Помоги проекту - поделись книгой:
– Чтобы дипкорпус встал на уши? – Тёмкин нахмурился. – И только?
– Моя идея! – гордо сообщил Вася. – Директору очень понравилось. Он так и сказал: отлично, это будет наш Черный Ящик! И пускай американские шпионы рвут на себе волосы, потому что не смогут доложить ничего конкретного!
Ломакин закатил глаза, но промолчал. У него с ящиком были связаны неоднозначные воспоминания.
Он его, мягко говоря, не любил.
– Ну да, только ваши ненаглядные американские шпионы опять скажут, что это я придумал! Как в прошлый раз! – возмутился консул.
– Это мы еще посмотрим, когда расшифруют перехват, – вдруг и мне достанется минута славы?
– Даже не мечтай. Американцы всегда на меня бочку катят, что бы ни случилось… А потом начинаются звонки из Москвы, и я получаю втык за неуместную активность и вынужден оправдываться, как мальчишка! И мне не верят!.. Директор не хочет пощадить мои нервы хоть самую малость, а?
– А мы-то в чем виноваты? Если американцы, расисты драные, считают, что мы – черные дебилы? Эти дураки вбили себе в голову, что всё самое интересное за нас выдумывает русский…
– Но я же этого не делаю! – зарычал Тёмкин.
– Да уж куда вам до Черного Ящика! – перешел в наступление Вася. – Вас вполне удовлетворяет мелкое бытовое хулиганство. Травите несчастных пиндосов гимном Советского Союза каждый вечер…
– Я тебе скажу, чем может кончиться ваше мелкое хулиганство, – глухо произнес Тёмкин, явно сдерживая рвущийся наружу командный голос. – Ведете себя, как дети малые, и всё вам смешно, а о последствиях кто-нибудь подумал?.. Надо же знать, с кем имеете дело! Американцы в принципе не смогут понять, что вы над ними просто издеваетесь. У них есть остроумные парни, которые сами кого хочешь застебут, только они работают «в поле», и уж точно не здесь. А здесь сидит дурак и трус, и отправил он донесение в офис, где тоже не эйнштейны. И над загадкой твоего ящика сейчас размышляют не люди, а программа. Какая-нибудь система поддержки принятия решений, которая переваривает данные и выдает прогноз. У таких программ общая беда: выводы, которые они делают, выглядят чертовски умными, если не вдаваться в детали. А в деталях всё равно никто не разбирается… Еще они здорово умеют играть на повышение, но шуток понимать так и не научились. Теперь смотри: есть огромный массив данных по республике Лимпопо, и к нему добавили твой Черный Ящик, который однозначно будет расценен как оружие. Первое, что скажет программа: сезон дождей на носу, значит, готовьтесь к худшему, господа. Например, к вторжению Лимпопо в Матабелеленд уже завтра. Или в Селеби-Пхикве. Как тебе такой расклад?
– Ну… – начал было Вася и умолк.
– А господа обязаны как-то реагировать. И тоже по умолчанию – готовиться к худшему. Сезон дождей и правда вот-вот начнется, времени нормально воевать осталось кот наплакал. С матабеле у вас споры несерьезные, зато к Селеби было конкретное предложение Директора, от которого там не могли отказаться, но все-таки пересилили себя и отказались. Ситуация ясна? И пока мы тут выпиваем, господа звонят за реку и говорят: ребята, только без паники, русские прислали этому ненормальному социалисту Буке огромный Черный Ящик, и сейчас батальон гвардейцев везет его к северной границе. Вы, главное, не бойтесь, мы просто обязаны вас предупредить, что Черный Ящик плохо выглядит, но нет никакого повода заворачиваться в простыню и медленно ползти на кладбище… Ну что, ваше сиятельство, пошутил? А если соседи тоже пошутят? А если сразу с двух сторон?.. А если американцы не захотят рисковать своей ЧВК, что сидит на руднике в Селеби? И позвонят не за реку, а индусам в ООН?
– Чего сразу в ООН?!
– Черный Ящик и гвардия Директора, – напомнил Тёмкин. – Пугающее сочетание. Хотя войска ООН – согласен, перебор. Никому не нужна тут выжженная пустыня, да еще вопрос, кому индусы потом захотят ее спихнуть. Поэтому американцы пошлют делегацию на Кипр, наймут там толковых ребят и решат проблему тихо…
– Ребята с Кипра – и чтобы тихо?.. – Вася криво усмехнулся.
