. Её лёгкие наполнились запахом деревьев – земляным, сложным, непонятным.

Пока она готовилась, на её телефон пришло второе сообщение – с адресом где-то на окраинах Кардиффа. Она мчалась по тихим городским улицам, сознательно стараясь ни о чём не думать. Она не хотела думать о человеке, которого оставляла позади – или о человеке, навстречу которому ехала.

Когда она приехала в один из самых старых районов Кардиффа – кирпичные склады и викторианская готическая церковь, неуместно расположенная по другую сторону улицы – внедорожник Торчвуда уже был там: чёрный, с закруглёнными краями, сам по себе почти инопланетный.

Джек стоял перед одним из складов. Большая деревянная дверь – облупленная зелёная краска, ржавые гвозди – была открыта. Тошико и Оуэн выносили из внедорожника своё оборудование, тихо перешучиваясь.

— Второй раз за ночь, — сказала Гвен, подходя ближе. — Я бы хотела, чтобы это было своеобразным рекордом, но это не так.

— Мы не работаем по часам, — ответил Джек, даже не думая извиняться. — Мы догоняем время.

Вместе они вошли внутрь. Гвен понадобилось несколько мгновений, чтобы её глаза привыкли к темноте. Лучи света, пробивавшиеся сквозь щели в крыше склада, прорезали пыльный воздух, словно прожекторы в заброшенном театре. На гладком бетонном полу ничего не было, кроме нескольких кусков дерева, искорёженного велосипеда и тела, скрючившегося в позе эмбриона.

Гвен и Джек приблизились к телу вместе. Сначала Гвен показалось, что это мужчина с крашеными волосами, одетый в тяжёлое, испачканное кровью пальто, но, чем ближе она подходила, тем больше понимала, что ошиблась. Тело было слишком неуклюжим, кожа – слишком грубой. И этот гребень жёлтых волос на голове…

— Это долгоносик, — выдохнула она. — И он мёртвый.

— Даже долгоносики умирают, — сказал Джек. Он присел на корточки со своей стороны. — И они заслуживают от нас такого же уважения, как любое другое умирающее существо. И ещё это означает, что, если они умирают раньше времени, мы должны разобраться, как и почему это получилось. Мы им очень обязаны – как схожей форме жизни на Земле.

Он осторожно приподнял существо, и у Гвен перехватило дыхание. Лицо долгоносика было съедено. В буквальном смысле съедено: Гвен могла видеть следы зубов на жёсткой коже щёк. Пальцы были отгрызены совсем, как и половина кожи на шее.