– Не так громко, как это делают войска ООН, – объяснил Тёмкин. – Без ковровых бомбардировок… Только не говори мне, что сначала Бука должен развязать войну. Что за архаика, ей-богу. Такие условности нынче ни к чему. Подготовка с вашей стороны – уже, считай, зафиксирована. Планирование ответного удара займет считаные часы. Главное – это готовность легенд для медиапространства. Когда легенды будут одобрены – можно открывать огонь. Даже провокация не понадобится. Вас просто начнут долбать какие-то совершенно незнакомые люди. Современная война, она такая: непонятно, кто, непонятно, против кого, да всем и наплевать, а победителя объявят в новостях. Война Шрёдингера. Неизвестно, то ли она есть, то ли ее нет… Не шути ты с ней, Вася, честное слово.
– Про гвардейцев – мне понравилось, – вдруг подал голос Ломакин. – Убедительно. Пострашнее любого ящика.
И отсалютовал стаканом.
Все дружно выпили до дна, и Леха на нервной почве – тоже. Он еще не видел консула таким серьезным, а Васю – таким задумчивым.
– Это тебе, ваше сиятельство, не груши околачивать, – сказал Тёмкин.
Как показалось Лехе – с глубокой и выстраданной горечью.
Вася бросил через плечо несколько слов на непонятном языке. Двое страхолюдин оставили грушу в покое, церемонно поклонились и ушли. Леха сразу почувствовал себя лучше. Как-то свободнее, что ли.
Вася принялся разливать на всех, – прислугу сюда, в тихий уголок, не звали, – а Леха шепотом спросил, наклонившись к пилоту:
– А можно подробнее про гвардейцев? Почему они страшные?..
– Поверьте, любезный, это не стоит вашего интереса, – вмешался Вася. – То, что кажется нам серьезным, значительным, очень важным, придет время, будет забыто или будет казаться неважным.
– Про личную гвардию Директора Буки тоже в свое время пошутили, – непонятно объяснил Тёмкин. – Давно, лет двадцать назад. До сих пор всем икается. Василий небось жалеет, что не сам придумал.
– Отличная шутка, а главное, эффективная, – отозвался Вася. – Вы просто не в состоянии оценить ее масштаб. Русскому человеку в высшей степени свойствен возвышенный образ мыслей, но скажите, почему в жизни он хватает так невысоко? Почему?..
– Зато ты у нас стратегический гений… Между прочим, Василий, ты обратил внимание, что замечательный Черный Ящик до сих пор не оставил никакого следа в интернетах? Его тащат на трейлере с черепашьей скоростью уже шестой час. Он должен быть заснят на все утюги, кипятильники и чайники, какие только есть вдоль трассы. И – тишина. Ни одной картинки.
– Так мы не по трассе. Мы, так сказать, огородами. А трудовой народ, слава богу, всем сердцем поддерживает благие начинания Директора Буки. И как увидит, что едет на танковозе благое начинание, – сразу прячется. Никто не хочет остаться без продуктовых карточек из-за дурацкой фотки в сетке. Ну и контрразведка бдит. То, что позволили отснять местной агентуре капиталистов, – готов поспорить, в этой агентуре через одного наши ребята.
– И зачем такая секретность?
– Вы ругаться будете… Ну, я подсказал, что так будет еще смешнее.
– Опять ты?.. Василий, зачем?! Тебе больше всех надо?! Ты и огребешь в итоге больше всех!
– Мне ничего не нужно, но меня возмущает несправедливость! – заявил Вася и жахнул залпом полстакана.
Некоторое время он сидел молча, зажмурившись, и отдувался. Потом сказал, не открывая глаз:
– А время идёт, и всё кажется, что уходишь от настоящей прекрасной жизни, уходишь всё дальше и дальше, в какую-то пропасть…
– Ва-си-лий! – позвал консул. – Очнитесь, ваше сиятельство.
– Простите, ваше превосходительство. Это не я с ума сошел, это Чехов меня потихоньку доводит. Мы репетируем. У Ирины скоро первый спектакль в учебном театре ГИТИС, Оля с Машей взялись помогать… Я послушал, как мои младшие подают ей реплики, и решил – нет, уж лучше сам. Она тоже, глупышка, пытается играть, но ведь ни черта не понимает, не чувствует! А мне «Три сестры» как ножом по сердцу. Я сам такой был. Родился в деревне, где ничего не происходило, учился в этом городе, где ничего не происходит, и задыхался тут, и сбежал в Москву, и тем спас свою душу, истинно вам говорю… Нашел мужество вернуться, только когда дома началось какое-то движение. И то, если по правде, меня очень попросили – ну, вы знаете… Вы сказали верно, Сергей Георгиевич, я огребу за свои дурачества больше других. Но я не могу без этого, мне душно здесь! Город наш существует уже двести лет, в нем пятьсот тысяч жителей, и ни одного, который не был бы похож на других, ни одного подвижника, ни в прошлом, ни в настоящем…
– А как же твой приятель Бука?
– …ни одного ученого, ни одного художника, ни мало-мальски заметного человека, который возбуждал бы зависть или страстное желание подражать ему! – гнул свое Вася. – Только едят, пьют, спят, потом умирают, родятся другие, и тоже едят, пьют, спят и, чтобы не отупеть от скуки, разнообразят жизнь свою гадкой сплетней, водкой, картами, сутяжничеством…
– Было! – рявкнул Тёмкин, но вовсе не гневно, а даже с некоторым восторгом. – Было, негодяй! Поймал меня! Я же тебе поверил! Ну как не стыдно, а?! Клоун!
– …и неотразимо пошлое влияние гнетет детей, и искра божия гаснет в них, и они становятся такими же жалкими, похожими друг на друга мертвецами, как их отцы и матери! Что не так, Сергей Георгиевич? Чему тут можно не поверить? Оглянитесь – всё правда! Самая прогрессивная Африка двадцать первого века – это самая задрипанная Россия девятнадцатого!
– Для некоторых и девятнадцатый – недостижимый идеал, – Тёмкин махнул рукой куда-то на северо-восток.
– А некоторые любят погорячее, – сказал Вася. – Через двести-триста, наконец, тысячу лет, настанет новая, счастливая жизнь. Участвовать в этой жизни мы не будем, конечно, но мы для нее живем теперь, мы творим ее – и в этом одном цель нашего бытия и, если хотите, наше счастье… Понимаете, мне неудобно остаться в памяти народа пошлым оружейным бароном под рукой великого царя Буки. И ушлым посредником при гениальном реформаторе Буке – неинтересно. Даже мудрым советником – ну скучно же. Так все могут. Такое, кстати, легко забывается. Нет, в своих мечтах я вижу, как мои потомки гордятся хулиганом, по мановению пальца которого лезли на стенку наглые американцы, высокомерные французы, надменные англичане, самодовольные китайцы… Неплохо, а? И век от века в устной традиции – строго в устной традиции, я настаиваю, это принцип, это уважение! – будет обрастать новыми дикими подробностями история ужасного Черного Ящика, сотворенного мной на коленке из дерьма и палок… Э-э, джентльмены, вы почему так смотрите? Я что-то не то сказал?..
Ломакин опустил глаза и поднял стакан. Леха закусил губу. Будь он знаком с Негром Васей получше – шепнул бы ему сейчас пару ласковых слов. Чисто по-дружески. Нашелся, блин, изобретатель, Черный Ящик выдумал, кулибин хренов. Ну форменный детский сад. А в далекой холодной России куча народу убивала ради этого время и ресурсы самым идиотским образом. И шеф взбеленился. И Ломакин весь извелся. И Леху ящик просто измучил.
И всё ради того, чтобы неграм в Африке было весело?
– Сдается мне, я чего-то важного не знаю про Черный Ящик, – сказал Тёмкин, внимательно глядя на гостей.
– Сдается мне, я тоже, – буркнул Вася озабоченно. – Вы как-то очень напряглись, мои дорогие. С упаковкой были сложности? Или она вам просто не нравится? В чем дело?
Ломакин мотнул головой и снова припал к стакану.
А Леха не выдержал.
– Не сочтите за оскорбление, Василий, но вам-то шуточки, а у нас вон Олег Иванович, заслуженный человек, руководил сборкой этого нелепого ящика, которым вы гордитесь. Бригада квалифицированных механиков строила его целый день! И известное вам слово появилось на ящике не просто так! Это люди выразили свое отношение!..
– Минуточку! – прервал Леху консул. – Какое слово?!
Глава 3
…How I Learned to Stop Worrying and Love the Bomb
Двадцатитонный прототип БШМ-К с ласковым прозвищем «Избушка» весьма условно поддавался упаковке в тару типа «ящик». Он туда попросту не влезал. Не то чтобы само изделие сопротивлялось; в основном противился здравый смысл.
БШМ-К – это «боевая шагающая машина». Что значит «К», хотя должно быть, по идее, «О» – опытная, – давно забыли, да никому и не интересно. Полный рост изделия – шесть метров. С откинутой за башню антенной радара и в положении «сидя», то есть согнув ноги в коленях, всё равно около трех.
Прототип обозвали «Избушкой» еще первые его испытатели. Представлял он собой двуногое самоходное шасси, на которое нахлобучили башню от «Тунгуски». Дизайн получился уморительный: чистая избушка на курьих ножках, и даже трудно поверить, что машина предназначена для войны. Несмотря на свои четыре ствола, башня старой русской зенитки с задорным гребешком радара и круглой блямбой антенны выглядела как угодно, только не пугающе. Машина-защитница, симпатяга. «Избушка» в целом производила впечатление несколько карикатурное и даже несуразное, но, в первую очередь, добродушное. Испытатели ее любили. В серию пошли совсем другие БШМ – изящные, с характерной красотой опасного зверя. Хищные. Агрессивные. А «Избушка» – ну она же пусечка.
Однако упаковать эту пусечку на лапках в подарочную коробочку всё равно заколебешься.
Жесткое требование клиента из какого-то богом забытого Лимпопо поставить изделие непременно в ящике сначала позабавило, а будучи подтверждено высоким начальством, глубоко и полностью шокировало персонал «департамента экспорта специмущества и услуг сухопутных войск». Чего, блин? Лимпопо, блин? Это где вообще? Да мы если чихнем дружно всем департаментом, там случится гуманитарная катастрофа. Ящик?! Хотите сыграть в ящик – «Рособоронтех» к вашим услугам! Строго говоря, это наша профессия. Мы до сих пор не завоевали мир только потому, что приказа не было. Короче, отвалите.
От упаковки отбрыкивались долго и упорно, и сами не заметили, как вырастили из мухи слонопотама: сроки давно вышли, ничего не сделано, ответственного нет, виноватых не найти. По бюрократическим понятиям это полный залет, ведь бугор разбираться не станет и назначит виноватыми сразу всех. Так и получилось. Разъяснять вопрос явился лично шеф – начальник департамента. И сказал: друзья мои, вы меня больше не любите? Или забыли, как я вас люблю? Сейчас напомню, как я это умею!..
Сразу выяснилось, что подчиненные обожают упаковочные ящики и готовы их клепать днем и ночью без выходных. Образовалась даже некоторая очередь, в которой активно толкались локтями. Однако шеф, будучи руководителем поистине мудрым, пресек эту инициативу. «Производителем работ по ящику» он назначил не менеджера среднего звена и даже не того, кто хотя бы теоретически понимал, как сколачивают большие деревянные коробки, а человека рядового, зато авторитетного и со стальными нервами, – пилота Ломакина. Во-первых, Ломакин был когда-то заводским испытателем боевых шагоходов, работал с «Избушкой» и более-менее помнил, как надо обращаться с этим единственным в своем роде экзотическим изделием. Во-вторых, он ездил за машиной на завод, где та простояла без движения много лет и чудом не угодила в металлолом; лично помогал делать ей профилактику, сгонял в небольшой пробег, оттестировал все системы и расписался в акте приемки. Никто лучше Ломакина не знал, в каком «Избушка» состоянии, где у нее слабые места и чего от нее вообще ждать. В-третьих, «работы по ящику» предстояли воистину титанические и совершенно нестандартные, даже, пожалуй, внезапные, – здесь нужен был прораб, которого не кинут через бедро.
За неимением в штате «Рособоронтеха» плотников с соответствующим допуском, решать внезапную задачу поручили мужикам из слесарного цеха при испытательном полигоне – олдскульным и хардкорным механикам, которых удивить нечем. Они и не удивились. Они просто сказали Ломакину, что тот явно превышает свои полномочия. Ну, по-русски это намного короче, всего пять букв и вопросительный знак… Но тут явился шеф и предложил механикам подумать. Тоже коротко и веско. Он как раз лично прокатился на «Избушке» и обнаружил, что в кабине пилота отсутствуют биотуалет и кофеварка, обязательные для экспортной поставки, отчего был несколько взбудоражен и чертовски убедителен.
Механики думали целую минуту и решили, что если изделие не идет к ящику, тогда ящик придет к нему. Отчего бы не построить деревянную коробку вокруг машины? Загнали «Избушку» на транспортную платформу, заставили присесть, соорудили каркас из бруса и обшили толстыми неструганными досками. Но даже при всей неспособности механиков удивляться, этот идиотизм достал их до самых печенок. Хоть в запой уходи со стыда, такой фигней страдаем. О чем они и доложили своему почетному прорабу Ломакину, который вместе с ними демократично орудовал молотком.
Профессионально невозмутимый Ломакин, человек со стальными нервами (нет, это не фигура речи) и, по слухам, тайный кавалер сан-эскобарского Креста За Колоссальные Заслуги, принял страдания коллег близко к сердцу и позволил себе мальчишескую выходку. Он скачал из интернета маркировку от атомной бомбы – и был в последний момент схвачен за руку, когда уже вырезал трафарет. Услышав от шефа: «Олежка, тебе пятьдесят лет, ну чего ты как маленький!», Ломакин ответил: «Мне это показалось забавным». И заявил, что всё равно в знак протеста нарисует на ящике какую-нибудь хреновину. Иначе перед мужиками неудобно.
– Неудобно гадить в почтовый ящик! – отрезал шеф. – Мужики твои сейчас будут строить из фанеры действующий макет биотуалета. И красить в радикально белый цвет, чтобы как настоящий! Вот это, я понимаю, неудобно!..
– А что нам мешает распечатать унитаз на принтере? Он же пластмассовый…
– Я мешаю!!!
– Понял, молчу, – сказал Ломакин, но было поздно.
– Да вы офигели тут! И ты офигел! И я… Я, как бешеная собака в должности начальника департамента, вынужден носиться, выпучив глаза, и гавкать на людей! И они еще делают оскорбленный вид! Не позволю! Меня нагнули с этим дебильным ящиком – и я всех нагну! Всем будет неудобно по самые гланды! Из фанеры – и точка! И лично проверю, как покрасили! Унитаз ему… Распечатать… Какому-то папуасу… Вчера с дерева слез… Перебьется!.. Уфф… И ты еще тут… Самый умный… Художник фигов…
Слегка остыв, шеф вошел в положение, но попросил ограничиться хотя бы знаком «хрупкий груз» и надписью «Не кантовать». Ломакин ответил, что это слишком английский юмор с точки зрения уникальных специалистов, которых заставили целый день гвозди заколачивать, чтобы выбросить две тонны натуральной древесины крокодилу под хвост.
И не стал рисовать ничего.
Шеф сказал, что всегда верил в Ломакина. Распустился народ, положиться не на кого, старая гвардия дофига о себе воображает, а у молодежи вовсе нет воображения. Один Олежка – серьезный человек!
Ломакин немедленно спросил, зачем его тогда, серьезного человека, посылают черт знает куда ради ерундового задания. Водить «Избушку» может хоть ребенок, система управления огнем на ней стоит от современных БШМ. Пробежаться по танкодрому, положить несколько мишеней и сбить пару дронов – раз плюнуть. Вон, Филимонов изучил ТТХ машины так, что от зубов отскакивает. Ходовую перебрали, она держит нагрузку, аккумуляторы в порядке, даже гидравлика не «потеет». Оружие проверили. За ракеты не поручусь, а пушки отлично пристреляны. И зачем я нужен? Пошлите с Филимоновым молодого пилота. Не хочу в Африку, там сейчас жарко днем и холодно ночью, я от резкой перемены климата страдать буду, пожалейте меня.
– Филимонов – пацан, – сказал шеф. – Он теоретик, ничего тяжелее стакана еще в руках не держал. Для него эта командировка первая и, возможно, последняя. В случае чего подстрахуешь новичка. И присмотрись, кстати, к парню. Его начальник отдела утопить пытается. Думает, я не знаю, что они секретаршу не поделили, два придурка…
– Погоди, мальчишку посылают в Лимпопо, чтобы он там облажался? А если он провалит сделку? Извини, конечно, но зачем ты это позволяешь?
– Заказчика курирует некто Негр Вася. Помнишь такого?
– Ха! Тогда я точно не нужен. А что Вася забыл в этой заднице? Он по мелочи не работает.
– Вася вообще-то местный. И приятель диктатора. Так что за сделку я спокоен. Но Филимонову знать об этом ни к чему. Считай, я даю ему шанс проявить себя в обстановке, приближенной к боевой. Пусть думает, что всё плохо. И ты ему в этом поможешь.
– Ага! – сказал Ломакин, слегка оживляясь.
– В разумных пределах!
– Ага… – повторил Ломакин.
– Ну и давай все-таки вспомним регламент, который и в Африке регламент. Изделию положен квалифицированный пилот. Тем более – такому заслуженному. Ходовая там была ушатана еще в незапамятные времена, башня тоже поработала основательно, а потом машина пятнадцать лет стояла в ангаре. Ну да, перебрали, и она вроде бегает и даже не «потеет», что вообще удивительно, но мало ли какая деталь отвалится завтра? Лучше тебя «Избушку» никто не знает. Выручай, старик. Этот ненормальный диктатор Бука хочет шагоход. Прямо очень хочет. Чтобы всё у него было, как у взрослых. И на самом верху есть мнение, что шагоход ему нужно продать. Не настоящий, конечно, а прототип, который долго не прослужит и не особо навоюет. Но для Африки сойдет. Бука поставит изделие перед своим дворцом и будет счастлив. Это большая политика. А на заводе машина всё равно ржавеет без толку и захламляет территорию…
– Ее в музей надо, а не в Африку! – Ломакин вздохнул. – Когда мы научимся беречь и сохранять опытные изделия? «Избушка» хорошая. Я ведь ее еще во-от такой помню…
– Ну, видишь, – сказал шеф. – Кого еще посылать, если машина тебе, считай, родная.
– Спасибо за доверие. Это примерно как Герасима послали утопить Муму! – отрезал Ломакин.
И затаил обиду. И на шефа, и на Директора Буку, и в особенности на дурацкий ящик.
А Леха думал, что всё плохо.
Утром четвертого ноября ящик благополучно прибыл в Африку. Самолет отогнали в закрытую зону аэропорта, вокруг словно из-под земли выросло оцепление со зверскими черными рожами и автоматами наперевес, подкатили черные «мерседесы», набитые расфуфыренным офицерством, и белоснежный джип, из которого появился «наш человек» Негр Вася – тоже весь в белом. В противовес страхолюдным воякам, Вася оказался утонченно хорош собой, а с офицерами держался, как старший по званию. И по-русски шпарил с чистейшим московским прононсом. И с Ломакиным они не руки пожимали, а вполне сердечно обнялись. Леха сразу почувствовал себя бодрее – ровно до момента, когда платформу с изделием выкатили из брюха «Ила», чтобы грузить на танковоз.
Тут Леха схватился за голову, а Вася заржал и принялся хлопать в ладоши. И воскликнул:
– Как же я соскучился по всему этому! В Москву, в Москву, в Москву!
И наотрез отказался хотя бы прикрыть срамоту брезентом.
На борту ящика красовалось русское слово из трех букв. Большое-пребольшое, черной краской, и высохло уже, никаким растворителем не возьмешь.
Леха готов был перед судом поклясться, что Ломакин в самолете всю дорогу сидел неподвижно, закрыв глаза. Попросил у командира разрешения законнектиться с воздушным судном; прилепил себе за ухо, где у него выход нейрошунта, проводок с магнитным штекером, воткнул другой конец в разъем бортовой сети – и отрубился. Это было любимое состояние Ломакина, он так медитировал: сливался с техникой и следил за ее самочувствием.
– Олег Иванович, я всё понимаю, но как вы это сделали?! – спросил Леха, провожая взглядом танковоз и прикидывая, сколько времени понадобится, чтобы снимок ящика попал в ЦРУ, оттуда в СВР, а оттуда или куда надо, или куда не надо, или вообще никуда, но вот это, конечно, вряд ли.
– Значит, пока еще не всё понимаешь.
Леха скрипнул зубами. Ломакину-то наплевать на «организационные выводы». Он пилот высшей категории, белая кость, и знать не знает, что на свете есть такие страшилки, как лишение премии или понижение в должности. Когда начальство матерно рычит, это точно не про наших пилотов; их на работе чаще пытаются убить, чем обругать. Ломакин совсем не учитывает, что рядом зеленый сотрудник, переживающий трудный период в карьере. Пилоту в худшем случае пальцем погрозят, зато отыграться на молодом у нас – святое.
А Ломакин, он выше унылой прозы жизни. Ему шунт ставили в Сан-Эскобаре – потому что больше нигде не ставят нейрошунты, – и этим всё сказано о человеке. Не каждого пошлют в Сан-Эскобар работать. Далеко не каждому тамошняя хунта предложит нейроинтерфейс. И черт знает каким фанатичным технарем надо быть, чтобы в сорок лет согласиться на рискованную операцию. Сколько вообще в «Рособоронтехе» пилотов с шунтами? А в мире?
Поделиться книгой: